***
Утро понедельника началось с того, что мимо Драко пролетело мелкое шелестящее нечто, неприятно царапнув его затылок. Наклонившись, он выругался, потер потревоженное место и не нашел ничего лучше, чем поймать за ухо пробегающего мимо первокурсника в слизеринском шарфе. – Объясни-ка мне, – рявкнул он, наклоняясь. Малец пару раз ойкнул, но быстро заткнулся, опасаясь вообще издавать какие-либо звуки. – Что за чертовщина летает по замку? – Так эти... – пискнул пацан. – Валентинки! Драко округлил глаза. – Чего-чего? – День Влюбленных же! Праздник! У Драко зазвенело в ушах. Сжав ухо мальца крепче, он рыкнул, явно производя умопомрачительный эффект: – Кто разрешил?! – Директор! – Драко, отпусти ребенка, он не виноват, что твое холодное, бесчувственное сердце отвергает такие праздники, – пробубнил Теодор, проходя мимо. Он зевал во весь рот и совершенно не подходил под образ человека аристократического происхождения. – Как и любые праздники в принципе. Как и жизнь в целом. Видимо, Тео не оставлял надежды на то, что однажды его шутки покажутся кому-нибудь смешными. Нет, иногда Нотту, конечно же, удавалось рассмешить кого-либо – например, во время уроков, когда он выдавал вместо ответа такую несусветную чушь, что, кроме как смехом, на нее никак нельзя было отреагировать. Но обычно реакцией на его шутки было едва сдерживаемое желание разбить ему нос. Пока они добирались до Большого зала, Драко несколько раз споткнулся, уворачиваясь от бесконечных розовых херовин, снял баллы с группы студентов на лестнице и, кажется, прихлопнул пару купидончиков, и это было единственным положительным моментом за все утро. В Большом зале царил полнейший пиздец. Едва открыв дверь, Драко хлопнул себя по лбу и простонал: – У меня только что сердце отказало. Забини, проходя мимо, провел рукой по его плечу и совершенно не утешил словами: – Это еще начало, Драко. Это еще начало. Складывалось ощущение, что кто-то выкрал Хогвартс и заменил его на более девчачью, более розовую и глупую версию замка. Осталось дождаться нашествия единорогов, которые будут гадить ватой в их тарелки, и тогда все – можете забирать Малфоя и сразу увозить на кладбище. Пробираясь к слизеринскому столу, Драко пару сотен раз принимал решение свалить и поморить себя денек голодом, но что-то подсказывало ему, что в коридоре обстановка вскоре станет такой же, поэтому он смиренно доплелся до своего места, где его ждал очередной сюрприз. Увидев гору шевелящихся сердечек у себя в тарелке, в кубке и в блюдах вокруг них, Драко зарычал. Блейз расхохотался в голос и сгреб все это великолепие в свой рюкзак, наотрез отказываясь сжечь их на месте. – Будет над чем вечером поржать, – заявил он. Пэнси, встав напротив них, уронила на пол сумку и сделала такое лицо, будто сейчас разревется. – Отвратительный день, – проворчал Драко, занимая свое место за столом.***
– Чудесный день, – Гермиона закрыла газету и, сложив ее вчетверо, спрятала в сумку. Гарри и Рон переглянулись, прежде чем уставиться на нее с удивлением. Маленький купидончик пронесся над их головами, зацепив рыжую макушку Джинни и даже не извинившись. – Эй! Поосторожнее! – рявкнул на него Поттер, и Гермиона едва не расхохоталась. – И чем же этот день так чудесен? – Минимум смертей, – она бросила взгляд в сторону сумки, куда убрала прочитанный Ежедневный пророк. – Все радостные и влюбленные… – А тебе пришла валентинка от Крама, – добавил Гарри и прижался губами к кубку, пряча за ним свое лицо от разгневанного взгляда подруги. – Это к делу не имеет отношения. – Конечно-конечно. Гермиона закатила глаза. Рон как-то странно поерзал напротив нее, а потом вдруг встал и, отказавшись от еды, вышел, объяснив это тем, что забыл в гостиной свою волшебную палочку. – Палочка торчала из его мантии, когда мы входили в зал, – прокомментировала Джинни. Гарри не успел ей ответить, потому что на него свалился целый ворох валентинок, запечатанных в красную и розовую бумагу коробок, а также пакетов сомнительной формы. Все это сгрузили в его еду несколько купидончиков, а потом, бросив на него полный осуждения взгляд, улетели. – Разве эти существа не должны быть милыми и любезными? – поинтересовался Невилл. Гарри в ужасе вылупил на подарки глаза. – Что это за чертовщина? – спросил он у Гермионы. Девушка рассмеялась. – Это подношения для Избранного. Каждая хочет стать твоей дамой сердца, Гарри, но будь осторожен: в женской спальне прошел слушок, что кто-то хочет добавить тебе любовное зелье в сладости. Гарри поднял полный страдания взгляд на нее, а потом покосился на Джинни. Та, покраснев, отвернулась, но к еде больше не притронулась – видимо, пропал аппетит.***
К середине дня Драко казалось, что он весь покрыт сахаром. Студенты бегали вокруг с такими лицами, будто выиграли счастливую жизнь в лотерею. Одухотворенные и раскрасневшиеся, они вызывали у Малфоя тошноту и желание орать на всех до бесконечности. И, видит Мерлин, сам Салазар послал к нему Грейнджер между третьим и четвертым уроком. Потому что как еще объяснить такое везение? – Грейнджер! – рявкнул он, и грязнокровка выронила стопку бумаг, с которыми неслась по коридору, сломя голову. Волосы ее сегодня были особенно кудрявыми, щеки – особенно румяными, а глаза горели так, что Малфой почувствовал необходимость поправить штаны. Она плюхнулась на коленки и принялась собирать листки с пола, вырывая их из-под ног студентов: зрелище было настолько уморительным, что Драко почувствовал, как его настроение поднимается. Он подпер стену спиной и принялся наблюдать, лениво поигрывая узлом своего галстука. Через полминуты толпа рассосалась, и они с Грейнджер остались в коридоре одни. Сложив в стопку бумаги, грязнокровка выпрямилась и попыталась запихать их в сумку, но та была битком набита какими-то учебниками. Драко проглотил смешок, когда девчонка выругалась сквозь зубы. Захотелось прокомментировать: «Грязный язычок». Но закусил губу, сжал кулаки изо всех сил и продолжил смотреть внимательно, дожидаясь, когда уровень терпения грязнокровки начнет зашкаливать, и она, наконец, на него наорет. – Грейнджер, ты мне скажи, – начал он, когда стало понятно, что реакции на его настойчивые взгляды не последует, – на школу сегодня какие-то чары наложили? Все срут зефирками и розовыми сердечками. Поднявшись с колен, гриффиндорка сморщила свой высокомерный нос. – Я не собираюсь с тобой разговаривать, Малфой, – ответила она и тряхнула волосами, пытаясь привести их в человеческий вид, но они плевать на это хотели. – Хм, – он приблизился на шаг, чувствуя непреодолимое желание оказаться ближе, ощутить ее дурацкий запах – запах своей амортенции. Ох, отсутствие секса сказывалось на нем очень плохо. – Интересно, почему? – Хм, – эта сука скопировала его интонацию, чем только разожгла потрескивающие угли азарта внутри него. – Потому что ты подлый, мерзкий, наглый манипулятор, интриган, шантажист, а еще ты – зло в чистом виде, тебе не место в школе, тебе не место рядом со мной. Мне даже смотреть на тебя противно. Примерно поэтому. Произнося это, Грейнджер загибала пальцы, и Драко, уставившись на них, прослушал все, что она говорила. Ее пальцы. Ее кожа. Он касался ее в последний раз несколько недель назад, но уже настолько изголодался, что чувствовал себя сбежавшим из больницы Святого Мунго психом с поврежденным мозгом. Он опустил взгляд на ее сумку, просто чтобы отвлечься, но… В одно мгновение у него запершило в горле. Из учебника торчало, все еще слегка трепыхаясь, розовое бумажное сердечко. Поганенькое такое, крошечное, совершенно глупое сердечко, которое ей кто-то подарил, и Мерлин, помоги, но если Драко сейчас сбросит ее с лестницы, винить его за это будет глупо. Потому что он не виноват. Потому что она нарвалась сама. Потянулся и рывком выдернул валентинку из книги. Вспомнилась недавняя история с письмом, но отчего-то в этот раз сразу стало понятно – сердечко не от мамы или отца, оно не от девчонки-Уизли и не от любой другой подружки. Эту романтичную херню Грейнджер подарил парень. Какой-то уебок из этой школы. Какой-то уебок, который не планирует продолжать жить. Бумага смялась в кулаке. Драко стиснул челюсти и отвернулся, пытаясь не выпустить внутреннего зверя среди бела дня. Грейнджер, вероятно, опешила, потому что несколько секунд она вообще не дышала, после чего из ее рта начали доноситься странные булькающие звуки. Она явно пыталась передать таким образом степень своего возмущения, но выходило погано. Драко посмотрел на нее. У него в груди противно заныло – как вообще он мог думать о ней? Как мог слышать ее голос во сне, просыпаться из-за сновидений о ней, скучать по ее коже? Мерлин, как он мог быть таким глупцом?! – Верни то, что взял, Малфой, – сделав вдох, произнесла она. От злости ее лицо стало густо-розовым, а волосы упали на глаза. Драко перевел взгляд с лица на ее грудь, что вздымалась под тяжелым дыханием. Такая маленькая, невзрачная грудь. Если обхватить ее рукой даже сквозь свитер, то она все равно потеряется в ладони. Он тряхнул головой, мысленно пиная себя по ребрам: о чем ты думаешь, идиот?! Она топчет тебя, вжимает каблук в твое горло, пачкает тебя, твое имя, даже когда просто говорит с тобой, а ты думаешь о ее груди? Ее лице? Ее губах? Мерлин, да ты же ничтожество… – О, ты об этом? – поднес к лицу и принюхался. Пахло бумагой и каким-то дешевым одеколоном. Захотелось блевать. – Она тебе дорога? Грейнджер подошла ближе, но Драко отступил назад. Ему нравилось играть с ней, и он воспринял бы эту игру, как лучшее происшествие за последние дни, если бы его не разъедало ревностью, как кислотой. Подождите, он сказал «ревностью»? Нет! Конечно же нет! Это не ревность, это ненависть, от которой его кровь бурлит так шумно, что закладывает уши. – Тебе что, двенадцать лет, Малфой? – Если бы мне было двенадцать, я бы тоже подарил кому-нибудь такую, – он попытался улыбнуться и проигнорировать трясущиеся от злости руки. – Ты не представляешь, каким романтичным и милым я был тогда. Грейнджер смерила его презрительным взглядом. Очень долгим презрительным взглядом. Она всматривалась в его лицо не меньше минуты, и Драко обнаружил, что с него спадает злость, подобно шелухе. Ее взгляд раздевал его, снимал с него кожу, делал его совершенно прозрачным, открытым, голым. Это непростительно! Так не должно было быть! Она не могла, не имела права обладать такой властью над ним. Он подпер спиной стену. Грейнджер сделала шаг вперед, а потом еще один, и между ними совсем не осталось пространства. – А хотя, знаешь что, Малфой? – ее голос превратился в шепот – Драко решил, что у него поехала крыша. – Оставь себе. Ее лицо оказалось так близко, ее губы шептали в двух сантиметрах от его губ, и Малфой смотрел на нее, как ненормальный, глотая запах пересохшим горлом. – Правда? – он не узнал своего голоса. Пожала плечами, протянула руку и коснулась пальцами пуговицы у него на груди. – Конечно. Открой ее, – подняла взгляд и, сука, утопила в себе. Она вернулась. Вернулась та мразь, которая вышагивала по его телу ногами, которая выкачивала из него силу и энергию, изредка подбрасывая крошечные дозы. Эта тварь вернулась и стояла перед ним, улыбаясь уголком губ. Кто ей позволил?! – Открой, прочитай, тебе же так интересно. Драко вздрогнул и ответил почему-то тоже шепотом: – Мне не интересно. – А жаль. Там много чего любопытного. Тебя же так заботит, что кто-то может меня любить… Хотеть. Она даже не краснела, произнося эти слова. Драко подкинуло на месте, когда он представил в красках, как кто-то хочет Грейнджер. Как какой-то гриффиндорец, сидя в уголке гостиной, наблюдает за ней, прикрыв стояк учебником по зельеварению. Это все проплыло у него перед глазами, как наяву. Вот грязнокровка наклоняется, бросая испорченные листы пергамента в камин. Ее юбка задирается, и этот ублюдок, эта тварь видит краешек ее трусов – совершенно обычных, но пахнущих ею трусов. Он видит их всего пару секунд, всего пары движений пальцами хватает, чтобы кончить, проглотив стон, а потом бежать в душ с мокрыми, слипшимися от спермы штанами… – Мразь! – Драко схватил ее за горло и потянул на себя, надеясь вызвать страх, злость, хоть что-нибудь. Но эта дура привыкла, эта дура ликовала, глядя в его полные ненависти и ужаса от представленной картины глаза. – Оскорбления – все что ты можешь. – Ты сейчас проглотишь собственный язык! Он не знал, как сильнее ударить ее словами, что сделать, чтобы она прекратила так ликующе улыбаться. Он не знал, может ли он еще воздействовать на нее или уже слишком поздно? – Давай, – заглянула в глаза, а Драко почудилось, что она душу его вылизала языком. Стало так противно. – Достали твои угрозы, Малфой. Ты ничего не можешь. Он надавил сильнее. Подтащил к себе ближе – так, чтобы она могла слышать его тихий шепот и чувствовать колебания воздуха, когда он говорит. – Как же ты меня достала, сука. Как же ты меня достала, – она стояла на носочках, пытаясь удержаться на ногах, но все равно была гораздо ниже него. Драко закрыл глаза, сердце колотилось так сильно, что он всерьез испугался того, что сейчас упадет замертво. Его лоб коснулся волос грязнокровки, а губы оказались на уровне ее щеки. – Почему так сложно просто исчезнуть, Грейнджер? Ты играешь с огнем, дура. Ты просто не понимаешь… – О, я многое понимаю, Малфой, – почему она так пахла? Как что-то родное, как часть его кожи, его естества. – Понимаю, что ты полный псих. – Тогда ты должна понимать, что тебе конец. Ты даже не представляешь, что я могу сделать… – Он поднес сжатую в руке валентинку к ее лицу. – С этим. Грейнджер побледнела. Ее глаза вдруг перестали светиться, они поблекли, будто все краски из них выкачали, оставив лишь дымчатую серость. – Малфой, ты себя слышишь? – тихо спросила она. Драко моргнул. У него заслезились глаза и, отпуская шею грязнокровки, он произнёс: – Главное, чтобы ты меня услышала. Когда он уходил, смятое сердечко осталось валяться на полу в коридоре.***
– Малфой прав, – сказала Гермиона, когда они с Гарри возвращались в гостиную из библиотеки тем вечером. На самом деле, она не хотела уходить, ей хотелось остаться и заночевать среди книг, чтобы выбросить искаженное от злости лицо Малфоя из головы. Но в то же время часть нее ликовала, потому что ей удалось задеть, надавить на больное этому кровопийце, заставить его чувствовать себя хуже. Поттер остановился и уставился на нее, вскинув брови. Его очки были запачканы книжной пылью и следами от пальцев, но она была так рада стоять с ним рядом сейчас. Они виделись все реже. Гарри постоянно выполнял поручения Дамблдора, Гермиона и Рон помогали ему, чем могли: искали информацию в книгах, связывались с членами Ордена, когда это было возможно. Но основную работу выполнял Гарри, и Гермиона ужасно скучала по тем временам, когда они вместе придумывали себе развлечения на выходные. А еще она переживала за него. – И в чем же? – Этот праздник совершенно дурацкий. Они разогнали целующуюся парочку когтевранцев, и те, неохотно отлепляясь друг от друга, поплелись по коридору, свернув в сторону своей гостиной. Под ногами всюду валялись валентинки и серпантин, блестки, фантики от шоколадок и палочки от леденцов. Школа за день словно превратилась в площадь после карнавала. Остатки праздника тут и там напоминали о себе, а где-то в глубине замка, шаркая по полу тяжелыми ногами, бродил Филч, убирая мусор и ворча. – Неправда, – Гарри толкнул ее плечом. – А как же письмо от Виктора? Гермиона шутливо нахмурилась: – Никакой личной жизни. Они замедлили шаг. Гарри поглядывал на нее, будто ждал, что она продолжит. Но Гермионе не хотелось рассказывать о письме Виктора. Впервые оно тронуло ее до такой степени, что девушка искренне хотела сохранить каждое слово только для себя. Даже если храбрилась перед Малфоем, предлагала ему прочитать валентинку – она знала, что он не станет. Слишком сильно это ударило бы по его самолюбию. Господи, да она знала Малфоя наизусть! Виктор часто писал ей. Она получала от него открытки постоянно. Путешествуя по миру, он писал ей с разных уголков планеты, словно распаляя, вызывая в ней желание бросить все и уехать на край света, к нему, к зеленым лугам и заснеженным горным вершинам. К маленьким домикам на опушке леса, к узким тропинкам, к запаху домашнего сыра и красного вина. – А что у тебя? – спросила она, желая сменить тему. Гарри прошептал «даже не спрашивай», и девушка сдержала смешок. Их взаимоотношения с Джинни все больше походили на взаимоотношение детей в магловском детском саду. Гермиона шагнула за угол, желая сократить путь, как вдруг Гарри дернул ее за край рубашки, откидывая назад. Он вжался в стену, прижимая девушку к себе и затаил дыхание. – Там Снейп, – объяснил он. – Куда он идет? Гермиона вдохнула поглубже и осторожно заглянула за угол. И правда. Худая спина и затылок профессора удалялись от них вглубь замка. Он шел решительно и уверенно, словно куда-то спешил. Слова Малфоя про Снейпа вдруг всплыли в голове. – Гарри, мне нужно рассказать тебе кое-что про Снейпа… – Расскажешь, – он отпустил ее и, вынув Карту Мародеров из кармана, направил свет палочки на нее. – Но чуть позже. – Ты же не собираешься идти за ним? – Поттер посмотрел на нее умоляюще. Гермиона от досады чуть не взвыла. Она вцепилась в мантию друга рукой. – Ладно, но куда он идет? Карта зашелестела у Гарри в руках. – В том крыле никого нет сейчас. Смотри. Палец друга скользнул по бумаге, мягко очерчивая линии коридора и закрытых кабинетов. В этой части замка изредка проводились занятия, но обычно коридор использовали студенты, чтобы сократить путь до своих гостиных. Маленькая подпись «Северус Снейп» удалялась все глубже, и в какой-то момент неподалеку от него появилась еще одна крошечная фигурка. Гермиона ахнула. – Паркинсон! – Что Снейпу нужно от Пэнси Паркинсон? – Гарри нахмурился. Его уставшее лицо потускнело, и Гермиона отчетливо увидела, как он ускользает от нее, прячется в своих мыслях, как это бывает большую часть времени. Гермиона помотала головой: – Я не знаю. Смотри, тут еще одна фигурка. На этот раз табличка показывала человека, который приближался к ним со стороны библиотеки. В лабиринтах коридоров замка вполне можно было заблудиться, свернуть не туда, попасть в тупик, но этот человек знал, куда он шел. – Господи, только не Малфой, – простонал Гарри, сворачивая карту и пряча ее в карман. – Нужно отвлечь его! – Что?! – она заметалась по коридору. – Как? – Не знаю! Задержи его, Гермиона, а я пойду за Снейпом! – У тебя нет с собой мантии-невидимки? – Прости, не думал, что она понадобится мне в библиотеке! Девушка зарычала, а потом замерла, услышав приближающиеся шаги. – Мерлин… – ее сердце быстро заколотилось в груди. Сделав глубокий вдох, она кивнула и вцепилась в Гарри, разворачивая его к себе спиной. – Иди, я отвлеку его! – она легонько толкнула друга в спину. – Быстрее! Гарри напоследок сжал ее пальцы и поспешил по коридору, громко топая ногами. Гермиона хотела пригладить растрепавшиеся волосы руками, но не успела: Малфой вырос перед ней в темноте, его глаза горели огнем, а взгляд пьяно шарил по ее телу.***
– Как интересно, – Драко сложил руки на груди и подпер стену плечом. В своей попытке найти Снейпа он совершенно не ожидал наткнуться в полутемном коридоре на Грейнджер. Более того – он совершенно не ожидал, что она будет выглядеть так бесстыдно, словно пару минут назад ее ебали втроем, разложив на полу… Зверь внутри зарычал. – Малфой! – моргнула глазками, натянула улыбку на губы. Уродка. – Что ты здесь делаешь? – Проверяю, не нарушает ли кто-нибудь порядок. А ты? – Да вот, знаешь, тоже. Он прищурился. Рубашка Грейнджер съехала в сторону, одна пуговица была расстегнута, а развязанный галстук болтался на шее, как шарф. Волосы лежали на голове еще хуже обычного, а глаза непристойно блестели. Она лгала ему. – С кем ты была здесь? – он заглянул за ее плечо, и Грейнджер сдала себя. Она схватила его за локоть, дергая на себя – заставляя смотреть в ее лицо, а не в коридор. Она покрывала кого-то. – Одна. – Не пизди мне, Грейнджер. А ведь он только успокоился после дневной потасовки, после этой сраной валентинки, которую стоило затолкать этой суке в глотку и заставить сожрать. Он только успокоился! И что же она делала сейчас, а? – Я была одна, – повторила это, нагло посмотрев в глаза. Драко схватил ее за плечо. Его пальцы загребли прядь волос, и девчонка пискнула от боли. – Нет, ты лжешь. Тебя кто-то зажимал только что в углу. Посмотри на себя, как ты выглядишь? Грейнджер опустила взгляд на свою грудь и залилась густым румянцем. Драко едва не закричал от ярости. Она смущалась! Она смела вот так покрываться румянцем, когда минуту назад терлась с кем-то в коридоре?! Что они делали? Дрочили друг другу? Она отсасывала кому-то, сидя перед ним на коленках? Она текла, облизывая его член, ее рот был полон слюны?! Он помотал головой, чувствуя необходимость вытряхнуть эти мерзкие, гадкие картинки из своей головы. Иначе он сошел бы с ума. – Слушай, я шла из библиотеки, ясно? Почему я вообще должна отчитываться перед тобой?! – О, и давно ли у нас занимаются таким в библиотеке?! – Да ты свихнулся! Она попыталась пройти мимо, обогнув его по дуге, но Драко схватил ее за пояс и крепко прижал своим телом к стене. Пригвоздил ее, чтобы не могла пошевелиться. – Я знаю, как это проверить, Грейнджер. Ее запах – ЕЕ ЗАПАХ – делал с ним что-то невероятное. Ему хотелось выть от отчаяния, потому что с легкими, забитыми ее запахом, он был полностью обездвижен, он не мог себя контролировать. Ее теплое тело было прижато к нему, ее горячее дыхание из надкусанных губ опаляло его лицо… Она была так восхитительна и омерзительна. – Проверить… что? Сука. Ведь она отвечала реакцией на реакцию. Ее глаза потемнели от возбуждения, грудь начала вздыматься чаще, и, на секунду прикрыв глаза, она сдала себя с потрохами. Все мысли вылетели из головы, кроме одной – она была слабой перед ним. Жар его тела заставлял грязнокровку дрожать. Она могла сопротивляться и вскидывать свой высокомерный нос хоть до луны, правда была простой: она хотела его. Малфой приоткрыл рот, глотая ее дыхание. Замер, слушая свое сердце, как будто оно, тупое и неблагодарное, хоть раз становилось на его сторону. Он чувствовал поганую дрожь, и чья она была – его или Грейнджер – определить не мог. Он чувствовал безумное желание раздеть ее догола и трогать ее тело, гладить его, облизывать, чтобы грязь скрипела на зубах. Еще никогда в своей жизни Драко не желал этой грязи так сильно. – Малфой. – Тшш. Опустил одну руку на талию, чуть присел, и второй скользнул по ноге грязнокровки от коленки вверх, к самому краешку юбки. Ее кожа была горячей и гладкой. Совершенно простые, худые ноги, но как же сильно они возбуждали. Почувствовав прикосновение, грязнокровка дернулась под ним, но Драко рыкнул, затыкая ее словами: – Вякнешь, и я догоню твоего любовничка. Я быстро бегаю, Грейнджер, поверь мне. Она заткнулась. Драко вдруг стало так больно, что он едва не отпустил ее, чтобы убить. Она защищала кого-то так сильно, что готова была разложиться перед ним, Малфоем, прямо здесь. Перед своим врагом. Перед тем, кто душит ее и портит ее жизнь в школе ежедневно. От мыслей об этом его зашатало. Опустив голову, он прижался лицом к ее волосам и, послав к черту совесть, Тень и здравый смысл, сделал глубокий вдох. Пальцы скользнули выше. Грейнджер попыталась сжать ноги, но Драко развел их шире, протиснув свои бедра, прижавшись к ней так крепко, что едва мог чувствовать, где заканчивается ее тело и начинается его. Голова плыла, туман застыл перед глазами. Ему так нужно было обладать ею, трогать ее и пробовать на вкус, что его трясло. Коснувшись краешка ее трусов, Драко замер. Внезапно ему так нестерпимо сильно захотелось видеть ее реакцию, что он оторвался и, приподняв голову, посмотрел грязнокровке прямо в глаза. Она не прятала взгляд – смысла в этом уже не было. Она смотрела на него, то ли смирившись, то ли, наоборот, ожидая продолжения. Малфой сгреб повлажневшую ткань в кулак (видит Мерлин, если ее белье было влажным не из-за него, Драко найдет виновника и разорвет его на куски) и резко дернул вниз. Грейнджер вздрогнула. – С кем ты была? – повторил он и сцепил зубы, чтобы не застонать. Она была такой мокрой под бельем, такой мокрой и… узкой. Мерлин. Он трогал ее. Он касался ее пальцами и от этого умирал. Потому что не было в этой жизни ощущения ярче. Потому что ее вмиг задрожавшие ресницы, ее закушенная губа, ее тихий выдох – это было лишь доказательством того, как Драко влияет на нее. Как влияют на нее его прикосновения. – Ни с кем. – Грейнджер, – он нащупал пальцами бугорок под кожей и, слегка надавив на него, снова скользнул внутрь – на этот раз глубже, погрузив один палец на две фаланги. – Скажи мне. Грязнокровка охнула и выгнулась, но… Она больше не сдвигала ноги. Ее коленки задрожали, и Драко сместил одну ладонь ей на задницу, поддерживая ее. Ох, какой она была хорошенькой, испытывая наслаждение от его прикосновений. Драко хотел ее трахнуть, но еще больше он хотел довести ее до оргазма. Он хотел знать, как выглядит лицо Грейнджер, ее рот, когда она кончает. – Я сказала, – Драко двигал пальцем внутри нее, параллельно потираясь о ее ногу бедрами. Никогда прежде он не ощущал такого острого желания оказаться внутри, полностью соединиться с человеком и находиться в таком состоянии целую вечность. Он хотел бы кончить внутрь, прямо в Грейнджер. Он хотел бы оставаться в ней, чувствуя, как ее мышцы сокращаются, как она сжимает его сильнее. – Мерлин, Грейнджер, что ты делаешь со мной, – простонал он и, не в силах больше держаться, поцеловал, полностью захватывая ее рот в плен своих губ. И она ответила так жарко, будто мечтала об этом все это время! Он так скучал по ней, черт возьми! Хорошая. Она такая хорошая, правда, Малфой? Правда. Правда, правда, ГОСПОДИ! Он трахал грязнокровку пальцами, и она текла от этого. Текла, стонала едва слышно, кусала свои губы, чтобы не издавать лишних звуков. В какой-то момент вцепилась в плечи, и Драко, не контролируя себя, подхватил ее под бедрами, заставляя обвить свою талию ногами. Она не сопротивлялась. Жадно припадала к его губам своими, пока Малфой, одной рукой удерживая ее на весу, боролся с пряжкой своего ремня… С застежкой ширинки… Единственное, чего Драко боялся, – что она остановит его сейчас. Он бы не смог, он бы не выдержал. Сейчас, когда она была согласна, когда она так жарко ему отвечала, он готов был просить ее… Умолять. Он готов был сказать о том, как его разрывало на куски осознание, что когда-то он взял ее силой, как животное. Он хотел ее долго, глубоко и взаимно. Хотел постоянно и так устал врать самому себе. Он хотел ее каждый день, все фантазии, все его сны были о ней, она полностью забила собой его мысли, и ничего не помогало. Только ее голос немного спасал, только его взгляды чуть остужали горящую изнутри плоть… Сделав первый толчок, Драко почувствовал боль. Боль, смешанную с облегчением, потому что понял – никто. С тех пор никто не трогал ее. Ни один ублюдок не входил в нее, не пихал в нее свой член. Никто. – Больно, – тихо всхлипнула она, прижимаясь крепче. Ее лицо было на уровне его шеи. Малфой мог чувствовать ее дыхание и слышать ее слова. Он чуть отстранился, чтобы Грейнджер смогла посмотреть на него. Сейчас ее лицо было выше, Драко очертил взглядом контур ее губ, что дрожали так сильно. – Не бойся, – откуда только взялась эта нежность в голосе – не свойственная, неправильная. Было плевать. – Сейчас пройдет. Он начал медленно двигаться, боясь сделать резкое движение. Он следил за Грейнджер, не отрывая глаз. Смотрел, как меняется ее лицо с каждым толчком. Боль и крупная морщинка на лбу. Напряжение, страх. Легкое облегчение и, наконец, вот оно. Удовольствие. Грейнджер расслабилась, и Драко почувствовал, как его член обволокла тягучая влага. Открыв рот, он хватал воздух, набирая скорость, и безотрывно смотрел в ее лицо. Она закрыла глаза, приоткрыла губы, ее ресницы дрожали, а стоны, вылетающие изо рта, были такими невероятными, что Драко мечтал сохранить их в своей памяти навсегда. – Скажи мне, – попросил он дрожащим голосом. Она была узкой, но уже расслабленной. Малфой чувствовал, как она подмахивает, отвечая на его движения, подстраиваясь, притираясь к нему. Господи, да она будто была создана, чтобы отдаваться ему – такая живая, настоящая и желанная. Он не хотел никого больше. Никого в этой жизни. Он не хотел больше ни одну суку, не хотел, чтобы к нему прикасались другие руки, ему было мерзко даже думать об этом. С этой минуты он хотел лишь губы Грейнджер, тело Грейнджер и ее вдохи, которые она делала, чередуя с поцелуями, слабо мажа губами по его губам. – Что…Что сказать? Как же ей неповторимо шло наслаждение! – С кем ты была? – Ни с кем. Толкнулся глубже, до самого конца и застыл так. Грейнджер застыла под ним тоже, открыла рот широко, выгнула спину до хруста. – Тебя никто не касался? – Никто. – Поклянись мне, Грейнджер. Скажи, что тебя никто не касался. Пожалуйста, скажи мне. Он освободил одну руку, чтобы прижать ладонь к ее затылку, чтобы заставить ее смотреть прямо в глаза. – Клянусь, – прошептала она пересохшими губами. – Никто, кроме тебя… Он толкнулся снова. Мерлин, как же восхитительно она кончала! Она не кричала, не стонала в голос и не царапала его плечи до крови. Но она была так прекрасна, что Драко, едва удержав ее на весу, кончил прямо в нее, чуть не лишившись рассудка от удовольствия. – В полночь, – прошептал он, когда оставлял ее в коридоре. – На Астрономической башне.***
Едва переступив порог гостиной, Гермиона почувствовала: что-то не так. Комнату так плотно обволокла атмосфера печали, что ей стало жутко. Девушка огляделась, пытаясь найти взглядом Рона или Гарри, который точно должен был уже вернуться, но поблизости не было даже их вещей. Из старшекурсников в углу гостиной одиноко сидел грустный Симус, поэтому Гермиона бросилась к нему. Но задавать вопросы ей не пришлось. Взявшаяся словно из ниоткуда Джинни встала перед ней и, грозно уперев кулаки в бока, спросила: – Где ты была?! Гермиону возмутил ее тон, но, бросив на Джинни взгляд, она опешила. Глаза девушки были опухшими, а нос покраснел от слез. – Что случилось?! – она схватила подругу за плечи. Джинни отшатнулась, словно ее прикосновения вдруг стали ей противны. Гермиону затошнило. Она почувствовала себя грязной с головы до ног, несмотря на то, что очистила себя при помощи заклинаний. Ей показалось, что каждый человек в этой комнате знает, где она была, с кем и чем занималась. Все взгляды ей казались осуждающими и презрительными. Господи, как же ей было стыдно! – Я… я… Засиделась со списками в Хогсмид. В библиотеке. – Гарри сказал, что вы ушли оттуда вместе! Она не знала, что ответить. Значит, Гарри уже пришел. – Да, но потом мне пришлось вернуться… – Гермиона никогда не умела искусно врать, тем более после того, как только что собственными руками задушила свою же гордость. Джинни моргнула. Она скользнула быстрым взглядом по ее одежде, потом снова всмотрелась в лицо и, вдруг выдохнув, сказала: – Рон в лазарете. Он чуть не умер. Чуть не умер. Эта фраза с силой ударила Гермиону под дых, слезы навернулись на глаза. Развернувшись на пятках, девушка поспешила к выходу, но Джинни схватила ее за локоть, останавливая. – Тебя туда не пустят! – выдохнула она, снова едва не плача. – Пустят. – Нет! Даже меня не пустили. Дамблдор выписал Гарри разрешение остаться с ним, а меня отослали. Она всхлипнула и вытерла кончик носа рукавом. Гермиона попыталась проглотить накатившую тошноту и слезы, шагнула к подруге и, обняв за плечи, прижала к себе. Горячие слезы Джинни впитались в рубашку. – Что произошло? – стараясь контролировать себя, спросила она. Джинни отстранилась: – Любовное зелье, – произнесла она. Гермиона будто наяву услышала в голове голос профессора Слизнорта: «… амортенция не создает любовь. Все, что может предложить это зелье – иллюзия любви. Довольно сильная, надо признать». – Ему кто-то подсунул любовное зелье? Первая мысль – Лаванда. Эта неугомонная никогда не оставит Рона в покое! Но Джинни опровергла ее слова, помотав головой. – Не ему – Гарри. Ромильда Вейн всучила ему коробку с зачарованными конфетами. Гарри не успел избавиться от них – Рон съел пару штук, и вот… Она снова всхлипнула. Гермиона нахмурилась: – Постой, но как он оказался в лазарете? Любовное зелье не несет такого вреда, его действие легко снимается при помощи оборотного заклинания. Джинни пожала плечами.***
Уже стемнело, когда Рон, наконец, перестал бредить и уснул, крепко вцепившись в одеяло. Гермиона чувствовала себя вымотанной, потому что ей несколько часов пришлось бороться с Лавандой, которая ломилась в больничное крыло, наплевав на запреты и слова о том, что Рональду нужен покой. Мадам Помфри пустила их с Джинни ненадолго, чтобы он почувствовал себя лучше, но Гермионе казалось, что ее присутствие причиняет лишь вред. – Я все думаю о том, что стало бы, если бы ты не успел дать ему безоар, – прошептала девушка, когда они с Гарри сидели в коридоре на полу, охраняя вход в больничное крыло от Лаванды. Свечи отбрасывали на стены пугающие тени, а тишина вокруг была настолько плотной, что, казалось, ее можно коснуться рукой. У Гермионы шумело в ушах. Этот день был таким длинным. Ей хотелось, чтобы он поскорее закончился, а еще лучше – никогда не случался. Ее грызла совесть и злость на себя. За слабость, за отвратительную тягу, которая, к слову, непростительна. Она не могла поверить, что позволила себе снова дотронуться до Малфоя, позволила ему сотворить все эти вещи с ней. И, что хуже – ей было стыдно за те слова, которые она ему сказала. А еще стонала и отвечала ему, как последняя… Она закрыла глаза ладонью, чтобы Гарри не увидел слез. – Все будет хорошо, – произнес он осторожно. – Теперь да, – она подняла на друга взгляд. Его зеленые глаза в темноте будто почернели. Гарри сильно похудел за последние месяцы, над его губами и на подбородке появилась щетина, а под глазами залегли тени. Он устал. Гарри так сильно устал бороться за их будущее, а что делала она, Гермиона в этот момент? Помогала ли она ему? Нет. Она утоляла свою похоть, свои порочные, постыдные желания, за которые еще втройне заплатит в этой жизни. Гарри нуждался в ней, а она поступала с ним так. И Рон... Господи, почему ее не было рядом? – Знаешь, Рон сделал всего глоток этой чертовой медовухи, – он помотал головой, будто не веря. – Один глоток, понимаешь? Насколько сильным должен быть яд, чтобы… – Мерлин, – она зажала ладонью рот. Сердце вмиг ускорилось, а мозги заработали впервые за этот длинный вечер. – Слизнорт сказал, откуда у него взялась эта бутылка? – Он купил ее в подарок. Хотел подарить Дамблдору… Гермиона? Но девушка уже не слушала его. Вскочив на ноги, она побежала по коридору, спотыкаясь о собственные ноги, которые вдруг стали слишком длинными. Волосы лезли в лицо, ступеньки будто проваливались под ногами, когда она поднималась все выше и выше, игнорируя ворчание картин, ноющую боль в груди и слезы, застилающие глаза. Она должна была понять уже давно. Дура! Господи, какая тупая дура! Почему, почему она лишилась мозгов именно в этот год, когда опасность так близка, когда они все на волосок от смерти?! Почему она отключила способность мыслить, способность размышлять и строить логические цепочки и, что самое важное – способность видеть, кто друг, а кто враг! Коридоры исчезали перед ней, как дорожная полоса исчезает под колесами машины. Один поворот, второй. Широкая лестница, узкая. Несколько дверей, парочка из которых – заперты. – Алохомора, – она пару раз срезала путь, интуитивно сворачивая не в тех местах, в которых привыкла. Натыкалась на студентов, что, увидев ее в такое время, в ужасе вжимались в стену, боясь потерять баллы. Ей было плевать на баллы, на студентов, на нарушения и распорядки. Ей казалось, что она прощается с жизнью сейчас, когда бежит по коридору, путаясь в ногах, когда слышит свое сердце, что, будто издеваясь, долбит о ребра и отдает в груди глухой болью. Наконец, преодолев длинный путь, она застыла у длинной винтовой лестницы, тяжело дыша. Лестница была старенькой, обшарпанной, но все равно надежной и крепкой, поскольку строилась на века. Почему-то шаг на самую нижнюю ступеньку дался Гермионе с большим трудом. Астрономическая башня. Ее воротило от мыслей об этом месте. Много ночей она провела, пытаясь уснуть, но, как только закрывала глаза, видела себя, лежащей в крови и разорванной одежде на площадке, обдуваемой ветром со всех сторон. Много ночей она грызла себя, кусала пальцы, рвала кожу ногтями, пытаясь вытравить боль, а сегодня что? Сделала это снова. Сделала с желанием, радостью, с энтузиазмом. Шлюха. Сейчас, стоя перед этой лестницей, Гермиона не чувствовала боли. Ее больше не осталось. Она чувствовала лишь вину, которая наполнила каждую клеточку ее тела, вытравив все остальное. Согнулась пополам. В какое-то мгновение ее едва не вытошнило на пол, но она постаралась сдержать позывы, глубоко дыша. Облизала губы и, выдавив из себя все эмоции до последней, начала подниматься по лестнице. Малфой переоделся. На нем была слизеринская форма по квиддичу: застегнутая на все пуговицы мантия, удобные сапоги до колен. Только перчатки лежали в стороне, рядом с блестящей в свете луны дорогой метлой. Очевидно, слизеринец не поднимался сюда по ступенькам, а прилетел прямиком с улицы. – Пришла все-таки? – насмешливо спросил он. Его силуэт в широкой арке казался неестественным. Отросшая челка, упавшая на глаза, лежала слишком аккуратно, шея, обмотанная шарфом – выглядела слишком тонкой. Его руки, спрятанные в карманы, и те казались неправильно-непропорционально длинными. Гермиона подошла ближе. Ей хотелось заговорить, но горло словно кто-то выскоблил наждачной бумагой. Он повернулся к ней. Гермиона застыла, не моргая, потому что, как оказалось, подошла слишком близко, и сейчас он возвышался над ней в полумраке, подобно призраку или тени. Скользнул взглядом по ее лицу – привычно, как он любит это делать. Нагло так тронул глазами сначала ресницы, потом скулы и, наконец, застыл на губах, зацепившись… – Слышал про твоего дружка, – хохотнул он. – Удивительно, что кто-то пытался впихнуть в него приворотное зелье. У девчонок в Хогвартсе совсем со зрением проблемы… Гермиона вскинула руку – неосознанно, на автомате. Ее рука сама дернулась, желая нанести ему рану, причинить боль. Как он смел говорить такое про Рона? Как он смел открывать свой мерзкий рот и говорить что-то о ее друзьях?! Что с тобой стало, Гермиона? Почему ты позволяешь ему такое?! Малфой вздрогнул. Улыбка сползла с его лица. – Что ты хотела сделать, Грейнджер? Ты хотела ударить меня? Он сделал крошечный шаг, и воздух между ними перестал существовать. Его лицо оказалось так близко, его глаза смотрели под кожу, как пауки – настырные и гадкие. – Ты омерзителен мне, – произнесла она. Голос полностью сел, его не осталось. – Ты хотела ударить меня? – повторил он. Это было словно дежавю. Она опять вернулась сюда, на Астрономическую башню, он опять стоял и смотрел на нее красными от злости глазами. Его дыхание учащалось с каждой секундой, а она не хотела уходить. Она хотела отхлестать его словами так, чтобы он потерял счет минутам. Она хотела вгрызться в его шею и разорвать ее, чтобы он умер, захлебываясь кровью у нее на глазах! Если бы ее попросили назвать момент, когда она возненавидела Малфоя окончательно – она сказала бы, что это он. – Хотела. – Так бей, Грейнджер, – уголок губ снова изогнулся, но это была не настоящая улыбка, фальшивая. Улыбка-приманка. Малфой взял ее руку в свою за запястье. – Давай, ударь меня. Ты же хочешь. – Это не игра! – закричала она, и к горлу подступили слезы. Слова посыпались из нее потоком, будто она сдерживала их годами. – Это для тебя все игра! Слова, прикосновения, секс, убийства – все игра! – Эй, осторожнее! – он немного отшатнулся, но Гермиона сделала еще один шаг, впечатываясь в него. Ее понесло, и остановиться не было возможности. – Это ты добавил яд в медовуху Слизнорта! Это ты чуть не убил моего друга! Это ты стоишь здесь и делаешь вид, что все это – лишь игра, но какое право ты имеешь, Малфой?! Какое право?! Она толкнула его в грудь, но он не сдвинулся с места. Ее удар не сломил его, ее крики – тоже. Гермиона сомневалась, что вообще существовало что-либо, способное его сломить. – Тебе стоит проверить свои слова, Грейнджер. Иначе за клевету можно здорово поплатиться. – Мне не нужно ничего проверять! – расстояние между ними снова увеличилось. Малфой отходил к арке, за которой как на ладони раскинулись окрестности Хогвартса, а совы, просыпаясь, разлетались в разные стороны, спеша доставить адресатам почту. – Я видела Метку! Я знаю, что это ты. Сначала ожерелье, теперь это. Ты… Ты хочешь убить профессора Дамблдора! Вот она и сказала это. То, что мучило ее и терзало уже давно, но что она так яростно отказывалась признавать. Малфой уставился на нее, не веря. – Заткнись, – процедил сквозь зубы, отвернулся, но Гермиона схватила его за подбородок так, как привык это делать он. Схватила с силой, повернула к себе и, глядя в глаза, сказала: – Ты готов стать убийцей, чтобы угодить Волан-де-Морту! Ты убийца, Малфой! Ты… Ветер подхватил ее слова, обрывая их. Гермиона поняла, что произошло, лишь когда перестала чувствовать опору под своими ногами. Одной ступней она зацепилась за маленький выступ, а вторая осталась болтаться в воздухе, как тряпица, подхваченная ветром. Внизу простирались окрестности замка, гасли огни в окнах, а вдалеке шумели и плавно раскачивались макушки деревьев Запретного леса. Малфой держал ее за шею. Его пальцы на шее и ступня Гермионы, которой она зацепилась за выступ – это было единственным, что отделяло ее от падения в пропасть. Ей захотелось расхохотаться от безысходности. – Ты никогда меня не слушаешь, – прохрипел он, подтянув ее лицо к своему. Гермиона зажмурилась, от страха у нее парализовало все тело, она боялась даже сделать вдох. Губы Малфоя коснулись ее век, переносицы, подбородка. Он шарил по ее лицу своим ртом, будто обезумел, и все шептал: – Почему ты меня не слушаешь? Я ведь не трогал тебя, даже когда ты дотошно копала под меня неделю за неделей. Тебе всего-то нужно было молчать! Она распахнула глаза. Малфой смотрел на нее, не моргая. Кожа в уголке его губ чуть треснула, и на подбородок стекла густо-алая струйка крови. – Возьми свои слова обратно, – едва слышно попросил он. Именно попросил, не приказал. Попросил так, будто готов был начать молить об этом. Она никогда прежде не видела Малфоя таким обессиленным. Гермиона набрала воздуха в легкие. Она не знала, текут ли слезы по ее щекам, бьется ли ее сердце. Она не чувствовала, что дышит, но одно понимала слишком отчетливо – он больше никогда не заставит ее что-либо делать. Посмотрела в глаза, с трудом приоткрыла рот, разжимая губы. – Нет, – ответила она. Малфой разжал пальцы.