***
Здание воспринималось иначе, чем в первый раз. Оно не вызывало любопытства или скепсиса, не внушало и ужаса. Только ненависть. Ненависть за то, что забрала дорогих и любимых. Англия повторял план спасения и показывал схемы строения храма. — Правило у главного входа не будет работать. Бояться нечего. К тому же в помещении будет всех вас трое. Почти всех… — он и Феликс были единственные, кто пойдет в одиночку. Думать о том, с чем это связано Артуру не хотелось. Они оба были готовы рискнуть. После повторения плана, Англия открыл не главный вход в храм, а дверь, ведущую в подземелье.***
У всех были свои страхи и слабости. Но Анне казалось, что именно у них меньше всего шансов на успех. Гилберт ведь не страна. Чем дальше они шли по коридору мимо старых дверей, тем меньше оставалось надежды увидеть Пруссию живым. Девушка то и дело забывала, что не одна и вздрагивала, если в свете фонаря появлялась тень Германии. — Это здесь, — она остановилась возле двери с нарисованным красным ромбом. В точно такую же они зашли в тот роковой день. Едва Германия открыл дверь, как в нос ударил запах пыли. Анна прижала маску ближе к носу и осветила комнату. — Для света в конце тоннеля ты слишком трясёшься. Девушка замерла. Сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз слышала этот голос? Да, он был тихий, уставший, но был Его. Анна закрыла глаза. Ей было достаточно слышать Гилберта. Он жив. Он будет жить. Будет достаточно времени налюбоваться им. — Брат, — голос Людвига ломался от слёз. — Мы тебя вытащим отсюда. — Спасибо, Запад. Мне бы не помешала рука помощи. Точнее нога, — Пруссия рассмеялся и тут же закашлялся. — Чертова пыль. Эй, ты че… Он не успел договорить, как оказался в объятьях Анны. — Ты живой. И самому Великому тоже вдруг захотелось плакать. — Я живой. Это много значило для них троих. Значило, что близкий человек будет рядом, что мир ещё не скоро отдохнет от проделок Пруссии… Это значило, что ещё существуют люди, которые верят в него и считают себя частью Великого.***
Норвегия был рад болтливости Дании. Сейчас она была спасением от проклятой и душной тишины подземелья. Лишь остановившись у двери с белым треугольником, похожим на гору, он шикнул на Хенрика. Магией снес дверь с петель. Он все хотел уничтожить в этом здании. Разнести его на камни и стереть в пыль. Оно и только оно забрало брата. — Братик, — норвежец остановился возле фигуры, сидящей у стены комнаты. Сияющий сгусток магии летал над их головами, освещая помещение. — Исландия. Тот не реагировал. Пыль, грязь, запекшаяся и свежая кровь, мешали увидеть его лицо. Андресс позвал громче. Как же все бесило. Почему даже сейчас Халлдор его игнорирует? — Ответь! — Стой! — Дания остановил норвежца, когда тот в гневе хотел схватить брата за плечи. — Разве ты не заметил? — Что? — Норвегия не успел вырваться, как датчанин сам его отпустил. Подошел к Исландии и резко прямо у него над ухом громко хлопнул в ладоши. Андресс вздрогнул от неожиданности. А Исландия не отреагировал никак. — Он… — Он не слышит, — подтвердил Дания. — Слух не восстановился. Не будь эгоистом и не теряй рассудок. Мне будет сложно нести отсюда вас обоих. Норвегия успокоился. Кто бы мог подумать, что беззаботный придурок Дания скажет столь дельную мысль. Хотя за все время, когда Хенрик спасал его от депрессии, норвежец перестал считать его идиотом. Он присел перед Исландией, осторожно коснулся плеча. Только тогда Халлдор обратил внимание на свет и двух знакомых людей рядом. И заплакал, уткнувшись в брата. За ним пришла его семья, которую отныне он будет ценить. Потому что это приятно. — Все мы эгоисты, — Норвегия говорил спокойно и даже не расстраивался, что слышит его только Дания. — Нам нужно любить и быть любимыми. Ради самих себя.***
Из всех групп они были самой слабой и трусливой. Даже одиночки не так тряслись от страха, как Венециано. Боялся, но продолжал идти на трясущихся ногах дальше за Романо. Тот не знал гордиться младшим братом или считать дураком. — Это, — он указал на дверь с оранжевым овалом. И как только Испания мог увидеть в этом символе помидор? Точно, Испания. — Можно я постою у двери? Подержу, чтобы не закрылась, — внезапно говорит Италия. Эту комнату явно выбирали многие, судя по останкам на полу. Ловино кивнул и сам пошел искать тут испанца. — Малыш Романо, я скучал. Фонарик упал на пол, за спиной ойкнул Феличиано. — Обнимешь меня? — с улыбкой спросил Антонио. — За нас двоих. А то я не могу без рук. Ловино выполнил просьбу. Обнял так крепко, как только мог и пробормотал: — Выглядишь отвратительно, — это сложно и очень тяжело. Варгас никогда бы не подумал, что ему будет не хватать взаимных объятий Испании. Ненароком вспомнил, как отталкивал брюнета от себя, когда тот лез с обнимашками. Наверно ему было неприятно. — Прости меня… Романо почувствовал, как его целуют в макушку. Испания его любит. За слабость, за трусость, за дерзость и хамство. Любит все изъяны и достоинства. И Романо понимает, что любит за все изъяны и достоинства Испанию. И своего брата.***
Он был тут впервые. Не знал, куда идти. Беларусь не говорила, какие особенные знаки были у двери. Приходилось заходить в каждую. Хотелось отчаянно кричать после каждой неудачи. Он слышал голоса других. Они проходили с носилками мимо него. Они нашли тех, кого искали. А он не мог. Но продолжал. Коридор казался бесконечным. Каждая дверь была похожа на предыдущую. Голова шла кругом, и Феликс в какой-то момент останавливался, прислонившись к стене. «Я найду его. Я спасу его» После бесчисленных попыток ему, наконец, удалось. Он замер в дверях, стояло увидеть знакомого. А затем подошел к нему, нервничая. Боялся, что это просто мираж. Осторожно коснулся литовца и тотчас обнял. Он видел, как медленно опускалась и поднималась грудная клетка, чувствовал, как одеревенелые пальцы начали перебирать его волосы. Он не слышал биения сердца. — Наташа… — пальцы не ожидали, что волосы так быстро закончатся. Не на ту длину рассчитывали. — Ты постриглась? Польше от этого было так больно, что некоторое время он не мог говорить. Лишь убрал с лица челку Литвы… Да, он ничего не видит. Как обычно. — Она не пришла, — наконец заговорил Феликс. — Ты ей не нужен. Она хотела забрать твою территорию. — Пусть забирает. Я не против умереть ради нее еще раз, — кажется, Литва расстроился, что Польша не Беларусь. Литва бессердечный. Всегда был таким. У Лита билось сердце, а него нет. — Ты дурак? А как же твои люди? Они хотят быть частью тебя, а не ее? А как же я? Если я отдам тебе свою землю, ты потом тоже отдашь ее Беларуси? — Ты?.. С чего бы тебе… — Литва не видел, но слышал, что Феликс плачет в него. — Я хочу вернуть Лита. Я люблю Лита, а не тебя. Верни его, — Феликс умолял. Он уже не мог держать себя в руках и просто терпеть. — Лит тоже меня любит. Он всегда так говорил. И обещал вернуться. А ты забрал его внешность, испортил его голос, его мысли…испортил его… Влюбился в того, кому на тебя все равно… Лауринайтис вспомнил те времена, когда был Литом. То беззаботное время, когда счастье было рядом, ленилось на стоге сена, плело ему венок из полевых цветов и целовало каждую рану. Эти моменты были намного лучше воспоминаний о спине красавицы Беларуси и переломах пальцев. И даже последние секунды перед тем, как быть раздавленным стенами, не могли сравниваться с тем, как они с Феликсом наблюдали за звездами, сидя на крыше вавельского замка. Польша прекратил всхлипывать, когда руки литовца сомкнулись на его талии и прижали к груди, где раздавался тихий стук. Это билось сердце Лита.***
Англия в нерешительность стоял возле двери. Весь боевой дух лидера исчез. За этой дверью другой лидер. С амбициями, неограниченной энергией и эгоцентричными идеями. Осознавая это, тяжело сохранять роль ведущего. — Он сейчас бессилен. Соберись, — сам себе повторял Артур, открывая дверь и освещая комнату. Альфред дернулся от света, а, когда привык, помахал Англии. Вид у него был плачевный, но позитивная энергия мешала это увидеть сразу. — Я тоже рад тебя видеть, — Англия подошел к брату. Горло того показывалось свое неоконченное строение. Неудивительно, что болтливый американец был нем. — Ты можешь мной гордиться. Кажется, я спас мир. «Герой» — читает Керкленд по губам Альфреда и смеется. — Героем будет каждый из вас, когда пойдет на поправку. Примет для себя новое важное решение. И Героем стал каждый из нас, кто рискнул вас спасти. Америка кивает, улыбается и очень усердно жестикулирует. Англия снова смеется и больше не нервничает. — Знаешь, иди на поправку помедленнее. Меня устраивает такой расклад. Я говорю, а ты молчишь и слушаешь.