Что-то вроде предательства

Сторожевая система Фалька засекла движение прежде, чем камера смогла захватить изображение – у меня была пара минут на то, чтобы сказать себе: нет, вряд ли. Я распахнул вирт-окно на полную ширину и, кажется, задержал дыхание. Она. Долли. Вот показалась на кромке леса, осторожно пересекла склон, почти не оскальзываясь на осыпи, поднялась на уступ, но войти не попыталась, так и осталась стоять на открытом пространстве, освещенная ярким солнцем. Я увеличил изображение. На этот раз не в платье, а в грубых рабочих штанах и тяжелых ботинках – не удивлюсь, если кожаных, на этой планете и не такое возможно. Ворот клетчатой рубашки распахнут, волосы стянуты на затылке. Так она выглядела моложе, и одновременно странным образом больше похожей на киборга. «Долли, - произнес я вслух, - Долли». Долли стояла, чуть расставив ноги и глядя прямо перед собой, готовая ждать столько, сколько понадобится. Ветер чуть колыхал ткань рубашки и выбившиеся пряди волос у лица, и это было единственное, что нарушало её неподвижность. Явно рассчитывала, что я замечу её и выйду сам. Что это – своеобразная вежливость? На мгновение мелькнула дикая мысль, что она надумала сдать меня местным властям, и стоит тут, как приманка. Ну уж нет. Я тряхнул головой. Передумала или просто пришла проститься? Давай уже, сказал я себе. Так можно долго сидеть. Я спустился по трапу и остановился у последней ступени. Долли не двинулась навстречу, только чуть повернула голову. Солнце, еще не достигшее зенита, било ей в лицо, а она молча смотрела на меня в упор, не щурясь. Между нами плескалась полоска невысокой горной травы. Пахло нагретым камнем и чем-то горьковатым, вроде полыни. Я смотрел на неё, и, казалось, впервые видел её по-настоящему, видел её всю. Не символ, не образ, не причину того, что со мной стало, а вот её, как есть. Столько лет я мысленно продолжал говорить с нею – объясняя, обвиняя, оправдываясь; прилетев сюда, я искал ту точку, где всё пошло не так, надеясь замкнуть этот круг. Но передо мной стояла не точка излома, а живая Долли, которая, конечно, ничего не знала о моих ожиданиях и не слышала ничего из тех бесконечных бесед, что я вел с нею у себя в голове. Долли медленно подняла руку, отводя прядь с застывшего лица. Мне подумалось, что она, возможно, тоже впервые видит меня. Не угрозу и врага, не статус хозяина, не шанс на спасение, не воспоминание, не тень из прошлого, а ровно этого седоватого хрыча с помятой физиономией, привалившегося к трапу такого же потрёпанного катера. Я не знаю, сколько мы так разглядывали друг друга. Я первым нарушил молчание: - Ты попрощаться, или?.. - Я с тобой. Только когда мои плечи обвисли, расслабляясь, я понял, как был напряжен. Я заговорил с ней на интерлингве, а не по-английски, как в городе, и она ответила мне на интерлингве же. Там, в Уиллоу-Гроув, разговор не клеился еще и поэтому: я хорошо знал язык, но говорить на нем с Долли мне было трудно, слова казались архаичными, тяжеловесными и какими-то выхолощенными, не передающими ничего, кроме прямого смысла. Каждое слово - будто через силу. Даже наши имена в английском произношении звучали фальшиво. - А как же твой... Клайв? - Я вызвала из города Рут, его старшую дочь. О нём будет, кому позаботиться. И я предупредила его. - Что ты ему сказала? - Правду. Я не успел произнести ничего из того, что вихрем пронеслось у меня в голове, но Долли, оценив шквал эмоций, торопливо пояснила: - Я сказала, что мне нужно уйти, что это очень важно и что я не могу ему ничего рассказать. И что мне очень жаль. И что я постараюсь вернуться. - О господи, и он это принял? - Как сказать… Он был встревожен. Возмущен. Напуган. Расстроен. Но, по крайней мере, он точно знает, что я ушла сама, что со мной ничего не случилось. И я ушла. А ведь её жизнь разрушена уже второй раз, подумал я. Причем на этот раз её собственными руками. После двадцати бестревожных лет должно быть особенно весело. Подступила забытая тошнота – почему-то так выходило, что рядом с ней я чувствовал себя особенным мудаком, из-за чего раздражался на неё ещё больше. Долли опять «включила диктофон»: - Что-то вроде предательства, - проговорила она моим голосом по-английски. То, что я сказал ей в кафе, объясняя, почему не считаю таким уж правым наше дело. Я всегда с трудом переносил эту её манеру. Никто из киборгов, которых я узнал после неё, подобным не злоупотреблял. А ведь здесь ей не с кем было так делать, подумалось мне. Должно быть, ей здорово этого не хватало. - Мне жаль, правда. Левая бровь Долли приподнялась, выгибаясь: очевидно, она не почувствовала во мне такого уж сожаления. - Долли, мне действительно жаль его, но я все равно до безобразия рад, что ты со мной. - Для тебя это настолько важно? Почему? - Хороший вопрос. Людям страшно бывает умирать в одиночестве, особенно старым мудакам вроде меня, - сказал я и прикусил язык, сообразив, что умирать в одиночестве придется теперь Клайву. У него, конечно, есть дочери, но Долли-то лет пятнадцать была ему женой. Я сел прямо на ступеньку. Долли, наконец, отмерла – подошла ближе и устроилась на плоском камне в тени Фалька, подобрав под себя ноги. Главное было сказано, и молчать стало легко. В прошлую встречу, рассказывая о Ковальском, я сумел обойтись без упоминания синтетов и моей жизни на базе Племени, да так, чтобы не вызвать подозрений у её аппаратуры. Чего не знаешь, того не выдашь. Теперь мне многое предстояло рассказать ей и показать. - Марк, скажи, а я сильно устарела? «Устарела»! Я ни на минуту не забывал, кто она, и все равно странно было слышать такое. - Чего ты хочешь, двадцать лет прошло, три модели сменилось. Долли серьёзно кивнула. - А меня можно будет как-то подновить? - В какой-то мере да, конечно. Даже на уровне софта. Умельцы Збигнева такое пишут, что «шестое» и «седьмое» железо после перепрошивки творит чудеса. Да и технически тоже... Вообще, конечно, первым делом тебя им покажем. Ты ж тут все это время без сервиса обходилась, своими силами? - Ну да. Кое-что качала себе украдкой, чистилась иногда. Пока без сбоев. - Вот умели же делать! - Я как Фальк, - улыбнулась она, и снова добавила моим голосом: - ещё бодрый старик. - За ним-то я следил, - я хлопнул рукой по трапу, - правда, гонял в хвост и в гриву. - Мой черёд, - посерьёзнела Долли, - сколько можно в ангаре, на консервации... Ого, отметил я, а это уже метафора. Немногие из тех, с кем я имел дело, так могли. С другой стороны, единицы из тех, с кем я имел дело, жили и мыслили по двадцать с лишним лет. - Там, куда мы полетим, Марком зовёт меня только Вождь, и то наедине. Я теперь Крис. Кристиан Кассе. - Принято. - Кстати, а у тебя ведь имени так и нет, только кличка эта. - Ничего, мне нравится. - Ирония? - Не только. Просто это единственное, что не менялось. Так меня звали на Шебе, на Данае, ты звал меня так, и на Победи-Грех я тоже оставалась Долли. Её оттопыренные уши просвечивали красным. - Знаешь, Долли, а ведь я, кажись, тоже устарел. - В каком смысле? - Во всех сразу. Состарился. Отстал от жизни. И вот-вот стану совсем неуместным. Что бы мы не наворотили в итоге, места мне там не будет, это точно. Ковальский так говорит: если ты действительно готовишь дорогу чему-то новому, ты мостишь её собой. И это новое, когда оно придёт, пройдёт прямо по тебе... - под немигающим взглядом Долли мне стало неловко. Надо быть Вождем, чтобы запросто произносить подобные вещи. - Мда. Любит он фразу завернуть. - Если я предложу тебе просто остаться здесь, ты же не согласишься? - Исключено. Долли подняла голову. - Когда я проходила тесты на невыполнимые задания, я опасалась, что какие-то незаметные мне самой колебания меня выдадут, или я сделаю это не совсем в полную силу, или… в общем, что по мне будет видно: я знаю, что оно невыполнимое. И я каждый раз бралась за него так, будто есть очень маленький, такой маленький, что его и просчитать нельзя, в тысячную долю процента, шанс, что у меня получится. Невероятным стечением обстоятельств, вплоть до падения метеорита. Это, конечно, была игра, но она выручала. - И как, не получилось ни разу? - Не-а. Но это ничего не доказывает, вероятность изначально рассматривалась, как очень низкая. - Звучит довольно глупо. - Зато работает. Ты «невыполнимое задание» в первый раз проходишь, а мне-то не привыкать. Я не спросил её, почему она передумала. У нас оставалось около суток до отлёта. Мне казалось – стоит нам подняться на борт, передышка закончится, шестеренки плана придут в движение, и пойдет отсчет невыполнимого задания. Я почти дремал на нижней ступеньке трапа катера, который помнил ещё ту, прежнюю мою жизнь. Старый катер, старый дурак, устаревший киборг, - думал я, - вот они мы, и некому сделать снимок. Солнце поднималось, край сжимающейся тени уже коснулся камня, на котором сидела Долли. Она обхватила колени руками, точь-в-точь как в камере, где она ожидала конца, и в каюте транспортника, который вез её к свободе – без тени страха или нетерпения на лице, одно лишь основательное лопоухое спокойствие. Я не думал о том, как буду вводить её в курс дел, готовиться к отлету, как мы прибудем на базу, что будет после. Я смотрел, как ветер колышет траву у подножия Доллиного камня и парусом надувает её рубашку. Солнечный свет, уже почти полуденный, подъедал тени, подступая к нам, как вода прилива.