why'd you only call me when you're high?

arctic monkeys – 505

(i probably still adore you with your hands around my neck; or i did last time i checked.) * Юнги звонит ему, только когда пьян. Но однажды это заканчивается. Чимин думает, что в тот день, когда он уезжает на сборы в Саппоро. Нет, не так; всё заканчивается спустя неделю его пребывания в Японии, в вечер перед соревнованием, когда телефон разрывается уже надоевшим рингтоном и на экране появляется знакомый номер. — Чимини, — зовёт Юнги, до невозможности растягивая все гласные. Ужасная на самом деле привычка, но Чимину даже нравится. — Я хчу трхаться. Приезжай и збери меня. Язык у него заплетается — Шуга уже в достаточной кондиции для того, чтобы орать о своих желаниях в трубку, не стесняясь окружающих. Чимин чувствует, как внутри всё вымораживается, совсем не потому, что сейчас начало ноября, а окна открыты. Он вернётся в Сеул только через три недели, а Юнги не из тех, кто будет воздерживаться от алкоголя или от секса всё это время. Он так и говорит, медленно и разборчиво, чтобы пьяный в дрова хён всё понял, и перед тем, как отключиться, добавляет: — Найди кого-нибудь еще. Спокойной ночи. Юнги потом шлёт еще пару смс, но пальцы его совсем не слушаются, и Чимин получает только набор бессвязных букв и слогов. Он как-то не думал, что всё будет настолько тоскливо и плохо. Плохо — от мысли, что сейчас Юнги наберёт какой-то другой, запасной номер, и Шуга тоже забудет, кто такой Чимин. На следующий день он вообще не может сконцентрироваться и проигрывает бой с позорным счетом, а потом до глубокой ночи избивает грушу в тёмном пустом зале, запрещая себе о чем-либо вообще думать. * Когда Чимин возвращается спустя почти месяц, в Сеуле выпадает первый недоснег. Редкие маленькие снежинки кружатся в холодном, каком-то пустом воздухе и тут же тают, смешиваясь с подмерзающей грязью. Любимые кроссовки Чимина превращаются в говно, пока он добирается от автобусной остановки до дома. Судя по всему, ещё недавно тут лило, не переставая, а теперь вся эта дрянь превратилась в липкую холодную кашу. Он поднимается на свой четвёртый этаж пешком, потому что лифт давно и безнадёжно сломан. Лампочки работают только на третьем и на пятом, последнем этаже, поэтому маленькую тёмную фигурку на площадке заебанный перелётом Чимин замечает в последний момент. Тусклый мутноватый свет с верхнего этажа мажет по лицу — Юнги. Он совершенно невозмутимо курит, сбрасывая пепел в примотанную к перилам жестянку, и смотрит на Чимина очередным взглядом, который тот не может расшифровать. — Как ты вошёл-то? — Это всё, что Чимину приходит в голову спросить, и Юнги усмехается. Видимо, его прогрессирующей тупости. Он выдыхает дым под потолок и пожимает плечами: — Да за бабкой какой-то зашёл. Холодно тебя дожидаться на улице. Чимин хочет спросить, зачем вообще ждал, хочет спросить, пил ли, хотя и так видит, что не пил. И это совсем не вписывается. Он, наверное, много чего еще может и хочет спросить, но Юнги вздыхает (тихо и страдальчески) и прижимается к его губам своими — обветренными, искусанными, пахнущими табаком. Он обнимает Чимина за шею рукой с уже потухшей сигаретой и даже привстаёт на носочки, чтобы было удобнее, потому что стоит на ступеньку ниже, и тот только тогда отмирает. Чимин без понятия, сколько они целуются, потому что время вокруг них застывает, как карамель. Скоро полночь, и за окном уже совсем-совсем темно, и только лампочка в пролёте между четвёртым и пятым этажом покрывает малиновые волосы Юнги и его слишком лёгкую для такой погоды куртку пятнами матового света. Когда поцелуй тает, как сегодняшний первый снег, Юнги спокойно говорит: — Я могу уйти. Но Чимин уже находит в заднем кармане ключи от квартиры. * Они ничего не обсуждают; то, что промерзший Юнги уходит в душ с чужой одеждой в руках, получается как-то само собой. Чимин пытается разобрать дорожную сумку, но только перекладывает вещи с места на место, потому что шум воды в ванной и осознание того, что там находится Юнги, трезвый Юнги, сбивают с толку. Пока тот плещется, Чимин успевает задвинуть так и не разобранную сумку под кровать, найти в холодильнике пиво и засунуть в dvd-плеер первый попавшийся диск. На экране вспыхивают первые кадры «Баффало 66»; Чимин смотрел его уже раза три, но сейчас это не имеет никакого значения. Юнги выходит из душа в одних трусах и в футболке с логотипом спортивного клуба Чимина. Ему бы хотелось сфотографировать Юнги сейчас, но это все глупые, сопливые мысли, и Чимин только разваливается на диване и кивает на пиво. Они выпивают по одной бутылке, и дальше как-то не идёт. Чувствовать запах только кожи Юнги, без примесей алкоголя, чужих парфюмов и чужих мест странно, но Чимину нравится. Это уже очень близко к тому, о чём он тайно мечтал еще со старшей школы. Юнги кладёт голову ему на плечо и неожиданно засыпает, прижавшись к чиминову боку. По тёмному потолку то и дело протягиваются полосы света от автомобильных фар, и Чимин отрубается тоже, забыв выключить телевизор. * Юнги успевает уйти до того, как вымотанный после соревнований и возвращения домой Чимин проснется. В квартире привычно пусто и тихо, и ни одного следа Юнги, кроме пустой бутылки из-под пива и повешенной на спинку стула футболки. Весь день Чимин ходит, как в воду опущенный, и с наступлением вечера он почти готов поверить, что всё это ему привиделось, и пиво он пил сам, и в футболке своей домашней ходил тоже. Но около полуночи телефон начинает орать, и на дисплее — имя Юнги. — Чимчим, — почти кричит он в трубку, стараясь перекрыть музыку на заднем плане. Сердце Чимина пропускает один удар и продолжает биться в том же ритме. — Чимчм, призжай и возьм мня. Сейчс же. Юнги звонит ему, только когда пьян. Чимин набирает Намджуна, спрашивает по-деловому, у него ли бухает Юнги, и собирается в рекордные сроки. Какая к чёрту разница — он же не гордый. * — Я ни с кем не был больше, — говорит вдруг Юнги почти трезвым голосом, и от этого заявления Чимин чуть не роняет ключи, промахиваясь мимо замочной скважины. — Честно. Они не виделись месяц с небольшим, и Юнги непривычно узкий, настолько, что Чимину самому поначалу больно. Шуга опять невменяемый и дикий, но какой-то неуловимо другой; он скребет срезанными почти до мяса ногтями по плечам Чимина и стонет во весь голос то ли от боли, то ли от не пойми чего. Чимин сейчас ничего не соображает и просто вдавливает его всем весом в матрас, чтобы не дергался. И только потом, вглядываясь в лицо Юнги, понимает, что не так. Глаза не подведены, и сам он какой-то замученный, как будто Шугу и Юнги поменяли местами, а предупредить забыли. И Чимина тоже. — Ну же, — шипит старший, и в этом нетерпеливом шепоте, наконец-то, слышны знакомые раздраженные интонации. Ему больно, и эту боль Чимин чувствует собственной исцарапанной уже до крови спиной, но продолжает двигаться и прижимается на секунду пересохшими губами к шугиной переносице. Юнги обнимает его руками за шею и ногами — за талию, и просит что-нибудь сделать, уже тише, и тянется чуть позже рукой к своему члену, сталкиваясь там с горячими пальцами Чимина. * — Спи, — говорит Чимин после, и Юнги привычно приваливается к его боку, отворачиваясь. От тяжести его головы рука через пару часов затечет и онемеет, но это как-то неважно. Чимин целует Юнги в мокрый затылок и закрывает глаза. Юнги или Шуга, не похер ли. В любом случае, ни тот, ни другой не сбегают следующим утром.