Сумерки Мемфиса

Манушу принадлежала высшая военная власть, и он ею воспользовался. Никто не мог бы теперь сказать, что персидский военачальник превысил свои полномочия, - во всяком случае, сказать это ему в лицо... Пока западный горизонт был еще чист, Мануш произвел смотр царского флота и заменил почти всех ионийских воинов на боевых кораблях персидскими. Им не требовалось особенных умений, в отличие от экипажей, и опыта в морских сражениях у них было побольше, чем у ионийцев. Поликсене не требовалось объяснять, что это значит. Мануш намеревался предотвратить объединение греков на море: сразу же нанести удар эллинским союзникам, от которого им будет тяжело оправиться... возможно, если персы в этом столкновении одержат верх, грекам не хватит сил для осады. А с внутренним врагом азиаты расправятся позднее, когда лишат ионийцев надежды на помощь... Поликсена отважилась поговорить с Манушем начистоту. Когда Мелос пришел обвинять ее в двурушничестве, на самом деле она еще не заключала с персами никаких новых соглашений. А теперь время для этого пришло, только так можно было спасти положение. Мануш явился в пустой зал приемов, куда царица пригласила его. Оставив церемонии, она в нетерпении прохаживалась перед тронным возвышением... как будто сомневалась, может ли отныне смотреть на своего военачальника сверху вниз. Перс взглянул на пустующий трон, потом на Поликсену. Улыбнувшись, он сдержанно поклонился. - Зачем госпожа хотела меня видеть? Поликсена оглядела зал. Ради такого разговора она даже отпустила стражников; но все равно сразу же обратилась к собеседнику на персидском языке. - Ты знаешь... во всяком случае, ты достаточно умен, чтобы догадываться. Я хочу сказать тебе, что намерена остаться царицей Ионии. Мануш некоторое время неподвижно смотрел на нее - только в глазах появились удивление и удовольствие. Или, лучше сказать, наслаждение мигом: этот человек, в своем роде, был таким же сладострастником, как и его брат, который лег к царице в постель, не спросив о ее желании. - А ты рассчитывала на что-то иное? Может быть, на то, что греки простят тебя и отнесутся с таким же почтением, как и мы? Или тебе кто-то из соплеменников обещал убежище, если ты предашь тех, на кого сейчас опираешься?.. От стыда у Поликсены свело затылок. Но она заставила себя посмотреть азиату в глаза. - Да. Я надеялась на убежище, если помогу ионийцам добиться свободы, - сказала царица. - Но теперь вижу, что мы, вероятнее всего, проиграем, подняв бунт против Персиды... а если и победим, торжество будет недолгим. Теперь Мануш удивился по-настоящему. И взволновался. - В тебе больше здравомыслия, чем я думал, - резко сказал перс. Он помолчал, коснувшись своей бороды, а потом спросил: - У тебя есть какие-то новые предложения? - Пока нет, - ответила Поликсена. Прокашлялась, поняв, что слишком торопится. - Мне не нравятся преобразования флота, которые ты провел. Мануш сдвинул брови, как будто не понимал, о чем речь; а потом улыбнулся. - Если ты в самом деле желаешь удержать власть - что же тебя не устраивает? - Я желаю... но не любой ценой! - воскликнула Поликсена, взбешенная его спокойствием. - Я не желаю, чтобы из-за меня тысячами гибли мои соотечественники, которых я же призвала на помощь!.. Она прикусила губу, поняв, что ужасно проговорилась; и при виде ее лица Мануш утратил всякую сдержанность. Он расхохотался - перс смеялся так, что стены сотрясались. - Осмелюсь сказать, государыня, что ты сама на все это напросилась, - ответил Мануш, когда к нему вернулась способность говорить. Поликсена стояла бледная, кусая губы. А потом, выйдя из оцепенения, затопала ногами и закричала, показывая персу на дверь: - Убирайся! Или, клянусь, твоя голова еще до заката окажется на колу, что бы ни ждало назавтра меня саму!.. При виде ее лица усмешка Мануша исчезла, сменившись серьезностью, даже преувеличенной. Поклонившись, азиат отступил к дверям и скрылся. Такой язык они понимали. Этот разговор с Манушем так и не был возобновлен. Однако Мелос немного погодя подошел к Поликсене и сказал, что поставил в известность о ее планах всех, кого мог. Зять больше ни в чем не винил ее - но, глядя в его лицо, Поликсена догадывалась, что ему пришлось выслушать от своих сторонников. - Я также подослал людей на корабли, - сказал иониец. – Среди твоих матросов персов мало, с этим Мануш ничего поделать не сможет. Возможно, им удастся поднять бунт во время сражения и перехватить управление судами… Поликсена зажмурилась, представив себе это: оглушительный треск, крик, неразбериха, стрелы и копья, несущиеся отовсюду, тараны – железные головы вепря, пропарывающие суда насквозь вместе с телами гребцов; кровавые буруны, вздымающиеся до небес... Ни она, ни Мелос ни разу в жизни не видели морского боя. Но Мелос будет командовать своими солдатами в городе. А она, царица?.. Спрячется за стенами, пока военачальники решают ее судьбу? - Ты побледнела, - сказал Мелос, внимательно наблюдая за ней. – Ты думала о том, чтобы самой принять участие в битве? Поликсена медленно кивнула. - Я должна… Мелос схватил ее за руку. - Все, что ты должна, - сохранить свою жизнь, как сейчас хранят ее другие!.. Я сам, по правде сказать, никогда не участвовал в настоящем бою, только слышал, - продолжил иониец. – Но знаю от бывалых солдат, что непривычного человека такие тошнотворные и ужасные зрелища могут свести с ума. А уж растеряться, когда над тобою нависла смертельная угроза, легче легкого. Тем более женщине! Поликсена посмотрела ему в лицо. - Ты предлагаешь мне прятаться до конца?.. Даже персидские цари сами возглавляют свои войска! Мелос вздохнул. - Пока что до этого не дошло. Греки могут подойти с юга и встать лагерем под стеной; зашлют разведчиков, прежде чем попытаются прорваться… да, скорее всего, так они и поступят. - А мы будем смотреть на них со стен, - Поликсена слабо улыбнулась. – Я, во всяком случае, выйду на стену. Я должна увидеть своих сородичей и сказать им слово... - Вот это по-царски, - Мелос улыбнулся в ответ, ободряя и ее, и себя. – Может быть, ты даже кого-то убедишь. Как бы то ни было, твое явление окажется для греков полной неожиданностью. Ведь большинство воинов Эллады, даже почти все… никогда не видели женщины-царицы, а о твоем правлении знают только по рассказам, которым не очень-то верят. Поликсена рассмеялась, ощущая гнев, уже полузабытый. Мелос ей напомнил, что для греков женщина в таком положении, как она, - куда более чудесное явление, чем для азиатов и египтян. Неудивительно, что даже те из ее подданных-ионийцев, кто видит ее каждый день, смотрят на нее как на богиню - существо иной природы, нежели их собственные жены и сестры! Она кивнула. - Очень хорошо. Я намерена сказать грекам, что желаю сохранить данную мне Дарием власть и потребовать, чтобы они ушли, не нарушая мира. Даже если бы я по-прежнему желала освобождения Ионии, мой царский долг – выступить с такой речью… Поликсена вдруг поразилась тому, куда завели ее собственные мысли. - Только подумать, Мелос, - как часто мой долг совпадает с неизбежностью! Это Ананке! - Да, - серьезно ответил иониец. – Что бы ни называли этим словом, Ананке существует и она могущественна. И точно так же, как твой долг потребует от тебя выступить миротворицей, долг греков и их мойра* – начать и закончить войну, к которой они так долго готовились. Как в древней трагедии, события которой повторяются для нас. *** Греки пришли, как и предсказывал Мелос, - с южной стороны. Южная гавань была всего дальше от города; конечно, ее, как и северную, защищали корабли. Но вскоре в Милете увидели угрозу во всей ее полноте: греческие суда, державшиеся на равном расстоянии друг от друга, закрыли море до самого горизонта. Тогда на берег примчались вестовые с приказом всем воинам и матросам, кто остался в заливе, вытащить корабли на песок и отступить за стены. Они были не в силах задержать врагов даже ненадолго – а попав в руки греков, могли стать орудием против своих же. Когда первые из эллинов высадились на берег, он был совершенно пустынен. Этими смельчаками оказались, разумеется, спартанцы; но их боевой задор довольно скоро сменился растерянностью. Спартиаты в полном вооружении, не дожидаясь, пока бросят якорь, спрыгивали прямо в воду; оскальзываясь на мокрых камнях, воины выходили на песок и осматривались в недоумении. Сняв свои шлемы, сужавшие им обзор, спартанцы видели то же самое – городские стены и башни, с зубчатыми переходами между ними; на высоком холме посреди сада уступчатый дворец, желтые стены которого ослепительно сияли на солнце; и нигде, казалось, не было ни души. Слышался только шум прибоя позади. Эвримах, прислонив свой щит к бедру, присмотрелся получше из-под руки. - Вон там часовые, - сказал он подошедшему Никострату, показав на стены. – Я отсюда даже вижу стражников на дворцовых стенах и террасах… Никто никуда не денется. Спартиат улыбнулся, спокойно и безжалостно. - Что мы будем делать? – спросил Никострат. Он был бледен – его лихорадило от волнения, от предчувствия того, что скоро он увидит мать… Эвримах словно бы не заметил этого. - Ты сейчас отдашь своим воинам приказ разбить лагерь и проследишь за всем сам, - сказал эномотарх. – Потом, как справитесь, подойди ко мне – обсудим положение. Спартанцы плыли на первых двадцати кораблях, и скоро все воины сошли следом за начальниками. Их лагерь был возведен первым, быстро и безупречно, несмотря на усталость и жажду. Снова Никострат подумал, глядя на палаточный городок, - как похоже это временное воинское поселение на Спарту, которая со времен законодателя Ликурга кичилась тем, что ей не нужны стены: щиты ее мужей оградят Лакедемон куда лучше. Когда все было кончено, царевич подошел к Эвримаху. - Что это значит, господин? - спросил Никострат, показывая на Милет, не подававший признаков жизни. - Это значит, что персы пока не понимают наших намерений, - ответил спартиат. - И теперь совещаются, готовясь начать с нами переговоры. Никострат кивнул. - Мы ведь будем с ними говорить?.. - Конечно, - Эвримах наконец позволил себе улыбнуться и хлопнул Никострата по плечу. - И кто займется этим? - Я буду говорить, - послышался голос Калликсена. Афинянин незаметно подошел к ним сзади. - У меня это получится всего лучше. Спартанцы переглянулись - но никто пока что не спешил оспорить этого предложения. Никострат обернулся на корабли. - Только бы не слишком долго! Нас могут зажать между берегом и городом! - Нет, персы этого не сделают, - флотоводец покачал головой. - У них недостаточно судов - так они оставят без защиты свои северные ворота. Ведь они понимают, что подошли еще далеко не все наши. Никострат больше не мог принимать участие в этом обсуждении. Он ушел в свой лагерь и занялся делами, которые не требовали размышлений: слишком тяжело ему было представлять, против кого им придется сражаться. Скоро стемнело, и Никострат сильно устал, но спать не мог. Он долго стоял, глядя на город, где ждала его мать, а потом сел и глубоко задумался. Часть фиванцев тоже высадилась на берег. Увидев одинокую фигуру, сидевшую на песке в стороне от спартанского лагеря, Диомед ускользнул от своих и, подойдя к Никострату, пристроился рядом. Юноша ни о чем не спрашивал - он понимал, что его другу сейчас не нужны слова. Некоторое время спустя Никострат встал, и Диомед поднялся тоже. Никострат словно только теперь заметил белокурого фиванца. Царевич улыбнулся Диомеду и сказал единственное слово: - Благодарю. Он ушел спать, и Диомед, тяжело вздохнув, последовал примеру старшего друга. Никострат проснулся рано, по привычке, - проснулся один. Он делил палатку с Эвримахом, как и прежде, и спартанцы вставали вместе; но в этот раз эномотарх поднялся раньше него. С чувством, будто он опять что-то упустил, Никострат надел панцирь и выскочил наружу. Греческий лагерь и город за высокими зубчатыми стенами выступили в розовой рассветной дымке; многие из воинов еще спали, лежа вповалку на песке, но спартиаты почти все были на ногах. Когда Никострат подбежал к своему начальнику, со стороны Милета резко зазвучали сурнаи. Спартанцы успели только переглянуться. Трубы пропели еще раз, и на глазах у изумленных греков южные ворота отворились. Оттуда начали ряд за рядом выходить воины - ионийские гоплиты, которые тут же строились в шеренги под стеной. При виде противника спартанцы тоже принялись строиться в фалангу, но Эвримах прикрикнул на них: - Это не то! Еще не время!.. Ионийское войско образовало фалангу, и ворота снова закрылись. В третий раз запели сурнаи, и Никострат увидел свою мать. Поликсена, одетая в пурпур, золото и серебро, с плащом за плечами, сверху донизу расшитым золотыми монетами, - великолепная как никогда, - поднялась на одну из надвратных башен. Она вскинула руки, точно жрица, взывающая к божеству, или правительница, приветствующая свой народ... Греки не смогли сдержать криков изумления, даже спартанцы. Один Никострат словно онемел. Он не сводил глаз с матери, с этой совершенно незнакомой ему богини Ионии. А потом над берегом разнесся ее голос. - Я узнаю вас, мои соплеменники, и приветствую, если вы пришли с миром! Что вам понадобилось на моей земле? Эллинские воины начали переглядываться, изумление сменялось возмущением. - Что это значит? - говорили они друг другу. Калликсен первым нашелся, что ответить. Он вышел из гущи людей и сделал несколько шагов по направлению к воротам, так что его стало хорошо видно. - Мы здесь, чтобы освободить Ионию от поработителей! - крикнул афинянин. На несколько мгновений между греческим лагерем и городом повисла тишина, в которой слышалось лишь дыхание тысяч людей. А потом Поликсена спросила: - Вы меня причисляете к поработителям Ионии? К тиранам? Флотоводец сделал еще шаг вперед. - Это будет зависеть от... И тут царица наверху закричала, точно от внезапной жестокой боли, и осеклась. Калликсен задохнулся от ужаса; и все, кто стоял рядом, вскрикнули. Царицу словно что-то подрубило сзади под колени, и она упала, скрывшись от глаз зрителей. А потом на площадку позади Поликсены бегом поднялся молодой темноволосый иониец, - Никострат и Калликсен поняли, что это был не Мелос; этот слуга поднял царицу, устроив ее голову у себя на плече. Она повисла у него на руках как мертвая: лицо коринфянки казалось совсем белым, но крови на одежде не было видно. - На ней пурпурный хитон! Я думаю, в нее стреляли... стреляли из города! - вырвалось у Никострата. Он сам едва стоял, видя, что случилось с матерью; Эвримах подхватил его под руку. - Держись, - сказал спартиат. - Она может быть еще жива, и тогда ее спасут! А про себя Эвримах подумал, что бывают такие стрелы-срезни, которые рассекают тело не хуже клинка; и даже если рана не была изначально смертельной, жизнь может вытечь с кровью очень быстро... Эвримах снова посмотрел на царевича и повторил: - Держись. Скоро мы все разузнаем. Ионийцы уже в беспорядке отступили в город, и ворота за ними захлопнулись - на сей раз неизвестно, как надолго. Никострат повернулся и, ступая, точно во сне, направился к своей палатке. Ему все давали дорогу, а он никого не замечал... Потом воины увидели, как из рядов фиванцев вырвался Диомед и бросился следом за спартанским полемархом. Никто не остановил юношу, и он скрылся в палатке Никострата. Эвримах молча отвернулся и мрачно кивнул Калликсену, который успел вернуться к ним. Двое эллинских военачальников отошли в сторону, чтобы посовещаться. * "Мойра" в переводе с греческого означает "доля", "часть".