Ничего из того, что невозможно. Джинсы-клеш, цветы, пули, террористы-огородники и всё, что там.

– Руку отпусти. Бархат растворяется в воздухе и вместе с светлячками оседает на цветы; не пахнет уже ни нежным, ни янтарным, ни медовым, только металлической, мерзко глянцевой плёнкой на лицо оседает предательство. В разных мирах они не найдут друг друга, Уна знает. Ведьмак предал свою ведьму.

Они дышат друг для друга, в такт, в унисон. И невозможность абсолютно никому рассказать об этом разрывает душу на миллиарды крошечных зеркал, отражающих в себе все несовершенство прозаичного до жути мира.

– Вдвоем там лежите, да? Серьезно? – Хонодзона на секунду останавливается, продолжая в более приподнятом настроении. – Чем занимаетесь? Ну, конкретно. – А хрен его знает, правда, Усуи? – ответ почти конвульсивный. Парень серьезно кивает, зная, что к Сакуре это, естественно, не долетит. – В любом случае, ничем хорошим.

Подобные игры вовсе Микасе не импонировали, ибо хороших вариантов оказалось всего два: либо Эрен, либо она сама (Конни же выпадала собственная персона шесть, черт возьми, раз, почему с ней не может выйти так же?), и хотя касаться щеки какой-нибудь девчонки тоже было не так противно, с той же вероятностью мог выпасть любой парень, а в их числе был и Кирштейн, которого по случаю дня рождения пришлось бы целовать в губы.