why'd you only call me when you're high?

arctic monkeys – cigarette smoke

Юнги звонит ему, только когда пьян. Называет идиотскими прозвищами, непривычно много смеётся и захлебывается этим смехом, как пивом, и кажется, что он тоже идёт через нос — как алкоголь. Чимин прислушивается к каждому звуку в трубке, хотя никакой надобности в этом нет. Обычно с шумом и голосами на фоне у Юнги контрастирует тишина чиминовой квартиры или отдаленный гул машин — если он поздно возвращается с тренировки. Иногда Чимин пробует звонить и писать ему днём, но солнечный свет всегда превращает Юнги в каменное изваяние, холодное и язвительное. Он не отвечает на звонки и смс, и Чимин уже давно перестал обижаться на этот игнор. Дневной Юнги — что-то вроде злого брата-близнеца Юнги вечернего. Дерганный, замкнутый, он любит мешковатые рубашки и дешевые шапки с рынка, пересеченные агрессивными надписями. И будто бы вообще знать не знает, кто такой Пак Чимин. Но Юнги звонит ему, когда пьян. И иногда они трахаются. * Чимин предпочёл бы называть это по-другому — спят вместе — и не был бы так уж неправ. Пьяный Юнги всегда другой. Чимин не знает, делает ли он это специально или нет, до или во время пьянок, но почти каждый раз, когда он приезжает за ним (конечно, по первому зову), у того подведены глаза. Едва заметно, тонким-тонким смазанным штрихом затупившегося карандаша, немного неровно, сливаясь с линией роста ресниц; но Чимин замечает всегда. И он зависает, рассматривая эти глаза; они неизменно тёмные, блестящие и бесовские, и дым, заменивший собой воздух в очередной квартире, заволакивает их, словно ведьминский туман. В голове на бесконечном повторе крутится одна и та же вырванная из контекста строчка — the cigarette smoke in your eyes. Кажется, это Арктик Манкис, он точно не помнит. Пьяный Юнги называет себя Шугой и сладко-сладко улыбается, подтверждая право на это имя. Такой улыбки Чимин никогда, наверное, не увидит в другое время. Такой улыбкой, говорит Намджун, Юнги не улыбается вообще никогда и никому. — Эй, мелкий, — заплетающимся языком зовет Юнги, когда Чимин приезжает за ним в очередное безымянное место попойки. Ему бы оскорбиться уже, перестать быть бесплатным буксиром из пункта А в пункт Б, но Чимин всегда в рот ебал эти условности. Он не гордый; ему дочерта нравится Юнги, и он имеет своеобразное право если не на него, то хотя бы на Шугу. А Шуга — сумасшедший и неуправляемый. Шуга тычется холодным носом в шею и смотрит снизу вверх, становясь еще меньше, чем обычно, и говорит чаще всего, что его соседа сегодня ночью не будет, а в остальных случаях просится домой к Чимину, даже не скрывая, зачем. В такси он всегда нетерпеливо ерзает, хватает младшего за руку, смеётся этим своим хрипловатым немелодичным смехом, замешанном на алкоголе, и смотрит совершенно непроницаемым взглядом. Юнги — один бесконечный шифр, который тупому Чимину никогда не разгадать, а его пьяные чёрные глаза — грёбаная Энигма. * С Юнги каждый раз как первый, потому что он каждый раз — другой человек. Чимину и неловко, и смешно, когда Шуга толкает его на кровать и залезает сверху. В мечтах Чимина всё происходит немного иначе; в мечтах Чимина Юнги ласковый и податливый, он позволяет делать с собой все, что угодно, и не болтает во время секса без умолку, и не командует тогда, когда его не просят. На самом деле, возможно, совсем чуть-чуть Чимин хотел бы, чтобы у них было и что-то, кроме постели. В реальности Шуга сдирает с себя футболку или толстовку, в зависимости от сезона, и сжимает ногами бёдра Чимина, больно упираясь острыми коленками в бока. — Трахни меня, — шипит он Чимину на ухо, и почти всегда это звучит раздражённо, даже немного зло. Чимин неоднократно возвращается к одному и тому же вопросу: то ли он такой страшный, что с ним, кроме как по пьяни, никак, то ли Шуга-хён вообще без пол-литра с парнями не может. Он даже спрашивает об этом как-то, сталкивая пьяное горячее тело с себя и нависая сверху. — Ой, отъебись, — просит Юнги и ласково треплет Чимина по щеке, как щеночка какого-то. Одной рукой треплет, а другой уже пролезает под ремень, цепляя бельё. Они и не только в постели это делают. В коридоре, в гостиной, даже в сортире — они оба непритязательны. Шуге вообще, кажется, абсолютно насрать, где и в каком положении, и на самом деле Чимин ловит от всего этого своеобразный кайф. Да, часов шесть-семь спустя, когда хён проспится, наглотается таблеток от головной боли и узнает себя в зеркале, он снова обнажит все свои острые углы и забудет его имя, но Чимин-то будет помнить, как ночью Юнги закидывал ногу ему на плечо или впивался ногтями в спину, прося ещё и побольше. Хоть Шуга и лёгкий, Чимин всё равно ходит в тренажерный зал чаще, чем необходимо, и отжимает от груди почти сотню. Это, конечно, полезно для поддержания формы и мышечной массы, но на самом деле (и в этом тоже не стоит никому признаваться) он делает это для того, чтобы было легче держать Юнги на весу, когда тому припрёт потрахаться прямо у стеночки. (А ещё, будучи совсем невменяемым перед оргазмом, Шуга почти с обожанием гладит рельефные руки Чимина и не стесняется говорить, что о них думает). * Юнги играет не по правилам, и это Чимин в нём одновременно любит и ненавидит. Он всегда ведёт себя так, словно это одноразовый перепихон с малознакомым парнем, но увеличивает количество этих самых раз в геометрической прогрессии. Он никогда не остаётся на завтрак, но каждый раз после секса умиротворенно засыпает у Чимина под боком, уткнувшись носом ему в руку, и даже позволяет перед сном целовать себя за ухом или между лопаток. В каком-то смысле да, они спят вместе.