Until my dying day

Наутро у меня сильно болела голова, руки и ноги казались ватными, словно меня накачали транквилизаторами и бросили на кровать. Вчера я выпил непомерно много, чтобы заглушить ноющую боль. Но это не помогло. Все, чего я хотел этим утром - умереть. И я не думаю, что использовал бы это слово в переносном значении. Если вы читали роман "Под стеклянным колпаком"*, то вам, должно быть, известны все возможные способы свести счеты с жизнью. Будь то веревка, теплая ванна, баночка таблеток, поход к местному озеру в один конец, передоз свинца в голове или даже а-ля Анна Каренина - я тоже знал обо всем этом. Рейчел ночевала у Сантаны и Бриттани, потому что не смогла передвигать ногами после поминок, но меня тошнило от всех жалостливых взглядов мне в спину, и я ушел. Сейчас мне действительно хотелось умереть. И я подумал, что они все переживут. Они поймут меня. Они даже не будут особо удивлены. Отец, Рейчел, Мерседес, все остальные - они просто знали бы, что по-другому я не смог. Мне нужно было встать с кровати. И пойти за ножом. Во мне не говорило похмелье, я был абсолютно трезв. Я опустил ноги с кровати и сел, опершись на руки. Поморгал. Глаза были сухие, словно я выплакал весь жизненный запас слез. Лицо слегка стянуло, ни один мускул не шевелился. На дрожащих ногах я доплелся до кухни и открыл кран. Набрав полные ладошки воды, брызнул на лицо, наслаждаясь тем, как ледяные капли стекают по шее за ворот футболки. Подумалось, что я должен подобающе одеться, но я был настолько вымотан душевно, что смог только подумать об этом. Наплевал, одним словом. Закрутив кран до упора, я потянулся к ящику столовых приборов и достал оттуда кухонный нож, отполированный Рейчел. "Она его специально для меня держала?" - пронеслось в голове, пока я вертел его в руках. Нож оказался тяжелый и мощный, как у Гордона Рамзи**. Я взглянул на брошенный пиджак, который со вчерашней ночи валялся на стуле. Из внутреннего кармана торчал уголок конверта. Один раз провести по запястью острой стороной ножа - и я окажусь рядом с Блейном. И мне не придется так страдать. Мы будем вместе навсегда. Во всех Вселенных, которые только могут существовать. Я заставил себя не смотреть туда и принял скучающую позу, занеся нож над левым запястьем. "Резать надо вдоль, а не поперек", - вспомнилось мне откуда-то, но для начала я решить проверить остроту ножа. Быстро скользнув лезвием по коже, я остановился, завороженно наблюдая за вытекающей струйкой крови. Спустя мгновение в мозг поступил сигнал о боли, но я почти ее не чувствовал. Нож и правда был острый. Я отрешенно перевел взгляд на пиджак и обратно. Меня мучила дилемма. Как быть с оставшимися письмами, если я решил так безжалостно оборвать свою жизнь? Ведь я еще не все прочитал. Далеко не все. Была мысль открыть их все и умереть в слезах, но я не мог так поступить по отношению к Блейну. Просто из элементарного уважения к его последней просьбе сделать все так, как он пишет. Открывать каждое письмо именно в тот день, что он назначил незадолго до того, как... Не могу. Мне нужно было прочесть хоть еще одну его коротенькую записку. Увидеть в его почерке его самого, очаровательные кудряшки и такую яркую улыбку... я словно каждый раз ощущал этот незримый образ, нависший над моим плечом. Я отложил нож, обагренный моей кровью, в сторону и снова вернулся в спальню, открыл ящик со своими сокровищами и достал четвертое письмо. Надпись на конверте: "Stars shining bright above you Night breezes seem to whisper "I love you" Birds singin' in the sycamore tree Dream a little dream of me"*** (Звезды ярко сияют над тобой, Ночные бризы словно шепчут: «Люблю тебя» Птицы поют в платановых деревьях, Немного помечтай обо мне) Я подумал, что Блейн всегда уместно подбирал песни. Вот само письмо: "Курт Хаммел, если бы я спросил тебя: "Женишься ли ты на мне еще раз?" - что бы ты ответил? Да нет, не говори, я сам знаю. Мы с тобой слишком влюблены друг в друга, чтобы я притворялся, будто не знаю наперед. Чтобы быть вместе, не обязательно находиться в одной комнате, в одном городе или даже в одной стране. То, что меня нет рядом физически, не означает, что меня нет рядом вообще. Я тут. И я все так же люблю тебя, мое славное чудо. Помнишь, мы сидели на диване одним зимним вечером, ели попкорн и смотрели "Кошек"?**** Так вот, ты тогда жаловался, что его больше не ставят на Бродвее. Видимо, тебя услышал кто-то, кому подвластно сие волшебство мюзиклов - "Кошки" возвращаются! Да, милый, загляни в конверт, и найдешь там два билета. Для тебя и... кого-то еще. Я бы хотел сходить с тобой, ты знаешь. Проведи этот замечательный вечер в компании Рейчел, или любого другого, кто оценит этот шедевр. Знаю, знаю. Ты благодарен. И я говорю тебе от всего сердца: "наслаждайся, Курти!". Потому что придет момент (а он всегда приходит), когда тебе станет невыносимо одиноко. И ты всегда сможешь перечитать это письмо, потому что в нем я действительно чувствую себя истинным героем. Знаешь, сегодня ты пришел ко мне, как всегда, и мы целовались, лежа на кровати. Это было... горячо, Курт, даже очень. Я так завелся, но... прости, я больше не смогу делать это. Я уже вообще почти ничего не могу, кроме как держать ручку и пялиться в экран ТВ. Хоть на этом спасибо. По правде сказать, ты никогда не целовал меня вот так. Мы просто сидели и разговаривали, а потом ты встал и наклонился надо мной. Я думал, что ты хочешь поправить подушку, но, Курт, как же это было романтично. Мое сердце буквально выпрыгнуло из груди. Ты практически оседлал меня, и мне все равно, как это звучит. В последнее время я стал отдаляться от тебя, но это только потому, что мне тяжело смотреть, как ты страдаешь. Конечно, ты не показываешь этого, но я знаю тебя. Я вижу тебя насквозь. Твоя улыбка больше не счастливая, она полна печали и тоски. Я не виню тебя, милый. Я бы тоже не смог ничего с собой поделать. Возьми эти билеты и сходи на мюзикл. Улыбнись той улыбкой, что я так безумно люблю. Твой герой, Блейни. Письмо пятое: 25.12 (лучше в ночь)" Пока я читал это письмо, мне пришлось сесть на кровать. Внутри бушевали эмоции. Мне хотелось и посмеяться, и зарыдать. Ох, Блейн. Внезапно я понял, что не хочу умирать. Не хочу, чтобы это произошло именно сейчас, когда я пообещал своему мужу прожить оставшееся время за нас обоих. Тогда я бы просто нарушил данное ему слово. А я не могу поступить с ним так. Потому что я люблю его. А когда любовь вечна - тебе все равно, умер человек или нет, ты не перестаешь любить его и уважать его слова, просьбы, действия, совершенные в прошлом, ты хранишь его светлый образ, все ссоры сразу забываются. Просто потому что то, что ты любишь - всегда было идеалом для тебя, и навсегда останется. И как я, какой-то надломленный вдовец, осмелюсь разрушать все это? Нет, только не сейчас, только не таким способом. Я поискал по дому бинты и перевязал кровоточащую руку. Нож начисто отмыл и убрал. Переоделся, помыл посуду, заправил постель. Словом, делал все, чтобы на секунду забыться. Я открыл письмо раньше срока на месяц, и теперь мне придется ждать еще дольше до следующего. В конверте действительно лежали два билета на премьеру "Кошек", и мне казалось невозможным, что Блейн настолько все просчитал. Он продолжал опекать и радовать меня даже в такие трудные времена. По сути, он спас мне жизнь. Своей верой в меня и в то, что я сильный. Я люблю тебя, Блейн Андерсон. * - "Под стеклянным колпаком" (The Bell Jar) — роман американской писательницы и поэтессы Сильвии Плат, опубликованный в Великобритании в 1963. Через несколько месяцев после выхода этого во многом автобиографического произведения, повествовавшего о событиях лета 1953 года (связанных с её первой попыткой самоубийства), Плат покончила с собой в Лондоне. ** - Гордон Рамзи, известный американский шеф-повар, ведущий программы "Адская Кухня" *** - слова песни "Dream A Little Dream Of Me", исполнялась в "Хоре" **** - «Кошки» — мюзикл Э. Ллойда Уэббера по мотивам сборника детских стихов Т. С. Элиота «Популярная наука о кошках, написанная старым опоссумом» (англ. «Old Possum's Book of Practical Cats»). Премьера мюзикла состоялась 11 мая 1981 года на сцене Нового лондонского театра, а 7 октября 1982 года — состоялась премьера на Бродвее. Последнее представление на Бродвее прошло 10 сентября 2000 года, а в Лондоне — 11 мая 2002 года.