Сумерки Мемфиса

- Может быть, я вернусь, когда наш сын уже родится, - сказал Ликандр. Они сидели рядом в темноте, откинув белые простыни. Супруги нередко говорили о самом сокровенном по ночам, в часы владычества ужаса, изнанки дня, когда сбывается то, что днем немыслимо, - так верили и египтяне, и греки. А им оставалось совсем немного ночей перед тем, как расстаться. - Сын, говоришь? Поликсена грустно улыбнулась. Конечно, все мужчины мечтают о сыновьях, на какой бы земле ни родились. Но хочет ли этого она сама? Девочку Поликсена может оставить себе и воспитывать так, как заблагорассудится: дочь можно было бы растить и в Коринфе, посвященном Афродите, и в блистательных Афинах - городе Девы, сердце Эллады, о котором ученица Пифагора до сих пор втайне жалела. И даже в упадочном Египте девочке можно дать прекрасное воспитание: если царице удастся сохранить на этой земле мир достаточно долго и если количество женщин, подобных ей и Нитетис, увеличится. Поликсена очень хотела бы остаться с госпожой и вместе с ней воспитывать греческое будущее Та-Кемет. Но если плодом их с Ликандром любви будет мальчик, долг потребует от коринфской царевны отдать его Спарте! Спарте, как ни одному другому полису, нужны сыновья! И Ликандр, если вернется с войны, будет в полном праве требовать этого! Коринфянка окинула долгим, полным нежности и печали, взглядом великолепную фигуру атлета, посеребренную луной. У него было все еще немного шрамов, но каждым Ликандр мог бы гордиться; и даже отметинами на спине, оставшимися после школы. Сколько жестокости и крови, своей и чужой, нужно, чтобы рождались такие люди, как этот дарованный ей муж! - Иди сюда, - Поликсена протянула к супругу руки: ей как никогда захотелось приласкать его. Ликандр с готовностью придвинулся, и Поликсена погрузила пальцы в его темные кудри, поцеловала мощную шею. Ликандр погладил ее по спине, а потом опять отодвинулся, глядя на обнаженную жену с улыбкой: как все гимнофилы-спартанцы*, он был способен подолгу любоваться женщиной, испытывая чувства гораздо более высокие, чем вожделение. Или на это способны все мужчины, умеющие глубоко любить? - Ты не чувствуешь, что с тобой поступают несправедливо? - спросила Поликсена, когда их глаза вновь встретились. Лаконец нахмурился. - Несправедливо? Жена кивнула. К горлу неожиданно подкатил комок. - На смерть тебя посылают люди, которые пальца твоего не стоят!.. Почему-то при этих словах эллинке представился не Камбис, царь царей, Ахеменид, который насаждал по всему миру собственную правду, - а Уджагорресент в его персидских одеждах и с бритым подбородком. Ликандр улыбнулся. - Разве не везде жизнь так устроена? Мы уже говорили об этом! Поликсена отвела глаза. Конечно, не везде: иначе было в тех обособленных и гордых городах-государствах, которые все еще не зависели от чужого золота... Муж обнял ее. - Жизнь очень непроста, и справедливость тоже, - задумчиво сказал он. - Я давно уже не воин Спарты, я продаю свои меч и копье, - и я сам вызвался плыть на помощь к Поликрату, как и мои товарищи! Я давно уже живу здесь в долг, ты это знаешь, и должен расплачиваться... если те, кому я служу, думают обо мне иначе, пусть боги судят их. Поликсена усмехнулась. - Так мог бы сказать любой спартанец из тех, кто отправится сражаться с тобой! Но тебе я могу рассказать о политике Египта, сколько сама знаю. Если только великая царица... Поликсена сдержалась. Бедная отважная Нитетис. - Как же здесь будет мой брат, - прошептала она то, что мучило ее все время. Как он уже может здесь! Поликсене чем дальше, тем больше казалось, что Филомен скрытничает: конечно, герой не поступит бесчестно, но.... - Я солдат, - сказал Ликандр, словно читавший ее мысли. - Твой брат - старший над воинами. Ему намного труднее. Поликсена прослезилась. Ее великодушный Ликандр! - Иди ко мне, - она обвила супруга руками; его могучее тело с трудом удавалось обнять. Лаконец тут же опустил руку и накрыл ладонью ее живот, словно поставив преграду любви. - Это не повредит ему? - До сих пор не вредило... Он так же радуется нашей близости, как я! Ликандр подхватил ее под плечи и под колени и уложил. Поликсена закрыла глаза, и здоровый жар его тела охватил ее всю; а сила любовника заставила чувствовать себя почти всесильной. Вокруг них неистовствовало море, затопившее египетские пески, и персидские триеры* раскалывались, как скорлупки; и в пенящихся бурунах тонули сотни чернобородых воинов в головных платках и тяжелых бронях. Они с Ликандром сражались до последнего, и опустились на мокрую гальку в счастливом изнеможении, не чувствуя, как та впивается в тело. Ликандр вдруг заметил, что подруга плачет. - Что с тобой? - Ничего... Мне очень хорошо! Жена поцеловала его солеными губами. Ей уже случалось плакать в такие мгновения. - Спи, милый, тебе завтра рано подниматься. Она уснула, ощущая на себе тяжесть его руки; а проснулась одна, как бывало чаще всего. Ликандр жалел будить ее. А может, по утрам спартанец стыдился смотреть коринфянке в глаза - задушевные разговоры принадлежали ночи, как и все сокровенное между любящими. *** Выступать войску предстояло через десять дней; но к месту сбора Ликандру надлежало явиться раньше. Поликсена, хотя разумом была давно готова, растерялась, металась, не зная, что дать мужу с собой: хотя, зная его, понимала, что лаконец почти от всего откажется. Меч, щит, копье; небольшой кожаный вещевой мешок, который он привык укладывать сам, - и храбрость, ценнейшее достояние воина. Остальное ему дадут, а нет - тяготы пути он будет делить наравне с товарищами. У Поликсены опустились руки. Она даже не носила сейчас никакого амулета, в действенность которого верила бы, и который могла бы передарить возлюбленному: по примеру тысяч жен. - Возьми хотя бы это на память, - решившись, Поликсена извлекла из своей довольно тяжелой шкатулки с драгоценностями одну из своих ониксовых серег на серебряных крючках: первые в ее жизни серьги, подаренные Поликсене братом с первого царского жалованья, полученного после поимки царевны Нитетис. Это была счастливая вещь. Ведь должны быть у нее счастливые вещи - и что же, если не это? Ликандр взял сережку - посмотрел на переливчато-лунную драгоценность, погладил, сжал ее в кулаке; потом убрал в вещевой мешок, завернув в прочную шелковую тряпицу. - Не потеряй, - попросила жена. Ликандр покачал головой. - И не спутаю, - он вдруг рассмеялся. - Сирийцы таких сережек не носят! Поликсена засмеялась вместе с мужем. Страсть мужчин Азии украшать себя превосходила даже кичливость египтянок. - Может быть, тебе... Она кивнула на шкатулку, оставшуюся открытой, - содержимое ее вспыхивало золотыми и серебряными огоньками и матово блестело разными оттенками моря: самые благородные камни Египта были синими и зелеными. Поликсена чувствовала, что муж оскорбится и откажется; но все же надеялась... - Нет, - коротко ответил лаконец, и этим было все сказано. А Поликсена ощутила себя невероятно глупой: нужно было сунуть ему хотя бы один камень украдкой! Кто мог знать, куда занесет ее возлюбленного судьба, и во сколько там будут цениться мужество и верность! Найдя подброшенное в дороге, Ликандр уже не сможет избавиться от драгоценной благостыни! - Брат, кажется, хотел напутствовать тебя, - сказала коринфянка, уже и не надеясь, что хитрость удастся. - Если ты его найдешь: он сегодня упражняется с персидским сатрапом Аршаком в битве на кривых мечах*. Хочет понять их преимущества. Поликсена имела все основания сомневаться, что Ликандр, даже сам прослужив восемь лет наемником, пожелает принимать напутствие от человека, берущего уроки у персидских сатрапов. Как и сомневалась, что Филомен захочет говорить с ее мужем. Но, к ее изумлению, грубейшее лукавство удалось. - Пойду найду его, - сказал Ликандр и быстро ушел, оставив как щит и копье, - старое, заслуженное оружие, с которого многократно приходилось счищать окись и кровь, - так и свой мешок. У Поликсены было много времени, чтобы выбрать и рассовать по удачным местам несколько неброских и не самых ценных, но дорогих украшений. Персы таскают на себе намного больше драгоценностей. Может статься, Ликандр и вовсе ничего не найдет! Ну а если найдет, пусть пеняет на жену. Только бы что-нибудь пригодилось ему там, где жизнь воина стоит намного дешевле его побрякушек! Ликандр, верно, даже не задумывается, как скоро окажется в таких местах, направляясь через пустыню в Сирию! Мужа не было довольно долго: Поликсена уже всерьез забеспокоилась, но наконец он появился, совершенно спокойный и даже удовлетворенный. Пусть Филомен и не был готов, что его занятия прервут таким образом, он, конечно, нашел, что сказать лаконцу. Брат находился в разговоре с любым. - Ну, что? - спросила Поликсена. Ликандр усмехнулся. - Простились. Он подошел, и эллины посмотрели друг другу в глаза долгим взглядом. Как долго его не будет со мной, подумала Поликсена; эта мысль, которую она до сих пор не пускала в сознание, чуть не заставила эллинку разрыдаться в последний миг. Но было никак нельзя. Ликандр перебросил через плечо свой нетяжелый мешок; Поликсене вдруг показалось, что там брякнуло что-то, не так, как ее сережка, мужнин нож и точильный камень... хотя ведь старалась завернуть получше! Но воин никак не показал, что услышал что-нибудь. - Жаль все-таки, что ты ничего у меня взял! - сказала коринфянка. - Я взял твою любовь. Больше мне ничего не нужно, - улыбнулся супруг в свою темную бороду. Он вполне мог сейчас притворяться лучше, чем она. Кто сказал, что лаконцы не умеют этого, пусть и не слишком приветствуют? Поликсена только покачала головой. Наклонившись, она обеими руками подала мужу бронзовый шлем с гребнем из белого конского хвоста, дожидавшийся на столе. У брата был похожий, но все же другой; и новее, не такой иззубренный. Ликандр надел шлем, и нащечники и наносник скрыли пол-лица; по-новому блеснули серые глаза в прорезях. Это и есть истинное лицо спартанца, подумала Поликсена с замиранием в груди. Она подала мужу копье; щит Поликсене было несподручно поднять, хотя она не прекращала силовых упражнений, и Ликандр подхватил его сам, просунув руку в ремень. Поликсена отступила на несколько шагов. Она не улыбнулась, посмотрев в лицо, защищенное шлемом от всех нежных чувств. - Хайре, спартанец! До победы, возвращайся скорее! Она прибавила: - Я рожу тебе здорового сына! Ликандр некоторое время не отвечал, глядя на нее так, точно уже стоял в строю, - неподвижный и исполненный мощи, копье у правой ноги. Потом отсалютовал жене, как царице, гулко ударив копьем в многоугольные мраморные плиты пола, - и, круто повернувшись, быстро вышел. Когда эхо подкованных сандалий замерло в коридоре, Поликсена, до сих пор не чувствовавшая своего тела, наконец ощутила слабость в коленях. Она допятилась до кресла вовремя, чтобы не упасть. Коринфская царевна опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Нет, она не заплакала и сейчас. Наперсница Априевой дочери несколько раз медленно и глубоко вдохнула и выдохнула, как госпожа ее учила; потом опустила руки на живот и сцепила их. Нужно будет сегодня повидать и царицу, и брата, - если у них найдется для Поликсены время. У кого-нибудь из них обязательно найдется. И Нитетис она сейчас особенно нужна - как нужна подруга ей самой. Поликсена придвинула к себе шкатулку и стала приводить в порядок ожерелья и кольца, в которых копалась, выбирая драгоценности для мужа; и вдруг руки ее замерли, и наконец Поликсена расплакалась, будто ослабло что-то в груди, до сих пор напряженной как тетива. Эллинка уже не останавливала себя: зная, что на самом деле это не стыд и не слабость, и даже Гомеровы могучие воины плакали в горе. Иначе у них не выдержало бы сердце. Когда слезы кончились, стало гораздо легче. - Я обещаю тебе, что рожу здоровое дитя, - прошептала Поликсена, погладив свой живот. Мысленно следуя за мужем, она уже не зарекалась против дочери. * Гимнофилы - "любящие наготу", в противовес гимнофобам; слово "гимн" того же корня, священные песни полагалось исполнять обнаженными. * Класс боевых кораблей, широко использовавшийся в античности, особенно в греко-персидских войнах, и известный еще ранее того. Триеры получили свое название из-за трех рядов весел; главным оружием такого боевого корабля был таран. * Кривой меч акинак с древности использовался персами; греческий прямой меч вошел в Персии в обиход только в IV в. до н.э.