И я могу быть храброй

      Вот уже вторые сутки пушка, которая по обычаю должна извещать о гибели очередного трибута, молчит. Я не знаю, хорошо это или плохо. Наверное, хорошо. Или все-таки плохо. Я не могу понять. Я не умею такое понимать.       Вот уже вторые сутки мы не выходим из своей пещеры. Вот уже вторые сутки ничего не едим, только пьем воду, и то по нескольку глоточков — нам нужно экономить.       Вот уже который раз подряд я вижу во сне один и тот же кошмар: на моих глазах убивают Руту. И не просто убивают. Практически четвертуют. И убивает не просто кто-то, а Пит. Тот, кто заменял мне семью в Капитолии. Тот, с кем я могла быть собой, кому доверяла. Тот, кто был для меня самой большой надеждой. Я кричала и умоляла его не делать этого, но он убил ее. А потом сказал, что я следующая.       Вот уже вторые сутки я плачу. Не стесняюсь камер, не стесняюсь ничего. Рыдаю, когда хочу. Я знаю, что капитолийцы разочаровываются во мне, знаю, что причиняю маме и Китнисс нестерпимую боль, но ничего не могу с собой поделать. Союзники меня не успокаивают — они понимают, что в этом нет смысла. Только Рута иногда присядет рядом, положит свою курчавую голову на моё плечо и шумно вздохнет. Так и сидим молча. Утешения бесполезны, они не смогут помочь. Ничто не сможет. И если всего пару дней назад я могла чувствовать себя в безопасности, находясь в этой крохотной пещерке, могла спокойно дышать и практически ни о чем не думать, обгрызая подпаленную Риком птичью ножку, то сейчас… это чувство покинуло меня. Собрало свои вещички и переехало к кому-то другому. С таким же успехом я могла бы сесть где-нибудь рядом с Рогом Изобилия и кричать во весь голос: «Я здесь! Убивайте меня!». Что ж, наверное, легче сделать так, чем мучиться где-то в глубине леса, спрятавшись за грудой камней. Мучиться и ждать непонятно чего: смерти или избавления.       Я не знаю, что будет завтра. Я не знаю, что мне делать, о чем думать. Никто не знает. И от этого безумно страшно. Впрочем, не только от этого.       Моей ноге все хуже. Рана загноилась, а то, как она болит, не описать словами. Я уже не надеюсь поправиться. Я уже наплевала на все.       От голода хочется вопить, от жажды тоже. Рик пару раз выходил за едой, но приносил только засохшие коренья и горстку ягод. А воду вообще найти не смог, ни капельки. Распорядители устроили засуху; жара стоит такая, что высовывать нос за пределы пещеры страшно. Дышать нечем.       Однажды я до того отчаялась, что предпринимала попытки докричаться до ментора. Рута и Рик уснули в уголке пещеры от безделья, а я сидела и шептала, как заведенная: «Воды. Пожалуйста, пришлите мне воды». Камеры есть везде, в этой пещере тоже должны быть. Вот я и пялилась в потолок, сделав измученное лицо. Просила Хеймитча спасти меня. Просила прислать воды. Но никто ничего не прислал.       Я думала, что понравилась им, думала, они захотят мне помогать. Я думала, что у меня есть спонсоры. Я думала, что у меня есть Мелларк. Сплошные разочарования.       Нить моей жизни почти порвалась. Остался последний рывок. Что ж, пускай это произойдет как можно быстрее. Я устала терпеть. Я устала играть.       — Рута, черт возьми! — По пещере разносится недовольное рычание Ричарда.       Я морщусь и зажимаю уши руками. У меня невыносимо болит голова, а крик Рика сильнее любого молотка.       — Чего орешь? — откликается Рута.       — Это из твоего кармана высыпались ягоды, да? Опа, а я раздавил их! Но будь ты чуть сообразительней, мы бы съели их за ужином!       — Смотри, куда мостишь свой зад! — Рута фыркает. — Будь ты чуточку повнимательнее, мы бы съели их за ужином!       — Не трогай мой зад! Ты прятала эти ягоды, чтобы съесть их потом в одиночку, да?       — Я ничего не прятала, — четко давая понять, что это правда, говорит Рута. — Я вижу эти ягоды… а точнее то, что осталось от них после твоего неудачного приземления, впервые. Я бы поделилась, если бы мои карманы не были пусты!       Рик кивает.       — Охотно тебе верю. — Потом переводит взгляд на меня: — Тогда чьи они? Твои, Прим?       Я удивленно поднимаю брови. Боль в висках становится еще сильней.       — Где я, по-твоему, их взяла? Мы не выходим отсюда уже вторые сутки.       Действительно, откуда ягоды? Это что, такая шутка распорядителей?       — Ребята! Смотрите, что я нашла!       Мы с Риком подползаем к Руте, которая откапывает что-то в уголке пещеры. Вообще, там все завалено камнями, но мне удается разглядеть в так называемой стене малюсенькую трещинку. А из этой трещинки горделиво высовывается блестящая темно-синяя ветка. Вернее, сама по себе ветка зеленовато-коричневая, а вот плоды, висящие на ней…       — Еда! — вопит Рик и одним движением руки сгребает все ягоды себе на ладонь. — Аллилуйя!       Я не могу оторвать взгляда от этих ягод. Они переливаются на руке Рика, словно сделаны из золота, словно жемчужное ожерелье, они поблескивают, светятся. Они манят. Всем своим видом ягоды будто говорят: «Съешьте нас!» И я готова поддаться.       Моя рука уже тянется к руке напарника, а желудок по-зверски урчит.       — Стойте! — Рута отпихивает меня. — Не трогайте, они ядовитые!       — С чего ты взяла? — Рик, как и я, не может налюбоваться этим «чудесным даром».       — А с того. Ты только посмотри на них. Посмотри, какие они безупречные. Ни одной трещинки, ни одного дефекта. Они точно ядовитые, говорю вам! Нормальная еда такой не бывает!       Я сглатываю слюну и отодвигаюсь подальше, чтоб хоть как-то отделаться от соблазна.       — И вправду. Они как будто фарфоровые, — замечает Ричард. — Но как пахнут! Эх! Может, хотя бы по одной?       — Хочешь сдохнуть глупой смертью — ешь всё. Мне для тебя не жалко, — хмыкает Рута.       — Рик, выбрось, — я беру ладонь мальчишки в свою и переворачиваю ее. Ягоды сыплются на пол, а лицо Рика искажается ужасом.       — Ну во-о-от! Последней еды лишились! Теперь мы точно умрем!       Я почему-то хихикаю. Наверное, по старой привычке. В Капитолии Пит часто шутил, используя слово «умрем». Конечно, тогда я боялась игр в трое больше и хихикала в основном из-за вежливости, но шутки эти здорово разряжали обстановку. То, что сказал Рик, тоже вполне могло бы сойти за шутку, если бы не являлось самой что ни на есть настоящей правдой. У нас нет еды. И мы скоро умрем. Тут уж не до смеха.       — Надо от них избавиться.       Рута начинает выметать ягоды за пределы пещеры носком своего ботинка. Одна ягодка. Вторая, третья, четвертая. Десятая. Аккуратно, чтобы по полу не размазался ягодный сок. То есть, яд, как считает Рута. Она подходит к ягодам, зацепляет их ногой, «подвозит» к выходу и пинает. Но внезапно замирает. Так резко, будто видит перед собой приведение. Ее нога остается висеть в воздухе.       — Ты чего? — спрашивает Рик, по инерции хватаясь за нож.       Рута дергается, опускает ногу и, жестом заставляя нас молчать, сама закрывает рот ладонью. А потом осторожно, стараясь ступать только на носочки, прокрадывается ближе к нам и прилипает к стене.       Страх накрывает меня с головой. Сердце отчего-то начинает биться так тихо, что я думаю, будто оно и вовсе остановилось. Но спустя секунду ужас и тревога пробираются в каждую клеточку тела, заставляя притихшее сердце вновь в панике заколотиться в груди.       Снаружи кто-то есть.       До меня доносится приглушенный каменными стенами шелест листьев. С каждым мгновением он становится громче и громче, кажется, что стены пещеры постепенно исчезают, позволяя нам все услышать.       Шаг. Второй. Хруст ветки. Тишина. Еще шаг, еще два.       Мою голову вскружила отчаянная мысль: «А что, если это Пит? Он сбежал от профи и ищет меня! А что, если он обманывал их все это время? Что если, он меня вовсе не предал?» Нет, все это бред. Бред наивного ребенка. Девчонки, которая в свои двенадцать уже успела познать жизнь.       Мое ухо обжигает еле слышный шепот Рика:       — Нам конец.       От осознания того, что это правда, я вздрагиваю и сжимаю запястье мальчишки с такой силой, с какой никогда ничего не сжимала. Рик стискивает зубы и закрывает глаза.       Да, он прав: нам конец. Мы столько раз обманывали смерть, нам столько раз везло. Но сейчас, я уверена, удача обойдет нас стороной. Рута и Рик тоже уверены в этом. Я точно знаю, я чувствую.       Шелест не утихает. Не утихает и хруст сломанных веток. Он как ножом по дереву режет слух.       Хрусь. Хрусь. Хрусь. Хрусь. Хрусь. И еще около сотни «хрусь», а потом тишина. Но ненадолго. Далее я слышу звук расстегиваемой молнии и еще какой-то непонятный шорох. Я ничего не вижу, но готова поклясться: только что возле нашей пещеры расположился какой-то трибут. Он собирается ночевать здесь. Я уверена.       Мы с Рутой многозначительно переглядываемся, а Рик тихо-тихо проговаривает:       — Мы в тупике.       И что теперь делать? Ждать? А вдруг этот трибут собирается сидеть здесь вечно? Может, просто выбежать к нему, чтоб он сразу нас убил? Да только мне чего-то резко перехотелось умирать.       Вот всегда так. Тебе наплевать на жизнь — никто не убивает. Хочешь жить — обязательно припрется какая-нибудь скотина, сядет возле твоей пещеры и будет сидеть. А нам что прикажете? Мимо никак не пройдешь. Даже если трибут сидит к нам спиной, все равно никак. Услышит. И убегать вообще не вариант — я почти безногая. Этот развороченный и опухший донельзя мясной столб язык не поворачивается назвать ногой. Я только ползать могу, и то с огромным трудом.       Внезапно Рик выдергивает свою руку из моей и с осторожностью встает на ноги. Мне хочется наорать на него, впрочем, я всегда хочу орать на него — это как жизненная потребность, но сейчас удовлетворить ее никак. Придется отложить это дело до лучших времен. По крайней мере, пока от нашей пещеры не уберутся.       Мальчишка бросает на меня странного рода взгляд, мельком глядит на Руту и делает шаг к выходу. Моя рука сама тянется к его штанине и сама цепляется за нее. Да-да, сама. Я ничуть этого не хочу.       — Ты куда? — это тоже говорю не я — само собой получается.       — Не делай глупостей, — шипит Рута, зная, на что способен Рик.       — По-другому нельзя. Мы должны.       Ричард берет нож, сжимает его в руках так, что я буквально чувствую это на себе, и просто выныривает наружу. Я зажимаю рот ладонью, потому что боюсь случайно закричать. Все случилось так быстро. Я ничего не поняла. И Рута тоже. Она одним прыжком оказывается рядом и обнимает меня.       Как это обычно бывает — от испуга я теряю слух. Мне словно ватные затычки туда пихают. Я мотаю головой, но это не помогает. Вокруг меня будто образовалась невидимая звуконепроницаемая стена. Тогда я поворачиваюсь к Руте и начинаю ждать. Не знаю, чего. Просто ждать.       Я не слышу, но я будто чувствую, как там, за стенами пещеры, шелестят листья и застегивается молния, как дышит трибут, как он (или она) жует что-то. Там человек. Такой же, как и я или Рута. Такая же жертва Капитолия. А еще там Рик. И он…       Мгновения перетекают в века. Я будто застреваю во временной петле. Сердце моей союзницы и мое собственное бьются в унисон, я чувствую, как дрожат ее руки и как она напугана. Напугана так же, как я. Мы вместе, такие одинаковые, но в то же время разные.       Я благодарна ей за то, что она рядом. Если бы не эта девчонка, я бы давно уже умерла. Если бы не ее улыбка и не ее большие блестящие глаза, если бы не ее руки и не те теплые слова, которые поднимают настрой, которые дарят мне второе дыхание, дополнительные силы, мой труп давно бы уже гнил в земле. Я благодарна ей. И я не устану это повторять.       Я думала, мы просидим так целую вечность, но Рута вдруг дернулась, отпустила меня из объятий, и в эту же секунду ко мне вернулся слух — как раз вовремя. Я смогла услышать пушечный выстрел. Первый пушечный выстрел за эти двое суток. Я чувствую, как сердце застревает в горле, а слезы начинают щипать глаза. В голове все завязывается морским узлом, ужас с примесью тревоги и волнения крепко сжимает меня в своих колючих лапах. Так крепко, что мне становится трудно дышать. Эта секунда, которую я провела в ожидании непонятно чего, показалась мне адом. Успокаивало только присутствие Руты рядом со мной. Она вдруг подтолкнула меня локтем. А потом все закончилось. Закончился ад. Потому что я увидела Рика. Вернее, его голову, которая просунулась в пещеру. Но голова на плечах. А это означает, что Рик живой и невредимый.       Я хочу наброситься на него, сама не знаю, зачем, просто взять и наброситься. Если бы не больная нога, из-за которой я даже встать не могу, я бы так и сделала. Лицо Ричарда на удивление спокойно, это настораживает.       — Все в порядке, — загробным голосом произносит Рик. — Теперь мы можем…       Я случайно зацепляю взглядом его руку, которая плетью свисает вдоль тела, и меня вновь уносит прочь течением ужаса. Она по-прежнему крепко сжимает нож. Нож, лезвие которого так же, как и сама рука, перемазано кровью. В ночном свете кровь выглядит по-особому ужасно. Черно-бордовая, неестественная. Как в том ужасном сне, когда умирала Рута.       — Что ты наделал?! — вскрикивает моя союзница, хлопая глазами.       Она выбегает из пещеры, а я ползу за ней, закусывая губу. Сердце продолжает бешено колотиться где-то в глотке.       Лунный свет яркой полосой лег вдоль небольшого, но уютного местечка. Бревно как скамья. Возле него лениво расположился среднего размера рюкзак с расстегнутой молнией. Высокое лохматое дерево как укрытие или зонт. Куча сухих листьев как кровать. Какое хорошее место! Не пропадешь в любую погоду.       Неудивительно, почему она решила остановиться и переночевать здесь.       Рик кладет ладонь на свой лоб и громко вздыхает. Его кадык подпрыгивает вверх.       — Я… я убил её.       Рыжие волосы, собранные в два аккуратных помпона. Остренький носик, напоминающий мордочку лисы. Узкие губы и большие глаза, все еще открытые и все еще видящие опасность. В них навсегда теперь останется этот страх.       Девочка из Дистрикта номер пять. Такая худенькая и вроде бы слабая, но безумно ловкая. Я видела, что она вытворяла на тренировках. У меня от зависти уши краснели.       На вид ей лет пятнадцать-шестнадцать, больше не дашь. И ведь намного старше меня, но сейчас, в этом жестоком, хоть и красивом лунном свете, она кажется такой маленькой, такой беззащитной и напуганной. Такой одинокой. Лисенок, который убежал от мамы и потерялся в страшном лесу. Лисенок, которого поймали охотники.       Маленький мертвый лисенок.       Я закрываю лицо руками и начинаю плакать. Меня раздирают изнутри страшная боль, отчаяние, жалость и страх. Я не могу назвать ни причины, ни повода. Мне просто плохо. Мне просто страшно.       — Закрой ей глаза, и уходим, — голос Рика звучит как чужой, я даже пугаюсь его.       Сквозь пелену слез вижу, как Рута наклоняется над мертвой девочкой, как закрывает ей глаза и застегивает куртку, прикрывая страшную кровавую рану. Рану, которая принадлежит делу рук Рика.       А потом Рик хватает рюкзак Лисы, и мы ныряем обратно в пещеру. Я все еще плачу. И успокаиваюсь лишь тогда, когда бесшумный планолет исчезает в ночном небе.       Он забрал с собой очередного погибшего трибута. И, возможно, скоро прилетит за нами.

***

      Я не помню, как уснула. Помню: Рута начала петь мне колыбельную, а потом все будто в тумане. Ее ласковый голос постепенно утихал, окружающее сразу становилось таким злым и чужим.       Спала я недолго — около получаса. И это неудивительно, потому что мне снился кошмар. Впрочем, это тоже неудивительно. Я уже не помню такой ночи, когда бы я спала спокойно, без всяких ужасных снов. Хотя кошмары приходят не только ночью. Они не дают покоя и днем, когда мне удается заставить себя вздремнуть.       Растрепанные рыжие волосы. Острые, как лезвие ножа, черты лица. Большие янтарные глаза, под которыми светятся бледно-синие полукруги. Расстегнутая куртка, еле-еле прикрывающая страшную зияющую рану. Рану, из которой хлещет кровь. Никогда мне не было так плохо от вида крови. Никогда мне не было так страшно из-за этого. Я часто имела дело с сильными кровотечениями, и у нас с мамой часто умирали пациенты. Но дело-то, наверное, даже не в этом.       Меня больше пугает сам факт того, что это первая жертва Рика. Факт того, что это наша первая жертва. Ведь мы союз. Нет, я помню: Рик уже убивал. Он убил Марвела, когда спасал нас с Рутой. Но в том-то и вся соль: он спасал нас. По-другому не получилось бы. Не убей он Марвела, тот убил бы нас всех. А Лиса нас не трогала. Она вообще никого не трогала. Ну не может такой человек убивать! Ей просто хотелось отдохнуть. И она расположилась на полянке рядом с непонятной грудой камней. Девушка не знала, что эта груда камней — наша пещера. Она не виновата. И мне безумно жаль ее.       Я ненавижу Ричарда за содеянное. Я думала: пройдет, но ненависть эта с каждой минутой только набирает обороты. Мне противно находиться рядом с ним. Я больше не могу и не хочу называть его своим союзником. Он разочаровал меня. Оказался тем, кем, я надеялась, он не окажется.       Рик — убийца.       Я хотела бы узнать причину. Я хотела бы спросить у него: «Зачем?!» Но не уверена, что теперь вообще смогу с ним заговорить. И не уверена, что однажды он не сделает то же самое со мной.       В рюкзаке Лисы оказалась еда: кусок сыра, яблоки и фляга с водой. Мы поели и утолили жажду, но я совсем не чувствую из-за этого радости. Да, от голода и жажды я теперь не умру. Но умру либо от страха, либо от инфекции. Либо меня убьет мой союзник.       Я действительно этого боюсь. Лучше пусть меня погубит инфекция.       — Я сегодня почти не спала.       Рута садится между мной и Риком, за что я мысленно ее благодарю. Меньше всего на свете мне сейчас хочется сидеть рядом с этим придурком. Я тоже почти не спала, но не говорю об этом: лень открывать рот. Бывает же такое.       — Я размышляла, — продолжает Рута. — Лежала и размышляла.       — О чем же? — я задаю этот вопрос только потому, что вижу: Рута хочет поделиться с нами чем-то важным.       И оказываюсь права. Ответ союзницы меня поражает.       — Вам не кажется, что нам пора перестать прозябать в этой пещере?       Я смотрю на Руту, и что-то переворачивается внутри меня. Ее лицо серьезнее самой серьезности, в глазах отчаянность и решительность.       — В каком смысле? — мой голос дрожит.       Рута не отвечает мне, и тогда в разговор влезает Ричард.       — Я тоже думал об этом. Все время думал. Но предлагать не решался: мне казалось, вы побоитесь.       — Побоимся чего? — Рута вскидывает бровь.       — Побоитесь покинуть пещеру и… побоитесь идти дальше. Сражаться.       Мне хочется впечатать Рику пяткой в нос. Сражаться? Ага, ну точно! Две самые мелкие участницы игр, которые кроме рогатки в руках ничего не держали, и мальчишка чуть постарше. Нет, его мысль — полная чушь. Хочет сражаться — пусть валит и сражается. Какого черта он нянькается с нами?       Сейчас я испытываю к Рику примерно то же, что и в тот день, когда он только-только присоединился к нам. Однако тогда он еще не убивал девчонку за просто так.       — Вы ведь побоитесь, да?       — Какая разница, побоимся мы или нет, — тихо говорит Рута. — Так надо. Мы должны так сделать. Иначе…       — Нас прикончат сами распорядители игр, — шепотом добавляет Ричард, а я вскрикиваю от неожиданности. — Ты ведь это хотела сказать?       Я поспешно оглядываю стены пещеры в поисках камер. Они наверняка есть здесь, вот только хорошо спрятаны. А Рик говорит много лишнего. Слишком много.       — Вообще-то, — Рута поспешно отводит глаза, — я хотела сказать, что мы умрем от жажды или нехватки воздуха, но, пожалуй, ты тоже прав.       Над нами нависает напряженное молчание. Я слышу только задумчивое сопение рядом сидящей Руты. А сердце продолжает бешено колотиться в груди.       Я не понимаю их. Зачем нам куда-то уходить? Здесь ведь неплохо. Осталось всего восемь трибутов. Всего восемь из двадцати четырех. Трое нас и пятеро других. Среди них, кстати, Пит, но теперь я не уверена, что не хочу его смерти… Черт. Конечно же не хочу. Даже если предал меня, смерти он не заслуживает все равно. В любом случае. Никто из нас не заслуживает смерти.       Всего пятеро. Пусть они дерутся, а мы посидим в сторонке. Но если они все погибнут, и останемся только мы, то нам придется драться друг с другом. А это ужаснее в миллиард раз.       Ну вот, теперь я не понимаю себя. И не знаю, чего хочу. Однако одну вещь я все же знаю: если мы покинем пещеру, я сойду с ума. У меня безнадежно больная нога. Рик и Рута забыли про это. Я даже не представляю, как должна буду перемещаться по арене. Или они собрались по очереди возить меня на себе? Тогда удачи им. Пусть она всегда будет на их стороне!       — Так что? — все так же тихо и неуверенно спрашивает Рута.       Звук ее голоса медленно разрезает тишину и сразу же растворяется в ней. Ответа моя союзница не получает, поэтому вынуждена повторить вопрос.       — Так что?!       Ричард поднимается на ноги. Узкие полоски бледновато-желтого света, которым удалось пробраться в пещеру через щели между камнями, сразу же облепляют его с ног до головы. Я смотрю на мальчишку снизу вверх, и мне кажется, что он невероятно высок.       Его вечно лохматые волосы воинственно торчат в разные стороны. Его руки напряжены, в его глазах решительность. И я вдруг с ужасом понимаю, что где-то в глубине души восхищена им. Им, его стойкостью и всем, что он для нас сделал.       — Готовьтесь, — твердо говорит Рик. — Через пару часов мы отсюда уходим. Нам нужна еда, много еды. Вода. И план. План действий. А здесь нам больше делать нечего.       Я зажимаю рот ладонью, потому что после этих слов из моей груди вырывается какой-то странный полустон-полувздох. То ли от испуга, то ли от неожиданности. Хотя, если честно, как раз такого расклада я и ожидала.       Мы уходим. И это конец.       — У тебя имеются возражения? — Рик одаривает меня неприятным взглядом.       Я морщусь, но заставляю себя ответить.       — Возражений нет. Просто я не понимаю, зачем нам уходить. Здесь ведь безопасно!       Рик начинает смеяться, и от его смеха я покрываюсь мурашками.       — На арене нет безопасных мест.       — Но тут нас еще никто не нашел, — тихо говорю я, делая вид, что совсем не помню Лису.       — Никто?! — Ричард срывается на крик. — Нашли! И еще будут находить!       Я опять морщусь.       — Не понимаю.       — Не понимаешь? А я сейчас все объясню! Ты только напряги извилины: постарайся, пожалуйста, понять все с первого раза!       — Рик, спокойнее, — Рута нервничает. — И придержи коней, если еще не весь страх потерял.       — Я не могу быть спокойнее! Ну почему она не понимает элементарных вещей?!       Молчание. Я не хочу отвечать Рику, потому что боюсь сорваться.       — Рик, — Рута назидательно смотрит на мальчишку. — Перестань.       Вновь молчание. Я делаю глубокий вдох и решаюсь нарушить его.       — Вообще-то у меня больная нога.       На мгновение Рик застывает, словно статуя, а потом подскакивает на месте, ударяет себя по лбу и с досады пинает по лежащему близ него камню. Тот нехотя откатывается на пару дюймов и продолжает лежать как ни в чем не бывало. Я и не думала, что Рик настолько впечатлителен.       — Черт, — шипит он. — Черт! Черт! Черт!       — Мы совсем забыли, — виновато оправдывается Рута, а потом обращается к Рику, который продолжает извергать из себя всевозможные проклятья: — И что нам теперь делать?       — Нам? — хмыкаю я. — Вы-то что? У вас все ноги на месте. Это я почти одноногая!       — Слушай, а ты права как никогда, — Рик буквально бросает эти слова мне в лицо.       Я стискиваю зубы так, что отдает в висках. Если бы я могла сейчас встать, то встала бы и врезала этому кретину как следует. Рута видит, что чаша моего спокойствия и терпения переполнена, она садится рядом и кладет руку на мое плечо.       — Успокойся, Прим. Никто не собирается бросать тебя.       — Угу, — хмыкаю я.       — Ты мне не веришь?       Рута улыбается. А если улыбается она, то и мои губы обязательно расплываются в улыбке. Так было и будет всегда.       — Я верю тебе, — честно говорю я. — Но я не верю ему!       Ричард пожимает плечами.       — Мне от этого ни горячо, ни холодно.       А потом он выглядывает из пещеры, наверное, проверяя, не оказался ли кто поблизости и, убедившись, что все хорошо, исчезает в зарослях. Ничего никому больше не сказав. Если бы он прихватил с собой рюкзак, то я подумала бы, что он уходит навсегда. И, возможно, вздохнула бы с облегчением. Но его рюкзак лежит в нескольких сантиметрах от меня. Рик всего лишь отправился нарвать кореньев. Сухих, невкусных кореньев.       Я закрываю глаза и представляю себе лагерь профи. Странное занятие; в последнее время я часто им занимаюсь. У них всегда горит костер, даже ночью. Им некого бояться, не от кого прятаться. У них всегда полно еды. Они всегда сытые. И когда мне мерещится куча жаренных грусят и печеных яблок, я истекаю слюной.       Мы с Рутой молчим около пятнадцати минут. Она сидит рядом, но почему-то не начинает разговор. А мне сейчас не до этого. Я вожу пальцами по грязному полу, а затем вытираю грязь об штанину. Потом снова собираю ее пальцами и снова вытираю. Со стороны может показаться, что я думаю о чем-то серьезном. Но нет. Я наоборот пытаюсь ни о чем не думать. Ни о профи, ни о еде. Ни о Ричарде, ни о том, как я его ненавижу.       Наконец Рута нарушает молчание.       — Сейчас Рик еды принесет.       — Я его ненавижу, — вырывается у меня.       Рута вздыхает.       — Он сам себя ненавидит.       — Что ты имеешь в виду?       — Да ничего я не имею в виду. Просто вижу его насквозь.       Я подбираю с пола камешек и, чтоб хоть как-то отвлечься, верчу его в руках.       — А я не вижу и видеть не хочу.       Снова молчание. И, хоть оно длится не так долго, как предыдущее, все же успевает мне наскучить. К счастью, Рута находит, что сказать.       — Прим, — она вновь вздыхает. — Поверь: все, что он делает — это из лучших побуждений.       — О чем ты говоришь?! — вскрикиваю я, забывая не только про какой-то там камешек, но и вообще про все на свете. — И девчонку из Пятого он кокнул тоже из лучших побуждений, да?       Меня переполняет ярость, и я даже начинаю бояться, что вот-вот взорвусь.       Рута, похоже, тоже этого боится. Но почему-то хихикает.       — Так вот оно что! — она качает головой. — Ты злишься на него за то, что он убил нашу соперницу?       — Она не была нашей соперницей! — я почти визжу.       — Прим, здесь все друг другу соперники! Теоретически даже мы с тобой! Глупо обвинять человека в убийстве на Голодных играх, не находишь? Она бы все равно рано или поздно погибла! Все мы рано или поздно погибнем! Ты что, не понимаешь этого?       Я честно попыталась понять, но у меня не вышло. Как же, все. Один-то останется. И лучше бы это была Лиса, чем какой-нибудь Катон.       — Тогда убей меня сейчас, — с вызовом говорю я. — Я все равно рано или поздно погибну. Разницы ведь нет.       Конечно, я думала, Рута всплеснет руками, засмеется, назовет меня дурочкой или что-то в этом роде. Но моя союзница сделала то, чего никогда до этого не делала. По крайней мере, при мне.       Она заплакала.       — Ты чего? — я начинаю медленно погружаться в шок. — Эй! Рута, ты чего?       Та вертит головой.       — Все нормально.       У меня у самой сжимается горло.       — Ты плачешь, — напоминаю я. — И это не нормально. Обычно за слезы без повода отвечаю я.       Рута всхлипывает. И в этот момент выглядит такой, какая она есть — двенадцатилетней девочкой. Она не боец, какой я себе ее представляю. Она ребенок. Такой же, как и я. Как и большинство из нас.       — Прим, я очень устала. Я хочу есть, хочу пить. Я хочу спать.       Я не разбираю своих мыслей и чувств, просто обнимаю союзницу. И обнимаю не просто так. Этим объятием я как бы говорю ей: «Я тоже устала. Но ничего не изменить. Не плачь. Скоро все закончится. Осталось совсем немного».       — Что нам делать, Прим? — продолжает всхлипывать Рута. — Нужно уходить, но у тебя больная нога.       Я думаю около десяти секунд, а потом отвечаю:       — Слушай, Рик прав. Вам ничего не мешает уйти. Конечно, мне будет страшно и больно, я буду плакать, но ведь…       — Ты с ума сошла? — Рута отпихивает меня от себя и шмыгает носом.       Я вижу ее лицо, и мне становится немного смешно. Оказывается, она такая забавная, когда плачет. А еще, оказывается, ее плач заразен. Потому что, несмотря на смех, из моих глаз текут слезы.       — Может быть, Рику ничего не мешает, но мне мешает совесть. Я никогда не смогу тебя бросить. Лучше уж останемся здесь вместе. И вместе умрем! Вот так.       Я всхлипываю, и мы обе начинаем рыдать. К черту камеры, к черту весь мир! У меня есть Рута, а у Руты есть я. И ничто не сможет нас разлучить. Даже смерть. Мы плачем долго, мы беспомощно всхлипываем, утираем слезы ладонями и сморкаемся. Интересно, в зрителях сейчас хоть что-то екнуло? Хоть что-то перевернулось? Вряд ли. Я почти уверена: распорядители не показали этого. Просто взяли и не пустили в прямой эфир. В какой-то степени это даже хорошо, если учесть, что среди зрителей не только капитолийцы. Среди зрителей наши с Рутой родные и близкие.       Когда ко мне, наконец, возвращается способность говорить, я спрашиваю у союзницы:       — А зачем нам вообще уходить?       Этот вопрос волнует меня больше всего, и я получаю на него ответ. Только вот Рута ничего не говорит. Я догадываюсь обо всем сама. Озарение случается так резко, что я пугаюсь. Это как тапком по голове получить.       Двое суток не случалось почти ничего. А ведь всем нужно зрелище. Нужны драки, кровь, интриги, слезы.       Я догадываюсь даже о большем. О том, о чем, вероятно, не догадались мои союзники. Ягоды в нашей пещере — дело рук распорядителей. Рута была права: это яд! Лису тоже привели они. Они управляли ей, как марионеткой! Им нужно было, чтобы мы сцепились. Что ж, их замысел сработал. Лиса мертва. И дело теперь наверняка за профи… Уж их-то мы явно не одолеем. Даже если не профи, они придумают что угодно.       Я чувствую страх и удивление одновременно. Я чувствую себя Храброй Примроуз в эту секунду, той самой Храброй Примроуз, а в моей голове вперемешку звучат голоса Гейла, Китнисс, Цезаря, Цинны и многих других: «Ты очень умная. Ты очень храбрая. Ты проврешься, Примроуз. В тебя верит весь Панем. Ты невероятная». Сердце молотком стучит в груди. Они не оставят меня в покое. Они не оставят в покое нас, малолеток. Мы — интрига сезона, мы пережили половину профи. И нам нужно идти дальше. Иначе они сами за нас возьмутся.       И тут, словно подтверждая мои мысли, в пещеру буквально влетает Рик. Его ноги дрожат, дыхание учащенное, хриплое. Он долго бежал — весь его вид говорит об этом. Я впадаю в ступор: куртка Ричарда дымится, а правый ее рукав обгорел до середины. В глазах мальчишки ужас.       — Меня только что пытались сжечь заживо, — с трудом выговаривает он, делая глубокий вдох после каждого слова.       — Кто? — мы с Рутой спрашиваем одновременно.       — Кто-то. Я не знаю, — Рик скидывает с себя «пострадавшую» куртку и пытается отдышаться. А потом выпаливает на одном дыхании: — Но одно скажу вам точно: это был не трибут.       Я перевожу взгляд на Руту. У нее серьезное лицо. Серьезное и опухшее от слез. Рик начинает нести всякую ахинею, вероятно, чтобы отвести внимание зрителей от своих последних слов. Я в глубине души почему-то надеюсь, что сейчас камеры показывают другую часть арены. Но распорядители в любом случае услышат нас. Это плохо.       — Повреждений нет? — зачем-то спрашиваю я Рика.       — Если не считать того, что у меня на куртке теперь всего один рукав, то нет, — отвечает тот и падает на спину.       Пока Ричард приходит в себя, Рута возится с кореньями, которые он все-таки нарвал. А я сижу и думаю.       Вернее, обдумываю. И не просто что-то, а жизненно-важное решение. Решение, которое должно будет поставить жирную точку на нашем союзничестве. А более того — на моей жизни. Но я уверена, что хочу этого. Я сделала свой выбор. Так будет лучше. Признаю: все эти дни игр я думала почти только об этом: «Кто бы помог мне, кто бы спас, как бы мне прожить еще один день». И лишь сейчас я поняла: мне никто не поможет. Никто не обязан и никто не станет. Но я собой горжусь. И я уверена: меня забудут не скоро. Еще долго все будут помнить Жалкого Утенка, который вырос в глазах всего Панема и смог превратится в Храброго Лебедя.       Только бы они согласились оставить меня и уйти. Только бы все закончилось как можно быстрее.       — Ребята, — сдавленным голосом начинаю я. Что-то подсказывает мне, что с этим лучше не тянуть. — Я должна с вами поговорить.       Рик делает вид, что ему неинтересно. Даже зевает для пущего эффекта. Но я чувствую: он напрягся.       Я ловлю на себе взволнованный взгляд Руты.       — Ты же не собираешься опять говорить, что мы должны тебя…       — Другого выхода нет, — перебиваю я. Мои руки дрожат, а сердце выделывает сальто в груди. Тем не менее я заставляю себя говорить: — Я серьезно. Я так решила.       — Выход есть всегда, — Рик кивает в подтверждение собственных слов. — А если нет выхода, то сойдет и вход. Какая разница, через какую дверь выходить.       — Рик, заткнись! — Рута морщится. — Тоже мне, философ нашелся. Послушай, Прим…       Я жестом заставляю Руту замолчать, а потом набираю в легкие побольше воздуха и продолжаю:       — Я рада, что у нас был такой хороший союз. Но все рано или поздно кончается. Мне хотелось бы побыть с вами еще, но… — мне трудно говорить, я не могу подобрать слов. Они будто разбежались в разные стороны и спрятались по углам. — Но я не смогу. Нужно уходить, я все понимаю, но я не смогу. Не смогу пойти с вами. Потому что попросту не могу ходить. И вы должны меня оставить.       Рута протягивает мне руку, но я отстраняюсь.       — Ничто не может длиться вечно, наш союз — не исключение.       Оба моих союзника опускают глаза и тупо пялятся в пол. Я вижу: Рик чувствует себя неплохо, а вот Руту трясет. И меня начинает трясти. Мне больно и очень грустно, но грусть эта какая-то поверхностная. Она не пробирает до костей, хотя должна. Наверное, мне уже по-настоящему плевать.       — Эй, вы слышали это? — Рик вдруг поднимает голову. — Только что!       — Нет, — отвечает Рута.       Боль в грудной клетке, взявшаяся непонятно откуда, растет с каждой секундой, и мне становится трудно дышать. Скорее бы все это закончилось, скорее бы они ушли. Я больше так не могу.       Я тоже говорю:       — Нет.       — Да вот же, опять!       Я прислушиваюсь, но не слышу ничего, кроме странного жужжания какого-то не менее странного насекомого. Жужжит там, за пределами пещеры, поэтому я не понимаю, чего так всполошился Рик. Ну жужжат себе жуки и жужжат. Что с того-то.       — Что за черт? Я один это слышу? — Ричард поднимается на ноги. — Сейчас разберусь!       Как только он исчезает за каменными стенами, Рута двигается ко мне.       — Прим, скажи, что ты пошутила! Прошу тебя!       Верчу головой.       — Я на полном серьезе.       — А я не верю! Мы не сможем тебя бросить! Вот бы смогла? Прим, ты бы бросила меня?       Я не выдерживаю на себе испытующего взгляда союзницы и отворачиваюсь.       — Я безнадежна.       — А если бы я была безнадежна?       Я представляю себя на месте Руты, а ее на своем месте. Это ужасно. Это трудно.       Я не знаю, что ответить Руте. Сижу и рассматриваю собственные ладони. К счастью, в пещеру возвращается Рик. Конечно, я могу ошибаться, но мне кажется, что на его губах улыбка. Или это просто игра света.       — Успокойтесь! — громко говорит он. — Никто никого не бросит!       В эту же секунду в меня летит какая-то серая баночка. Я не успеваю ничего понять, однако каким-то чудесным образом она попадает прямо мне в руки. Я внимательно рассматриваю банку в то время, как сердце в ужасе мечется в груди. Банка странная. Открывается не понять как. И к ней прикреплен крохотный парашют.       — Это то, о чем я думаю? — осторожно спрашивает Рута.       Я напрягаюсь.       — Да, — Рик кивает, а потом обращается ко мне: — Чего сидишь, тупишь? Это тебе. Открывай.       Я пробую открыть — получается с первого раза.       Что это? Шприц? Да, он. Только какой-то странный. У нас с мамой всегда были другие. Ну, этот наверняка Капитолийский. Рядом со шприцом лежит крохотная ампулка. А рядом с ампулкой…       — Это записка! — Рута, похоже, заинтригована больше меня. Она так и подпрыгивает на месте.       Дрожащими руками я извлекаю бумажку из банки и разворачиваю.

«Рано собралась сдаваться, солнышко. Ты еще не проиграла. P. S. Они по-прежнему тебя любят.       — Хеймитч».

      Внутри меня будто появляется стая бабочек. Они кружат в моей груди, щекочут меня изнутри своими крыльями.       — Лекарство? — я не верю своим глазам, мне нужно подтверждение.       Ричард кивает. Он странно смотрит на меня: то ли с завистью, то ли с ободрением.       — Из самого Капитолия.       — Подарок от спонсоров?       Рута радостно взвизгивает и начинает хохотать. А я улыбаюсь. Так широко, что за ушами похрустывает.       Такое и во сне привидеться не могло. Лекарство! Я не безнадежна! Я не умру в одиночестве в этой пещере! Я смогу ходить!       — Господи, Боже мой! — верещит Рута. — Прим, как я рада! Давай скорее сюда! Доставай! Я помогу!       Я достаю шприц и ампулу из банки и передаю союзнице. Пока та возится с ними, я торопливо закатываю штанину.       — Ну, давай!       Не успеваю я закончить фразу, как игла вонзается в мою ногу. Я не чувствую ни ее, ни боли — ничего. Только облегчение от осознания того, что через несколько часов я смогу встать. В Капитолии все волшебное. Особенно лекарства. Боюсь представить, сколько стоит эта ампулка. Неужели меня и вправду так любят?       — Спасибо, — шепчу я куда-то в стену. И знаю: куда бы я не прошептала, мой ментор увидит и услышит. А возможно даже скажет в ответ: «На здоровье, солнышко». Вот только мне не увидеть и не услышать этого.       Я так скучаю по Хеймитчу. Да-да, безумно. И по Цинне. И даже по Эффи! Все бы отдала за то, чтобы они оказались рядом.       — У нас же намечался завтрак! — внезапно вспоминает Рута.       Пока Ричард делит собранные им коренья на три равные части, я внимательно слежу за каждым его движением. Спустя пару минут, понимаю вот что: он не успокоится, пока не будет уверен, что каждому достанется абсолютно одинаковое количество еды. До листика, до крошечки. Рик отходит на пару шагов, прищуривается, смотрит на кучки кореньев сверху. И все перекладывает, перекладывает.       — Хватит! — не выдерживает Рута. — Все одинаково, давай уже есть!       Но он разрешает нам приступать к трапезе только тогда, когда взвешивает все кучки на ладонях. Со стороны это смахивает на придурковатость, но я вдруг кое-что понимаю.       Он хороший. Хороший, пусть и странный.       Рик ведь ни разу не упрекнул меня в том, что я никогда не помогала ему, и Руте ничего плохого не говорил. Он просто поделился с нами своей добычей. Он просто поделился с нами всем, что у него есть. И кем я буду, если после всего этого буду думать о нем плохо? Да, он чуть не утопил меня. Да, он убил Лису. Да, он не раз обижал меня своими словами. Но это благодаря ему мы с Рутой до сих пор живы.       У нас осталось очень мало времени. Поэтому недоверие и эта беспричинная ненависть уже просто должны испариться. И я заставила их сделать это. Они испарились, исчезли, теперь уже навсегда. Смысла в них больше нет. Мы — команда. Мы — одно целое. И мы должны вместе бороться до последнего. Плечом к плечу. Даже такие, как мы, могут дать отпор.       И теперь, когда я смогу ходить, теперь, когда нам ничего не мешает, я уверена — у нас это получится.

***

      Уже через пару часов мы двинулись в путь. Рик сказал, что больше ждать нельзя. Я и сама понимала это, мне постоянно казалось, что в нашу пещеру вот-вот ворвутся профи и прогремит сразу три пушечных выстрела. Или что распорядители просто-напросто разгромят пещерку, завалят нас камнями. Им нужно только нажать на кнопку — и мы устранены.       Рана на ноге затягивалась с необычайной скоростью, боль с каждым часом отступала, становилось легче. Но идти как следует я пока не могла; постоянно опиралась на плечо Руты. Если начинала падать, она поддерживала меня под руку и помогала идти дальше. Идти непонятно куда, просто идти. Четкого плана пока не было. Но это пока. Рик сказал, что у него «все схвачено». А раз сказал, значит, так и есть. Он, конечно, гад еще тот, но слов на ветер бросать не любит.       Мы бредем меж камней и неуклюжих кривых стволов, шаркая ногами по сухой листве. Что нас ждет сегодня? Погибнем ли мы? Останемся ли в игре? Этого не знает никто. Только вдалеке, где-то там, у озера, сладкой песней заливаются сойки-пересмешницы, и их пение поднимает дух, успокаивает, я чувствую, что мне становится все лучше и лучше с каждым мгновением, с каждым пройденным метром, я чувствую, что не умру сегодня, что все будет хорошо. Ну, или относительно хорошо.       От жары чешется спина и шея, появляется жажда. От воды хочется в туалет, а потом хочется есть — приходит в себя задремавший на время голод и начинает терзать желудок. Все не слава богу. После этого хочется просто упасть и умереть — такова моя усталость. Но даже присаживаться нельзя, Ричард велел «топать, пока в памяти!» Мы с Рутой еле плетемся, а мальчишка шагает впереди, воинственно размахивая руками. Шагает, бодрый и полный сил. Я уже начинаю сомневаться в том, что Рик человек, когда он резко останавливается, сбрасывает с плеч рюкзак и падает под облысевшую от чего-то сосну.       — Привал! — как-то безрадостно сообщает союзник.       — Ага, как он устал, так сразу и привал, а как мы просили отдыха — ему даже остановиться было в тягость, — обиженно шепчет мне Рута, на что я отвечаю коротким кивком.       Рик копошится в рюкзаке Лисы — он носит его вместе со своим — достает оттуда бутыль, воды в которой еле-еле на два глотка, осушает ее и засовывает обратно, а потом вытирает губы правым рукавом куртки, который уцелел после покушения распорядителей.       — Вообще-то я все слышу.       Рута показывает мальчишке язык, пользуясь тем, что он отвернут. Я хихикаю и располагаюсь под той же лысой сосной. В желудке урчит, кажется, будто там целый оркестр, глаза закрываются, нос забивает едким запахом смолы. Я делаю глубокий вдох и наполняюсь этим запахом по самый затылок. Ветер щекочет запутавшиеся грязные волосы.       — И что мы будем делать дальше? — вопрос, который мучает меня вот уже несколько часов, буквально вырывается из легких.       Рик поворачивает голову и насквозь пронзает меня своим острым взглядом. Я с усилием выдерживаю его на себе, но не отворачиваюсь. Не хочу выглядеть жалкой.       — Пойдем в гости к профи.       — Смешная шутка, — Рута щурится.       — Я не шучу.       Сойки-пересмешницы внезапно затихают, и я слышу, как мой союзник лихорадочно перебирает пальцами.       — Если тебе не терпится умереть, я могу придушить тебя прямо сейчас! — шипит Рута. Мне нравится видеть ее раздраженной, в таком состоянии она всегда кажется храбрее, чем есть на самом деле, и напоминает мне Китнисс.       — Кишка тонка, — ухмыляется Рик.       В эту же секунду Рута, словно пантера, одним прыжком добирается до Ричарда и прижимает его к земле.       — А твоя, как я понимаю, толста, — с вызовом говорит она. — Это хорошо! Давно мечтала о новом крепком ремне!       Рута сжимает руками горло союзника. Тот даже не пытается вырваться, только кряхтит. Я просто сижу и наблюдаю, не шевелясь. А что, если моя напарница обезумела от голода, и я — ее следующая жертва?       — Без меня вы не справитесь!       — А с тобой?! — возмущается Рута. — А с тобой справимся? В пещере, значит, сидеть опасно было, а к профи лезть — это куда безопаснее, правда?       — Смысла прятаться уже нет, — хрипит Рик. — Этим мы ничего не добьемся.       Рута надавливает на горло союзника сильнее.       — А что нам даст визит к профи?       Я вижу, как лицо Рика белеет, но он не начинает двигаться, лежит смирно и продолжает говорить:       — Они самые сильные противники.       — Ну, и? — рычит Рута.       — Ты только подумай: если нам удастся… если их не станет…       Ричард закашливается. Я не выдерживаю и кричу:       — Отпусти его!       Рута нехотя слезает с Рика и как ни в чем не бывало усаживается рядом со мной.       — Ненормальная! — бросает ей вслед Ричард.       Потом он встает, поспешно отряхивается и вновь произносит:       — Если их не станет…       — Спустись с небес на землю! — перебиваю я. — Профи — это профи. Мы — это мы.       — Думаешь, убил одного из них, справишься и с остальными? — кривится Рута. — В тот раз тебе просто повезло.       Я вспоминаю ту ночь, когда возле нашей пещеры погиб очередной трибут. Девочка-лиса. Вспоминаю окровавленный нож, который Рик сжимал в таких же окровавленных руках. Меня начинает тошнить, но я не останавливаюсь. Вспоминаю все до мельчайших подробностей. Он убил Лису. А теперь собирается убить Катона.       Мне становится страшно. Но не от осознания того, что Рик наверняка погибнет, если хотя бы попробует сунуться на территорию профи, а от осознания того, что он хочет убивать.       — В тот раз повезло нам всем, если вы не забыли, — хмыкает Рик. — Тем более что я совсем не собираюсь убивать их.       — Нет? — удивляюсь я. — Тогда что?       Рик улыбается.       — Представляете, как было бы здорово, если бы у них не осталось никаких припасов?       — Боже, Рик…       — Вы только представьте! Вот если бы сжечь весь их лагерь к чертям…       Рута крутит пальцем у виска.       — Нам это не под силу.       Рик и слушать ничего не хочет, стоит на своем.       — Да это ведь просто! Кто-то отвлекает, кто-то действует!       Я хочу рассмеяться ему в лицо. Да, Рик сам из дистрикта профи. Он целый год тренировался в специальной академии, хотя… правильнее было бы сказать, всего год. Другие профи тренировались там лет пять, не меньше. Они настоящие машины-убийцы. Рик по сравнению с ними ничтожество.       — Вы только представьте! — не перестает бубнить он. — Прим, Рута, подумайте! Если не станет самых сильных, то шанс на победу увеличится!       Я прогоняю из мыслей мертвую рыжую девочку и пытаюсь представить, что профи выбыли из игр. Как-то не представляется. Будто без них игры — это не игры. В каждом сезоне хотя бы единственный профи, но доходит до финала, более того — в большинстве случаев остается одним из двух выживших. Нет, рано мы списываем их со счетов. Очень рано. Да и вообще… уж кто-кто, а мы точно не имеем на это права.       — Шанс на победу, говоришь? — хмыкает Рута.       Рик пристально смотрит прямо Руте в глаза, а потом переводит взгляд на меня и как-то устало улыбается. Я буквально чувствую его непонятную усталость, его боль. Я будто сама ею пропитываюсь, будто заражаюсь от него. И понимаю: Рик отчаялся. Он скучает, он хочет домой. Так же, как и я. Но ему не остается ничего кроме как мечтать о гибели обоих профи.       — Кто-то из нас реально мог бы выиграть, — произносит Рик сдавленным голосом. — Не всегда побеждали сильнейшие. Исключения были. Так почему бы кому-то из нас не стать очередным исключением?       — На себя намекаешь? — щурится Рута.       Я толкаю ее локтем, мол, сбавь обороты.       — Нет, — совершенно спокойным тоном отвечает Рик. — Необязательно я. Выиграть могла бы и ты, и Прим.       — Выиграть мог бы только ты, — громко и отрывисто говорит Рута. — Да и то это маловероятно, что уж про нас с Прим говорить…       Сойки-пересмешницы вновь начинают распевать у озера. Только их пение больше никак не помогает. За время разговора с союзниками во мне накопились неприятные чувства, и теперь этот противный осадок до конца дня останется на дне моей души.       Очень хочется есть. Но кроме мятного куста мы ничего не находим. Срываю пару листочков, растираю в руках (не знаю, зачем) и кладу на язык. Гадостный запах во рту почти сразу исчезает, появляется свежесть, но чувство голода только обостряется. Рик молчит почти целый час. Его лицо с каждой минутой становится все угрюмее и угрюмее. И с каждой минутой мне все сильнее хочется его обнять. Да-да, обнять! Я безумно боюсь этого желания, ругаю себя, прогоняю глупые мысли. Но они не уходят. Я ничего не могу с собой сделать. Я не могу перестать пялиться. Он такой серьезный и смешной одновременно. Он такой грустный и веселый, он такой скучный, заурядный, и в то же время необычный.       Я не знаю, что это. Я просто хочу обнять его, просто хочу сказать, что все будет хорошо. Я понимаю: это не поможет, и хорошо не будет никогда, но я должна что-то сделать, иначе Ричард совсем затухнет.       Спустя полчаса, когда мы находим небольшой ручей и садимся возле него, чтобы набрать воды и искупнуться, Рик, наконец, начинает говорить.       — Ну, так что?       — Что? — Рута сдвигает брови.       — Профи, — напоминает Ричард. — Вы согласны с таким планом?       Моя союзница усмехается.       — По-моему, я ясно дала тебе понять, что думаю насчет этого, — заявляет она. — Хочешь, могу повторить.       — Ясно, — пожимает плечами Рик, а потом поворачивается ко мне. — А ты, Прим?       Я смотрю на него, не отрывая глаз, и не понимаю, что происходит. Внутри меня все само по себе переставляется с места на место, начинает ныть внизу живота, а сердце бьется так, будто я только что пробежала пять километров без остановки. Испугавшись, немедленно отворачиваюсь, но это не помогает. Ничего не проходит.       — Подумай сама: нам нечего терять, — добавляет Рик.       Так значит, жизнь для него — это ничего?       — Ау, Прим.       Тряхнув головой и сделав глубокий вдох, решаюсь развернуться обратно.       — Чего?       Рик корчит гримасу.       — Рискнуть хочешь? — повторяет он.       Краем глаза я смотрю на Руту. По выражению ее лица понимаю — она более чем уверена, что я откажусь от риска. Еще бы. Моя напарница хорошо меня знает.       «Конечно, нет, идиот! Риск и я — вещи несовместимые! Пусть к профи прется кто-нибудь другой. Я лучше закопаюсь в куче листьев и умру с голоду — так спокойней!» — хочется крикнуть мне, но Рик выглядит таким несчастным, таким печальным, и мне кажется, что эти слова приведут его к сердечному приступу, поломают ему жизнь. Поэтому, когда я открываю рот, оттуда вылетает лишь одно слово.       И это слово: «Да».       У Руты отвисает челюсть.       — Прим, ты ли это?       Я чувствую, что краснею.       — Я хотела сказать… Вообще-то нет, но…       — Отлично, — Рик криво улыбается. — Насколько мне известно, Катон и девчонка из его Дистрикта вечно ошиваются возле озера. Я думаю, мы должны разнюхать обстановку и…       Я зажмуриваюсь. Ричард продолжает говорить, но я его не слушаю. Внезапно вспоминаю, что Пит теперь один из них, из профи. И если я пойду с Риком, то, возможно, увижу его. И плевать, что чуть позже умру.       — Эй, ты слышишь меня? — Рик водит рукой возле моего носа. — Алло!       Я не отзываюсь.       — Ладно. Тогда нам надо разделиться. Мы вдвоем прочесываем озеро, возможно, там разделяемся сами. А ты, Рута, следишь за лесом. Мало ли что. Если мы найдем профи, то пошлем тебе сигнал. Ты разведешь здесь костры, чтобы переманить их. А мы с Прим возьмемся за лагерь, лады?       У меня отнимаются конечности. Я хочу сказать что-то, но забываю все слова на свете. А Рута к моему превеликому удивлению кивает.       Ее ничего не пугает в словах Рика. Меня же пугает все.       — Как скажешь. Но план у тебя дурацкий!       — А у тебя листья в волосах! — ухмыляется Рик.       Рута трясет головой.       — У меня нет листьев…       Мальчишка наклоняется, набирает с земли немного листьев и с выражением наслаждения на лице водружает эту охапку на голову союзнице.       — Теперь есть.       Дальше начинается потасовка. Рута визжит как ненормальная и выкрикивает какие-то ругательства Рику в лицо. Я не разбираю ее слов, то ли она орет «осел», то ли «козел», то ли «присел». Не знаю. Я погружена в себя.       Я постепенно понимаю, что мне все равно. Можно делать что угодно. Даже рисковать. Профи меня убьют, кто-то другой, или я сама подохну. Рано или поздно это случится. Так почему бы и не покончить с этим как можно скорее? Заодно побуду с Риком (опять эти идиотские мысли!). Помогу ему. А там будь, что будет.       Это чувство равнодушия посещает меня довольно часто. И я думаю: «Умру и умру. Я же понимала, куда ехала». А потом вспоминаю маму, Китнисс, вспоминаю Хеймитча, Эффи, Цинну. Вспоминаю свои слова. «Я не должна сдаваться». Вспоминаю первый день игр, когда смогла убежать с Рога Изобилия, да еще и не с пустыми руками. Только вот сейчас я никого не вспомнила. Не передумала. Только вот теперь, вероятно, мне по-настоящему все равно.       Рута и Рик угомонились и сели по разным сторонам от меня. Одна начала копаться в своих кудрях, другой чесать живот.       — Ты готова? — вдруг обращается ко мне Рик.       — Что?! Уже? — я даже вздрагиваю.       — Если ты не готова, я могу подождать.       Рик поворачивается к Руте и протягивает ей огромный коробок спичек.       — Откуда? — удивляется та.       — Нашел в рюкзаке Лисы. Но запомни: костры разводить только тогда, когда получишь сигнал. Если не получишь — не разводишь. И еще — возьми мой нож.       — А разве тебе он не понадобится? — корчится Рута.       — У меня есть другой. Опять же, досталось от Лисы. Так что бери.       Рик сует нож Руте в руку, но она отстраняется и хихикает.       — Ты что, за меня волнуешься?       Я думала, Ричард начнет отпираться, нести всякую чушь, но он даже и не подумал делать это.       — Вообще-то, да. Если с тобой случится что-нибудь, я буду виноват.       Я чувствую укол ревности. С какой это стати он так нежен с Рутой?! Черт… С какой это стати я вообще об этом думаю?!       Рута краснеет.       — Я не возьму его. Волнуйся, сколько влезет!       — Хорошо, нож я оставляю себе, — пожимает плечами Рик. — Но если ты умрешь, я тебя убью.       Моя союзница фыркает и, выхватив оружие из руки напарника, засовывает его в свою сумку.       На самом деле Рута не намного храбрее меня и уж тем более не такая дерзкая, какой старается казаться. Я знаю, я понимаю. Она специально поступает не так, как ей советуют. Наперекосяк. Только для того, чтобы позлить Рика и меня, только для того, чтобы показать, что она со всем справится. Ненавижу, когда делают что-то из принципа. Однако сейчас я не злюсь на союзницу, ее поведение меня даже забавляет.       Она вся меня забавляет.       Ее смешные кудряшки, ее большие блестящие глаза, ее широкая улыбка и заразительный смех. Ее вечные придирки к Рику и ее протяжный визг. Все это забавляет меня, все это мне нравится.       Помню, однажды отец рассказывал мне, кто такие друзья. Это те люди, в которых тебе нравятся именно такие, казалось бы, несущественные мелочи, как смех, улыбка или привычка перебирать пуговицу на воротнике. Это те люди, которые умеют подстраиваться под тебя, и под которых умеешь подстраиваться ты. Друзья — это те, которые вместе с тобой пойдут ко дну, но сами не за что не потянут тебя вниз. С друзьями можно молчать и плакать, с друзьями можно быть собой. За них можно отдать жизнь, и я клянусь, что если понадобилось бы, я бы не раздумывая отдала свою жизнь за то, чтобы Рута отправилась домой.       Она — мой лучший друг.       Рик начинает обрывать с деревьев ветви. Я присоединяюсь к нему.       — Выходит, я сижу здесь с вещами, — вслух размышляет Рута. — По возможности ищу пищу, но далеко не ухожу. Если слышу ваш сигнал, поджигаю листья и эти ветки.       — Будет дымить как не знаю что, — говорит Рик не своим голосом. — Как закончишь с одним, сразу переходи к следующему. Вечером встречаемся на этом же месте.       — Заметано, — соглашается Рута без особых колебаний.       Я нервно улыбаюсь и почему-то вспоминаю, как она полезла за водой тогда, в самом начале игр. Вспоминаю ее слова. «Я не хочу сдаваться».       — Вот только как мы будем поддерживать связь? — интересуюсь я.       Рута с секунду думает, а потом замечает на моем воротнике брошь с сойкой-пересмешницей и вскрикивает:       — Точно! Сойки! Вот, смотрите!       Рута поет. Нет, наверное, это нельзя назвать пением — это только четыре ноты. Но зато какие. Даже у Китнисс, даже у папы они не могли бы выйти настолько чистыми, настолько мелодичными и красивыми.       И в эту же секунду четыре ноты Руты раздаются уже по всему лесу, там и тут. Поют сойки-пересмешницы.       — Если слышите это — знайте: я в порядке. И сразу же отвечайте мне, чтобы я знала, что в порядке и вы. А если до конца дня сойки вас не оповестят, то все, — Рута высовывает язык наружу и закатывает глаза, — конец.       Потом она начинает смеяться, так же звонко и чисто. Я готова поклясться, что несколько пролетающих мимо соек принимают ее смех за мелодию. И подхватывают.       Мы с Риком молчим.       — Прим, ты правда не боишься? — вдруг спрашивает Рута, когда у меня уже получается полностью настроиться на предстоящий поход. — Знаешь, Рик ведь и один прекрасно справится…       Я щурюсь. Не знаю, что ответить. Рута замечает, что я мнусь, и мотает головой.       — Забудь, что я сказала! Разве можно что-то доверить Рику? Ну, не-е-ет! Ты его знаешь!       Рик кашляет.       — Когда доберемся до озера, пожалуй, оповестим тебя. Ну, так. На всякий случай.       — Лады.       Потом Рик обращается ко мне:       — Ты готова?       Я неуверенно киваю и чувствую, как с головой погружаюсь в тревогу.       На самом деле я не знаю, что со мной.       — Тогда идем, — кивает Рик и машет Руте рукой. — Пока.       — Будь осторожна, — добавляю я.       В ответ на мое пожелание Рута кивает и желает нам того же. А затем совершенно неожиданно обнимает меня и шепчет мне на ухо:       — До вечера.       — Не забудь про оповещения! — продолжает учить ее Рик. — Листья не трогай, пока не услышишь второй сигнал! Удачи!       Я немного успокаиваюсь, когда мы с Риком пересекаем ручей и направляемся к озеру. Я глушу в себе тревогу и всякие плохие предчувствия. Нельзя волноваться и думать о худшем, мысли часто бывают материальны. Так отец говорил.       С нами все будет хорошо. Рута прекрасно умеет лазать по деревьям, догнать ее не так-то просто. Рик вообще много чего умеет, а раз я с ним, мне ничего не угрожает.       — Обещай мне, что все будет в порядке, — вырывается у меня.       Рик молчит с полминуты. Я уже не надеюсь услышать ответ, когда он хрипло произносит:       — Обещаю.       И следы тревоги совсем испаряются. Не знаю, почему, не знаю, с чего. Но я ему верю.

***

      Когда мне было десять лет, я сильно простудилась. Две недели лежала пластом, не слезала с кровати и все кашляла, кашляла. Ни один из маминых «волшебных» чаев мне не помогал, никакие припарки, никакие компрессы не прогоняли болезнь. Помню, однажды я так раскашлялась, что не могла уснуть. Китнисс рассказывала мне тогда сказку про эльфа и принцессу на ночь. Будто они влюбились друг в друга, но пожениться не могли, так как были совершенно разные — эльф крохотный, а принцесса большая. До конца я сказку не дослушала — сон меня все-таки сморил. И сейчас, шагая вдоль леса к озеру, я вспоминаю саму Китнисс, ее грустные глаза и то, с каким выражением она говорила. Жаль, что я не узнаю конец той сказки никогда.       Солнце светит прямо в затылок. Кажется, что волосы скоро не выдержат и загорятся. Очень жарко. Куртку я давно сняла, поэтому теперь приходится тащить ее в руках. Пот струями течет по позвоночнику, скапливается подмышками, на шее и везде, где только может. Я закатываю рукава блузы до самого локтя, но это не помогает. Еще полчаса, и, клянусь, я разденусь догола. Иначе сгорю под этим солнцем заживо.       Деревья совсем не страдают. Я смотрю на них и дивлюсь — они тянутся ветвями к самому солнцу, будто рады его видеть. На одно мгновение меня одолевает желание превратиться в дерево и присоединиться к ним. Тогда я не буду хотеть пить, не буду подыхать от жары. Тогда мне не придется идти к лагерю профи, не придется «сражаться» дальше.       Рику все нипочем. Наверное, он так одержим своей собственной решительностью, что забывает потеть. Рик идет в куртке, застегнутой до подбородка, и даже не краснеет. Только на его лбу виднеется мокрый след, и волосы намного кудрявее, чем обычно. Со мной он не разговаривает. А я безумно этого хочу. Но сама начать не могу — не знаю, о чем говорить. Рик передвигается так, будто всю жизнь провел в этом лесу, будто родился и вырос здесь, а я лишь поспеваю за ним. В голове одно и то же: «Скажи что-нибудь, скажи что-нибудь».       Нога не болит. Я и забыла, что полдня назад была на волосок от смерти из-за нее. Сейчас уже могу ступать твердо, не опасаясь, что упаду. Но вот подумываю грохнуться специально. Может, тогда Рик обратит на меня внимание. Поднимаю голову вверх, солнце сразу же заставляет меня прищуриться. Оглядываю небо в надежде увидеть хотя бы намек на тучку. Но небо чистое. Без единого облачка.       Я никогда так не хотела дождя. Однако мне не остается ничего, кроме как передвигать ногами дальше, созерцая кудрявый затылок напарника.       Минут через двадцать мы останавливаемся. Вернее, останавливается Рик, а я лишь повторяю за ним.       — Есть хочешь? — спрашивает Ричард.       Я радуюсь его голосу, губы расплываются в улыбке. Наконец-то!       — Ага.       — Там ягоды, — Рик кивает на кусты, которые выглядят так, будто болеют ветрянкой. — И они вроде бы съедобны.       Я закатываю глаза.       — А если нет?       — Сначала собери их, а там посмотрим. Я пока схожу, эм, по нужде.       Рик прячется среди деревьев в нескольких метрах от меня. Я лезу внутрь «ягодного лабиринта», по крайней мере, выглядят разросшиеся кусты именно так, и начинаю собирать ягоды. Сначала я обрываю с куста по одной, складывая в куртку, которая теперь выступает в роли сумки, а потом обламываю целыми ветвями, не жалея.       Проходит две минуты, три, пять, семь. Я так увлекаюсь ягодами, что забываю про союзника. Моя куртка уже переполнена, ее, наверное, не поднять. А Рика не слышно. Я оставляю куртку с «добычей» лежать на земле, а сама перелезаю через кустарниковый забор и зову:       — Эй, Рик! Ты там что, застрял?       В ответ тишина. Я зову опять.       — Ричард, если у тебя запор, так и скажи!       Ничего.       — Хорошо, я подожду.       И только тут в ответ раздается слабое, еле слышное:       — Прим… Помоги…       Я делаю глубокий вдох. Сердце уходит в пятки.       — Рик?! Что случилось?       — Помоги!       Я бросаюсь вперед. Кручусь среди деревьев, ищу глазами напарника. Но вокруг только листья, палки, стволы, стволы, палки, листья.       — Где ты, черт возьми?!       Слева от меня раздается тихое «здесь». Я резко разворачиваюсь и отшатываюсь — еще миллиметр, и я напоролась бы на железный штык, торчащий из земли. Хорошо, что смогла вовремя его заметить!       Вот только Рик, видимо, не смог.       Он лежит на земле, свернувшись, как маленький котенок. Руки его, запачканные чем-то красным, надавливают на живот. Приглядевшись, я замечаю, что живот тоже красный — из него сочится алая жидкость.       — Рик…       Я падаю на колени, меня трясет. Я не верю тому, что вижу, я стараюсь в это не верить. Рик делает попытку повернуться, но у него ничего не выходит. Он только кряхтит и выдавливает из себя:       — Мне больно.       Дрожащими руками я обхватываю его плечи и разворачиваю корпус к себе. Глаза Рика закрыты, но рот приоткрыт — напарник жадно ловит губами воздух. Я трясу его, хлопаю по щеке. Я не знаю, что делать.       — Я умираю, Прим.       Из глаз текут холодные потоки слез. Я провожу руками по всему телу Ричарда, словно это может ему помочь: по грязной шее, по узким, но крепким плечами, по взмокшей от жары груди. Мои руки плавно опускаются на его живот, но тут я резко отстраняюсь — кровь. Теперь она на моих пальцах. Такая неестественно-алая. Даже не алая. Розовато-сиреневая.       В моей груди что-то щелкает. Сама не зная зачем, я дотрагиваюсь языком до среднего пальца. Кисло. Дотрагиваюсь еще раз, догадываюсь обо всем и кричу:       — Ричард, я тебя ненавижу!       Тут же по всему лесу разносится громкий и звонкий смех. Этот смех я узнаю из тысячи других — будто половицы скрипят.       Это была не кровь. Это ягодный сок.       Ричард вскакивает на ноги, но тут же сгибается пополам от смеха.       — Ты ведь поверила! Поверила! Даже заплакала!       — Ты идиот! Придурок! Кретин! — ору я ему в лицо. — Ненормальный!       — Ну, признай, ты же не на шутку перепугалась!       Я налетаю на союзника и колочу по груди, а потом отпихиваю с такой силой, что он врезается в дерево.       — Я тебя ненавижу!       Рик продолжает хохотать.       — Здорово я придумал, правда? Видела бы ты свое лицо! «Ой, Рик! Не умирай, не умирай! Не оставляй меня тут одну!» Ха-ха-ха-ха-ха!       Я морщусь, смахивая позорные слезы с лица. До сих пор не могу прийти в себя.       — Тебе мама разве никогда не говорила, что с такими вещами не шутят?       Лицо Ричарда резко становится серьезным, будто он увидел привидение за моей спиной. Я оборачиваюсь, думая, что напарник задумал очередную шутку, но ничего не замечаю. И задаю свой вопрос снова.       — А? Не говорила?       — Я не помню свою маму, — загробным голосом произносит Рик и поспешно уходит к кустам.       Теперь я злюсь на себя. Но не могу ничего сказать. Мой язык будто присох к нёбу.       — Я… это…       Рик встряхивает головой, словно показывая мне, что не желает ничего слышать.       — Ты собрала ягоды? — спрашивает он.       — Да. Вон они, в куртке.       Ягоды очень вкусные. Только кислые. Настолько, что сводит челюсть. Я ем их по одной, неторопливо раскусывая и ощущая, как ягода лопается во рту, как истекает соком. Ричард же закидывает их в рот целыми горстями. Он смотрит в одну точку и не шевелится. Размышляет. Его руки и живот по-прежнему перемазаны «кровью», и от этого мне жутко. Я трясусь до сих пор.       С каждой секундой лицо Рика все больше и больше искажается болью, брови сползают на переносицу, глаза тускнеют. Если бы я умела читать мысли! Невыносимо видеть напарника таким. Как же быстро, однако, меняется его настроение. Я уже открываю рот, чтобы поинтересоваться о том, что его так тревожит, но Рик вдруг сам начинает говорить:       — Я никогда не видел свою мать. Она погибла во время родов. Это я во всем виноват. Она умерла, чтобы я мог жить.       Мое сердце превращается в раскаленный камень и обжигает грудь изнутри. Я не могу вдохнуть.       — Отец говорил, что она была самой лучшей, — продолжает Рик. — Я ему верил. Сначала. Но потом он женился на другой, и я понял: отец врал.       Мне хочется что-то сказать, но я не могу выдавить из себя ни звука. Я просто ошарашена.       — У отца появилась новая жена, она родила ему дочь. Про меня он совсем забыл. Я мог по нескольку дней не ночевать дома — никто и не замечал. А потом… потом она умерла.       — К-кто? — заикаясь, спрашиваю я.       — Его новая жена. Утонула в пруду.       Мое сердцебиение учащается, под ребром начинает колоть. Я хочу свернуться в комок и зареветь, только это вряд ли поможет. Жизнь — жестокая штука. Как много страшных вещей происходит, особенно тогда, когда совсем о них не думаешь, когда у тебя все хорошо. Когда ты и не подозреваешь, что скоро испытаешь невыносимую боль. Горе, оно как хищник. Всегда подкрадывается незаметно.       — Потом отец начал пить.       Голос Рика постепенно утихает. Я знаю: если его не заткнуть, он заплачет. Но я не хочу его затыкать. Вернее, не могу. Эти слова для него как исповедь. Ему нужно выговориться.       — Он стал пить так часто, что я совсем позабыл, как он выглядит, когда трезвый. Ким тогда была еще совсем маленькой. Она даже сидеть не умела.       Я внимательно слушаю его, жадно ловлю каждое слово, даже стараюсь воспроизвести в голове образы. Рик никогда бы не рассказал о своей семье, если бы не посчитал нужным. Он рассказывает. Значит, для него это важно. И, значит, я должна не только выслушать его, но и понять так, как поняла бы саму себя.       — Сначала я ненавидел ее. Когда Ким плакала, я просто зажимал уши руками и забивался в угол. Я сидел там часами. А она все плакала. А отец все не возвращался. Тогда я понял, что ничего уже не изменить. И что у Ким остался один только я.       Мне нужно сказать хоть что-то, иначе Рик подумает, что я его не слушаю. Но я не могу выдавить из себя ни звука, как ни пытаюсь.       — Я стал о ней заботиться. А отец все пил и пил. Пил и пил. И дома появлялся все реже. Когда на Жатве назвали мое имя, я заплакал. Но не потому, что боялся за себя, нет. Я боялся за Ким. Она такая маленькая, совсем глупая. Ей всего три. В прошлом году, когда мне исполнилось двенадцать, я был занесен в список дважды. Я поменял свою удачу на тессеры. На еду для Ким. И я думал, что все будет хорошо. Что вдвоем мы справимся, что родители нам не нужны…       Ричард шмыгает носом, и я понимаю: он сдувается. На мгновение я представляю себе высокого худощавого мужчину с курчавыми, в некоторых местах поседевшими волосами и слегка согнутой спиной. Представляю, как он сидит перед телевизором в далеком Четвертом, пялится на экран грустными, покрасневшими от вечных пьянок глазами и сжимает в руках очередной бокал со спиртным. Представляю, как его руки вдруг начинают дрожать, как стеклянный бокал падает на пол и разбивается вдребезги. И вместе с бокалом разбивается сердце этого мужчины. Если, конечно, там есть еще чему разбиваться.       А потом я думаю о маме. О тех тяжелых временах, когда она не вставала с кровати днями, неделями, месяцами. Когда она жила где-то далеко от нас, в себе, когда она была в оцепенении. Я знаю: Китнисс ее тогда ненавидела. Она злилась на нее, но мама была не виновата. И отец Рика тоже не виноват.       Это жизнь. Это ее нужно винить.       — А теперь… я оставил сестру со своим отцом-алкашом, который даже, наверное, не помнит ее имени, и…       Я срываюсь с места и обхватываю напарника руками. Он вновь шмыгает, тяжело вздыхает, а потом его слезы стекают мне за шиворот. Я не обращаю на это внимания, сильнее сжимаю Рика, но мне до сих пор кажется, что он безумно далеко. Хочется еще ближе, только ближе уже некуда.       Я тоже начинаю реветь.       — Рик, мне очень жаль, — шепчу я. — Но он не виноват, никто не виноват. Так сложилось, так получилось, вот и всё.       Я захожусь всхлипами и не могу остановиться. Не понимаю, почему плачу: то ли из-за истории Рика, то ли потому, что вспомнила маму и те ужасные времена. То ли из-за всего сразу.       — Прости за эту глупую выходку, — вдруг буркает Рик. — Я просто хотел разрядить обстановку. Прости, что напугал. Правда, прости.       Я невольно улыбаюсь сквозь слезы. Мои руки сами по себе оказываются в волосах союзника.       — Ладно. Не делай так больше никогда.       — Я не буду.       Я перебираю его кудри и потихоньку успокаиваюсь. Рик дышит мне в ухо. Его дыхание теплое, оно с каждой секундой становится все спокойнее и спокойнее. Не знаю, что думают зрители. Не знаю, что думает моя мама, Китнисс. Меня ничуть не смущает то, что происходит сейчас. Мне это даже нравится.       Самое худшее, что может случиться с трибутом на арене — это друг. Со мной случилось самое худшее в двойном размере.       Я не могу поверить в тот факт, что почти потеряла Рика. Я не могу представить, что было бы, окажись его розыгрыш правдой. «Мне больно, Прим. Я умираю». Перед моими глазами его окровавленное тело. И на этот раз кровь настоящая.       — Прим, — зовет Рик. И только спустя несколько секунд, когда я прихожу в себя, до меня доходит, что он цел, невредим, более того — моя голова на его плече.       — Чего? — буркаю я и наконец отлипаю от него.       — Ты и вправду сильно испугалась?       Все мои внутренности сжимаются в комок.       — А ты не испугался бы на моем месте? — хмыкаю я.       — Нет, — Рик пожимает плечами. — Я бы просто лег рядом. И тоже умер.       Я почему-то начинаю смеяться. А потом закрываю заплаканное лицо руками и выдаю:       — Ты невыносим!       Я не вижу Ричарда, однако каким-то образом чувствую, что он улыбается.       — Но ведь тебе это нравится.       У его слов не вопросительная интонация. Рик говорит уверено, он утверждает. И прекрасно знает, что не ошибается.       Я лишь хрюкаю в ответ и, поднявшись на ноги, вытираю слезы.       — Нам пора. Профи ждут.       — Ты храбреешь с каждым днем, — с какой-то странной усмешкой произносит Рик.       — И тебе это нравится.       Я стараюсь, чтобы сказанное мной прозвучало так же, как у Рика, но мой голос предательски дрожит, и я взвизгиваю словно поросенок. Тут же краснею и отворачиваюсь.       — Наверное, — только и отвечает Рик.       Я так насытилась всем случившимся, что до самого озера — путь длился около часа — не могла вымолвить ни слова. А Рик просто молчал.       Наверное, ему нравится просто молчать. А еще ему нравлюсь я.       И… мне это нравится.

***

      У озера все по-другому. Разница прямо так и чувствуется. Воздух свежее, прохладнее, пение птиц — громче. Только пахнет опасностью.       Рик по-прежнему идет впереди меня и «сканирует» оценивающим взглядом стоящие тут и там деревья. Его движения резки и аккуратны — если бы не эта сутулость, можно было бы с легкостью подумать, что Рик робот.       Я хромаю позади. Несколько минут назад мне «посчастливилось» побывать в канаве — я невнимательно следила за дорогой и, запнувшись, слетела прямо туда. Все кости ломит, тело саднит. Пока катилась, палки и камни, торчащие из земли, корябали мне щеки. Особенно левой досталось. Рик сказал, что на ней глубокий порез, жуткий и кровоточащий. До самого подбородка. Как нарочно, аптечку я не взяла. Про ноги и руки вообще подумать боюсь — столько кожи содрала и столько синяков, наверное, заработала. Ну, так мне и надо. В следующий раз буду внимательнее.       Рик вдруг останавливается. Это происходит так резко, что я врезаюсь в него.       — Кажется, здесь.       Хмыкаю. Он что, по деревьям определил? Начинаю нервничать.       — Надо доложить Руте, что мы добрались.       Свист Рика пролетает по всему лесу в исполнении соек-пересмешниц, а через полминуты птицы приносят нам и Рутину мелодию. У меня словно груз с души падает — с Рутой, с моей напарницей и подругой, все в порядке.       Я на мгновение представляю ее, сидящей на дереве в обнимку с рюкзаками, и начинаю скучать. Однако перестаю довольно быстро, сразу, как только натыкаюсь взглядом на громадную серую штуковину. Рог Изобилия.       — Идем.       Рик подталкивает меня, но я мешкаю. Не могу себя перебороть. Трусиха — это мое второе имя. Однако со второго раза у напарника получается сдвинуть меня вперед, и я сдаюсь. Следую за ним.       Вот оно, передо мной. Место, с которого все начиналось. В голове вихрем проносятся воспоминания: пьедесталы, лица, искаженные страхом, трибуты. Двадцать четыре трибута. Тогда еще все были живы. И тогда я в последний раз видела Пита. Не выдерживаю и закрываю глаза. Обещаю себе, что не буду даже смотреть. Рику нужна была эта «экскурсия» — вот пусть он и изучает своих профи. Пусть и рискует. А я не буду. Только я всей душой и телом ощущаю их близость. Чувствую запах костра, что они разожгли, запах крови на их клинках; меня мутит, бросает в жар.       Мы непозволительно близко. Нас убьют.       Рик со мной — это единственное, что более-менее успокаивает. Каким бы придурком он не был, я верю ему и хочу быть с ним рядом. Верю просто так, слепо, как и всегда. Интересно, а он верит мне так же?       Мы усаживаемся в кустах прямо напротив Рога, и Рик смело просовывает голову между ветвями.       — Так, — говорит он. — Я ничего не вижу.       — В смысле?       Мое тело будто становится невесомым, я испытываю странное чувство, названия которому дать не могу.       — В прямом. Лагерь есть. Профи — нет.       Я съеживаюсь и закрываю рот рукой. Они заметили нас. Следили за нами. И теперь стоят за нашими спинами. Секунда — и они бросятся вперед. Прямо на меня и на Рика.       Резко оборачиваюсь. Никого. Немного расслабляюсь, но руку от лица не убираю — мне кажется, если я слишком громко вздохну, профи меня услышат, где бы они ни были.       — Прим, ты чего? Мы же в трехстах метрах. Успокойся.       От одной мысли, что я всего в какой-то паре сотен метров от самых опасных соперников, меня чуть не выворачивает. Странные во мне бушуют чувства: страшно, однако страх какой-то поверхностный. Будто я наблюдаю за играми из дома, по телевизору, а не сижу собственной персоной в нескольких метрах от кровожадного Катона. Низ живота жалобно скулит, а разодранная щека саднит.       — Ничего так устроились, — бубнит Рик. Его кудри торчат между ветвями, они смешались с листьями. — Разве можно оставлять такое без присмотра? Зря вы это сделали, ребятки! Ой, зря!       В тысячный раз поражаюсь его бесстрашию, его жажде к героизму, к приключениям. Похоже, что Голодные игры для Рика — в буквальном смысле игры, а не борьба за жизнь. Он ведет себя так, будто ничего не проигрывает, хотя, конечно, проигрывает все.       Я зажмуриваюсь и считаю до пятидесяти. Глупости. Это все такие глупости. Рик собирается поджечь их лагерь. Он взял с собой только половину спичек из того большого коробка и нож. Больше у нас ничего нет. И в эту секунду я понимаю, насколько это все нелепо, насколько жалко. Только Рик не понимает. Профи одной рукой схватят нас обоих и закинут в костер.       — Слушай, Прим. Их здесь нет. Правда, нет. Нам даже Руту беспокоить не придется…       — Не смей выходить из этих кустов! — сквозь зубы цежу я и хватаю напарника за капюшон. — Они не могли оставить лагерь без присмотра. Это какая-то ловушка.       — По-твоему, они стали невидимыми или притаились за кучей рюкзаков? Брось. Я вот встану, пойду туда и…       — Сидеть! — шикаю я.       — Прим, ну…       — Сидеть, я сказала!       Рик корчит недовольную рожу и остается на месте. Кажется, задумывается о чем-то. Я еще раз считаю до пятидесяти. Сейчас Рик поймет, что мы зря притащились. Слава богу, все обойдется. Нам не одолеть профи, не причинить им даже малейшего вреда. Сейчас он поймет это, осознает.       Значит, так и суждено нам до самого конца просидеть в какой-нибудь пещерке. Значит, так и должно быть.       Пою про себя все песни, которые только знаю. Стараюсь отвлечься, но ничего не помогает. Мысли о профи возвращаются обратно снова и снова. Секунды превращаются в часы, тянутся, как резиновый жгут. Это безумие. Как я согласилась на такое? Как я оказалась у озера?! Как не скончалась от одной только мысли, что смогу сунуться сюда? Мы должны уйти, мы должны убежать.       Кажется, проходит целая вечность прежде чем Рик произносит:       — Не хочу признавать это, но… ты была права. Профи здесь.       Я давлюсь воздухом. Сердце подпрыгивает.       — Что ты сказал? — И голос дрожит.       — Они, наверное, спали. Вон, вылезают из палаток.       Я хватаюсь руками за куст, потому что боюсь грохнуться в обморок.       — Ты их видишь?       — Пока что лишь их спины. Ух ты, кто это тут у нас? Ага! Ку-ку, Катон! Ну, повернись же!       Это безумие.       — А Мирта? — Мне кажется, что мои губы одеревенели от страха, но я еще могу говорить: — И она там?       — Ага, — Рик кивает. — Погляди.       Он жестом подзывает меня к себе, но я отпрыгиваю.       — Обойдусь!       — Брось, Прим. Я же не заставляю тебя к ним соваться. Просто посмотри.       Ну не я хочу смотреть. Не хочу видеть Катона, Мирту, их рожи, их силуэты, их чертов лагерь. Не хочу. Не собираюсь.       — Посмотри, — повторяет Рик.       Черт. Подползаю к напарнику и выглядываю из-за листвы. Ну, и чего? Достопримечательностей не так уж и много. Хотя кого я обманываю? Это же рай! Рюкзаки, куча оружия и еды. Еда. Мне плохо видно, что именно там лежит, но я будто чувствую аромат яблок и запах жареной крольчатины. Наверняка там есть фляжки с водой. Много фляжек. В горле скребет; я глотаю слюну, представляя, что это вода. Не помогает. Неподалеку от рюкзаков стоит ведро. Скорее всего, там ягоды — не такие мелкие и неказистые, что ели мы с ребятами, а настоящие, крупные, сочные ягоды. Наверное, Рута пробовала такие когда-нибудь, ведь их выращивают в Одиннадцатом. Странно, что меня сейчас это интересует. Вновь осматриваю все съестное, по второму кругу. Не желаю отвлекаться.       В желудке сосет. И я не понимаю: то ли это от голода, то ли все-таки от страха.       — У тебя слюна на подбородке, — говорит Рик.       Я морщусь.       — Пытаюсь представить, что ем.       — И как представляется?       — Все было хорошо, пока ты не влез. Я доедала вторую жареную ножку.       Рик сухо смеется, а потом шепчет:       — На Катона лучше взгляни. Он изменился, да?       Я и забыла, что мы тут «шпионим» за профи. Еда свела меня с ума. Вытираю подбородок и, набравшись храбрости, перевожу взгляд на хозяина лагеря.       — Видишь? — Рик трется своим плечом об мое. — Чего-то он похудел. Ну, видишь?       Да, я вижу. Смотрю прямо на него. Действительно, похудел. И ростом стал ниже. Только вот эти изменения меня не удивляют. Потому что это вовсе не Катон. Сердце будто каменеет в груди, тяжелеет, и мне становится больно.       Он сидит у догорающего костра, спиной к нам с Риком, но я сразу его узнаю. Еще бы. Я узнаю его всегда, как бы он не изменился. Его волосы больше не светлые — они черные от грязи, черные, как дыра, которую он просверлил в моей душе. Я перевожу взгляд на его руки, вспоминаю, как он обнимал меня, прижимал к себе, шептал, что защитит, и в глазах начинает щипать. Я быстро-быстро моргаю, чтобы не разреветься. Помогает.       «Я найду тебя».       В руках у него яблоко. Большое и красное, как рана, которая, вероятно, во мне никогда не заживет.       — Пит, — срывается с моих губ. — Это Пит!       Это не Катон. Это Пит Мелларк. Здесь, в лагере профи.       — Черт возьми, — ругается Рик. — Как я сразу его не узнал! Ну, ведь вижу, что какой-то не такой Катон! Вижу!       Я смотрю на Пита, а внутри все крутится и вертится, как в центрифуге, я не знаю и не понимаю, что должна чувствовать, как должна себя вести. Меня колотит, подбрасывает на волнах эмоций, только про себя я твержу одно и то же: «Я знаю, ты не с ними». Даже здесь и сейчас, даже в этот момент, несмотря на всю боль, что Пит мне причинил, я готова кинуться к нему на шею, я готова его простить, я знаю, я верю, что он притворяется. Он не заодно с профи. И никогда не был.       — Все нормально, Прим?       Сердце больше не тяжелое, напротив — оно сжимается в комок и становится крохотным. Я знаю, Пит, ты не с ними. Я знаю, ты скучаешь и хочешь меня защищать. Я здесь, близко — рукой подать. Ты не можешь быть с ними. Ты всегда был со мной. Пойдем со мной. Ты нужен мне.       — Прим! — Рик трясет меня за рукав, а я извиваюсь, как гусеница.       Схожу с ума, не могу взять себя в руки. Перед глазами прыгают ночные кошмары: Пит без глаза, без рук, весь в крови, кричит, что я умру, Пит бежит за мной с топором, Пита убивают распорядители. Но сейчас он здесь. Рядом. Я тоже здесь. Я так долго этого ждала. Ему нужно только обернуться.       — Прим! — Рик хватает меня за плечи и встряхивает так, что я наконец прихожу в себя. — Да что с тобой?       Всматриваюсь в Пита последний раз, а потом перевожу взгляд на Мирту.       — Рик, — с трудом выговариваю я. — Что здесь происходит? Это не Катон! И… это не Мирта!       — Как? И Мирта не настоящая? — Напарник выглядит так, будто его только что жестоко разыграли. — А кто это тогда?       Кроме меня, Руты и Мирты на арене осталась еще она девочка.       — Трибут из Третьего, — говорю я.       Вспоминаю интервью с Цезарем. В кресле напротив ведущего сидит скромная, побелевшая от ужаса девушка. Ее имя Аннет. Пит доедает яблоко, бросает огрызок на землю и подходит к Аннет. Та стоит возле дерева, неподвижно, будто статуя. Потом они разговаривают. О чем-то важном — это сразу понятно. Пит размахивает руками, а Аннет жмется к дереву, мотая головой.       — Они что, все гуртом спелись с профи? Чушь собачья! Ерунда полнейшая! Я ничего не понимаю! — бормочет Рик.       — Я тоже, — я трясусь, как психбольная. И не знаю, что делать.       Хотя нет, одно я понимаю и знаю точно. Мне нужно услышать, о чем они говорят. Мне нужно пойти туда. К Питу. Если профи здесь нет, мне ничего не угрожает. Мне и Питу ничего не угрожает. Мы можем убежать вместе, пока их нет. Аннет ничего нам не сделает. Это единственный шанс, другого может не быть.       «Ничего не бери. Просто беги в лес, поняла? Я найду тебя».       «Я обещаю».       — Рик, — говорю я, морщась от боли, что принесли воспоминания. — Я должна пойти к нему. Туда.       Слова получаются бессмысленными и даже немного смешными, поэтому я зачем-то добавляю:       — Это Пит. И он просто не может меня убить. Мне нужно туда.       — Все еще не дошло до тебя, что он теперь с профи? — шипит Рик. — Ты что, совсем ничего не понимаешь?       «Они шли вместе. Катон, девчонка из его дистрикта и Пит».       «У них союз».       Пытаюсь остановить нескончаемый поток воспоминаний. Нет. Нет у них никакого союза, никогда не было. Рик неправ.       — Это ты ничего не понимаешь! Он не с профи! Я точно знаю!       Ричард смотрит на меня так, как богатенькие капитолийцы смотрели бы на тухлый кусок мяса.       — Не знаешь ты. Просто расстроилась из-за его предательства и пытаешься поверить в то, что всего этого не было. Брось, Прим. Не будь ребенком.       Расстроилась? Ну разумеется. Пит обещал мне, что будет рядом до самого конца, что сам умрет, но мне умереть не даст, обещал, что никогда не бросит, что будет петь колыбельные, что на арене я ни разу не увижу кошмара. А теперь он просто сидит в лагере профи, ест их еду, быть может, он сам ее для них добывает, в то время, как я умираю от голода, от страха, в то время, как я тону в ночных кошмарах.       Да, Рик, я расстроилась.       — Я и есть ребенок, — говорю это, и на глаза наворачиваются слезы. — И ты тоже ребенок. Так что не строй из себя героя. Не делай вид, что разбираешься во всем на свете.       Не знаю, что на меня находит. Я срываюсь с места и бегу вдоль кустов прямо к лагерю профи. В животе пылает огонь, сердце как раскаленный камень, я будто сгораю. В висках пульсирует дикая боль. Только ноги меня не подводят — такое ощущение, что вместо них пружины. Откуда только берутся силы? Не понимаю. Просто бегу.       Рик остается на месте. Ну и пусть. Только бы Пит и вправду не оказался предателем. Только бы подбежал ко мне и схватил меня на руки. Тогда все будет хорошо. Тогда мы будем вместе.       Нет. Я не могу показаться ему. Вдруг Рик все-таки прав? Черт, как ты можешь об этом думать?! Это же Пит! Тот самый, что нарисовал твой портрет! Дура! Он не может тебя убить!       Я не знаю, что делать. Я не знаю, кому верить.       Постепенно вереница кустов опускается книзу, и мне приходится нагибаться, чтобы оставаться незамеченной. Лагерь совсем близко, поэтому я уже не бегу, а иду шагом, аккуратно переставляю ноги, стараясь не наделать шума. Не знаю, сколько времени проходит — три минуты, пять или семь. Кажется, что я добираюсь до лагеря в считанные секунды. Но я осознаю, что пришла, только тогда, когда слышу голос. И этот голос мне знаком. Я слышала его сотни, тысячи, а то и миллионы раз.       — Аннет, ты тоже должна отсюда уйти.       В груди начинает давить. Судорожно хватаю ртом воздух, не могу отдышаться.       Пит. Это он. Так близко. Вспоминаю его веснушки, ресницы, улыбку. Вспоминаю фразу Хеймитча перед показательными выступлениями: «У тебя есть Мелларк». Вспоминаю, как Пит, стоя на пьедестале, шептал, что отыщет меня в лесу. Это было за пару секунд до начала игр.       Это было. Была надежда. А потом исчезла.       — Не могу, — говорит Аннет. Ее голос звучит совсем по-детски, он чем-то похож на мой собственный. — Здесь у меня есть хоть какие-то шансы продержаться еще немного, а сама по себе я не справлюсь.       — Тогда пойдем со мной.       — Хватит мне помогать. Уже почти конец. Хватит, Пит. Правда, хватит.       — По-другому я не могу.       — Почему?       — Так уж я устроен.       По щекам текут слезы. Затаив дыхание, я размазываю их по лицу. Пит не должен быть здесь. Мы оба должны сидеть где-нибудь в безопасном месте, обнявшись, сытые и улыбающиеся.       Я не могу двинуться — ноги будто вросли в землю. Я понимаю, что должна рвануть к Питу, ничего не боясь, должна положить конец этой чертовщине. Сколько дней я ждала его, сколько часов и минут. А теперь он в каких-то нескольких метрах от меня, а я просто стою. Я должна лишь сделать шаг и перелезть через куст.       Но я не могу.       — Ты правда собираешься бежать? — слышу я вопрос Аннет.       — Ага, — просто отвечает Пит.       Я узнаю эту его простоту и наполняюсь нежностью с ног до головы. Ноги подкашиваются.       — Тебе тоже надо, — добавляет Пит. — Они тебя тут убьют.       Я стою в тишине около минуты. Только листья рядом растущих кустов шелестят в такт легкому завыванию ветра. Когда мне кажется, что никто уже ничего не скажет, Аннет произносит:       — Всех скоро убьют.       От этих слов я покрываюсь мурашками.       — И то правда, — соглашается Пит.       — Я думаю, надо оставить все, как есть. Мне давно доверяют. Все-таки мои мины помогли — двоих трибутов, которые пытались сюда пролезть, как ни бывало.       Каждое слово, сказанное Аннет, будто молоток ударяет меня по лбу. Мины. Вот зачем профи девчонка из третьего, которая если в чем и разбирается — так это в электронике. Они ее используют.       — И тебе уже доверяют, я сама слышала: Катон ночью говорил. Здесь и еды всегда навалом, и ночью не замерзнешь — они всё до единого с Рога Изобилия в лагерь перетащили. Я понимаю, я — ничтожество. Но… — Аннет переходит на шепот, мне приходится навострить уши, чтобы ее слышать. — Если ты с профи до самого конца останешься, если они совсем проникнутся к тебе доверием, то ты и выиграть сможешь. Правда, сможешь.       Нет, хватит, Примроуз. Ты не должна просто так стоять. Не должна.       Я уже представляю, как выпрыгиваю из-за кустов, кричу Питу во все горло, а он бросается ко мне…       — Что он говорил? — голос Пита пропитан тревогой. — Катон. Ты сказала, подслушала ночью.       — Что ты правильно поступил, присоединившись к ним. — Аннет говорит все тише и тише, мне становится все труднее и труднее разбирать слова. — Что это гораздо мудрее, чем таскаться за той малявкой. Еще потом Мирта сказала, что ты настоящий мужик, раз послал девчонку к чертям. И добавила что-то вроде: «Объединяться должны сильные. Чтобы быть еще сильнее вместе».       Пейзаж плывет перед глазами: прозрачная пелена слез мешает видеть все таким, какое оно есть. В боку покалывает. В голове хаос. Обо мне. Аннет говорила обо мне.       — Чушь, — хрипло бормочет Пит. — Аннет, ты же понимаешь, что все это было лишь для того, чтобы уводить их от нее. Ты же понимаешь, да?       — Да.       — Но мне надо ее найти, я ей обещал.       — Пит.       — Больше так нельзя, нельзя просто сидеть тут. Она все еще ждет.       Земля вдруг становится небом, небо — землей. Я валюсь под куст и вцепляюсь ногтями в землю. Грудь судорожно дрожит. Сердце скулит, волна боли накрывает меня целиком. Сейчас будут громкие всхлипы. Вырываю траву прямо с корнями и пихаю в рот, пытаясь их заглушить. Я обезумела, сошла с ума. Меня трясет. Я умираю от боли.       — Пит, но тогда ты не выиграешь… — шепчет Аннет. — А ты ведь можешь. Ты самый сильный, мудрый и храбрый.       — Господи, Аннет, что ты несешь?! — выдыхает Пит. — Прекрати, умоляю.       Я рыдаю, забыв обо всем на свете. Грязь под щекой намокает и становится еще противней. Она теперь везде: на руках, под ногтями, на ресницах. Плевать.       Пит все это время уводил профи от меня. Сбивал их со следа, всегда был начеку. Я ведь верила в это и оказалась права. Как я могла пустить в свою дурацкую голову мысль, что он предатель?! Как я могла…       Мне душно, воздух налегает на меня сверху. Сейчас задохнусь. Я больше даже не думаю о том, чтобы встать на ноги и броситься к Питу. Нет, я умру здесь. Под этим кустом.       — Мы уйдем прямо сейчас, Аннет. — Голос Пита мягкий, ласкает мой слух, пусть и издалека. — Вместе или нет, но уйдем. Только перед этим…       Он вдруг утихает где-то вдалеке. Я трясу головой. Это был сон. Только сон, не реальность. Я вновь потеряла Пита. И не увижу его никогда.       Что-то переворачивается под ребром. Я выплевываю грязь и вытираю губы тыльной стороной ладони. Глупости. Это явь. И здесь, наяву, все зависит от меня. Я подскакиваю на ноги, но тут же нагибаюсь перед кустами так, чтобы видеть Пита. Он очень близко, я даже различаю пятна крови на его футболке. Опять начинаю задыхаться, однако у меня получается взять себя в руки. Вместо того чтобы перелезать через куст, я просто наблюдаю за ним, я чувствую, что так надо, что бежать к нему пока не стоит, иначе я испорчу что-то важное. И оказываюсь права.       Пит роется в чьем-то огромном рюкзаке, достает оттуда большую синюю бутылку, а потом вновь подходит к Аннет.       — Не знаешь, где спички?       Теперь уже они вдвоем рыскают среди сумок, ведер и всяких тряпок. Не проходит и двух минут, как Аннет подает Питу что-то крошечное — наверное, это и есть спичечный коробок.       — Тебе что-нибудь нужно? Бери быстрее, пока не поздно, — говорит Пит.       Аннет впопыхах носится по лагерю, набивая едой и одеждой один из рюкзаков. Потом надевает его на спину и кивает. Пит тоже берет рюкзак и укладывает в него несколько полиэтиленовых плащей, фляжку, яблоки, спальный мешок и два ножа. Затем оба — и Пит, и Аннет, ловкими движениями рук сбрасывают все оставшиеся в лагере вещи в одну здоровенную кучу (даже палатки оказываются там) и обливают ее жидкостью из синей бутылки.       А потом происходит нечто.       Пит поднимает с земли толстую длинную палку, поджигает ее, превращая в факел, и бросает в кучу. Вслед за палкой туда отправляются еще около дюжины спичек. Прежде чем я понимаю, что он делает, меня ослепляет ярко-оранжевая вспышка и оглушает дикий рев.       Это ревет пламя. Лагерь профи горит.       Я вижу лицо Пита сквозь полупрозрачную огненную стену. Он стоит прямо напротив меня, только глаза опущены вниз. Рядом с ним расплывчатый силуэт — по-видимому, Аннет. Она тянет его за руку, но Пит не двигается.       Мечта Рика сбылась. И ему даже не пришлось ничего для этого делать. Нам не пришлось ничего для этого делать. Абсолютно.       Боль зажимает меня в своих объятиях. Я раздвигаю ветки, готовая, наконец, помчаться к Питу, но что-то мешает мне. Легкие жжет от дыма — ветер гонит его прямо на меня, я начинаю кашлять и падаю на колени. Задыхаюсь (какой раз сегодня?!). Только не теряю надежды.       — Пит! — кричу. Или только думаю, что кричу. — Я тут! Эй! Я здесь, Пит!       Он не двигается с места. А я больше не крикну, у меня получается только кашлять.       Посмотри на меня, Пит. Сердце мечется в груди как бабочка, загнанная в банку. Посмотри на меня. Сейчас мы убежим вместе, потом отыщем Руту и, возможно, возьмем с собой Рика. Только посмотри, прошу тебя!       И он смотрит.       Но наши глаза встречаются лишь на миг. Лицо Пита вытягивается, брови взмывают вверх, а потом… потом он отпрыгивает куда-то, и я слышу крики. Перед глазами все мутнеет. Я не понимаю, кто и где кричит.       В этой мешанине громких голосов и рыка пламени мне удается различить всего одно-единственное слово.       «Беги».       Пока я пытаюсь понять, кому оно адресовано, дым застилает все вокруг. А потом что-то падает на мое плечо. Я вскакиваю.       — Черт возьми, Прим! Это профи! Настоящие профи вернулись! Бежим, блин!       Я приглядываюсь к очертаниям, завернутым в белую пелену. Рик. Он перепуган, в его глазах ужас. Рик хватает меня за руку и тянет в другом направлении от лагеря. Вокруг туман, в моей голове тоже. Крики по ту сторону забора из кустов не умолкают, и я начинаю ныть.       — Бежим! — повторяет Рик.       — Нет! — удается крикнуть мне. — Там Пит! Мой Пит!       Но Рик не слушает. Он тащит меня, тащит почти на себе. Я еле передвигаю ногами, кашляю, как кашалот, иногда прерываясь на всхлипы. Там Пит. И он сейчас умрет.       Я ненавижу себя. Я точно знаю, что поступила правильно, не побежав туда, в глубине души знаю. Но другая часть меня в ярости. Как у меня вообще получалось просто вот так вот стоять рядом с Питом, видеть его, но ничего не предпринимать? Я не понимаю себя. Я не понимаю, что наделала, что буду делать теперь. Хочется просто упасть и задохнуться. Хочется просто остаться здесь.       Грохочет пушка. Я торможу, охваченная ужасом, но Рик не выпускает меня, толкает дальше.       — Прим, поднажми! Если они успели нас заметить…       — Кто-то умер! — хнычу я. — Кто-то умер!       — Прим, пожалуйста, быстрее! Прошу тебя!       Я не могу дышать, я не могу бежать. Я не могу думать ни о чем, кроме того, что упустила. Это был мой шанс. Возможно, единственный. Я была так близко. Мы были так близко.       Падаю; в ладони вонзаются камни и всевозможные щепки. Я падаю второй раз и третий: не могу управлять собственным телом. Рик тянет меня за капюшон, хватает то за одну руку, то за обе сразу. Не дает мне терять равновесие.       — Давай, Прим! Еще чуть-чуть! Немножко! Представь, что Рута уже ждет нас с полным рюкзаком еды! — подбадривает он меня.       Я с трудом выговариваю слова:       — А вода? Я очень хочу пить!       — И вода будет! Целая бутыль! Давай, Прим, не подведи, беги!       И я бегу. Ускоряюсь так, что Рик сам не поспевает за мной. Ужас того, что произошло пару минут назад, мешает мне сконцентрироваться на беге и на спасении, но я сильнее его. Становлюсь сильнее. Просто выбрасываю все из головы и бегу. Застывшие на щеках слезы стягивают кожу, тело разрывается от усталости, голода и страха, что профи нас все-таки поймают, но я твержу про себя одно и то же: «Просто беги». Пушечный выстрел все еще эхом звучит в моей голове, однако я вытесняю и его. Нет смысла думать о нем сейчас. Ведь от этого ничего не изменится.       Я чумею от собственной храбрости. Проглатываю новый поток слез и бегу дальше. Рик пыхтит рядом. Пылающий лагерь остается позади. Профи, наверное, пытаются его потушить, да где там — сколько же надо воды!       Вода. Теперь я концентрируюсь на этом слове. Вперед, Прим. К Руте, к еде и к воде.