Голый завтрак

Чон Юнхо часто завтракал в баре на розе улиц. Было что-то извращенно прекрасное в этом покосившемся заведении, где к горьковатому пиву бесплатно добавляли крекеры. Он уверенно разрезал кусок свинины на идеально симметричные части, а затем неспешно клал их в рот, вытирая губы салфеткой и запивая их чаем. Юнхо внимательно наблюдал за полной официанткой в старой форме, которая уже успела принять очертания ее пухлого тела. Он не знал, как зовут эту женщину, но внешнее уродство делало ее безусловно привлекательной в глазах писателя. Наверное, было что-то неправильное в его потенциальной тяге и почти любви ко всякого рода уродствам. Правда, следует заметить, что моральные уроды его интересовали, пожалуй, больше всех прочих. Официантка легко танцевала вокруг слишком близко поставленных столиков, едва задевая их широкими бедрами. Одна половина ее лица вполне могла считаться приятной, зато вторая была искусно украшена широким шрамом, заставляла неподготовленного зрителя вздрагивать и путаться в словах и намерениях: то ему пирожное с густым кремом, то он уже собирается зайти в следующий раз. Чон Юнхо покачивал в воздухе ногой и дирижировал вилкой невидимым оркестром. В его голове часто звучали немного странноватые мелодии, но в этом баре они звучали на удивление четче. Ему было плевать, как он выглядит со стороны, а пухлая официантка почти совершив впечатляющий прыжок, все-таки уронила тяжелый поднос. Молодая студентка пугливо вздрогнула и вновь углубилась в чтение, какой-то старик только покачал головой, а сам Юнхо увлеченно наблюдал за трагикомедией в три акта. Вот официантка краснеет от злости, а мужчина, по вине которого она оступилась, вжимает голову в плечи. Мелодия становится стремительней и набирает силы. Юнхо жадно наблюдает за предстоящей метаморфозой и нетерпеливо ждет взрыва. Мрачный взгляд женщины, судорожно сжатый в руках поднос, уже готовый опуститься на голову счастливчика и переломать его цыплячью шею напополам. Кульминация, барабанная дробь… момент упущен. Звонко звенит колокольчик и в помещение входит мужчина, прячущий свое лицо в складках пушистого шарфа. Официантка тут же меняет выражение лица на более приветливое, а мужчина почти с облегчением выдыхает, оставляя на столе смятые бумажки чаевых в большем, чем требовалось, количестве. Юнхо качает головой – вот незадача. А он уже настроился на приятное зрелище – чужие эмоции часто становились его одержимостью, а жизнь в окружении фальши не давала ему свободно дышать. Он нетерпеливо допивает чай и уже собирается покинуть место сплошного разочарования и поискать нечто интересное где-нибудь еще, но мимолетный взгляд на виновника его страданий решает сегодняшний день. Он расплывается в нахальной улыбке и широким шагом направляется к нездорово выглядящему Ким Джеджуну – что может быть лучше ироничный перепалки с блестящим противником, некогда бывшим лютым врагом? Небольшое уточнение: с поверженным лютым врагом. - Доброе утро, Джун. Я могу составить вам компанию? – мужчина вальяжно усаживается на стул напротив, но ставить локти на стол не решается – слишком уж липкая столешница и слишком любимый надет на него костюм. - Вам не говорили, что нужно сначала спрашивать, а затем уже делать что-либо? Или же вы и к сорокам годам не научились воспринимать информацию в полном объеме? Какая досада, - Джун картинно всплеснул руками и привычно поблагодарил официантку за подгоревший омлет и бесплатные крекеры в подарок. Больше не обращая на писателя внимания, Джун принялся за еду, сидя идеально ровно и держась удивительно учтиво. Юнхо рассматривал сидящего напротив человека и отмечал во всегда живых глазах, горящих насмешкой, только холод и равнодушие, будто его первый порыв нагрубить в ответ на его приветствие был ошибкой не достойной такого же яркого продолжения. - Часто завтракаете здесь? – вновь пытается завязать разговор писатель, но Джун ничего не отвечает, только сильнее сжимает в подрагивающих пальцах нож с вилкой. – Вам гораздо больше идет подобная обстановка, бедность вам к лицу, - делает новый комплимент Юнхо, прекрасно помня свое ущемленное достоинство, но не находя отклика в равнодушном собеседнике. – Уже привыкли ходить пешком и работать руками? – Юнхо быстро надоедает эта пародия на их старые диалоги, когда Джун загорался удивительно быстро, наносил молниеносные удары и никогда не позволял себе уйти в глухую защиту. Нет, он был решительно прав, не желая сегодня вставать с постели – день принес одно лишь разочарование, а Джун быстро доел и молча застегнул потрепанный плащ на все пуговицы, намотал на шею шарф и сунул руки в карманы поглубже. Юнхо некоторое время балансировал на задних ножках стула, а затем выскочил на улицу вслед за покинувшим его общество Джуном. Он сам не знал, чего добивался и чего хотел, просто решил поддаться этому порыву – спонтанность была его вечной спутницей. Что уж поделаешь, он всегда волочился за всякого рода оторвами, любящими неожиданности едва ли меньше его самого и до дрожи в руках ждавшими их. - Джун, постойте! – крикнул он, но мужчина даже не обернулся, продолжая шагать вперед и не обращая никакого внимания ни на бьющихся в припадке бешенства водителей, тормозящих почти перед ним, ни на отчаянно лающих собак, с пеной в пасти желающих разорвать свой потенциальный обед – он просто шел, выпрямивший спину и уверенный в собственном достоинстве. – Постойте же! – Юнхо почти бежал за удаляющимся силуэтом, утопающим в клубах липкого тумана, скрывшего город в это утро. - Что вам нужно? – ровно спрашивает Джун, когда Юнхо почти решительно собирается схватить его за плечо и заставить выслушать его, но все слова исчезают – он опешивает на секунду, а Джун уже празднует свою победу. - Вы… - он замолкает и неловко лезет в карман, пока Джун одаривает его презрительным взглядом, будто это не он стоит посреди улицы в покрытом латками плаще и стоптанных ботинках, заменить которые он просто не имеет возможности. Это дело выбора, либо сытый желудок, либо теплая обувь. И пока ему удавалось блестяще балансировать на грани этих двух крайностей. – Я хотел… - вновь начинает Юнхо. Частые перепады настроения были привычной данностью и прямо сейчас он чувствовал стыд за свое поведение и за свое разочарование. Джун изменился и не в лучшую сторону. Кожа стала нездорового воскового оттенка, а без того острые черты лица, стали еще жестче. В сжатых в тонкую линию губах скрывалось недовольство и такое же острое разочарование, а взгляд заставлял чувствовать себя не просто неуютно, а ужасно неуверенно. Веселость Юнхо исчезла вмиг, а желание дать денег поверженному врагу казалось недопустимым моветоном в общении с таким человеком, как Джун. Бедность никого не красит, изгнание из привычного высшего круга и позор, смыть который Джуну не удастся, не пошли ему на пользу. - И так? – торопит Джун задумавшегося мужчину, цепким взглядом писателя отмечающего синеватую припухлость век, сухие губы, четкие линии скул и ту особую породу, которую невозможно потерять. - Я хочу помочь… - Юнхо не находит себе места, уже жалея, что он вообще решил подойти к старому знакомому. Деньки обоюдного желания втоптать противника в грязь давно закончились. Теперь уже Юнхо может диктовать условия, а Джун… он так и остался Джуном. – Не смею вас задерживать, - холодно сообщает Джун и уходит прочь, не забыв вежливо кивнуть напоследок. Если бы Юнхо знал, чего ему стоило не измениться в лице, когда он услышал ненавистный голос, он бы никогда не позволил себе подойти к Джуну и близко, а тем более пытаться завести непринужденный светский разговор. Ким Джеджун шел вперед, почти не задумываясь, куда он, собственно говоря, идет. Его разрывали противоречивые желания. Гордость была ранена и понесла непередаваемый урон, но желание вновь вернуть себе положение, принадлежащее по праву, было жизненно необходимо. Если так пойдет и дальше, то Джун просто замерзнет в своем стареньком домике на отшибе или загнется где-нибудь под забором, умоляя дать ему кусок хлеба. Но гордость, гордость всегда его спасавшая, сейчас была неуместна. Отвращение, теперь он знал, какого цвета это слово, как впрочем, он успел узнать и цвета боли, холода, смерти. И нет, смерть не удушливо черная, она бледно-розовая, как кожа той девушки, которую нашли в мусорном баке, на следующий день после того, как он был вынужден поселиться в этом квартале по решению суда. Знакомая улица маячила впереди вялым копошением серых личностей, снующих вокруг. Матери десятков детей пытались свести концы с концами, хватаясь за любую возможность, как за соломинку, которая может слишком легко сломаться. Они стирали, убирали, готовили, гремя кастрюлями и убивали собственных мужей-пьяниц. И никто им ничего не скажет – смерть таких людей никого не волнует. Молодые юноши и девушки, считающие продажу своего тела наиболее выгодной сделкой, устало возвращались домой. Джун каждый раз кривился, стоило ему увидеть такой вопиющий диссонанс праздной молодости и порочности разума, слишком слабого, однако, чтобы понять всю глубину своей ошибки. Ему самому уже не раз предлагали платить по счетам именно таким образом, но попробовав всего один раз, он понял, что подобное не для него. И вопрос был уже не в гордости, а в самоопределении. Он считал себя человеком, он понимал, где находится он и на каком уровне уснула эта долбанная действительность, и отчаянно боялся потеряться в ее зыбких очертаниях. Быть может, ему просто не повезло нарваться на троих извращенцев, а возможно, это было его самой большой удачей. Но прожив неделю на заработанные в ту ночь деньги, он приобрел кошмары на ближайшие пару месяцев: кошмары, которые заполняли его разум и заставляли забыть обо всем остальном. Лучше умереть от голода в комнате с ледяными трубами, чем вскрыть себе вены ржавой заточкой, не выдержав ритма подобной жизни. Ким Джеджун гремит ключами, пытаясь попасть в скважину. С первого раза не выходит – руки замерзли и отказываются слушаться своего хозяина. Голодная кошка громко орет из комнаты и, судя по всему, уже начала обдирать острыми когтями старые обои. Джун опять кривится – это наглое создание вносит в его жизнь только раздражение, но раздражение приятное, особенно, когда есть возможность попытаться согреть руки об мурчащий комок шерсти, но снимать с когтей лохмотья, некогда бывшие частью его пусть даже убогого, но дома, - сомнительная честь. Наконец, ему удается попасть домой. Он обводит взглядом свою берлогу, в сотый раз убеждаясь, что ничего не умудрилось измениться, разве что слой пыли стал немного заметней, а крошки слишком отчетливо хрустят под стертыми подошвами ботинок. «Бедность вам к лицу» - отчего-то в сознании Джуна эта фраза приобрела еще более отвратительный оттенок, но так обходиться с Юнхо было как минимум недальновидно. Джун пнул ногой стул, на котором обосновалась сонная кошка. Пепельная красавица недовольно повернула к нему мордочку, почти снисходительно улегшись поудобнее. В одном был прав Джун: при всей его несговорчивости, Юнхо прибежит к нему на задних лапках. Просто не сможет не прибежать, а мотив он сам прекрасно может найти. Чон Юнхо не находил себе места. Он то садился за стол и пытался продолжить книгу, над которой работал, то вновь вскакивал и начинал ходить по комнате, заламывая руки и пытаясь объяснить себе свой миссионерский порыв. Закончилось тем, что он вычеркнул ту главу, над которой работал почти две ночи и от греха подальше выключил ноутбук, боясь, что нанесет еще больший ущерб и на следующий день будет корить себя, правда уже совсем бесполезно. - Мирадо, чая! – громко крикнул он своей помощнице. - Может чего покрепче? – вяло спрашивает она из соседней комнате, не желая вылезать из-под тепленького одеялка, под которым она обосновалась на ближайшие пару часов. - Давай виски! – отвечает Юнхо, без сил падая на кресло и сжимая голову руками. - Закончился, - осторожно кричит Мирадо, надеясь, что шеф не уточнит, как именно оно успело закончиться. - Тогда вина, - тянет Юнхо, пытаясь решить, чем бы ему заняться, чтобы нанести минимальный ущерб своим финансам. - Вина нет, есть шампанское, - Мирадо зевает, пытаясь сосредоточиться на разговоре, но глаза слипаются, а диван настолько мягок и уютен, что писатель со своими припадками становится совсем неважным. - Мирадо! – восклицает Юнхо, не слыша ответа на свои завывания. - Налейте себе сами, - в последний раз огрызается девушка, накручивая на палец косичку и наконец засыпая, утонув в навязчивом тепле и липком удовлетворении. Юнхо не находит, что ответить и остается сидеть в кресле. Желание писать дальше и вовсе пропало, Мирадо как обычно сачкует, а проблема Джуна так и осталась проблемой. И почему он вообще думает об этом? Разве он виноват, что Джун имел наглость попытаться провернуть ту авантюру? Правильно, не он, хотя с устранением такого несомненно опасного противника его популярность и возросла. Но разве теперь вопрос в популярности? Нет, вопрос в том, что Джун посмел появиться в его жизни совершенно спонтанно и умудрился вновь заставить почувствовать себя ничтожеством так легко, будто и не было изнуряющих пиар-компаний, бессонных ночей и споров почти до драки за каждую написанную им строчку. Джун, согласись он тогда работать с ним, так бы не поступал, но его отказ слишком отчетливо звучал в голове: «Я не работаю с бульварной прессой. Да, я обманул тысячи людей, но ничуть не жалею. Та книга была достойной всех премий и наград, а ваша писанина с ней и рядом не стояла». Юнхо убито упал на кровать, обнимая подушку руками. Он был легко увлекающейся натурой, находящейся в постоянном поиске, а глупый голосок совести, который он упорно пытался заглушить, твердил, что нужно помочь Джуну, пусть даже не из милосердия, но хотя бы из эгоизма.