Острова Блаженных

* В воздухе разлит тяжелый, приторный аромат белых лилий. Ахиллес разлепляет веки - и не может сдержать стон. Боль в висках заставляет его снова зажмуриться. - Боль пройдет, - произносит совсем рядом знакомый голос. – Это все цветы… их тут слишком много. Ахиллес чувствует, как его лба касается прохладная, чуть шероховатая ладонь. Преодолевая боль, он снова открывает глаза и видит склонившееся над ним лицо. Патрокл. Кровь приливает к щекам, стучит в висках. А потом снова наваливается чернота. * Боль, действительно, проходит. Остаются лишь легкие всполохи, когда Ахиллес неосторожно поворачивает голову. Он видит однообразную, тянущуюся до горизонта, зелень луга, белые колонны какого-то строения на краю леса, поблескивающую на солнце гладь пруда и... Патрокл. Ахиллес трет глаза, в надежде, что навязчивое видение исчезнет. Видеть Патрокла – пожалуй, самое желанное, что можно представить. Он помнит ночи, когда боль утраты становилась столь сильной, что ломала его волю, его гордыню перед богами и заставляла молить о невозможном. Но сейчас, когда боги, похоже, смилостивились, принимать их дар - еще больнее. Патрокл лежит в траве – на спине, раскинув руки. На нем простой белый хитон и одна сандалия. Вторая валяется рядом, и Патрокл лениво перебирает пальцами ремешки. Пересиливая себя, Ахиллес смотрит на его горло – вспоротое мечом Гектора, а сейчас снова нетронутое. Гладкая, медового оттенка, кожа – там, где зияла смертельная рана. Хочется протянуть руку и коснуться. Хочется почувствовать живое тепло под пальцами. Но Ахиллес знает, что нельзя прикоснуться к видению. И от этого – больно. Так больно, что приходится стиснуть зубы, чтобы не кричать. Патрокл поворачивает голову. - Прикоснись. Попробуй, - говорит он, улыбаясь. Ахиллес цепенеет. - Прикоснись. Давай же, - настаивает Патрокл. Он выглядит совсем юным. Таким, каким Ахиллес помнит его еще до отплытия в Трою. Юным, наивным… Влюбленным. И Ахиллес не может пошевелиться, боясь, что видение исчезнет так же необъяснимо, как и возникло. Патрокл смеется и притягивает его в объятия. - Это все цветы, Пелид, - говорит он. – Сначала от них болит голова, и ничего не помнишь. Потом - они приносят покой. Ахиллес не может даже вдохнуть – в горле стоит ком. Он протягивает руку и прикасается к щеке Патрокла. Чувствует живое тепло под пальцами. Живой. - Ты вспомнишь, - продолжает Патрокл, но Ахиллес больше не слушает. Он прижимает юношу к груди, целует – везде, куда может дотянуться, ловит его дыхание – живое дыхание. - Живой… - шепчет Ахиллес. – Живой… Патрокл больше не улыбается, но на ласки отвечает – с тем же жаром, с каким Пелид их дарит. - Теперь, когда ты жив, - говорит Ахиллес между поцелуями, – мы войдем в Трою вместе. Пророчество матери – глупые старушечьи сказки. Я убил Гектора, но я жив, и ты снова со мной… Дурнота накатывает лишь на мгновение. Ахиллес встряхивает головой, трет ноющие виски, снова оглядываясь по сторонам. Наконец, он вспоминает. * - Почему ты не сказал мне, Патрокл? Менетид пожимает плечами. - Свою смерть ты должен вспомнить сам. Таков порядок. Ахиллес смотрит, как тонкие пальцы Патрокла лениво перебирают ремешки лежащей в траве сандалии. Юноша так спокоен, словно ничего особенного не происходит. Все его движения - медленные, плавные, а в глазах – сонная поволока. «Это и есть тот самый покой?» - со смутным раздражением думает Ахиллес. Вскочив на ноги, он вырывает из земли и топчет нестерпимо резко пахнущие лилии. Большие белые соцветия хрустят под подошвами его сандалий. - Зачем мы здесь? - спрашивает он. - Я не знаю. Только боги знать могут. - Боги, боги… Пусть прокляты будут боги! – кричит Ахиллес. Отчаяние мешается в нем с бессильной, горькой злостью, и он обеими руками обхватывает голову. - Пелид… - зовет Патрокл. – Послушай… - Боги! – Ахиллес говорит, не поднимая лица, и его голос звучит глухо. – Все так же играют со мной. Они все так же играют, Патрокл! Мы, смертные, лишь игрушки для них… - Но мы не умерли, - возражает Патрокл. – Нам даровано бессмертие. Ахиллес смеется страшным, безумным смехом. - Я предпочел бы смерть! - кричит он. –Темноту, забвение! Настоящую смерть! Эй, боги! Слышите?! Настоящую смерть! Либо быть там, среди живых… либо не быть совсем. Другого мне не нужно. - Боги выполнили наше желание. Соединили нас. Не этого ли ты хотел? Не этого ли хотел я? – тихо спрашивает Патрокл. Но Ахиллес, охваченный отчаянием, не слышит. Подобрав из травы сандалию, Патрокл встает и уходит. * Ахиллес не знает, сколько времени прошло. Ничего не меняется вокруг – даже диск солнца неподвижен. Он находит Патрокла у маленького пруда на краю леса. Вода так прозрачна, что видно разноцветные камешки на дне и стайки маленьких рыб, греющихся на отмели. Патрокл сидит, скрестив ноги. Он не оборачивается, когда Ахиллес окликает его. - Ладно, будет тебе, Менетид. – Ахиллес садится рядом, обнимает Патрокла. Тот дергает плечом, сбрасывая руку Пелида, и еще ниже опускает голову. Ахиллес не знает, что сказать, - он никогда не был особенно хорош в искусстве извиняться. - Представь, каково это, - наконец, заговаривает Патрокл, – оказаться здесь… одному. Вспомнить свою смерть и знать, что ты остался там… тоже один. Отчего-то смущенный этим признанием, Ахиллес бормочет: - Так я не беспомощная юная дева, чтоб мне без сопровождения невмоготу было… Он замолкает, видя обращенное к нему лицо Патрокла – покрасневшие глаза, приоткрытые губы. И складка между бровей, которую Ахиллес разглаживает кончиками пальцев. - Здесь - вечность. Нет времени, - шепчет Патрокл. – Но я ждал так долго. Так долго… Думал, не дождусь. Ахиллес гладит его по вздрагивающей от рыданий спине, прижимает к себе, целуя в макушку и чувствуя знакомый – родной – запах волос. - Если бы я был не взрослым мужем, а сопливым мальчишкой, вроде тебя, Менетид, тоже рыдал бы, - с наигранным спокойствием говорит он и поспешно, чтобы Патрокл не заметил, стирает подступившие к глазам слезы.