Добро пожаловать в Sторибрук.

Накануне моего дня рождения я оказываюсь в психиатрической больнице «Сторибрук». Идиотское название, больше подходящее городу, чем обители психов. Многие на моём месте наверняка бы паниковали, но я молча сижу на кровати, чувствуя, как железная решетка впивается в ноги сквозь матрац. Здесь все нет-нет, да и причиняет боль. Совсем незаметно наступает следующий день – мне двадцать восемь лет. Раньше я полагала, что стоит столько исполниться, и моя жизнь изменится в лучшую сторону. Она изменилась – я в психушке, в мрачном строении, изуродованном разными граффити, посвященными диснеевским мультфильмам. Санитарка приносит страшного вида кекс с одной свечой и ехидно поздравляет меня с праздником. Она знала мою состоявшуюся жертву, как и все остальные, кто смотрит телевизор: звезда экрана, очаровательный ведущий. Любовь всех тех, кому за сорок. Но никто не знал о том, что он бил жену, сына, а после развода оставил их ни с чем. Я пыталась выжать из него долги по алиментам, но всё завертелось, и мне пришлось его убить. Я тогда была слишком зла, а потом всё оказалось против меня. Дура. Санитарка уходит, задув прежде свечу на праздничном «торте». Но она итак не горела. Я снова одна, но на этот раз сверлю взглядом кекс. Палата уже порядком осточертела: серая плитка покрывает и стены, и пол. При желании всегда можно убиться о неё. В этой просторной комнатке была только кровать и шкафчик. Маленький шкафчик, предназначенный для одежды, был когда-то награждён плотником скругленными углами. Здешний эксклюзив, у себя в Бостоне я бы точно такого не купила. Раздается стук, и ничего не успеваю понять, как в комнату входит мальчик. Обычный мальчуган, только на нём поблекшая пижама с мишками. Удивительно, как он смог пройти, так легко миновав смотрящих. – Привет, – дружелюбно говорит он, перекатываясь с пятки на носок. Я молчу, только лишь испепеляю взглядом пацана. Его, кажется, это совсем не смущает. Он продолжает на меня глупо смотреть, и мне приходится отвечать: – Привет, пацан. – Я твой сын, – все так же безмятежно сообщает он. – Ты меня оставила десять лет назад в тюрьме. Меня зовут Генри! Ты меня помнишь? Тюрьма. Беременность. Ребенок. Что-то такое было в моей жизни, но сейчас я не могу этого вспомнить. Лекарства дают о себе знать. Я немного скашиваю глаза от мысленного напряжения. На секунду кажется, что шкаф для одежды приобретает алый оттенок, но это чувство быстро исчезает. – Ты, вероятно, обознался, – лучше перестраховаться сразу, чем три года выяснять причины. – Чего ты здесь делаешь? Давай я тебя в палату отведу. Генри хмурится. Я и забыла, что он тоже пациент. К чему может привести отказ душевнобольному? Остаётся надеяться, что он не перережет мне горло своими длинными ногтями. Этого не случается. Можно выдохнуть. – Давай, – наконец говорит мальчик. Заставляю себя встать с кровати, ощущая приятную легкость в теле, засовываю ноги в пушистые тапки. Только они остались из прежней жизни. – Можешь съесть, – кивком указываю на кекс. От него мне проку нет, хоть похудею. Мальчик улыбается и подбегает к кексу. Хорошо, что не начинает жадно жрать прямо при мне, я бы не выдержала. Он только берет его в руки и восхищенно смотрит. Я сделала полезное дело. Интересно, об этом упомянут в моей амбулаторной карте? – Только недолго восхищайся. Кекс не вечно таким мягким будет, а заново зубы у тебя вряд ли отрастут, – предостерегаю я неожиданно мрачным голосом. Вместе шагаем по коридорам. Здесь подозрительно пусто – все в палатах, так почему никто, как мы это сделали, не выходит? И здесь эта плитка покрывает все вокруг. Коридоры угнетающе пусты. Ни тебе картин, ни диванчиков. Да и чего я ждала? Без разницы, мне хочется только отвести Генри в палату. Затем в мои планы входит возвращение к себе, буду вести программу «Самобичевание с Эммой Свон». Пусть зрители в лице моих внутренних демонов потешатся хлебом и зрелищами. Или только зрелищами – хлеб достанется мне. Тема дня: я загубила свою жизнь. – Что вы здесь делаете? – раздается голос за нашими спинами. Он эхом пролетает по всему коридору. Жуткое место. К нам шагает санитарка. Мэри-Маргарет, кажется. Черные, как смоль, волосы, кроваво-алые губы, бледная кожа. Несмотря на поэтичность своего вида, она очень мила и кажется приятным человеком. Она еще слишком далеко, и Генри успевает мне негромко сообщить. – Она ночами шликает в палате Дэвида. Он коматозник. И её муж в Зачарованном Лесу. Моя челюсть отвисает. Что меня больше удивило: новость о грехах такой невинной на вид девушки или же то, что эта новость слетела с уст ребёнка? Мне нужно смириться с тем, что здесь не бывает детей, душевнобольные, как говорил когда-то кто-то из моих знакомых, не имеют возраста. Не знаю, что миловидная санитарка успела услышать, но подойдя, она скромно объясняет: – У Генри богатая фантазия. Он думает, что все мы – герои сказки. Подожди, потом и ты окажешься кем-нибудь, – она оценивающе посмотрела на меня. Не так, как остальные санитары, словно мы на равных. – Вдруг ты Одетт? Принцесса Лебедь. Смеюсь. – Ладно, Генри, иди в палату, – говорит Мэри-Маргарет. Мальчик кивает и вприпрыжку скрывается за поворотом. Мне показалось, он что-то бубнил про Белоснежку и её дочь. Странный мальчуган. Но и я бы назвала Белоснежкой эту санитарку. Они схожи. – Он за это сидит? – в шутку интересуюсь у санитарки. – Я в детстве верила в Санту. Девушка качает головой. Удивительно, но она ему сопереживает. Впервые встречаю эту эмоцию здесь. – Он был нормальным, но его приёмная мать, Реджина, обитала здесь последние полтора года. После ее смерти у него, как говорится, шарики за ролики заехали. Мистика. Это при том, что он видел ее не так часто в последнее время. Жуть. – Смерти? – Да, у нее тоже были галлюцинации. Она считала себя Королевой Зачарованного Леса, и решила наложить повторное заклятие. Чтобы вернуться обратно домой. Вырвала сердце своему отцу, а осознав, что сделала – обезумела, – я слышу в её словах горесть, – Потом пыталась меня отравить, но забывшись, съела яблоко сама. Она скончалась. А Генри теперь видит её «призрак». Считает, что должен пробудить всех ото сна всех, и тогда Реджина будет свободна. Мне становится нехорошо, ноги становятся ватными от таких ужастиков. Не думала, что это место настолько... сумасшедшее. – Реджина была второй женой моего отца, моей мачехой. Травила мне жизнь, как в настоящих сказках, но она все равно этого не заслужила... – она задумывается и, замечая моё выражение лица, вздрагивает, – Боже, прости! Мне нельзя такое рассказывать. Просто ты нормальная, а с нормальными иногда хочется поговорить. – Нормальная? Я убила человека, плюс – моя послужная книга сделала своё дело. – Не это сделало дело, – говорит она, качая головой, – а деньги семьи того, кого ты убила. Она неуверенно улыбается мне и собирается уходить. Я рыпаюсь с места и вдогонку слышу: – На твоем месте я прострелила бы его из арбалета. Улыбаюсь снова. Интересно, станет ли она моей отдушиной в этом месте? У меня никогда не было друзей, а в Мэри-Маргарет я почувствовала родственную душу. Будто мы знакомы не один год. Зайдя в комнату, сразу ложусь на кровать и не замечаю, как сон сражает меня. Последнее, что вижу – лицо женщины над собой. Оно полупрозрачно, и сквозь него видны рейки на потолке. Она улыбается и шепчет только одно слово раз за разом: «Спасительница».