Я хочу умереть

Эти мысли жрали его изнутри, как голодные крысы. Все прекратило существование, стало каким-то неясным, неинтересным. Без него. Без его голоса, без мятых рубашек, сарказма и глупых шуточек. Не похороненная трость казалась частью его самого, оставленной на память, и Уилсон множество раз брал ее с собой, в унылую холодную постель, чтобы там обнимать, пытаясь согреть ее своим дыханьем. Множество раз думая о нем, задыхаясь в собственных мыслях, не отвечая на звонки коллег, бывших жен, которые вдруг о нем вспомнили. Прикасаясь к рукоятке кожзама, вспоминая, как любимые руки сжимали ее, любимые шершавые руки старого друга, плута, тунеядца, и очень хорошего врача. Удивительно, сколько людей разом откликнулись на этот запоздалый клич о его смерти! И ни один из них так и не сказал, что так ему и надо, что поделом, что наконец-то… Его глаза потеряли свой блеск еще тогда, на похоронах Хауса, когда собралось пол больницы, чтобы попрощаться с самым заносчивым из всех врачей. Уилсон еще долго таскал его трость с собой на работу, пока новый глава Принстон-Плейнсборо не внес это в список запретов. Каждое утро с того самого дня начиналось безнадежно одинаково, с примесь горечи от того, что никто не ворчит за спиной, ругая его за то, что он уже полчаса торчит в ванной. Никто голосом Хауса не восклицает, что мужики не пользуются феном, что не накрахмаливают сорочки, и что уж точно не живут с другими мужиками! И не перед кем отчитываться, что он скоро съедет, потому что квартира теперь принадлежит ему одному… Уилсон снова подносит к губам холодный металл трости, снова зажмуривается, чтобы не видеть отсутствующий силуэт, и целует, целует, целует. Он мрачно представляет себе выражение лица Хауса, если бы он застукал его за этим делом при жизни. Дрожь пробегает по телу мужчины, и соленые потоки смешно брызгают из воспаленных глаз. Уилсон беззвучно шевелит губами, прижимаясь лбом к глянцевой поверхности. Хаус бы удивился, покрутил пальцем у виска, сбрил бы ему брови, пока он спал, и они были бы в расчете! Только сейчас Джеймс мог признать самому себе, что нарочно выдумывал истории с женами, чтобы переселиться поближе к Хаусу. Только сейчас он стал понимать, как именно он был привязан к Хаусу. Только сейчас, когда уже слишком поздно что-либо предпринимать. Да и что бы он предпринял?.. Поправив растрепанные волосы, онколог прячет злосчастную трость в шкаф позади себя, и запирает на ключ. Потом накидывает халат на поникшие плечи, вешает на шею стетоскоп, становится привычно-вежливым, готовясь дать обрекающий диагноз одному из своих старых пациентов.