Цветы зла

А искушенье было быть любимым, И безрассудство - сердцу отказать... (Йовин) Глава 1. Ты спишь и видишь меня во сне, Я для тебя лишь тень на стене, Сколь неразумно тебе и мне Не верить в силу дорог. (Канцлер Ги, "Тень на стене") Вот уже который день Дик видел непонятные сны. Ему мерещилось широкое поле с черными цветами, он тонул в одурманивающем аромате, довольно приятном, но лишающем сил, заставляющем едва ли не терять сознание. Чьи-то руки толкали его на это шелковое покрывало из лепестков, касались так приятно и нежно... Но в то же время становилось понятно, что допустить этого никак нельзя, это опасно, опасно, опасно! А затем юноша просыпался, тяжело дыша от страха и волнения, и все еще чувствуя лишающие воли прикосновения. Дик списывал это на тревогу, связанную с отъездом в Лаик. Мучительное ожидание... Дядя Эйвон предупреждал, что большинство тех, кто приедет учиться в этом году, − дети врагов, и ждать от них можно только беды. И Дик уже заранее боялся сделать или сказать что-то, за что его с позором отправят домой. Дорога в столицу слилась для него в одну почти нескончаемую цепь серых дней и черных ночей с все теми же преследующими его видениями. Дик все больше убеждался, что в "загоне" с ним не случится ничего хорошего. И мрачное здание, слуги, похожие на мышей, презрение капитана Арамоны и унизительная необходимость дать лживую клятву только подтверждала предчувствия. К тому же, в купальне, вытираясь полотенцем, он порезался случайно запутавшимся в ткани осколком стекла. Застыл перед зеркалом, прижимая носовой платок к ранке − и вдруг увидел в тусклой глубине чье-то отражение. Резко обернулся. На пороге стоял незнакомый парень и довольно нагло разглядывал его. - Хм, неплохая лошадка в нашем загоне, - ухмыльнулся незваный гость, когда Дик растерянно уставился на него. А растеряться было от чего. Кто этот чужой человек? Судя по дерзости слов и движений, явно не сын кого-то из Людей Чести. Значит, или "навозник", или кэналлиец, или марикьяре. Бледное лицо с правильными чертами, черные волосы, черные глаза. Да, точно не северянин. - Так что молчим? - поинтересовался незнакомец. - Кто такой? - Ричард. - Все ясно. Окделл. Сын бунтовщика. Слышали про таких. Жаль, конечно, будет через год-два отправить в Закат такого красавчика. И прежде чем Дик сообразил, что ответить на такую откровенно издевательскую реплику, парень развернулся и ушел, насвистывая похабную песенку. К счастью, другие товарищи по "загону", с которыми ему посчастливилось познакомиться в тот день, оказались намного приветливее и доброжелательнее. Иоганну и Норберту Катершванцам он почему-то начал доверять. И даже решился спросить, не пересекались ли они с еще одним новым обитателем здешних мест. - Натолкнулся я тут на одного... - как можно более небрежно сказал Дик. - Наглый, до ужаса. - А, это унар Эстебан, - ответил Норберт. - Фамилию я не знать, в Торке ни у кого из дворян нет сына с таким именем. Его тоже вчера отец привез. Наверное, они откуда-то с юга. Богатые, карету я их видел, такие лошади - огонь! - Лошадей я тоже заприметил. Рыжие, - добавил Йоганн. - Мне б такого коня! Жалко, в Торке на линарцах или морисках не покататься. Там надо повыносливее. Эх, каких скакунов разводят в Эпине, красота!.. Разговор о лошадях немного отвлек Дикона от неприятной встречи. В самом деле, ну что такое этот унар? Обыкновенный сын какого-нибудь богатенького папочки из новой знати, держаться от таких подальше, и на том делу конец. Вот только сон снова пришел, все те же злые черные цветы, а смутная тень, чьи прикосновения заставляли забыть обо всем, обрела лицо и манеры унара Эстебана. "Пустяки", - подумал Ричард утром. - "Просто я слишком на него разозлился, вот и примерещилось". Намного больше его занимала копошащаяся в углу крыса, на которую он загадал, что если убьет ее, то Талиг вновь станет Талигойей. Крыса пока что не показывалась. А вот "милый" однокорытник доставал Ричарда похлеще всяких крыс. Несмотря на то, что менторы и слуги следили за тем, чтобы унары, как и положено в первые четыре месяца обучения, выходили из своих комнат только на занятия и не общались друг с другом..., несмотря на все уловки, унар Эстебан находил способы побольнее уколоть выбранную жертву. Сложенные изысканной птичкой листки то и дело падали на парту Дикона. В принципе, все унары, которые не боялись попасть в немилость из-за малейшего проступка, прибегали к помощи подобной переписки, чаще всего − на уроках ментора Шабли, который не раздражался из-за подобных мелочей. Но если у кого-то другого был шанс прочесть дружеское послание, то у Дика рябило в глазах от острого каллиграфического почерка и витиеватых шуточек на тему убожества Надора, фамильного окделловского упрямства и неумения лично унара Ричарда дать отпор тем, кто его унижает. Дик терпел. Не отвечал на записки. Не реагировал на ехидные подколки во время фехтования - Арамона будто чуял, насколько унар Ричард и унар Эстебан испытывают неприязнь друг к другу, поэтому никогда не отказывал себе в удовольствии посмотреть, как это проявится в поединке. Относительно безопасной шпагой с колпачком тоже можно было очень больно ударить, и проклятый "навозник" проявлял к этому незаурядные способности. …Дик молчал. Он дал слово дяде и эру Августу терпеть все насмешки − и держал слово. Он был замкнут в скорлупе своих представлений о долге, страха опозорить семью и угнетающего чувства, которое вызывали в нем навязчивые сны − тем более ненавистные, что тень, раз обретя облик, не думала его терять. "Ни днем, ни ночью от тебя нет покоя", - думал он, глядя на своего заклятого врага. Но заставлял себя сосредоточиться на уроке. Занятия по изобразительным искусствам Дик любил, пусть и не так сильно, как словесность. Рисование увлекало его, но завершения урока, когда предстояло показывать свою работу ментору и одноклассникам, парень всегда втайне побаивался. Пусть даже наставник не ругал его – или по крайней мере ругал меньше, чем тех, кто откровенно небрежно относились к заданиям. Одной ехидной улыбки, одного вскользь брошенного «навозником» слова было достаточно. А "враг" спокойно сидел за менторским столом: он первый должен был позировать для портрета, а в скором времени та же участь ждала и остальных унаров. Дик старательно водил карандашом по листу бумаги, и чем четче на белом фоне возникали до боли знакомые черты, тем стремительнее нарастало ощущение тяжести на сердце и бредового жара. Казалось, это будет длиться бесконечно − тягостные уроки и тренировки, насмешки менторов, злобные придирки Арамоны, и молчание, молчание, молчание... Эстебан то изматывал Дика ехидными намеками, то вдруг притихал, и только на фехтовании, сходясь с ним в поединке, Дик чувствовал на себе яростный взгляд, слишком − страстный? жаждущий? − для чистой ненависти. «Нет, наверное, страсть просто мне мерещится . Так он смотрел на меня во сне, а я уже думаю, что и наяву может произойти что-то похожее». − Я тебя ненавижу... - тихо сказал Дик, рассчитывая, что среди лязга шпаг его никто не услышит. Арамона, наверное, и не услышал − он был слишком увлечен тем, что покрикивал на Луитджи и Анатоля, правда, те и в самом деле шевелились как сонные мухи. Зато Эстебан все понял. − Можно подумать, я тебя люблю, − с издевкой процедил он. − Хотя... для гайифской любви ты совсем неплохой вариант. А сейчас в столице это модно… − Извращенец, − ответил Дик, делая выпад. −Я пошутил. Ты шуток не понимаешь? Резкое точное движение − и защищенное колпачком острие шпаги прикасается к горлу Дика. − Унар Ричард, вы убиты. Проклятый "навозник"...