Кукла в бархате и кружевах

            1.       Мне снится картонное небо, словно сделанное ребенком из старой обувной коробки, серо-черное, в снегу из клочков ваты и блесток. И я лечу в этом небе среди таких же, как я фигурок, неловко и криво вырезанных из картона, с глуповатыми улыбками на лицах. Вместо крыльев - длинные спутанные волосы и широченные рубахи до пят. Откуда-то слышится музыка, она словно взбирается по расшатанным ступенькам, потом оступается, скатывается назад и снова преодолевает пару ступенек, замирает, притихает, почти замолкает - покачивается на одной ноге, пробуя на прочность ненадежную опору, бредет вверх, чтобы опять скатиться... Я кувыркаюсь в воздухе, замирая перед печными трубами города, что лежит под этим небом, в котором не видно ни месяца, ни звезд...        Открываю глаза и какое-то время лежу неподвижно в гремящей, раскачивающейся, перечеркнутой полосами бело-желтого света, тьме. Жажда и духота в купе заставляют меня сесть на постели, скрестив ноги, выпрямляясь и потягиваясь… Я протягиваю руку и нахожу бутылку с водой, напившись, перевожу дыхание и понимаю, что уже, пожалуй, не усну: нервная бодрость разливается по телу, перемешиваясь с дрожью волнения и близкими слезами. Кто-то рядом произносит слово «интенсив» голосом Раисы, сказочницы в белом. Я помню, что чуть не разревелась и тогда, увидев, её танец. А после выступления едва не бросилась ей на шею. Не слишком ли часто я реву? Мы обнялись и болтали, как старые подруги, обо всем на свете, о моих высоченных ботинках, о загадочной технике, которую нам собиралась преподать Раиса на этом самом «интенсиве». Я объяснила ей, что не танцую, не складывается у меня с танцами, подготовки не хватит, она возразила, что тело запомнит все основное и мне будет легче заниматься в будущем. Её сияющая улыбка и уверенный голос действовали на меня, как успокоительное, а оно было нужно мне в тот вечер, наверное, как никогда. Я приехала в этот город и оказалась на её выступлении совсем не из любви к танцам, а оттого, что была влюблена в танцовщицу. Саломею из школы Забель Маджепсур. Мне нужно было видеть это создание и говорить с ним.        Воспоминания проносятся со скоростью летящего поезда, обжигая горло, смущая, заставляя чувствовать болезненную пустоту рядом.        Я вижу тело, тонкое как луч, гибкое как росток, расцветающее в свете софитов замысловатым кружевом движений. Все так смутно в приглушенном свете сцены, я не вижу танцующих рядом с ней девушек, словно их нет, и не могу дождаться, когда все закончится и желаю, чтобы этот танец длился вечно. После вечеринки мы идем с ней под каким-то немыслимым снегопадом, и я держу её руку, попеременно трогая каждый её палец своими. Её накладные ресницы, усыпанные снегом, такие огромные, делают её еще изящней, бледнее и беззащитней... Мы замерзаем насквозь, бредя по бесконечным улицам этого города, и даже сев в такси дрожим, и зуб не попадает у меня на зуб. И хочется смеяться и болтать глупости. Находим единственное во всем городе открытое кафе и садимся за столик в нише, недалеко от входа. Замираем в ожидании кофе. Я протягиваю ей обе руки - она доверчиво прячет в них свои ладони. И в этот момент из соседнего зала выходит толпа девиц с Раисой во главе, они смотрят на нас и оживленно лепечут какие-то приветствия-прощания. Раиса наклоняется ко мне со словами: "Не забудь, мы тебя ждем седьмого!" Но заметив смущение и ожидание в наших взглядах, она улыбается и выходит вслед за остальными в серую мешанину снега и фонарного света.        Наконец, приносят дымящиеся чашки, и мы пьем маленькими глотками, не отрывая взглядов друг от друга. И как потом я обнимаю её, чувствуя каждое ребро, каждый позвонок под своими пальцами, а её щека скользит по моей и тающее "р", когда она говорит: "твоя куртка", в её голосе у самого моего уха.             2.       Город встречает меня промозглым ветром и стаями галок в сером рассветном небе. Огромный вокзал - сонный и полупустой. И я не сразу нахожу метро. А все снимки получаются какими-то слишком темными. Я еду, засыпая в медленно плывущем вагоне, просыпаясь на секунду, когда объявляют станции и вдруг, на одной из них вижу цыганку, сидящую на деревянной лаковой скамье. Старую, элегантную и драматически несчастную, с совершенно прямой спиной. Когда мы встречаемся взглядами, она встает со скамейки и делает несколько шагов с каким-то потерянным видом, красное ожерелье на груди покачивается в такт шагам, высокая прическа украшена огромным гребнем, яркий макияж и морщины, каждая из которых - словно отдельная история - все это не делает её нелепой, она как кусок, вырезанный из другой реальности. Словно она ждет кого-то, кто выведет её отсюда - подальше от грохочущих поездов и реклам.             3.       Выбравшись из метро, я бреду, разглядывая незнакомые дома, отыскивая приметы, которые мне называла Раиса, натыкаясь взглядом на небольшие деревца, совершенно неопознаваемые под снегом и воронов с загнутыми клювами, которые расхаживают по газонам.И понимаю, что пришла. Поднимаюсь в квартиру, которая переоборудована под офис с танцевальным залом. Это и есть школа Нак Сатра, где преподает Раиса, и где нам объяснят премудрости техники Рузанны. Прохожу в зал с зеркалом во всю стену и огромным окном. Здесь тепло и можно выпить чаю на кухне слева по коридору. Ученицы Раисы, развешивают новогодние украшения на стенах и потолке, я переоделась и пытаюсь что-то снимать на свой Canon... Идиллия. Мне почти радостно и почти спокойно, только все равно я ловлю себя на том, что ищу кого-то глазами и, не находя, ощущаю бесконечное падение в пустоту...Я знаю, что её не будет здесь - не может быть, но танец слишком глубоко связан для меня с нею, и что-то внутри меня отказывается в это верить. Эта часть меня будет искать её среди пришедших на занятие и после - на вечеринке. И ждать. Ждать.       Мое нетренированное тело оказывается совершенно не готовым к нагрузкам интенсива. Я тяжело дышу, то и дело сбиваясь с ритма, большинство моих движений весьма отдаленно напоминают то, что делают остальные. Иногда, переставая думать о том, как двигаются мои руки и ноги, я смотрю на девушку передо мной. Её лицо видно в зеркале. Понимаю, что помню его немного другим: словно узнаю подругу раннего детства во взрослой девушке. Кажется её зовут Кора.       Когда мои ноги заплетаются окончательно, в бесплодных попытках повторить замысловатые передвижения шагами в стороны, кажется, это называется "шоссе", Раиса становится рядом со мной и тихим голосом повторяет мне, как именно нужно двигаться, я постепенно улавливаю ритм и последовательность шагов... В перерыве мы обедаем и я совершенно не чувствую себя чужой в этой компании из разных танцевальных школ и разных городов. Вторая часть занятия пролетает совершенно не заметно и у нас остается несколько часов, чтобы подготовиться к традиционной вечеринке. Я не участвую в общей суете у зеркала. Я приношу чай Раисе, помогаю собирать реквизит для танцев. Потом просто усаживаюсь на подушку у стены и смотрю перед собой. Елки, да я же сплю! Из оцепенения меня выводит голос девушки, которая красится недалеко от меня. Я понимаю, что это Кора по тому, как она грассирует, как мучительно перекатывается "р" по её языку. Она выглядит очень юной и оттого особенно беспомощной, когда тихонько шипит от боли, а затем обернувшись ко мне говорит:"Простуда на губе - так больно пудрить !" Слезная нежность перекрывает мне горло, и потому я молча протягиваю ей гель от этой самой простуды.        Потом мы каким-то образом очень быстро оказываемся в автомобиле, который везет нас незнакомыми проспектами в сторону клуба, где намечается вечеринка.             4       В клубе, несмотря на музыку и весьма затейливый конферанс Раисы, я все-таки время от времени "выключаюсь". Танцы сменяют друг друга, мне интересно, я что-то фотографирую и пытаюсь взбодриться, однако тело придерживается явно другого мнения на сей счет...       Объявляют выступление школы цыганского танца. Я пытаюсь их снимать в "спортивном режиме". А когда просматриваю, что получилось, возникает ощущение, что фотографировала призраков: полупрозрачные вихри кружатся по площадке перед сценой. В этот момент меня окончательно вырубает, я даже не чувствую, как голова опускается на согнутую руку с фотоаппаратом. Я снова оказываюсь в метро на той самой станции, где утром видела цыганку. Я не ошиблась: она все еще там! Только изменилось освещение и фигуры людей выглядят слегка смазанными, меня это почти не удивляет: я же так устала за сегодня. Но её видно отчетливо. Её прическа, сказочный наряд, выражение лица и медленные, немного растерянные движения делают её очень зримой для моего восприятия. Да, выходит только для моего: остальные словно не видят ни её, ни меня. От этого наблюдения где-то возле солнечного сплетения сжимается холодный комок давно забытого ощущения и я начинаю чувствовать корни волос на голове... Это случалось со мной раньше - в детстве. Те, что приходили ко мне тогда и при жизни были не особо самостоятельными существами, а уж найти дорогу из этого мира у них бы точно без моей помощи не получилось, возможно, это моя душа находила их и безошибочно определяла, что они ищут. Я знала, что делать. Стараясь не смотреть на её тело, оставшееся на скамейке и напоминающее скорее груду темных изношенных тряпок, я взяла её за руку и пошла к стремительно приближающемуся туннелю. Там не было ни рельсов, ни поездов, хотя пронзительный звук торможения и оглушающий грохот колес я слышала, словно этажом выше. Туннель был длинным и темным, где-то капала вода и под ногами вились корни каких-то растений. Рельсы заржавели и рассыпались под ногами с мерзким хрустом. Я старалась смотреть только вперед и немного по сторонам. Её рука то испуганно сжимала мои пальцы, то почти не ощущалась в моей руке. Мне не хотелось даже думать о том, кого я веду и куда. Но при этом я знала только одно, что её холодные пальцы в моей руке - некая гарантия того, что мы обе выберемся отсюда, а стоит лишь отпустить руку и все изменится и мы навсегда останемся блуждать в этом куске абсолютно нематериального непространства. Временами туннель становился больше похож на заброшенное фабричное здание и где-то в высоте горела лампочка в металлическом плафоне, давая конус мутного желтоватого света, окрашивающего стены в какой-то немыслимый оттенок оливкового. Потом снова наступала непроглядная тьма, слегка пульсирующая, как чье-то дыхание. Я пыталась обрести хоть какое-то подобие уверенности в том, что делаю, но чувствовала лишь, как все крепче сжимаю губы, чтобы не услышать стука собственных зубов.             5       Некоторое время спустя очертания туннеля начали истаивать, сменяясь каким-то подобием туманного пейзажа вокруг и вскоре он проступил совершенно явственно и занял все пространство вокруг. Яркий солнечный свет слепил мне глаза, я видела поле с довольно широкой тропой посередине, которая сменялась аллеей деревьев, кроны которых переплетаясь вверху создавали подобие живого коридора... Теперь нужно было повернуться к ней лицом, чего мне совершенно не хотелось: я знала, что призрак, который увижу, будет страшен. Но решительно отпустила её руку и обернулась. Передо мной стояло нечто бесформенное, что, однако, словно шагнуло ко мне, обретая формы и меняясь с каждой секундой. Сначала я смогла разглядеть череп высокой фигуры с драгоценными камнями вместо глаз, увенчанный небольшой короной, кости, покрытые полуистлевшими кусками великолепной некогда материи, теперь же это были просто лохмотья - лохмотья ткани и лохмотья плоти... Я замерла. Она внезапно оказалась очень близко и тронула меня за плечо, словно желая разбудить - теперь это была хорошенькая цыганская девушка чуть выше меня ростом, очень тонкая и стройная со смоляными распущенными волосами. Румянец горел на смуглых щеках, когда она проговорила неожиданно свежо и звонко: "Покажи, куда мне идти, а то я ничего не вижу сквозь этот чертов туман! Тебе ведь дальше нельзя со мной, ты - живая." И это слово - живая - так прозвучало в её устах, с таким сомнением и превосходством, что мне захотелось провалиться сквозь землю и одновременно расхохотаться, что я и сделала. Смех вышел плоским, словно в дешевый микрофон среди звукоизолированных стен... Кроме того, никакого тумана в помине не было. Я развернула её в сторону аллеи и отошла на шаг назад. Она медлила. Потом раскинула в стороны тонкие руки в широких собранных у локтей рукавах-фонарях, словно ощупывая пространство вокруг себя, и бормоча что-то вроде: "Чертов, проклятый туман!" И, спотыкаясь через шаг, побрела вперед. Я поняла, что для неё естественней было бы танцевать, чем ходить, но это еще впереди, а еще, что её ждут там - в этом цыганском раю и услышала далекий смех и перезвон бубенцов, которых она тоже слышать еще не могла: это было одним из правил этой игры...       Вздрагиваю всем телом, выброшенная из сна, крепко сжимая в ладони крышку от объектива...             6.        Кора издали смотрит на меня, немного помедлив берет за руку стоящую рядом девушку и подходит ко мне со словами: "Давай мы ей улыбнемся, а она нас сфотографирует?" Я меняю настройки на фотоаппарате и снимаю танцовщиц, думая о том, насколько иными делает их костюм, украшения и макияж. Мы обмениваемся несколькими фразами, разглядывая фото на дисплее и они уходят, потому что скоро им танцевать.       И вот настает черед Коры. Она выходит, легко переступая босыми ступнями, и останавливается в нескольких шагах от центра сцены. Круг света лениво наползает на её тело, пока она медленно поднимает руки и отводит далеко в сторону бедро. Ажурные тени татуировок подчеркивает прелестную линию её талии и крутизну бедер. Быстрый взгляд в зал и ресницы блестят, как лезвия. Музыка обрушивается откуда-то сверху и её танец начинается с медленных тягучих движений. Мое тело подхватывает сладкая упругая волна возбуждения...        Я уже не помню, как мы снова оказываемся в машине, которая отвозит нас к Раисе с тем, чтобы завтра продолжить священнодействие интенсива по технике Рузанны.             7.        Я просыпаюсь, когда лиловый прямоугольник в окне уже изрядно разбавлен серой утренней мутью. Комната в которой меня уложили спать, очевидно в обычное время служит Раисе чем-то вроде гардеробной: напротив меня большое зеркало в багетной раме, рядом на стене несколько крючков с разными украшениями, еще одно зеркало на подоконнике. Шторы украшены двумя большими бабочками, и мое сердце читает это, как знак Саломеи: мне становится немного теплее. Я крадусь к камере, стараясь никого не разбудить, и фотографирую зеркало, украшения и бабочек.        Моим телом владеет сонное оцепенение. Боли в мышцах почти нет, лишь тяжелая неповоротливость недосыпа. Даже завтрак не приносит желанной бодрости. Я двигаюсь как в замедленной съемке и часа через три после начала занятия слабость, щедро приправленная чернотой в глазах прогоняет меня прочь из зала. Мне хочется лечь и чаю с лимоном. Я бреду на кухню, как по глубокой воде, какой-то частью сознания замечая, что Кора тоже вышла следом за мной, и говорит по телефону где-то в другом конце коридора или реальности...              8.       Я открываю глаза и долго не могу сфокусировать взгляд, совершенно не понимая, где я нахожусь. Где верх и низ у этого довольно большого эллипса из разнофактурной ткани, местами похожей на бархат с рядами мягких шипов-наростов, а ближе к краям плотно прилегающих, кое-где находящих друг на друга полотнищ - на атлас, переходящий в тонкий шелк и кружево. Я сижу на пружинящем табурете, опираясь локтями о неровную маленькую столешницу какого-то экзотического столика на толстой четырехгранной ножке, а прямо передо мной стоит Кора? Нет! Красная Шапочка! Моя любимая кукла, о которой я мечтала все свое глупое детство. Я с плачем вскакиваю, кидаюсь к ней и крепко сжимаю протянутые мне в приветствии руки, боясь только, что она сейчас исчезнет, а потому не тороплюсь отпускать. - Ты? Ты! Тебя подарили той девчонке, да? - Стараясь перекричать слезы говорю я, но все равно получается почти беззвучно. - Нет, тебя обманули! Я сбежала от них всех тогда, потому что мне было ужасно скучно, - говорит она и подмигивает мне. - Я долго тебя искала и нашла, наконец!        Теперь можно плакать и бормотать глупости про то, как мне было грустно без неё, как я скучала, как мне не хватало её... Она сочувственно и нежно смотрит на меня и вытирает маленьким платочком слезы с моего лица, которое я старательно прячу. Затем сжимает ладошками мои щеки и приподнимает мою голову, чтобы я смотрела ей прямо в глаза и говорит так, словно это что-то очень важное: - Твоя любимая кукла совсем не я. Её спрятали от тебя и не отдали до сих пор. Сейчас я сделаю это за них. Твоя любимая кукла - это ты сама. Запомни, что главная кукла каждой девочки - это сама девочка!        Я продолжаю отчаянно реветь. Только теперь это ужасно сладкие слезы, как будто отпустила чья-то грубая рука, державшая меня все это время за легкие и сердце... - Теперь мы встретились и все изменится: ты будешь танцевать и все встанет на свои места. - Я не могу танцевать, я фарфоровая, у меня тело не гнется!        Она подносит зеркальце к самому моему лицу и я вижу, что кусочек глазури откололся, его смыло слезами и на его месте горит розовым новая живая кожа. Потолок над нами лопается и яркий солнечный свет проливается на нас, окончательно высушивая мои слезы и заставляя нас жмуриться и смеяться. Лепестки огромного цветка, в котором мы были все это время стремительно раскрываются и нам приходится балансировать, чтобы не упасть вниз. Ветер прижимает к венчику цветка длинный прохладный лист, за который мы хватаемся и скатываемся, словно с горы, визжа от восторга. Когда мы оказываемся на земле, уже отдышавшиеся и отряхнувшиеся, она подходит и легонько касается губами моей щеки со словами: - У тебя станет новое тело. Теперь живи. Дыши.        И громче: -Ну, пожалуйста, дыши! Я открываю глаза, почему-то с таким трудом вдыхая воздух, что этот вдох заставляет меня закашляться... Надо мной с озабоченным лицом склоняется Кора. Я поднимаю руки и обнимаю её. Мы вместе встаем с пола и идем на кухню, где она решительно усаживает меня на стул и говорит: - Я увидела, что тебе плохо и пошла за тобой. Тебе просто нужно было время от времени немного отдыхать. Потом спрашивает: - Какой ты чай пьешь? Я пытаюсь встать, но она удерживает меня за плечо: - Черный? С лимоном, с сахаром? Беззвучно киваю. Мне так хорошо и я могу ходить и вообще все могу. Но еще лучше мне от того, что она наливает мне чай. В ту самую кружку, которую я выбрала бы сама - с бабочками.              9.        Ну вот и вся история. О куклах. Остается только сказать, что в этот самый момент я стою у сцены и готовлюсь с своему первому выходу. Моя винно-алая юбка из бархата украшена кружевами на бедрах, на поясе висит маленькая желтая сумка, а черное чоли - тоже бархатное - только рукава у него из батиста и доходят почти до локтя. На голове у меня маленькая красная шапочка. Я подумала, что так будет правильно.       От волнения я не замечаю, как рядом оказывается Саломея. Она берет меня под руку и крепко прижимается ко мне. Я испытываю совершенно небывалое счастье. И так мы стоим, пока не включают мою музыку. Тогда я делаю несколько стремительных шагов по сцене и начинаю танцевать. Мое сердце разрывается от бешеного восторга. Я сливаюсь с музыкой и каким-то немыслимым ветром, который живет у меня внутри. И так жаль, что в какой-то момент все заканчивается... Утанцовываю за кулисы и почти падаю на Саломею. Мы смотрим друг на друга и ревем, как сумасшедшие, потом сползаем на пол, привалившись к какому-то столу и вцепляемся друг в друга как два звереныша. Она шепчет мне в самое ухо: "Богу неинтересно играть с нами, если мы не делаем ничего для своего совершенства, а когда он видит наши усилия - он сам ведет нас!"        Все мы куклы в руках у Создателя. Однажды он положит нас в бархатные коробочки и заберет к себе навсегда.