***
Майрон, за сотни несочтенных лет открывший все свойства металлов, не смог утолить снедающий его голод любознательности и перешел к изучению живого. Конечное существование, неизменное в своей сути и постоянно меняющееся, не знакомое ни одному из айнур — это восхищало. Айнур не живут, а существуют вместе с Эа, они — константы; живые, обремененные неизменчивой плотью существа — вечные переменные, и Майрон рассудил, что должны существовать законы, которому они подчиняются. На короткое время Мелькор позволил своему слуге делать, что заблагорассудится. Валар ушли в удаленную часть Арды, окуклились в нерушимом покое за стенами Пелоров — когда еще неугомонному майя выдастся возможность заняться тем, чем хочется?***
Майрон появляется рядом с железным троном еще до того, как прозвучит приказ явиться; едва опускает голову, обозначая послушание. В его облике — нетерпение, невесомый страх и чуть теплая любовь, и над всем этим — ненасытное любопытство, голод знания, невыносимо жаркий, словно скрытая в самых глубинах медленная кровь Арды, словно ненависть, которой он никогда не чувствовал. — Дети Эру явились возле источника Куйвиэнен, неразумные, но имеющие дар речи. И первое, что они сделали с ним — спели Айнулиндалэ, что о многом свидетельствует — прежде всего о том, что это истинные дети своего создателя, и мне не будет от них никакого проку. — Господин желает, чтобы они стали полезными? — Майрон смотрит снизу вверх с нижних ступеней железного трона, а в вечно горящих самым холодным желтым пламенем глазах — предвкушение чего-то нового. — Не сейчас. Валар еще не знают об их появлении, и, зная их, нет сомнений, что у нас есть сотни лет времени. Я хочу, чтобы за это время ты узнал все о первородных, не уменьшая их числа и не привлекая внимания. Не дай им рассеяться по лесам, не давай им увеличить свою численность или выходить за пределы Куйвиэнен, не дай валарам их найти так долго, как это возможно. — Как пожелает господин, — Майрон улыбается тонко и хищно, не в силах скрыть радости.***
Первородные мало чем отличались от животных: не знали стыда и не носили одежд, не знали пользы огня и боялись его, не знали труда и не делали инструментов для его облегчения, не смотрели дальше нынешнего мгновения и не делали запасов. Они много пели, неотрывно глядя на звезды, раз за разом повторяя величайшую из песен, но не вникали в ее смысл. Звезды сменяли друг друга на небе, обозначая время, а прекрасные внешне и пустые внутри первородные все пели и пели, не чувствуя видимо, ни голода, ни холода, ни страха, ни иных потребностей, свойственных живым существам. Майрон позволил себе усомниться в том, что это и есть дети Илуватара: не такими он видел их в изначальном видении, и не так должно было пройти их появление. В чем сомневаться: в утверждении хозяина или в видении, данном самим Эру? Эти существа больше походили на механических птиц, которых Майрон однажды создал: тонкой работы игрушки поют одну и ту же песенку так красиво, ни на что иное не годны. Майрон мог своей песней усыпить или вызвать ужаснейшие из видений, мог воскрешать и мог убивать, и от механических птиц избавился — от них не было толку, хотя имитация живого из металлов и механики ему понравилась. От первородных тоже не было никакого толку. Может быть, смысл в том, что они еще не до конца воплотились, и Айнулиндалэ им нужна, чтобы закончить это? Разумная мысль. Майрон из малого волка обернулся чистейшим из обличий, в котором ходил еще будучи учеником Аулэ — единственный облик, в котором можно петь так, словно Арды еще не существует. От его излюбленного оно отличалось лишь тонкостью линий и блеклостью красок, а глаза самого холодного пламени оставались в любой из личин. Майрон созвал хищные тени, чтобы укрыли его от неживых взглядов, и вышел из лесных теней под свет звезд. Первородные не заметили его появления. Их глаза не видели, тела не двигались, сердца не бились, и живыми казались только чистые голоса. Если бы Майрон мог дышать, он бы вздохнул. Неужели действительно не обойтись без этого? Майрон сплетает свой голос с сотнями бессмысленных подражаний великой песни, и тысяча бездумных голосов тут же подчиняется ему. Дети Эру вплетают в песню свои не до конца осмысленные, но требующие воплощения мысли, и делают это не нарушая гармонии. Можно ли считать это вторым искажением великой песни, или надо быть снисходительным к неразумным? Квенди озираются испуганно и с интересом: после своей слепоты им удивительно видеть, после безмолвия однообразной песни им хочется называть вещи новыми именами, и неподвижные тела требуют действия — не обязательно полезного, не обязательно прекрасного. Майрон прерывает песнь и безмолвно исчезает в чаще, но не уходит. Разочарование его так горячо, что неотличимо от злости: механические игрушки! Стоило ему умолкнуть — и жизнь покинула первородных, и вновь слепы их глаза. Забрать нескольких с собой, разрезать на части, разобраться в их устройстве! Найти, в чем ошибка, исправить ее или убедиться, что эти существа — лишь невоплощенный сон Арды, случайная ошибка, и тогда уничтожить ее, скормить волкам.***
—…и все, на что они способны — лишь слепое подражание тем, кто могущественнее, но и того они не могут делать достаточно долго. Если это и есть дети Эру, то власть над ними лишь унизит господина. — И потому ты предлагаешь сначала разрезать многих из них, чтобы понять их устройство, а после уничтожить их. Продолжай. — Я думал о том, чтобы населить их пустые тела бесплотными духами, но эти… существа такие крохотные и хрупкие. Вселить бесплотных можно хоть в камень, хоть в глину, и даже это будет более достойным для них пристанищем. — Ты не искажал Айнулиндалэ, когда пел вместе с ними? — Нисколько. — И пел свою собственную партию? — Именно так. — Как долго они выглядели живыми? — Как только я присоединил свой голос к их песне, и спустя несколько кругов звезд после того, как оборвал его. Они продолжили петь, хоть жизнь их покинула, и я укрыл их в хищных тенях, дабы никто из валар не смог их найти. — Занятная история, и мне видится еще более занятное объяснение. Кто-то плохо выполняет свою работу, а тот, кто ее выполнит, понесет наказание — в этом есть смысл, если наказание будет шагом к более поздней победе. — Владыка говорит загадками, недостойный его не понимает. — Когда-нибудь тебе надоест громоздить столько слов в угоду подобострастности, но это не самое большое дело. Забудь про этих детей. Собери армию, приведи ее в готовность, пока есть время. Я хочу, чтобы Утумно была готова к нападению валар, даже если войну с ними нам не выиграть. Майрон не согласен с последним утверждением и не скрывает этого, но повлиять на решение владыки Утумно он не в силах, и лишь ненадолго склоняет голову в знак подчинения, чтобы тут же исчезнуть. Пускай Майрон отвлечется от своих жизненных изысканий и будет занят делом: судя по тому, что Мелькор услышал от него, с первородными ничего не случится в ближайшее множество лет, и отсутствие жизни и воли им не столько не помешает, сколько позволит не навредить себе. Майрон еще не раз проявит себя, и его сила будет только расти, но сейчас он лишь майя-недоучка, больше восхищенный возможностями, нежели по-настоящему полезный. Да, он открыл свойства металлов и создал хитроумные военные машины, он придумал, как использовать бесплотных, но полных ярости и злобы духов, он настолько извратил песни валар, что они наполнились разрушительной силой, и на их основе он придумал великое множество колдовских песен… Он придумал и сделал так много, но ни в одном из его творений еще нет подлинной силы, которую можно противопоставить валар, если они вдруг очнутся от своего утомительного покоя. Когда-нибудь придет время, и Восхитительный будет творением самого Мелькора, одним из немногих, совершенным и смертоносным. А сейчас Майрон едва ли способен одолеть хотя бы валараукара. Что до детей Эру — их судьба сложилась не так, как было в думах их создателя. Валар должны были почувствовать их появление, явиться перед ними и пробудить — и должно прозвучать не слабое подобие Айнулиндале, одна-единственная партия из великого множества, а нечто великое, что вдохнет в них жизнь. Где были валар в тот момент, когда первородные поднялись из собственных теней? Нет, не так — они были в Валиноре, потому что дальше однажды разведанной территории они не уходят. Почему они не почувствовали появление того, чего ждали так долго? Тогда первородных еще не укрывали тени мятежных айнур. Уж не ожидают ли они, что дети Илуватара появятся в Валиноре? Если так, то это великая гордость и еще более великая глупость.***
Разочарование в первых детях неизбежно привело к разочарованию в самом Эру — это было неизбежно, глупо и недостойно, но сделать с этим ничего было нельзя. О, Майрон помнил, как долго звучали три его партии, призванные заглушить разлад, внесенный Мелькором! Он сам был в них не последним из голосов. В сравнении не столько с силой, вложенной в напев, сколько с тем множеством айнур, что так просто покорились искажению, как же скучно, как же однообразно было желаемое Илуватаром! Сила правильных партий не уступала силе искаженных, но как жадно, как скованно она развивалась, и оттого так и не смогла развернуться в полную силу. Эру скомкал, оборвал великую песнь, разразился неудовольствием и сказал: — о, это было жалко, так жалко, — «Ибо тот, кто попытается изменить напев вопреки мне, окажется лишь моим орудием в создании дивных чудес, что он сам не способен постичь». Что за удобное оправдание! И как легко, как будто не раздумывая, айнур приняли его за абсолютную истину! А теперь еще эти дети! Приятны с виду и неполноценны внутри, как пустая порода, как драгоценный камень из стекла. Они должны были быть иными: живыми, со здоровыми телами, полными крови и органов, которые работают сообразно друг с другом на благо целой системе, способными плодиться и размножаться, а не только бездумно выводить давно мертвые мелодии. Майрон выпустил на волю всех наблюдаемых животных и долгое время не возвращался к наблюдению за живыми существами. Утумно огромна, а армия господина еще недостаточно велика, чтобы защищать его должным образом: что может горстка валараукаров и темных майар против всего Валинора, даже и с господином во главе? Но среди мыслей об укреплении крепости и осадных машинах раз за разом оказывался один и тот же вопрос: что же у детей Эру внутри? Прекрасные тела должны скрывать устройство жизнеобеспечения во столько же раз более совершенное, во сколько раз дети прекраснее зверей. Или нет? И могут ли они страдать теми же болезнями, что и звери? А возможно ли повторить внутреннее устройство их тел, как удалось воссоздать песни птиц? Майрон не раз принимал их обличье, но это не дало ему приблизиться к пониманию, ведь хоть обличья и материальны, он их никогда не чувствует, для него это — не более чем кратковременная оболочка.***
Эру любит все свои творения, от величайшего из айнур до слабейшего из невоплощенных духов, и ему открыты все их мысли и чувства. Что думает он сейчас, и думает ли, когда приход его детей открыт лишь тем из его творений, кто отрекся от навязанного порядка? Мелькор мог пробудить этих существ, вдохнуть в них жизнь, как если бы в его руках было само Негасимое Пламя. Его сил хватило бы, как их всегда хватало для противостояния кому бы то ни было, хоть чудовищам довременного ничего, хоть иным айнур, хоть собственному создателю. Он мог бы дать жизнь, настоящую, без полумер и ограничений, без ошибок и уродств — но делать этого для творений Эру не станет. Куда полезнее позволить первородным пробудить самих себя, дать им взрастить собственные мысли и желания — и когда валар узнают об их появлении, им уже не удастся изменить их в угоду собственному видению.***
Майрону было позволено забирать себе тех первородных, которые покидали пределы Куйвиэнен, но таких было слишком много; тогда он решил брать нескольких на разных стадиях сознания, а остальных водить кругами по лесу до изнеможения, чтобы потом привести обратно. Стадий развития он выделил всего три: бессмысленно поющие, обретшие жизнь и создавшие управляемое общество, и на каждой их них последовательно изучал строение тела, строение ума и строение общества. Строение тела Майрона неприятно удивило: слишком слабые кости, слишком тонкая кожа, слишком зависимая от эмоций система органов, слишком недоразвитая репродуктивная система: всего было слишком мало, словно польза была вторична по отношению к красоте устройства. Он знал, что дети Эру должны быть совершеннее, чем дети Йаванны, но с точки зрения пользы, а не красоты! Строение разума на фоне бесполезно-изящного тела выглядело получше: у первородных были огромные способности как к познанию, так и к применению познаний в жизни. Похвально развитое абстрактное мышление позволяло им создавать новое с почти небрежной легкостью, видоизменяя старое до полной утраты исходных свойств. Но и здесь была особенность (как знать, достоинство или недостаток): первородные очень тяготели к традициям, потому что первое увиденное и примененное определялось ими как лучшее. Некоторых из наблюдаемых Майрон сделал подопытными: с помощью колдовских песен, различных зелий и условий содержания он изменял их тела как ему нравилось: улучшал репродуктивные функции, менял телосложение, гасил влияние эмоций на органы. Самых удачных подопытных он скрещивал друг с другом, полученное потомство корректировал, если требовалось, и скрещивал дальше. Но ни вывести новый вид, ни изучить должным образом строение общества первородных, ни сравнить их с полученным видом Майрон не смог: скрытых в лесах первородных обнаружил Ороме, Утумно было осаждено валар, и в ходе сражений все результаты его исследований были уничтожены.