А хрен его знает, правда, Усуи?

      – Звездопад понравился?       – Почти.       Он просит ее развернуться, и уже спустя секунду в воздух врезается дерзкое: «Что тебя не устраивает?» Усуи отрешенно замолкает, удивляясь про себя собственной же дебильной учтивости и совершенно искренней улыбке, спрятавшейся в комнатной тени и тут же растворившейся в знойном дне. Мисаки косо смотрит на него, теперь да, косо: это почти победа, так сильно отличающаяся от гулкого топота аккуратных ножек и презрительного взгляда в никуда; раньше вообще было достаточно странно. Теперь плюс одно желание в толстенную книгу жалоб Аюзавы, куда писал-то, в принципе, только Такуми: пусть косится не нервно, а влюблено, нет – пусть вообще не косится. Не заслужил.       – Почему всегда так?       Вопрос риторический. Он даже звучит не гордо и не громко, доносится до ушей Мисаки бледным отголоском, но в любом случае попадает точно в цель, как стрела. Зато не оскорбляет. Не оскорбляет вовсе.       – Что значит «всегда?» Если ты не заметил, я сейчас сижу на твоем диване и возмущаюсь исключительно потому, что ты не пускаешь меня домой.       Ах, ну да, точно.       Шторы плотно задернуты и, слава Богу, совсем не пропускают свет. Диван все тот же, те же чертовы стены, только атмосфера другая. Лихт забирается к Мисаки на колени, трется о живот и усаживается наконец, облизывая в лежачем уже положении мягкие лапы. Взрослый кот привык к одному-единственному гостю.       Звездопад, да, был красивым. Вечер тоже.       – Тебе действительно уйти хочется?       Аюзава поднимает голову подозрительно спокойно и кривит красивый рот в улыбке – улыбается лишь половина, как у людей с явными психическими проблемами – что ей вообще нужно отвечать ему, приподняв, как всегда пытаясь отстоять свою точку зрения, одну бровь, если она себе признаться не может? Негодование замечено. Его всегда замечают, обоюдно.       Мамы и сестры нет. Они укатили на фестиваль куда-то в город-пригород – Мисаки не запомнила – за крупным выигрышем в виде двенадцати ящиков, кажется, фасоли Сузуны, поэтому, когда предложили полюбоваться на звезды, оказалось действительно довольно сложно отказаться, да и причин как таковых не было. Еще одна навязчивая и глупая мысль никак не могла отлипнуть от кипящего в результате прилива бешеных эмоций мозга: Куга с Сакурой – их верные спутники во всякого рода поездках – разошлись или все-таки ночуют вместе, как Хонодзоно и хотела? На удивленное «Зачем?», сопровождаемое странными всхлипываниями со стороны Аюзавы, Сакура засмущалась, кинув задорное: «Да просто так». Был ли смысл спрашивать еще?       – Нет, не хочется. Давай ложиться, поздно.       – Полдесятого.       Часы предательски соглашаются с этим, остроконечными стрелками застряв на шестерке, добивая монотонным равномерным тиканьем и без того взволнованную девушку.       – Вот как…

***

      В постели холодно. Холодно, потому что одна. Лечь спать полдесятого: идея, конечно, не так хороша, но зато своевременна. Можно смотреть фильм, играть в карты, пойти погулять, но мерные вздохи Мисаки сейчас перебивает лишь прозрачное сопение Усуи внизу, на полу, и это добивает еще больше. Он молчит, лишь иногда безмолвно ухмыляясь, но о смешках Аюзава все равно узнает. Четыре года отношений: довольно сложно скрыть какие-то определенно постоянные привычки, не правда ли?       Мисаки не хочет в университет послезавтра. Она хочет попросить Такуми лечь рядом.       Никто уже не скрывает негодования, давящего на все привычки сразу, лишающего дара речи, неловкой паузы в чертовой почти наступившей ночи. Усуи только уверенно тихо спрашивает: «Все-таки можно?» И в ответ получает сказанное почти таким же тоном: «Да».       Гадкий извращенец перекинул желание, проигранное в картах несколько недель назад, на более удобный случай в какую-то неопределенную даль: спать с президентом в тот же день было не только для здоровья опасно.       – Ты куда это руку тянешь?!       – Никуда.       Ситуация странная и даже местами смешная. Со стороны Усуи, конечно. Получив в ответ на неопределенный, почти инстинктивный выпад конечности презрительный взгляд, сопровождаемый некрасивым краснением, Такуми даже отметил про себя: Мисаки явно его разозлить хотела, а не добить и без того разгулявшуюся фантазию.       Девушка переворачивается на бок, стаскивая тоненькую простыню с дивана ногой – ей-то не холодно, а вот насчет спутника она не уверена. Вот и новая грань открылась. Мерзнешь ли ты ночью без одеяла, извращенец?       – Садистка.       Аюзава открывает рот, чтобы послать парня в довольно определенное место: от тирании его чудом спасает противный телефонный гудок.       – Алло, Мисаки? Ты дома? Можно я приду? – взволнованный и, кажется, заплаканный голос Сакуры эхом отзывается от стен, Аюзаве безумно стыдно. Она максимально убавляет звук, но ухмыляющаяся рожа сзади в любом случае разговор слышит. Не просто слышит – слушает.       – Нет, не дома. Мы тут с Усуи лежим под одеяльцем, греемся.       Непреодолимое желание выкрикнуть «Это все ложь! Она одеяло на пол стащила!» вызывает улыбку на лице Такуми и нескрываемую ярость в глазах Мисаки. Чувство неловкости поглощает ее целиком, сарказм не действует.       – Серьезно? – Хонодзоно на секунду останавливается, продолжая в более приподнятом настроении. – Чем занимаетесь? Ну, конкретно.       – А хрен его знает, правда, Усуи? – ответ почти конвульсивный. Парень серьезно кивает, зная, что к Сакуре это, естественно, не долетит. – В любом случае, ничем хорошим.       Сакура растерянно что-то бормочет в трубку, получая после странных извращенных предположений четкий ответ: Мисаки просто некуда идти, вот и все. Девушка обещает рассказать подруге что-то очень важное и извиняется поспешно и несобранно за то, что звонит в такой момент.       Усуи распирает до такой степени, что он, вероятно, боится задохнуться. Звонок прекращается.       – Домой точно не пойдешь? Видно же, что неудобно.       Вопрос звучит абсолютно серьезно, без упреков и подкалываний, но Аюзава-то знает: согласие означало проигрыш. Было не особо в тягость (кого она обманывает?), а позору на всю жизнь. «А помнишь, Миса-чан, как ты одной несчастной ночи не выдержала, м?»       Она собирает остатки гордости и мотает головой, все-таки поднимая одеяло: и правда очень холодно.       – Как хочешь.       Усуи отрезает это просто, ничего больше не говоря, поэтому президент так и не успевает понять: он и правда соглашается с ее решением или просто понимает, что единственная цель – выиграть раунд? На самом деле, это было чуточку веселее: когда ты не можешь предсказать ходы соперника. А соперника ли?..       Мисаки отрывисто вздыхает, готовясь ко сну, потому что если она не заснет, придется сорваться, основная цель – создать для себя наиболее комфортные условия. Она закрывает глаза, отрывая буквально приросшую к телу руку Такуми и прижимаясь к нему всем телом: в детстве Аюзава частенько спала с плюшевым медведем, это удобно, практично и спасает от бесконечного одиночества и какого-то рода замкнутости по ночам; хоть Усуи был вовсе не похож на ее любимую мягкую игрушку, первую часть этого определения он в любом случае оправдывал. Всем своим существом.       Жест почти не удивляет. Стараясь больше не думать об этом, Мисаки прикрывает глаза, в надежде парня все же обмануть: глаза напротив закрываются ответно, одобряя последующее двухчасовое притворство, сопровождаемое сбивчивым дыханием обоих.       Время тянется медленно, что, в принципе, даже немного на руку.