Сбежавшая невеста

Сова в очередной раз принесла почту. «Ежедневный пророк», на который были подписаны все волшебники, тоже по обыкновению был в этой небольшой стопке. Первую полосу украсила какая-то старая колдография Уизли и Гермионы, отдающая этим извечным оптимизмом и нескончаемым потоком счастья. Сейчас же, он знал, все было совсем по-другому. Прошло около двух недель с их последнего разговора. Тогда растеряна была не только она, но и он. Но ведь он поклялся себе, забыть и отпустить. Взгляд снова упал на газету. Огромными буквами были напечатаны слова: «Уизли и Грейнджер. Свадьба. Дубль два». Да, ему было суждено побывать при повторном предложении. Это случилось несколько дней назад. Он снова спешил в Министерство: бумаги горели. Но к чему прикрываться такими неправдоподобными оправданиями — конечно, он хотел увидеть ее, узнать, как она. Лифт приехал на привычный седьмой этаж, где непривычно толпа кружком обступила кого-то. Медленно подойдя, но встав чуть поодаль он посмотрел в середину. Это были Уизли и Грейнджер. Долговязый опустился на одно колено с коробочкой в руках. Очередной. — Гермиона, — заговорил рыжий, — я тебя люблю и хочу всегда быть с тобой: просыпаться по утрам, носить завтрак в постель, гулять целыми днями. Я не смогу без тебя, — добавил он тише, словно это было самое сокровенное, но все прекрасно слышали. Но, Господи! Для Драко вся эта тирада показалась такой напускной, отрепетированной, пафосной и оттого отвратительной. Слова почти подвергались чеканке, искренность слышалась, но не та, какую стоило бы ожидать в такой момент. И эти глаза, какие были у него тогда в баре. Огромные, полные надежды, этой вселенской боли и боязни отказа. И Уизли последовал совету предельно четко. Это был почти профессиональный ход. Признаться при всех… она бы не смогла отказать. Десятки людей стоят и наблюдают, ожидая реакции. Кем бы она была, отказав? Бесчувственной, черствой, не способной на теплое, нежное чувство. И авторитет перед работниками, сослуживцами пропал бы, остались бы лишь тихие перешептывания и издевательские смешки за спиной. Гермиона стояла, потупив взгляд. Одна рука покоилась в ладони Рона, другая — нервно теребила перо, которое, кажется, никогда не выпускала из рук. Драко пытливо смотрел на нее в ожидании известного ответа. Казалось, если услышит, будет проще оборвать все концы. Она неуверенно, почти пугливо посмотрела на толпу. В глазах уловила непонятный азарт, и улыбка предвкушения овладела всеми. Ее взгляд скользнул мимо него, он остался незамеченным. — Да, — это было не утверждение, а скорей вопрос, сказанный упавшим, обреченным голосом. Но никто не заметил, все ликовали. Радостные рукоплескания, поднявшийся галдеж затмевали чувства самих главных героев. Рон лишь вскочил с колен и порывисто, безмолвно обнял. И никто не заметил, как некто размашистыми шагами покидает отдел. И вот теперь он сидит в кресле, безразлично просматривая газету. Взгляд все равно остановился на злосчастной статье. Они женятся завтра. Завтра утром уже не будет никакой Грейнджер, ничего из прожитого за этот недолгий срок. Пожалуй, стереть из памяти — самое правильное решение. К тому же, документы все-таки заверили. Он отнес те же самые, ничуть не изменившиеся бумаги, и ветераны Визенгамота без лишних вопросов и речей подписали их. И он знает, какой подарок напоследок себе сделать.

***

Снова церквушка. Новая, чтобы больше не было таких провалов. Но все равно все идет по накатанной. Она едет в машине в новом платье, но так же, как и впервые смотрит в зеркало и не узнает себя. Неуверенность проявляется в руках, вновь приглаживающих складки платья. Шофер вновь открывает двери, и она становится на ступени. Медленно подходит к раскрытым дверям. Там внутри снова люди, которые смотрят, выдавливая из себя улыбку, а в глазах — явная настороженность. Лишь Рон такой же худощавый в висящем, излишне вычурном фраке. А Гарри ободряюще улыбается, словно говоря, что он всегда ее поддержит. И она это знает, ведь он настоящий друг. И такой же миролюбивый священник с раскрытой книжечкой в руках. Она смотрит по сторонам. У дверей стоят небольшие чашки с просом и другим зерном — традиция. Папа, усталый, но счастливый вновь предлагает руку. И она покорно вкладывает ладонь в его. Он облегченно улыбается. Они делают пару шагов. Гермиона рассеянно продолжает блуждать взглядом по людям. И вновь Рон, будто трясущийся от нетерпения. Он далеко не идеал, странноватый любитель поесть, но… друг! Ее глаза раскрылись, словно кто-то легко ударил по голове, ткнув в очевидное носом. Она его не любит. Та пора детской влюбленности или ее подобия давно прошла, и сейчас осталось лишь чувство крепкой дружбы все равно, что с Гарри. Она резко останавливается, параллельно сжимая руку отца. Он вопросительно смотрит на нее, а она лишь медленно качает головой. И он понимает ее. Он сжимает ладонь в ответ, подбадривая. Смотрит на Рона. Он вновь ничего не понимает и озирается по сторонам в надежде найти объяснение или поддержку. Но люди либо пожимают плечами, либо машут рукой на происходящее – мол, понятно, чем закончится. Он переводит на нее взгляд печальных серых глаз. Она закусывает губу, опустив глаза, но резко поднимает и губами шепчет: «Прости». Рука нащупывает на безымянном пальце кольцо и уверенно снимает его, кладя в плотно перевязанный букет цветов. Гермиона вновь смотрит на папу и отдает букет. А потом стремглав несется к выходу. Она знает, куда ей сейчас нужно. В этот раз она не слышала криков возмущения или бегущего позади Рона, может, потому что в этом не было необходимости, а может, потому что была слишком глубоко в своих мыслях, чтобы замечать все вокруг. С улыбкой на лице она трансгрессирует в любимое место. Пляж как всегда безнадежно одинок, как и тот, что сейчас на нем находится. Он безучастно смотрит на гладь воды и далекий успокаивающий горизонт. Улыбка становится еще шире, и она тихо подходит, становясь рядом. Он жмурится, пытаясь прогнать, как он думал, галлюцинацию, но Гермиона все также стояла в своем белом платье и улыбалась. — Что ты здесь делаешь? — бросил он, отводя глаза к пейзажу. — Неужели дубль два тоже провалился? — усмехается, хотя в глубине души просачивается надежда на подтверждение. — Может быть, — лукаво отвечает она, стараясь спрятать улыбку. — Думаю, до меня наконец дошло кто есть кто, — также смотрит на горизонт, чувствуя, как он переводит взгляд на нее. Такой испытующий, прожигающий, что она едва сдерживается, чтобы не повернуться или отмахнуться. — И? — голос дрогнул. — Он, — сердце, кажется, замирает, когда она делает эту паузу, — друг. И слышится тихий выдох облегчения. — А ты здесь потому, что плохо? — фраза воскрешает их последнюю встречу, и губы вновь растягиваются в коронной усмешке. — Отчасти. — Почему? — вопрос бьет на таран. Напрямую, без шанса на раздумья. Драко поворачивается к ней вновь. Пытливо смотрит в эти глаза, из которых буквально вылетают искры непонятного счастья. Приходит к выводу, что скрывать бесполезно. — Ты ведь сама знаешь, Гермиона. Мы вышли из того возраста, когда шарады актуальны. — Ну, я должна же знать, что не обманулась и не так опрометчиво шагнула навстречу. Он поднял бровь. В глазах читалось удивление, но в целом картина ни на йоту не изменилась. Он был также сдержан и безэмоционален, что Гермиона даже немного смутилась, не погорячилась ли она? Но в следующий момент он порывисто обнял. И ни капли больше. Ему и не нужно было больше. Чувствовать греющее солнце, руки на своей спине, улыбку любимого человека. А главное — знать, что, проиграв сражение, ты выиграл войну. Ведь ты смог увести из-под венца любимого человека, стал причиной побега. Не в этом ли счастье?