Еще до Мессии

Собираясь служить смерти, ты должен познать смерть. Когда-нибудь примешь нежизнь, если будешь достоин, но прежде следует изучить внешние, вещественные проявления той силы, коей желаешь посвятить себя... Так меня учили, так думал и я сам. Не слишком много времени прошло от начала моего ученичества, но наставник решил, что пора испытать мою веру и крепость духа и определить, как после поступить со мной — изгнать или возвысить среди прочих, принести мне новые сокровенные знания или отстранить от них вовсе. Прежде мы не раз бывали на заброшенных погостах, однако учитель приготовил для меня испытание куда более суровое, чем созерцание расколотых надгробных плит и попытки уловить внутренним слухом голоса мертвых, заплутавших, запутавшихся в паутине плотного мира и прочно в ней застрявших... Тошнота, страх и отвращение не отпускали меня с того самого момента, как мы спустились в сырое подземелье, где в беспорядке и не слишком давно были захоронены десятки трупов. Да и можно ли было сказать «захоронены» про тела, едва присыпанные землей? Безобразно раздутые, в пятнах, они были поистине страшны, а запах тления был таков, что едва не сбил меня с ног. В иных трупах копошились черви и жуки... Мне было нехорошо, но я сдержал себя, не позволил себе ни сбежать, ни отвернуться, старался лишь поменьше смотреть и пореже дышать. — Открой глаза, лорд Арантир. Такова смерть, и Асха принимает это. Прими и ты. Смирись перед волей богини. Все живое когда-нибудь умрет и распадется, так происходит со всеми и всегда, потому что сие угодно Прядущей. Мудрость ее велика, и она все обращает на пользу. Взятое из мира духовного да вернется в мир духовный, сотворенное из праха да обратится в прах, мертвое, как и живое, да служит благу. Слова наставника ненадолго отрезвили меня. Он был прав: все, что я видел, обонял, ощущал, происходило лишь по желанию великой богини. Во всем была ее воля, во всем была ее мудрость. Стало быть, нельзя иначе. Я вдруг увидел внутренним взором своим, как распадаюсь и разлагаюсь сам, увидел плоть, гниющую в гробу, ощутил смрад, почувствовал, как шевелятся пожирающие меня насекомые… Вскоре наставник отпустил меня, понимая, что более я не выдержу. С трудом добрался я до своей кельи, немедля отдал слугам одежду, источающую дурной запах, а сам битый час пытался отмыться, избавиться от преследующего меня амбре. Я потерял сон: стоило мне зажмуриться, как чудовищные картины разложения появлялись перед моими глазами, раздувшиеся трупы протягивали ко мне свои страшные руки, и запах смерти снова и снова бил мне в ноздри. Но не это было хуже всего — через несколько дней наставник, заметив, что я не появляюсь за трапезой, почти силой привел меня к общему столу. — Твое отвращение выдает твою строптивость, лорд Арантир, — строго сказал он. — Ты по-прежнему не смирился с волей Асхи — вместо этого ты, сильнее многих любящий ее, позволяешь себе впадать в гордыню и упорствовать?! Я вспыхнул, но промолчал — он вновь принудил меня признать его правоту, и я, скрывая стыд и дурноту, придвинул к себе тарелку. С той поры он постоянно отправлял меня в подобные места, а часто и сопровождал. Мы побывали в склепах и на старых кладбищах, в костницах и колумбариях, в огромных некрополях и низких подземных лабиринтах со внутренними стенами, выложенными из черепов. Я видел скелеты в лохмотьях и мумии, завернутые в богатые ткани, горы костей и груды праха, урны с серым пеплом и священные сосуды, наполненные драгоценным бальзамом, содержащие в себе вынутые сердца усопших. Я видел расчлененные тела и отрубленные головы, высушенную человеческую кожу и бережно собранные кем-то длинные волосы — белокурые, черные, как смоль, рыжие, точно пламя костра… Видел священные символы и писания, огарки свечей и обрывки саванов, деревянные обломки и каменную крошку, разбитые статуи и провалившиеся могилы. Видел мусор, просыпавшийся меж обнажившихся ребер, — в нем еще можно было признать остатки ароматных трав; видел посмертные подношения — последствия жестокой и бессмысленной скорби: кувшины, кошели, давно опустевшие (нередко рядом с награбленным валялись и трупы незадачливых грабителей), женские платья, источенные насекомыми и покрытые толстым слоем пыли, детские игрушки… Думать о судьбе погребенных было тяжело, а о тех, кого они невольно или по своей воле покинули, — еще тяжелее. Особенно трудно мне было там — в сыром подземелье, где гнили едва присыпанные землей трупы. Я никак не мог отнестись спокойно ни к виду их, ни к чудовищным миазмам сего места, быть может, поэтому наставник снова и снова приводил меня туда. Но однажды это случилось — на меня наконец-то снизошла благодать, Асха сжалилась надо мною и послала мне понимание. Тот визит в подземелье начинался так же, как и прочие: полузарытые и полуразложившиеся тела, трупные черви, сырость, мрак и зловоние; смерть была повсюду — на коже, на мантии и в волосах моих, она пронизывала меня, и я вдруг перестал ей противиться. Если это воля владычицы моей, то пусть будет так. Так, как должно… Эти события, эти картины, эти запахи угодны Асхе, так пусть станут и моими — ради нее. Я выпрямился и вдохнул. — Привык ли ты, лорд Арантир, к тому, с чем придется иметь дело всегда? — спросил наставник, пристально за мною наблюдавший. — Я покорился, господин, — ответил я. — Если такова воля Асхи, то могу ли я идти наперекор госпоже и ее желаниям? Раз она по мудрости своей устроила все именно так, кто я, чтобы отрицать установленное ею? Эти мысли и сказанные слова внезапно наполнили меня самого мужеством, дотоле неведомым, и непонятной силой, какой я не знал раньше. Наставник торжественно изрек: — Порой, лорд Арантир, для того чтобы подняться выше по ступеням познания, достаточно лишь принять истину. Ты еще не раз убедишься в этом. Он был прав. Смирение перед волей Прядущей всегда помогало мне, пока реалии смерти не подчинили себе судьбу мою настолько, что превратились в рутину. Многие считали меня озлобленным и жестоким, видя, что я более не испытываю трепета при виде растерзанных или полуразложившихся тел, но кто захотел бы знать, чего это мне стоило! Чего стоило и другое — умение закрывать душу свою от плача невинных жертв, жаждущих отмщения, от неистовства и демонического визга яростных духов, от страданий тех, кто, не стерпев жизненных испытаний или тяжкого горя, сошел с пути своего и обречен был вечно скитаться по миру, не находя дороги к Асхе... Каждый раз, когда мною овладевали отвращение, робость или неприятие, я понимал, что причина не в разложении тел, не в дурных жидкостях и запахах и, конечно, не в законах мироздания, но лишь во мне самом, в собственной моей слабости. Поначалу я пытался отринуть очевидное, но быстро осознал, сколь был в этом наивен, труслив и глуп. Не желая видеть чужую смерть, я боялся увидеть свою собственную; отворачиваясь от распада чужой плоти, я отказывался принимать то, что должно было однажды произойти со мною самим. Воля Асхи священна — что могли значить мои страхи, мое нежелание превратиться в груду тухлого мяса, в пищу для трупоедов? Желал я того или нет, именно это ждало меня, именно это и было моим будущим, моим уделом, но мало было принять это — раз за разом приходилось заботливо возвращать душу свою к верному восприятию, смирять себя, отказываться от бунта. Я снова и снова приходил к мертвым — теперь уже не просто к надгробиям. Я привыкал с почтением смотреть на самые страшные перемены, происходящие с телами, на иссохшую или гниющую плоть, на отпавшие конечности, на трупную зелень и черноту, на былую красоту, оплывающую, стекающую зловонными каплями наземь. Так я постигал простую истину: все в мире подлежит разрушению, и смерть есть самая великая сила на свете. Я преклонялся перед всемогущей тьмой, я наблюдал, как она постепенно стирает различия и грани между мужами и женами, детьми и взрослыми, простолюдинами и властителями; как она размывает четкие очертания, разлагает сложное до простого и возвращает всех и вся к началу… Не раз и не два я истово молился, встав на колени среди мертвых, и благодарил великую богиню за преподанные уроки, за мудрость, коей она столь щедро делилась со мной, за посланное ею умение видеть суть бытия, видеть — и не отворачиваться… Сам я принял нежизнь много позже; принял с радостью, понимая, что меня ждет новый путь, но и сознавая неизбежное: любой, даже немертвый, вернется к истокам, душа его отправится к Асхе, а тело обратится в пыль, и будет он втоптан в твердь и забыт... Это благо — длить бытие с пользой, не имея ни соблазнов, ни страхов, ни сомнений. Однако до того, именно до того, еще обладая жарко бьющимся сердцем, следует познать все: чудо творения, печальное право, скорбную заслугу быть живым по воле богини — и ту цену, которую придется уплатить за это. Постигнув сие, мог ли я посвятить себя кому-либо, кроме Прядущей, единственной госпожи моей? Мог ли отдать свои старания и труды свои чему-либо иному, кроме самого могущественного ее проявления — смерти? Слабый да служит сильному, сильный да служит великому. Ведь Асха все обращает на пользу...