Сумерки Мемфиса

Нитетис порою удивлялась, как цари могут вообще на что-нибудь или на кого-нибудь полагаться, - великая царица спрашивала себя: кому мог верить его величество Яхмес Хнумибра, и что решал в действительности этот сын Амона, сияя всем людям Та-Кемет со своего престола. Фараон решал все – и почти ничего не решал. Сознание божественности царя господствовало над умами и телами всех египтян, даже тех, кто ходил за ним в болезни и каждодневно заботился о самых низменных потребностях фараона; но как человек правитель Та-Кемет мог не больше любого другого. И положение царя было несравненно хуже положения любого из подданных: не воля бога на троне определяла судьбу Египта, но слияние и противоборство множества человеческих сил, которые именно его воля приводила в движение, никогда не ведая, чем это обернется. Но на загробном суде все добро и все зло, что были сотворены царем при жизни, будут беспристрастно и безжалостно взвешены. Нитетис уже мало верила своим по-гречески воспитанным разумом, что после смерти боги достанут из спеленутого тела ее иссохшее сердце, чтобы положить его на весы против пера истины*; но в последние месяцы царицу несколько раз посещал тревожный сон: как она переступает порог зала последнего суда... и предстает перед теми страшными звероголовыми судьями, над которыми теперь часто насмехались сами жрецы, им служившие и кормившиеся от щедрот искренне верующих. Простым людям можно быть невеждами – и для них это благо. Но во что верить людям ученым? И что предвещают такие сны для нее, дочери Нейт и дочери Априя, обманувшей многотысячные толпы своих почитателей во имя будущего Египта?.. - Такое бывает со всеми беременными женщинами, великая царица. В эти месяцы женщины приближаются к богам более, чем когда-либо, - говорил ей Минмес. Он улыбнулся: как все врачи Та-Кемет, этот египтянин был немного и жрецом. – А ты столько испытала в последнее время. Молись и сохраняй спокойствие, и это пройдет… Минмес давал ей успокоительные снадобья, но все равно царица завидовала его безмятежности: женщине никогда не обрести такой способности, слишком много тревог несет женам одна только семейная жизнь, даже когда в семье все благополучно. А Нитетис жить с персидским завоевателем помогало только умение отрешаться от происходящего и вверять себя богине: одно из важнейших умений жрецов. Нитетис благодарила богиню, что Камбис не только охладел к ней после первых месяцев страсти, но и после происшествия с Роксаной очень боялся повредить ребенку, которого великая царица носила под сердцем. Когда у таких мужчин, как этот царственный перс, страсть переходит в привычку, нежность и желание постоянства, это лучшее, что может быть. Главное было обеспечить свое положение и положение страны до того, как завоеватель сделается равнодушен к Нитетис, – или до того, как ему опять что-нибудь ударит в голову! Камбис был недостаточно силен духом, чтобы после всего, что он претерпел, опять вступить в открытую борьбу с египтянами: Маат брала над этим азиатом верх, как над всеми чужестранцами, которые приходили в Египет до него. И если Нитетис родит от Ахеменида жизнеспособного сына, ничего лучше нельзя и придумать: хотя еще лучше будет, если Киров сын оставит эту страну, одолеваемый военными или другими нуждами, которых у Камбиса предостаточно, или же умрет, что тоже очень возможно… тогда Нитетис останется правящей царицей при сыне-наследнике, как уже неоднократно случалось в истории Египта. Люди Та-Кемет устали от войны. Египет не привык долго жить в состоянии войны и не мог так жить, в отличие от греческих городов, которые, наоборот, не могли существовать в мире. И если персы жаждут войн, подобно неуемным грекам, они в конце концов уйдут отсюда! - Эта страна – как одна огромная гробница, - сказал Филомен своей сестре, когда они вновь увидели Мемфис. Столица Та-Кемет уже успела отстроиться после того, как азиаты разгромили ее, но следы разрушений сразу же бросились в глаза тем, кто помнил Мемфис нетронутым. Однако не это побудило коринфянина сравнить Та-Кемет с гробницей: и Поликсена понимала, что чувствует брат. Филомен приехал сюда как пленник… но не были ли все они пленниками Черной Земли, тысячелетний нерушимый покой которой порою казался страшнее войны? "Мы все умрем здесь", - сказал когда-то отец ей и брату. - Эта страна будет хороша для нас, только если она станет греческой, - сказала Поликсена брату в ответ. – Тогда Египет станет хорош для людей, которые умудрены жизнью и устали от жизни… - Я еще не настолько стар, - рассмеялся военачальник. Он посмотрел на сестру с улыбкой. Порою понимать, что тебя могут убить когда угодно, бывает очень хорошо. Теперь Поликсена поселилась во дворце с царицей и братом: потому что старый их кирпичный дом был разрушен. Эллинка долго плакала, увидев руины, - а потом на нее снизошло то же спокойствие, что и на Нитетис: она полностью предала себя в руки богов. Вскоре после того, как началась ее придворная жизнь и Камбис привык к положению фараона, Поликсена тоже почувствовала себя в тягости. Наверное, женщины беременеют тогда, когда перестают бояться и препоручают себя высшим силам… Ликандр, который узнал о том, что подруга ждет ребенка, сразу после Нитетис, теперь настаивал на том, чтобы заключить с Поликсеной брак по всем египетским законам. - Это не свяжет нас против воли! Если мы с тобой не захотим, этот папирус не будет значить для нас ничего! – сказал лаконец. – Но мысль, что ты и наш ребенок, если я погибну… Он отвел глаза и закончил: - Я тогда не буду знать покоя в царстве мертвых. Поликсена внимательно посмотрела на любовника. Греки мало думали о том, что ждет их в обиталище теней, как его ни называть; но для всех эллинов это было мрачное место, о котором ее народ старался не вспоминать лишний раз, – тогда как египтяне заботились о посмертии постоянно. Хотя отважные греки гораздо сильнее египтян стремились туда, откуда никто не возвращался. И в Аиде не радовался никто, какую бы жизнь ни прожил… "В чем же божественная правда?" - подумала ученица Пифагора, учившаяся также у египетских жрецов и у персидских мобедов. - В чем правда и счастье, Ликандр? – спросила коринфская царевна: скорее саму себя, чем своего друга. Но он неожиданно ответил. - И правда, и счастье в том, чтобы радоваться каждому дню и не бояться смерти. Поликсена взглянула спартанцу в лицо. Он улыбался. Теперь он выглядел совершенно зрелым мужем, отрастив бороду и немного отпустив вьющиеся темные волосы, которые собирал на затылке шнурком. Ликандр привлек ее к себе, и она сразу же забыла, о чем думала. - Ты, твоя любовь… величайшее счастье в моей жизни, - проговорил спартанец со всей серьезностью аоротанатос, коснувшись ее щеки. – Прежде я и не ждал, даже не молил, чтобы ты стала моей! Может быть, и дальше боги предназначили для нас то, чего мы не чаем? Поликсена улыбнулась с восхищением. - Ты порою кажешься мне мудрее Пифагора! - Должно быть, философ никогда не жил так, как привыкли жить спартанские воины, - усмехнулся Ликандр. Потом он сжал ее руки в своих и опять спросил с волнением, заглядывая возлюбленной в глаза: - Так ты согласна на письменный договор со мной? Если уж мы не можем найти здесь наших жрецов! Поликсена кивнула. - Согласна, милый. Счастливый любовник прижал ее к груди, целуя и зарываясь лицом в ее волосы; а коринфянка вдруг поняла, почему так долго тянула с этим договором и отказывалась. Это была подлая мысль: а может, и спасительная… Поликсена не желала окончательно связывать себя со Спартой и с этим спартанским воином, хотя не знала мужчины лучше него! Но теперь ее судьба росла в ее чреве, как судьба Нитетис. Так боги решают за женщин, которые не могут сделать этого сами. *** Брачное соглашение они заключили в Доме жизни – в том самом, где когда-то проводил уроки Пифагор. Этот храм египетской науки и величайшее древнее хранилище записей о людях Та-Кемет, их рождений, смертей и завещаний, Камбисовы персы оставили нетронутым. Может, потому, что боги Дома жизни не имели лица, которое могло бы вызвать ярость азиатов?.. Поликсена смотрела на то, как невозмутимый писец превращает ее имя и имя Ликандра в ровный ряд иероглифов. Было так странно видеть это: и, вместе с тем, умиротворяюще. Хотя Поликсена знала, что их имена посредством "божественной речи" невозможно записать точно: египетский язык не содержал звука "л". Поликсене долго было так удивительно слышать, как Нитетис произносит ее имя. А письмо египтян по большей части не передавало гласных. Закончив работу, писец поднял глаза. Вежливо кашлянув, чиновник привлек внимание людей, которых только что сделал мужем и женой. - Все готово, госпожа. Да хранят вас Амон, Исида и Хатхор. Египтянин протягивал папирус Поликсене, а не ее мужу: и это удивило эллинку только на мгновение. Она знала, как много значит в Египте положение жены, госпожи дома мужа и распорядительницы всех дел этого дома. Улыбнувшись бритоголовому чиновнику, Поликсена внимательно прочитала договор, ведя пальцем по строчкам и шевеля губами. Потом, удовлетворенно кивнув, эллинка достала из своего пояса серебряный дебен, который бросила на стол перед писцом. Египтянин изумился, хотел отказаться от такой высокой платы… потом понял, что за свое соединение эти эллины желают заплатить достойно. Он поклонился ученой чужеземке, и супруги, взявшись за руки, покинули Дом жизни. Еще прежде, чем эллины вышли на улицу, Поликсена передала брачный договор своему мужу. Поликсена знала, что скоро этот папирус опять окажется у нее: желает того она или нет. Ведь Ликандру скоро предстоит идти сражаться в Азию с греческим войском и египтянами. Спартанец все знал и был со всем согласен, радуясь каждому дню и не боясь смерти. Еще в Саисе греческие наемники египтян, подчинявшиеся как царице - Нитетис, а как верховному военачальнику – Уджагорресенту, возобновили свои учения: и Ликандр присоединился к ним. В Мемфисе учения продолжились. Греки Камбиса и греки Уджагорресента теперь делили плац между собой. Как же бессмысленна жестокость человеческих битв, и как неизбежна! Если насмерть сражаются даже боги, которые не могут умереть! Когда Поликсена и Ликандр вернулись во дворец, их ждала удивительная встреча. У дверей спальни Поликсену поджидал один из пифагорейцев, Агафокл, вернувшийся к учителю из Навкратиса уже после того, как пришел Камбис. Философ поклонился новобрачным, сияя улыбкой. - Госпожа, идем с нами. Мы все ждем вас и хотим отпраздновать вашу свадьбу! Поликсена завела за ухо прядь волос. - А мой брат?.. - Он и устроил это, - улыбаясь, сказал Агафокл: и поманил обоих рукой. – Идемте, все заждались! Коринфянка до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, какой свободой пользовался ее пленный брат: хотя знала – и Камбис знал, что держит здесь Филомена крепче любых цепей. Она, Поликсена! А ее саму держала Нитетис – и невозможность куда-нибудь уехать! Пиршество устроили в одном из покоев, предназначавшихся для гостей: комнаты были так велики, что могли бы сойти за залы. Молодых супругов встретили с шумом и смехом: скрипучая музыка авлосов ударила Поликсене в уши, но теперь вовсе не оскорбила ее слуха. Им обоим налили вина, надели венки, как полагалось свадебным обычаем в Греции. Философы и просто развеселые друзья окружили их пляшущим кольцом, схватившись за руки; и Поликсена хохотала и танцевала вместе со всеми, напрочь забыв об осторожности. Пели хором комосы*, славили Грецию и Ликандра с его женой; и спартанец смеялся так много и беззаботно, как Поликсена никогда еще не видела. Брата с ними не было – коринфянке сказали, что он придет поздно, если вообще сможет прийти; и, конечно, Поликсена понимала, почему. Хорошо было уже то, что Филомен вообще принял Ликандра и смирился с тем, кому отдает сестру! Но, однажды вынырнув из толпы поздравителей, Поликсена заметила Филомена у порога: в белом хитоне с нарядной каймой и таком же гиматии, он стоял, сложив руки на груди, и без улыбки глядел на свадьбу. Поликсена растерянно и смущенно улыбнулась брату, и он улыбнулся и кивнул в ответ. Однако ей стало ясно, что к веселью военачальник Псамметиха не присоединится. И даже пьяные товарищи-философы не посмеют тащить его в круг. Тут Филомена заметили другие, и возникла какая-то общая неловкость – будто нашкодившие дети увидели старшего, перед которым предстояло отвечать. Поликсена спасла положение. Она громко сказала: - Друзья, выпьем за то, чтобы эта земля стала греческой! Все загудели с восторженным одобрением; в руках у невесты опять появился кубок с вином. Поликсена призывно махнула рукой. - Брат, иди к нам! Оказавшись подле нее, Филомен тихо спросил: - Не много ли ты выпила, сестра? Он, конечно, тоже давно все знал. Поликсена положила руку на живот под белым гиматием и хитоном: наряд был очень похож на платье брата, только кайма другого цвета и с другим рисунком – меандр, бегущие по краю одежды волны, были синими, а не красными, и более закругленными. - Я мало пила, правда… но много танцевала и пела с нашими! Ликандр был так счастлив, он почти не умеет веселиться! Филомен взглянул на Ликандра, который как раз подходил к ним. Приблизившись, лаконец приобнял жену, глядя в глаза ее брату. Военачальник улыбнулся. - Я рад за тебя, Ликандр, тебе очень повезло! Впрочем, ты знаешь это сам! - Да, - сказал Ликандр, не отводя взгляда. Он никогда не был глуп, что бы кто о нем ни думал. Все трое выпили за здоровье и счастье друг друга. Потом греки скоро разошлись, как будто брат Поликсены им это приказал. Филомен проводил сестру и ее мужа, но только до половины дороги; обняв Поликсену на прощанье, пленник Камбиса ушел к себе. Молодые супруги вернулись в свою спальню, и Ликандр закрыл дверь. Он долго смотрел на свою жену без улыбки, не приближаясь к ней и даже не решаясь простереть руки к обретенной мечте. Потом Поликсена протянула руки к возлюбленному и улыбнулась, и лаконец улыбнулся и шагнул в ее объятия. Для брачной ночи было еще слишком светло, но они об этом и не вспомнили. * Внутренние органы бальзамировались отдельно, их помещали в канопы, ритуальные сосуды, изображавшие богов-покровителей, при бальзамировании по всем правилам, хотя у египтян существовали и упрощенные процедуры. Сердце же возвращали в тело, поскольку оно считалось вместилищем мыслей и чувств - и должно было быть взвешено на загробном суде и свидетельствовать в пользу мертвого или против него. * Комос, в одном значении, - ритуальное шествие с пением и музыкой, которое в более поздние времена связывалось с культом Диониса; в другом значении застольная песнь, воспевающая любовь.