— Считай до трёх, — тихий голос, глубокий и отчетливо женский. Чувственной интонацией направляющий по растянутому над пропастью канату. Обманчивой ласковостью она заставляла меня наступать на тонкие переплетенные в одну нити, идя на ее голос. Я честно пытался считать. Но, то ли она не слышала, то ли мой голос неожиданно пропал: вокруг нас ненадолго стало тихо.
Резкий удар по спине, и я кричу. Кричу так громко, что собственные уши закладывает.
— Раз, — прохрипел я наконец, слыша вырвавшийся из горла звук. Похожий на хрип тяжелобольного туберкулезом.
Она замерла у моей головы. Я видел носки ее туфель. Лакированных, на высокой шпильке. На белоснежном материале капли крови. Алые сгустки вперемешку со слюнями. Я стиснул зубы, сжал плотно губы, не позволяя себе еще одной вольности. За каждую ебаную каплю собственной крови я отвечал своей задницей.
— Два, — сказал я спустя еще минуту. Она ждала, когда я досчитаю. Ее нога дернулась слегка в сторону, и она, замахнувшись, рассекла спину еще одним ударом. Я жалобно заскулил, изо всех сил напрягся. Жгучая боль прошлась по всему телу. Челюсти свело от того, как сильно я их стискивал.
Я не мог кричать. Я пытался сдерживаться. Больно. Блядь. Охуеть как больно. Я уже не хотел здесь оставаться. Я хотел домой. Забыть этот пиздец раз и навсегда. Во мне болело всё — каждая клеточка, каждый волосок. Весь ковер был залит ебучей кровью. По каплям она выбивала из меня всю жизнь, обещая за этим неебическое удовольствие. Мне было похуй на него. Я уже не мог даже двигаться, не то что думать об удовольствии.
Раскрыв глаза, я пошатнулся, вяло удерживаясь в унизительной собачьей позе. Из моей задницы торчал охуенный по своим размерам дилдо. Я не мог даже дышать без боли и новых «утечек» крови из моего организма. Он разрывал меня с каждым ее ударом, разрывающим кожу на спине. Она обещала, что мне понравится. Она обещала, блядь!
Она снова замахивается, и я теряюсь в еще одной порции боли и унижения, всхлипывая. Давясь своими слезами и соплями. Кашляя, как ёбаный туберкулезник. Ты обещала, сука! Привела меня в свой притон, загнув раком посреди маленькой комнатки, заполненной орудиями пыток. Ёбаная инквизиция, блядь!
— Такому, как ты, хочется подчиняться, Вадим, — обманчиво ласковый голос врезается в слух, вызывая толпы мурашек по всему телу.
Раны защипало еще больше, я постарался не шевелиться, чтобы не вызвать новую волну боли. Широко раскрытыми глазами смотрел на носки ее белоснежно-алых туфлей. Рука ее опустилась, и пола коснулся кончик широкого плотного лоскута кожи с крошечными острыми металлическими вставками в одну линию вдоль всего лоскута.
— Твои глаза очаровывают, стоит только взглянуть в них, — уже через секунду ее тонкие длинные пальцы коснулись испачканных кровью носков.
Она присела, одной рукой обхватив колени, а второй смахивая капельки, которые еще не успели засохнуть. Потёрла подушечки пальцев между собой, громко вздыхая. Я не видел выражения ее лица, но не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, что ей было противно это делать. Касаться грязной обуви, которую она потом, я уверен, просто выкинет.
Протянув руку к моему лицу, она коснулась запачканными в этой грязи подушечками пальцев моих губ. Мне ничего не оставалось сделать, кроме как открыть рот и облизать ее пальцы. Обвести языком каждый ее пальчик, смочив слюной. Снова нетерпеливый вздох. Пальцы выскальзывают из моего рта. Она осторожно, чтобы вновь не запачкаться, провела влажными пальцами по моей щеке. Ей было сложно быть такой медлительной. Такой спокойной.
В моей голове не укладывалось. Я не узнавал в ней ту женщину, которую трахал три часа назад в ее квартире. Но я видел, как ей сложно. Как ей трудно быть кем-то, кого я еще был в состоянии хоть немного узнать. Она срывалась, отбирая у меня крохи того образа, а потом снова заставляла вспоминать.
— Ты обещала, — хрипнул я, когда она вновь собралась покинуть меня, оставив мне лишь туфли и стройные лодыжки.
Но уже через мгновение я понял, как сильно ошибся. Голову прошибла новая волна боли, когда лоскут обманчиво нежной шипованной кожи прошелся по моему лицу, стирая с него все мягкие черты двадцатилетнего юноши. Теперь я был похож на кусок вытраханного вдоль и поперек мяса.
— Три, — сказала она в ответ, когда моя голова коснулась грязного пола, а из горла вырвался сдавленный крик, стертый солеными слезами. А затем тихий шепот, заставивший меня притихнуть на миг, чтобы расслышать: — Тебе было хорошо?
***
— Ну как тебе? — спросил я нарочито небрежно. — Нравится наша маленькая беззаботная игра?
Я замахнулся, запульнув дротик. Послышался вскрик, следом возня — и снова тишина. Я выдохнул, задумчиво скривив губы.
— Ты молчишь потому, что обескуражен моей интерпретацией дартса, или потому, что от свалившегося на тебя кайфа потерял дар речи?
Я усмехнулся, заметив просквозившую во взгляде злость. Вся прелесть таких договоренностей в том, что им нравится. Они подписываются на боль, потому что им это нравится. Но они никогда не могут знать наверняка, что принесет им желанное чувство: порка кнутом или игра в дартс с их телом вместо мишени. Я пульнул еще один дротик, воткнувшийся в его плечо. Резкий вдох сквозь стиснутые зубы.
— Что будет, если я вдруг попаду не туда? — спросил я, смотря на парня, стоящего посреди комнаты. Вокруг его шеи была обмотана веревка, другим концом привязанная к потолку. Если он неаккуратно свалится с ног, то может и шею сломать. Я покачал головой, опуская взгляд на руки. Еще три дротика у меня было в запасе. Потом придется снова вставать с насиженного теплого кресла и вытаскивать их из него да собирать по полу все, что не застряли в нем.
— Хватит, — просипел парень, задирая голову к потолку. Но веревка обтянула его шею, отчего он тут же закашлялся, вновь опустив ее.
— Тц, — я цыкнул, шумно вздыхая. Нетерпеливо подскочил с места. Заебал. Сам пришел, сам захотел, сам подписался на всё.
— Хули ноешь как баба? — я встал перед ним, недовольно скривившись. — Выглядел таким выёбистым, когда просил остреньких ощущений. Это для тебя слишком остро? — я помахал перед его лицом дротиком, демонстрируя крохотную иглу длиной в ёбаный сантиметр. На его теле уже было немало следов от моих попаданий. Красные точки. В некоторых местах почти незаметные, а где-то слишком большие.
— Да, — парень поднял на меня свой замученный взгляд. Ну ёбаный ты в рот. Я недовольно вздохнул, и, скривившись, принялся вытаскивать оставшиеся дротики. С живота, с бедер, с рук. Побросал их все на пол, оставив в руке только один.
— Блядь, ей-богу, в лоб бы воткнул, — проворчал, втыкая-таки дротик в его задницу. Замученное личико перекосило, но он мужественно сдержался, стиснув зубы. — Уёбывай.
Отошел назад, заваливаясь в кресло и расслабленно растопыривая согнутые в коленях ноги в стороны. Паренёк несмело потянулся к веревке, пытаясь нащупать узел и развязать. Я молча следил за его манипуляциями. Мальчику даже не удалось возбудиться.
На секунду я вспомнил себя. Когда только пришел сюда, мне было всего двадцать. Я так же молил. Кричал, что больше не выдержу. Что это не то, чего я хотел. Но у меня был тот, кто не остановился, даже когда я упал. Даже когда, запачканный в собственной крови, плакал как ребёнок. Она показала мне взгляд со стороны сабмиссива. И показала то, чего я действительно хотел. Она научила меня всему, вбивая болью в моё собственное тело.
«Хочешь подчинять, Вадим? Научись подчиняться».
***
— Кончай в облаках летать! — я вздрогнул, резко втягивая воздух носом. Перед глазами возник хитрющий взгляд Мишки. Он оскалился, уже в следующую секунду прописывая бедняге пинка в живот. — Пидор ебаный! Ха-ха, — рассмеялся, после сплёвывая слюну на корчащееся в помойке у подъезда тело.
Въебал еще раз, кривясь в притворном негодовании. Я стоял в сторонке, прислонившись к стенке. Молча наблюдая. С нами была еще парочка друзей. Один курил, второй так же, как и я, наблюдал, изредка вставляя свою монету в унизительные монологи Мишки в сторону треклятого извращенца, отхватывающего пизды в этом грязном и темном подъезде за свой похабный рот.
— Может, тебя еще выебать, а, для полного счастья? — слова вновь сопровождаются презрительным ржачем на всю площадку. — Лёх, тащи вибратор своей тёлки. Будем ебать.
— Кончай, — не успел Лёха ответить, как я перебил его своим мрачным тоном. Спрятал руки в карманах спортивных брюк, покосился на избитого пацана.
— Ёб, Вадь, не порти веселье, — Мишка развёл руками, возмущаясь.
— Какое веселье? Он уже не двигается. Нахуй, — я отлип от стены, молча шагая к лестнице. Позади послышалось недовольное Мишкино «бля», а после снова глухой звук удара и то, что заставило меня остановиться на ступеньке, оглянувшись.
— Хочешь подчинять — умей подчиняться, уёбок, — Мишка харкнул в него, наконец оставляя жертву своего высокомерия в покое.
