Маленькие тайны Школы Монстров

По стенам катакомб шла лёгкая вибрация, от которой древние камни пускались в пляс и грозились выйти из занимаемых ими ниш, чтобы рухнуть на чью-нибудь голову. Местные зомби знали, что так происходит во время каждой утренней распевки Оперетты, и поэтому старались регулярно подновлять аварийные участки — просить великую певицу быть поосторожнее было опасно и бессмысленно. Дерзнувший перечить ей безумец рисковал ощутить на себе всю силу её характера, голоса и весьма изворотливого ума. Этим утром репетиция проходила особенно разрушительно для катакомб. Оперетта нервничала, в который раз безуспешно пытаясь взять фа третьей октавы. Её горло предательски издавало какие-то жуткие грязные звуки, и дочь великого Призрака с каждой попыткой злилась всё больше, избивая клавиши своего огромного рояля. Её самый преданный слушатель и аккомпаниатор скептически покачал головой и отложил в сторону свою крошечную гитару. — Погоди, Мемфис, мне просто нужно распеться! — Оперетта устало взглянула на своего харизматичного паучка. Тот снова отрицательно мотнул головой и мягко опустился на клавиши, недовольно сложив передние лапки. — Ну и что ты хочешь этим сказать? — предчувствуя долгий разговор, расстроенная дива вручила питомцу свой айгроб, чтобы тот уже привычным способом высказал ей свои соображения. Ловкие длинные конечности быстро забегали по экрану. Оперетта скучающе подпёрла лицо рукой. В своём добровольном одиночестве в катакомбах она доверяла только Мемфису, который был её лучшим другом, лучшим гитаристом, и, как знающий о ней и её внутреннем мире даже больше, чем она сама, лучшим психоаналитиком. Наконец, она приняла свой девайс обратно из лапок паука и принялась читать длинное сообщение. «Дело вовсе не в распевке, моя дражайшая хозяйка. Вам нужна разрядка, и вы достигли той точки, когда сублимации в творчество оказывается недостаточно...» — Ох, Мемфис! Ты же не серьёзно? — Оперетта закатила глаза и с усмешкой взглянула на паучка. Тот, несмотря на свои размеры и укладку под Элвиса, умудрялся выглядеть серьёзным, как никогда. — Этого я и боялась. «...как и вашего участия в соревнованиях по крику. Вам необходим партнёр». — Ну и кто, по-твоему, заинтересуется мною? К тому же, ты же знаешь, у меня весьма... экзотические интересы. Поджав губы, она неосознанно облизнулась, представляя всё, что хотела бы сделать со своей потенциальной жертвой. Мемфис неистово закивал, сигнализируя, что она не дочитала сообщение. «Я обо всём позаботился. Любопытная кошка идёт в нашу ловушку». — Что? — возмущённо вскинув брови, девушка почувствовала, как её щёки наливаются румянцем. Её предприимчивый питомец знал, что его хозяйка никогда не сделает первый шаг к другим монстрам, а значит — нужно было привести монстров к ней. По залу разнёсся мелодичный перезвон, исходивший от маленьких колокольчиков, подвешенных на натянутой под потолком верёвке, что сигнализировало о том, что кто-то попался в Сеть. — Что ж, раз ты так настаиваешь... — снова воодушевившись, Оперетта встала из-за инструмента и, потирая руки, спустилась с постамента. Мемфис преданно засеменил следом. Из зала с сетью раздавалось возмущённое мяуканье. Торалей, получившая SMS с предложением позаниматься вокалом, не устояла перед таким приятным предлогом прогулять урок мистера Ротта. Однако, как того и ожидал Мемфис, она немного ошиблась дверью. Сеть Оперетты не была настоящей паутиной. Она представляла собой сплетение крепких верёвок разной длины, толщины и степени натяжения, в которой не запутаться мог только тот, кто её создал. Разумеется, кошка, увязшая в ней, опыта общения с подобными ловушками не имела, поэтому, продолжая неистово брыкаться, лишь усугубляла своё положение. — Так-так, кто это у нас? — ехидно спросила Оперетта, осторожно обступая выступы у входа в комнату, призванные сбить случайных гостей с ног. — Мяу! Ой, привет, затворница. Я ошиблась комнатой... Может, поможешь мне выбраться? — даже в столь безнадёжном положении, Торалей не теряла своей природной наглости. — О нет, любопытная киска, ты не ошиблась, — ловко приземлившись на туго натянутые каркасные верёвки, Оперетта приблизилась к своей жертве и опустилась на корточки прямо у неё над головой. — Что? Не... немедленно отпусти меня! Тебе это с рук не сойдёт, я... я... — несмотря на неугасающее хамство, прижавшиеся к голове уши рыжей кошечки выдавали неожиданно охвативший её ужас, когда хозяйка Сети, вместо того, чтобы освободить её, принялась крепче связывать её ноги и руки. — Ты же пришла за уроком вокала, не так ли? — М-м... я, кажется, уже... передумала! — Торалей поняла, что своенравную жительницу катакомб не взять нахрапом и попыталась быть любезной. — Так, кошечка, выравнивай дыхание и попробуй вместе со мной взять ля, — словно игнорируя её, Оперетта по нарастающей запела означенную ноту. — Мяу, я не собираюсь... — пленница вновь взбрыкнула, но крепкая, но в то же время умелая и ласковая рука, скользнула под её майку и нежно погладила живот. Шокированная и возмущённая пуще прежнего такой наглостью, Торалей громко мяукнула, обнажая клычки. — О-о, ты почти попала в ноту. Давай ещё раз. На этот раз три ноты, соль, ля, си! — медленно пропевая каждую ноту, Оперетта гуляла пальцами меж короткой рыжей шёрстки, гладя то по ней, то против неё. Кошка вздрагивала, мяукая невпопад, но её вокальные успехи хозяйку подземелья сейчас мало интересовали. — Неплохо, неплохо! Но ты слишком напряжена, расслабься... — плохо скрывая садистское удовольствие, Оперетта почесала Торалей за ушком. Слишком удивлённая, чтобы тут же отпрянуть, кошечка на секунду забылась от приятных ощущений и замурлыкала, но тут же опомнилась и попыталась извернуться и укусить ласкавшую её руку. — Что ты творишь? — Помогаю тебе расслабиться. Вижу, тебе полегчало, давай ещё раз попробуем. — Я не собираюсь ничего... — До, ре, ми, — Оперетта крепко схватила промежность своей пленницы, снова разразившейся возмущённым мяуканием. Немного уставшее от бесплодных попыток освободиться тело кошки-оборотня успело разогреться, и сжимавшей её ладони передавался приятный жар. Хозяйка катакомб продолжала воодушевлённо петь гамму, и достигнув фа третьей октавы, на этот раз не замутнённой фальшью, спустила с Торалей джинсы. Взяв несколько тонких верёвок, безвольно свисавших с соседнего каркаса, Оперетта пропустила их под одежду беспомощной жертвы и принялась вязать вокруг неё ей одной ведомые узлы. Торалей охала и вздрагивала, когда тугие путы проходили между её ног, ложились на спину и плечи, окружали грудь и всюду вдавливались через короткий мех в нежную кожу. — Слушай, затворница... может прекратишь уже эту странную игру? — дерзко, и в то же время слишком робко спросила кошка, не оставляя надежды на спасение. — Мой отец, Призрак Оперы, был не слишком удачлив в любви... — Оперетта подняла руку и приняла из лапок спустившегося с терявшегося где-то в темноте потолка Мемфиса пушистое перо грифона. — И тут я не сильно от него отличаюсь. А от одиночества, знаешь... иногда просто сносит крышу! — в серебристых глазах мелькнул огонёк безумия. Девушка усмехнулась и поднесла перо к лицу жертвы. Торалей поморщилась и снова попыталась отстраниться, но на этот раз её попытка пошевелиться заставила опутывавшую её верёвку на мгновение сильнее впиться в тело. Кошка снова прижала уши, нервно глядя на перо. Большое пушистое перо, перед которым не устоял бы ни один её сородич. Манящее, желанное и, в данный момент, ставящее её в ещё более неудобное положение. Оперетта помахала пером перед лицом Торалей, а другой рукой принялась осторожно, но настойчиво чесать низ её живота кончиками пальцев. — Мрмяуууу! — кошка извивалась и дёргалась, в то время как верёвки сдавливали её тело, то и дело врезаясь в нежную кожу половых губ, покрытую лишь редким тонким белым пухом по краям. Эти грубые соприкосновения заставляли её совершать резкие движения снова и снова, вскрикивая, а вид подрагивающего перед глазами пёрышка совершенно лишал рассудка. Хотелось схватить его, кататься с ним по полу, бегать за ним и забыть обо всём, как это делали её дорогие подруги, часами на пролёт игравшие в догонялки с мышами. Понемногу одолеваемая хищническим инстинктом, Торалей переставала ощущать боль под натиском нахлынувшего адреналина. Зрачки её заметно расширились а шерсть агрессивно вздыбилась по всему телу. Даже длинный рыжий хвост разгорячённой кошечки сейчас выглядел втрое толще обычного. Оперетта довольно поджала губы и задрала майку пленницы до самой шеи, открыв груди, окружённые со всех сторон натянутыми верёвками. Торалей издала нечленораздельное шипение, выражая свой протест, когда взбудоражившее её пёрышко вдруг снова поднялось к потолку в лапках Мемфиса. Когда она вновь перевела глаза на хозяйку катакомб, та уже задрала свою кофточку и прижалась к её груди своей и начала плавно тереться об неё, томно напевно вздыхая. Твёрдые соски Оперетты снова и снова соприкасались с ещё мягкими и расслабленными сосками попавшей в Сеть кошки, быстро передавая им своё возбуждение. В попытках сопротивляться, жертва то и дело пыталась укусить свою пленительницу за лицо, но той каждый раз удавалось изящно уклоняться. — О-о, в самом деле. Как будто мне мало моего «родимого пятна», — усмехнувшись, она потрогала раскрасневшееся от контактов с верёвкой влагалище жертвы, ещё совсем сухое. Вскинув брови, Оперетта расстегнула бриджи и потрогала себя — её трусики уже давно были мокрыми, и лишь нескольких прикосновений не хватало возбуждённому телу, чтобы разрядиться. Снова взглянув на беспомощно разведённые ноги кошечки, она оперлась локтем на её бедро и осторожно оттянула пальцами верёвку от истерзанных гениталий. Торалей, до сих пор находившаяся в напряжении, резко вдохнула, ощутив иллюзию свободы внизу живота, сопровождавшуюся резким притоком крови к натёртой коже и... теплом чужого языка, игриво пробежавшегося по половым губам, обильно смачивая их слюной. Оперетта слизывала едва выступивший пот и просочившуюся через нежную натёртую кожу кровь, наслаждаясь солоноватой смесью вкусов. Снова и снова она смаковала, погружаясь между пушистых складок, выискивая смазку, которая неохотно, но неизбежно появлялась в теле шалуньи кошки под столь настойчивыми ласками. Когда охотничье возбуждение спало с Торалей, она осознала, что ему на смену пришло иное, и её пленённое тело предательски ему поддалось. Жалобно мяукнув, она выгнулась, когда язык Оперетты вошёл особенно глубоко, а затем вынырнул, пощекотав её клитор. Это было настолько приятно, что кошка снова позабыла где она и что с ней. Она попыталась податься вперёд, но вместо ещё одного нежного прикосновения её влагалище встретил грубый удар верёвки. Торалей взвизгнула, и под тихий смех своей мучительницы стала специально ёрзать и тереться гениталиями о верёвку. До этого столь болезненные, теперь её путы вдруг сделались ей приятны. Тихо постанывая, она извивалась, увеличивая давление, на радость созерцавшей это Оперетты, которая спокойно опустилась рядом на колени и, удовлетворив свою жажду власти, сосредоточилась только на собственном удовольствии. Жадно облизывая губы, на которых всё ещё оставался вкус чужого тела, она с небольшой амплитудой наглаживала собственные гениталии, то и дело ныряя тонкими пальцами в горячий провал, столь возбуждённый, что, казалось, в него с лёгкостью могла бы влезть вся её ладонь. Вдыхая всё чаще и громче своими большими лёгкими, она, в конце концов, запела свою самую высокую ноту, вцепившись в натянутую перед ней верёвку свободной рукой. Несколько раз её бёдра непроизвольно дёрнулись, насаживая Оперетту на собственные пальцы, в то время как она уставилась в потолок, высокие своды которого создавали сейчас её голосу божественную акустику. Дрожа всем телом, она вынула руку из бриджей и, обессилев, упала на свою Сеть. Спустя несколько минут она уже стояла одетая на уступе у выхода, вытирая ладони услужливо поданным Мемфисом платочком. — Ты ничего... не забыла? — тяжело дыша спросила Торалей, так и не сумевшая добиться разрядки и продолжавшая беспомощно дёргаться в паутине. — Пусть твои кошечки закончат за меня. Они же придут за тобой... может быть, — зловеще ухмыльнувшись, Оперетта вышла из своей комнаты-ловушки, и ещё долго брошенная ей пленница могла слышать разносившееся по катакомбам завораживающее пение. Чистое, без единого изъяна.