Стрелок

***

      - Ну, где твои подарки?       Мы спустились вниз вместе с Рейтой, чтобы открыть цветастые коробки под огромной елью, установленной посреди холла первого этажа и украшенной в лучших традициях запада.       - Самая большая коробка – моя, - Рейта отправляется к дереву, выискивая глазами свой подарок.       - Твоя – фиолетовая, - подсказываю я Аою, скосив на него взгляд. Кумите выглядел раздраженным.       - Ты выбрал самый ужасный из цветов из большой любви ко мне? – морщится Широяма и не спешит рвать обертку, лишь наблюдая за собравшимися.       - Тебе не угодишь, - я фыркаю, отвернув голову от мужчины. – Какая разница, какого цвета упаковка? Не суди книгу по обложке.       - Не всякая книга отличается от обложки. А есть и такие, где обложка лучше содержимого.       - Не умничай и открывай чертову коробку! – бросаю я нервно и оборачиваюсь на воркующих в холе Ману и Кая, которых мы встретили уже тут. – Мана-сан, для тебя у меня тоже был подарок. Он в темно-синей обертке.       - Давай, я помогу тебе? – улыбается тем временем Ютака, подводя любовника к ели. Там уже сидел Ясуо, со счастливой улыбкой разматывающий ленточку на одном из праздничных пакетов.       Я тихо вздыхаю, чуть отходя от мужчин. Я сделал всем подарки, но не думал, что кто-то из киллеров «отважится» на ответный жест. Так что просто присаживаюсь на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж, и принимаюсь смотреть за тем, как мужчины берутся за свои коробки.       - Что это? – шуршание динамика привлекает внимание, и я оборачиваюсь на Ману, который держал в руках флейту, очень дорогую и сделанную на заказ.       - Это музыкальный инструмент. Но зачем он тебе – спрашивай у принцессы, - хмыкает недоуменно Ютака. – Проблем с дыханием у нас нет.       - Это не для тела. Это для души, - поясняю я, подперев щеку кулаком. – Иногда, чтобы разбудить дремлющие внутри человека чувства, нужно обратиться к прекрасному. Если Мана научится играть на инструменте и чувствовать его, возможно, он раскроет в себе часть забытых эмоций… Музыка может много больше, чем кажется на первый взгляд. Так что я решил, что это важная ступень на пути к выздоровлению. И хороший способ самосовершенствования.       - Он прав. Не отказывайся, Стервятник, - к моему удивлению соглашается хирург, подошедший к своему любовнику со стороны обеденного зала. – Чем многограннее лечение – тем эффективней оно будет.       - Ты научишь меня? – спрашивает тем временем Мана у Ютаки, поднеся флейту к его глазам. – Я хочу попробовать.       - Конечно, котик. Все, что захочешь.       - Круто! – прерывает вдруг ласковый голос Кая Акира, выкрикнув это так же восхищенно и громко, как сделал бы ребенок, нашедший под елкой радиоуправляемую машинку. – Настоящий?! Эй, принцесса!       - Настоящий, - смеюсь я глухо, поднявшись на ноги и двинувшись навстречу наемнику. Рейта с детским восторгом оглядывал переносной противотанковый ракетный комплекс, самый современный, самый «последний», какой я только смог найти с помощью Ютаки. В общем-то, именно Ютака его и нашел, я же просто выложил за оружие баснословную сумму в карман торговца, что и сделало комплекс «моим». – Рад, что тебе пришлось по душе.       - Шутишь? Это же последняя модель!       Я качаю головой и поворачиваюсь к Каю, чтобы кивнуть ему в знак благодарности за помощь. Но тот лишь скептически вздергивает бровь, дескать: как глупо благодарить меня за то, что я обобрал тебя, как липку. И в чем-то он прав, конечно, но ведь и его заслуга здесь была.       Матсумото тоже получил подарок. Маленькая коробочка, висящая вместе с шариками на елке, была ловко сорвана с ветки его ювелирной рукой. Внутри нее, на бархатном донце, красовался кулон на серебряной цепочке. Это был глаз. Голубой глаз. Небольшая сфера, усыпанная сверкающими камнями. Белок покрывали бриллианты, радужка выложена из сапфиров. И черный ониксовый зрачок посередине, поглощающий свет. Хирург был изумлен увиденным, но после с улыбкой искусителя оставил яркий след помады на моей щеке, проигнорировав тихий рык наемника за спиной. Оставался только Отец, и я, взволнованно втянув в легкие воздух, стал ждать реакции кумите на содержимое большой коробки.       Аой, скучающе оглядывая друзей, ловит на себе мой взгляд. Пару минут медлит, всматриваясь в мое лицо так, словно на нем выросли ядовитые грибы, и все-таки нехотя идет к праздничному дереву. Блестящая подарочная бумага рвется одним взмахом его руки, и стенки коробки, держащиеся вместе только благодаря обертке, раскрываются сами подобно цветку, падая к ногам мужчины картонными пластами.       Я судорожно выдыхаю, когда нашим глазам предстает сам подарок, сверкнув гладким черным боком в свете ламп. Это была гитара. Акустическая гитара, чей корпус был украшен объемной «чешуей», в лаковой поверхности которой отражалось кусочками строгое лицо кумите. Но Аой, фыркнув, безразлично отворачивается от инструмента и возвращается к лестнице, даже не взяв гитару в руки.       - Подожди! – окликаю я, догоняя его на первых ступенях. – Ты не возьмешь ее?       - Очень смешно, - скалится в ответ киллер, бросив на меня убийственный взгляд из-за плеча. – Ты ведь прекрасно знаешь, что я не могу играть. Поглумиться решил?       - Упрямый баран! – выкрикиваю, сам того не замечая. – Твоя рука еще может играть! Я верну ее тебе!       Я сказал это так уверенно, будто знал наперед, что смогу разработать перекошенные на сотню раз кости и мышцы в чужой ладони. Но я, конечно, не был уверен в том, что однажды Юу вновь сможет общаться с инструментом на «ты». И все же…       Я заскакиваю на ступеньку и хватаю кумите за запястье поврежденной руки под могильную тишину, возникшую в холле.       - Я буду играть вместе с тобой. Каждый вечер. До тех пор, пока ты не восстановишься!       - Какая глупость, - бесцветно отвечает он, попытавшись вырвать свою руку из хватки. – Учить безногого ходить.       - Я сделаю это, - уже чуть тише обещаю я, не отпуская мужчину. – Я сделаю, так что возьми ее!       Тяжело дыша, я не отвожу глаз от каменного лица. Немая борьба, возникшая между нами – снова. Несколько мучительно долгих секунд, пока я чувствую спиной осуждающие взгляды киллеров, оставшихся у ели. Но…       - Зачем тебе это надо? – наконец вопрошает Аой тихим, едва слышным голосом.       - Хочу, чтобы ты записал для меня новую песню. Хочу услышать ее. Ты даже не представляешь, как достала меня старая композиция. Меня уже тошнит от нее, так что… запиши другую. Запиши, Аой.       Он прищуривается, словно пытаясь найти подвох в моих словах, но уже через пару мгновений поворачивается к холлу всем корпусом. Выдергивает свое запястье из моих пальцев и спокойно шествует к наряженному дереву, чтобы после, остановившись напротив инструмента, снять его с подставки твердой рукой за гриф.       Остальные мужчины лишь молча наблюдают за происходящим, но в их взглядах плещется что-то горькое и в то же время обвинительное, тихое, но сильное. Я предпочитаю не обращать внимания, чтобы не утонуть в обрушившихся на мою голову эмоциях, и дожидаюсь Аоя на той же ступени, где и остановил его. Тот, перехватив гитару удобнее, проходит мимо с гордо выпрямленной спиной.       - Ты обещал.       - Да, - просто соглашаюсь, не сдержав облегченной улыбки.       То, что он не может больше играть – моя вина. И хотя я не имею к этому прямого отношения, я все равно чувствую, что причастен. Вот почему я хочу вернуть музыку в его жизнь. Ведь только наедине с ней он может улыбаться так искренне, как никогда. Даже если нас обоих ждет худший конец.       Я проводил Отца до спальни, перед тем забрав подставку из-под ели, и мы вместе поставили инструмент у окна, рядом с журнальным столиком и креслом за ним. Не сказав друг другу ни слова, мы отошли назад на пару шагов, чтобы полюбоваться гитарой со стороны, щедро облитой лунными лучами из широкого окна, и я, сдержанно поклонившись мужчине, покинул спальню. Решив оставить Аоя наедине со своими мыслями, я поспешил обратно в холл, через который вышел на веранду в направлении летнего дома. У меня были вопросы, которые я не хотел откладывать в дальний ящик. Но единственный, кто мог бы помочь мне пролить свет на чужие тайны, был Хантер. И я очень на него рассчитывал.       Отыскав наемника в гостиной, немного усталого, немного напряженного, я окликнул его и был одарен удивленным взглядом из-за плеча. Но, что странно, мне показалось, что он ждал кого-то другого, не меня. Я вспоминаю, что Ренар не так давно отправился в Токио. Неужели Сакурай волнуется?       - Не ожидал увидеть вас здесь так поздно. Чем я могу помочь?       - Можешь перевести эту фразу?       Я снимаю перстень с пальца и передаю его в руки Хантера, решив не ходить вокруг да около. Ему явно не до этого, так что лучше сразу перейти к делу и оставить мужчину в покое. Но тот, всмотревшись в перстень с красным бриллиантом, отчего-то меняется в лице. Брови Охотника ползут к переносице, взгляд становится серьезным. И он молчит. Молчит, впившись взглядом в кольцо.       - Что там? Говори, - требуя я, нахмурившись лишь потому, что сам Хантер выглядел сурово.       - Нет.       - Что?       Сакурай поднимает ко мне глаза и возвращает перстень с твердым намерением отказать мне, казалось, в простой просьбе.       - Я не могу сказать этого. Найдите ответ сами. И раз такое дело… я не должен был читать это послание. Оно предназначалось только вам. Больше не показывайте его никому.       - Почему? – не понимаю я.       - То, что там написано… кажется очень личным.       Этот ответ вызвал у меня удивление. Личным? Ну, и что это значит? Впрочем, я решаю последовать совету наемника, ведь черные глаза мужчины остаются неприступны для меня, и сдаюсь без боя. Видимо, это и правда не предназначалось для чужих глаз. Но это не все, что я хотел узнать, придя сюда за помощью. И на второй вопрос я добьюсь прямого ответа. Чего бы мне это ни стоило!       - Хорошо. Я поищу сам, - киваю я, отступив, чтобы Хантер немного успокоился и отвлекся от произошедшего. – Тогда можешь рассказать мне кое-что другое?       - Что вы хотите знать? – спрашивает он спокойно, потянувшись за сигаретами. Я тоже не отказываю себе в желании отравить дымом организм, и Сакурай помогает мне прикурить, поднеся зажигалку к моей сигарете.       - Вчера Мама сказала мне… - Я задумался лишь на мгновение, втянув в грудь большую порцию отравы и неспешно выдохнув ее обратно. – Она сказала, что Ватару – сын Такашимы Такеру. И что мой дядя лично подтвердил это перед своими людьми.       Атсуши заметно расслабляется, сосредоточенность и лед в выражении его лица сменяются на спокойствие. И я, кажется, даже замечаю едва уловимую грусть в стеклянных глазах убийцы. Но на этот раз Хантер был готов поделиться со мной своими знаниями.       - Это правда лишь наполовину, - начинает он, пригласив меня присесть. Я послушно опускаюсь на диван, и лишь тогда Хантер тоже садится, откидываясь на дутую спинку: видимо, разговор будет не быстрым. Я весь обращаюсь в слух. – Дело в том, что двадцать семь лет назад ваш отец был помолвлен с матерью Ватару.       - Что?.. – опешил я, так и не донеся сигарету до рта. Это я слышу впервые.       - Не делайте поспешных выводов и дослушайте до конца, - тут же останавливает поток буйных мыслей киллер, возвращая меня в реальность. – Тогда вашему дяде нужен был наследник на трон. Конечно, в те годы и сам Такашима-сама мог иметь детей и, действительно, спустя несколько лет женился и зачал ребенка, но, как вы знаете, его беременную жену убили северные волки. Но до этого случая ваш дядя не хотел становиться отцом. Причин этому было несколько. Во-первых, не было достойной женщины. Во-вторых, сам Такашима-сама был по горло в делах клана – это были трудные годы и в бизнесе, и в семье. Времени искать спутницу не было, да и лишние хлопоты не вызывали радужных мыслей – заводить жену и ребенка было для него в тягость. Тогда вашему дяде было тридцать пять, он был старше Такеру-сама на три года. И тогда же Такашима-сама задумал женить вашего отца на девушке из уважаемой и богатой семьи, дабы он продолжал их род, а его ребенок – занял кресло кумите. Но вашему отцу это, конечно же, не понравилось. Он хотел расторгнуть помолвку, вот только Юна – девушка, которую сватали за вашего отца, - уже была вписана в семейный регистр, а потому возвращать ее семье никто не осмелился бы. Это позор и клеймо на всю жизнь. И помолвленные договорились, что зарегистрируют брак, как фиктивный, ведь Юна тоже не горела желанием стать женой брата кумите. К тому же, она была влюблена в другого мужчину и, как оказалось, была на первом месяце беременности. От него, конечно же. Никто из семьи не знал этого, девушка скрывала свою тайну от родных и рассказала о ней только вашему отцу. И чтобы не скомпрометировать ее и спасти от жестокого наказания – а в традиционных семьях до сих пор властвует диктатура – ваш отец объявил во всеуслышание, что Ватару – его сын. Он женился на девушке, как и обещал, но жили они раздельно. Конечно, о любовнике не могло быть и речи – если бы поползли слухи, обоим было бы несдобровать, поэтому Юна потеряла своего возлюбленного. Родила сына и стала примерной женой, жила по законам Юга и никогда не требовала больше, чем было необходимо. Но спустя два года Ваш отец влюбился в вашу мать. И уже через пару месяцев узнал, что она носит под сердцем его ребенка. Тогда ваш отец и развелся с Юной. Он отпустил ее на все четыре стороны, но не запятнал ее имени и взял всю вину на себя. На собрании внутри семьи он объявил, что никогда не любил Юну и лишь следовал воле старшего брата, а потому предложил соглашение: если Юна отдаст клану своего сына, ее не станут судить, как женщину, не сумевшую уберечь семейный очаг. Юна осталась в клане, так хотела она сама, и регулярно виделась с сыном. А как только ему исполнилось восемнадцать – покинула семью. Я слышал, что она вернулась к бывшему возлюбленному, который несмотря ни на что ждал ее все эти годы. Поговаривали, что они сбежали из Японии счастливыми людьми. Оставшийся в семье Ватару понял мать, простил и отпустил. Даже сам подтолкнул ее на это, не в силах видеть, как она страдает в одиночестве в чужом доме. И когда кумите шесть лет назад сослал Ватару из Японии, тот поехал в США, где и встретился снова с матерью. С ней он и провел эти годы и вот вернулся назад. Другими словами – Ватару не может быть вашим братом. Так как в нем нет крови Такашима. И, несмотря на то, что южные псы до сих пор считают его первым сыном Такашимы Такеру, на самом деле он им не является. Эти сплетни служат щитом для Ватару, ведь иначе мальчика убили бы еще в детстве, как сына проститутки, безродного, внебрачного отброса. Я же появился в семье, когда ваш отец женился на вашей матери и ушел из клана, то есть двадцать пять лет назад. Мне было тогда четыре года. Вы родились через шесть месяцев после свадьбы. Вашему отцу тогда стукнуло тридцать пять.       - А жену моего дяди, которая носила его ребенка, убил наставник Широямы двенадцать лет назад… - бормочу себе под нос, нахмурившись. Что ж, история, действительно, достойна Оскара.       - Да, когда вашему дяде было пятьдесят лет. Поздний ребенок, наверное, ему и правда не суждено было появиться на свет. Такашима-сама слишком поздно задумался о детях. Ведь он рассчитывал на вас и Ватару. И на меня тоже. У него было целых три варианта, но, когда вам исполнилось одиннадцать лет, ваш отец отказал своему старшему брату в наследнике. Он хотел защитить вас от трона и посоветовал кумите рассмотреть Ватару, как будущего кумите клана.       - Тогда почему он решил завести собственного ребенка? – не понимаю я.       - Этого я не знаю, - качает головой Хантер. – Я был не настолько близок к Такашиме-сама, чтобы знать причину его женитьбы. Быть может, он просто полюбил вашу тетю? А госпожа Сакура хотела детей от Такашимы-сама. Может, именно она и уговорила его подарить ей малыша? Женщины – существа удивительные. Они умеют убеждать. А еще… Не каждый мужчина хочет ребенка от любимой женщины, но каждая женщина хочет ребенка от любимого мужчины. Я тоже… не хотел детей. И я тоже стал тем, кого женили насильно. По приказу Такашимы-сама я тоже завел семью пять лет назад. Ватару отправили в другую страну, вас охраняли ваши родители, беременную жену убили. Остался только я, как наследник, а раз на меня была возложена такая великая честь, то я должен был соответствовать статусу.       - Так ты не любишь жену? – еще одна шокирующая новость за день. Но, если честно, день сюрпризов пора заканчивать. Нравятся мне они все меньше и меньше…       - Не люблю, - кивает Сакурай, вздохнув. Наверное, ему тяжело вспоминать об этом. Я даже немного жалею, что завел этот разговор, но теперь уже поздно извиняться. – Это судьба подневольных – жениться по расчету. Но я видел рождение сына. И точно могу сказать, что люблю своего ребенка, потому что не смог устоять перед ним. Взяв его на руки в первый раз, я увидел, что он похож на меня, и понял, что этот малыш не может быть «фарсом», простым доказательством моей преданности и гарантией кумите. Он не оставил меня равнодушным. Поэтому я продолжаю защищать его ценой собственной свободы и даже жизни. Я хочу, чтобы он жил.       - Вот как, - соглашаюсь я просто потому, что не могу найти подходящих слов утешения для убийцы. И даже не знаю, нужны ли они ему вообще? – Интересно, если бы Широяма не убил моих родителей… они тоже нашли бы мне жену, не спросив моего мнения?       - Не думаю, - немного порассудив над вопросом, Охотник устало выдыхает дым в окно. – Вы росли свободным от обязательств. Уверен, они были бы рады, если бы Нана стала вашей супругой…       - Слава богу, что не стала, - хмыкаю я. – Извини, что пришлось вспоминать.       - Не стоит, господин. Это мой долг перед вами, как вашего подчиненного.       - Спасибо, Сакурай. Кстати, Ренар не звонил? Уже два часа его нет.       - Он не выходил на связь. Но я уверен, что проблем не возникло.       - Проследи за этим, - приказываю я, поднимаясь на ноги и туша сигарету в пепельнице. – Отчитаешься лично.       - Слушаюсь.       - Где похоронены мои родители?       Я стою на веранде летнего дома, глядя на горящие окна особняка напротив. Динамик сотового телефона немного шипит – связь в праздники не так хороша, как в будни.       - На фамильном кладбище. На территории моего поместья.       Я не хотел звонить ему. Особенно в эти дни. Но отчего-то мне стало так паршиво на душе после разговора с Хантером, что я, не задумываясь, набрал ненавистный номер. Голос дяди казался измотанным, хриплым. Наверное, я разбудил его.       - Я хочу навестить их, - закуривая, продолжаю я. – Приеду, как только выдастся свободная минута.       - Ты можешь приходить в мой дом, когда захочешь, Уруха.       Уруха. Он назвал меня Урухой. Псевдонимом, придуманным Аоем. Это прозвучало как-то холодно, будто я уже не являюсь его племянником, но расстраиваться из-за этого я не думал. Так даже лучше, я даже усмехнулся в ответ, представив, как его брови ползут к переносице в приступе раздражения. Все верно, я больше не Кою. Человека с именем Кою больше нет.       - Я воздержусь, спасибо, - скалюсь, выдыхая порцию дыма в морозный воздух. – Только раз и только к родителям.       - Как пожелаешь.       Я сбрасываю вызов, не попрощавшись. Нет, я не смогу его простить. Одна мысль о том, что мы родственники, вызывает у меня отвращение. Я, скорее всего, мог бы простить Аоя, но уж точно не Такашиму. По крайней мере, Широяма поступил по совести и чести, когда как дядя просто закрыл на это глаза. У него нет такого понятия, как «родство». Такого слова, как «семья». Лишь политика и наследство интересуют этого человека. И ничего более.       Я закусываю нижнюю губу в обиде, непонятно почему вдруг возникшей в груди. Необъятная, непонятная грусть сдавила грудь. И не с кем поговорить, некому выговориться. Это первый Новый год, который я встречаю не со своей семьей. Он так сильно отличается от тех, других, когда мы с мамой и папой с нетерпением ждали наступления ночи, чтобы открыть шампанское в полночь и обменяться подарками. В атмосфере заботы и любви. В мире и согласии. Без крови, без нежелательных встреч, без обязательств. В теплом, уютном доме на троих. Я больше… не смогу вернутся. Больше никогда не отпраздную Новый год со своими родными. Ни один праздник больше не будет похож на предыдущие. Ведь не только они уже не со мной, но и я… я тоже больше не похож на себя прежнего. Все следующие годы, до самой моей смерти, я буду праздновать эти даты по-другому…       - Больше никогда.       Я выбрасываю сигарету и закрываю лицо руками.       Мне не к кому пойти, не с кем поделиться своими тяготами. Раньше я выговаривался отцу, выкладывал все, что лежало на сердце неподъемным грузом, и мне всегда становилось легче после этих бесед. Но теперь у меня нет такого человека. Человека, которому я не был бы безразличен. Кто смог бы меня выслушать и дать совет. Нет такого…       Я вздрагиваю, уронив руки вниз.       И, осененный пришедшей идеей, бросаюсь прочь от летнего дома. Кутаясь в теплую куртку, я не вижу лучшего выхода, чем этот. Даже если разочаруюсь в нем…       Вернувшись в спальню, я нахожу Широяму сидящим в кресле у окна, рядом с черной гитарой, от которой тот не отводил задумчивого взгляда. Он оборачивается немного запоздало и поднимает бровь в немом вопросе, обнаружив на пороге запыхавшегося взъерошенного мальчишку, который вот-вот разрыдается от снедающих его мыслей. Я быстро сглатываю и подхожу ближе к мужчине, заглядывая вновь в его черные, как колодцы, глаза.       - Вчера ты позволил себе то, чего, возможно, больше никогда не позволишь наедине со мной. Можно сегодня и мне показать тебе то, чего я больше не покажу с тобой? – тихо спрашиваю у расслабленной фигуры, глубоко вдохнув. Аой, немого помолчав, медленно закрывает глаза.       - Пока праздники еще владеют этим домом, ты можешь отпустить себя. Я не стану вспоминать об этом, - его спокойный, ровный голос действует на меня, как рычаг к продолжению, и я успокаиваюсь, коротко кивнув в ответ. Пусть так. Но сейчас никого ближе Аоя у меня просто нет.       - Раньше, когда мне было тяжело, я находил силы и утешение в разговоре со своим отцом, - начинаю я тихо, опуская взгляд в ноги. Сейчас я не хочу, чтобы он видел мои глаза. – Но теперь я уже не могу попросить его совета. Поэтому я хочу, чтобы ты заменил его. На пару часов. Мне надо выговориться, но я не могу сделать этого ни с Хантером, ни с Ренаром, ни с кем-либо еще. Наверное, потому что именно ты стал его убийцей. И только ты не будешь относиться ко мне предвзято. Потому что для тебя я не господин и не друг. Всего лишь пешка на доске, которой ты управляешь. К тому же… мне сейчас не повредит твоя честность и умение слушать.       Кумите молчит в ответ, словно раздумывая над моими словами, и неторопливо закуривает. Я слышу, как шипит огонек на конце его сигареты, когда он затягивается разъедающим легкие дымом.       - Хорошо. Я выслушаю тебя, Кою. Садись.       Но я игнорирую стул рядом с креслом кумите. Я делаю шаг навстречу и опускаюсь прямо на пол, подумав, что так будет лучше. Для меня. Устроившись между его ног, я прислоняюсь спиной к его колену и опускаю подрагивающие руки на свой живот. Так мы не будем видеть лиц друг друга. И мне не придется шарить глазами по комнате, сидя напротив Отца за столом. Так мне не нужно будет прятать стыд за челкой и закрывать ладонью дрожащие губы. Даже если эта поза кажется унизительной.       Широяма не обращает на меня внимания. Он терпеливо ждет, когда я настроюсь и начну свой монолог, который, наверняка, покажется ему нудным, сопливым и недостойным киллера. И все же он молчит, давая мне все больше сил на продолжение. А я, набравшись смелости, наконец отрываю рот.       - Глупо жаловаться на судьбу. Еще глупее жаловаться на нее тебе, с кем она была по-настоящему жестока. Глупо даже говорить тебе это, ведь ты не признаешь такого понятия, как «судьба». Винить ее в происходящем бессмысленно, ведь не она виновата в том, что я здесь. Это моя вина, мой выбор. И все же, я спихну все на высшие силы, потому что так легче. Бежать от реальности и искать виноватого, чтобы выгородить себя… простая человеческая черта. Смешная, унизительная, эгоистичная. И так как я тоже человек, хотя бы раз, но я позволю себе проявить эту черту во всей ее красе.       Не знаю, как долго я раздражал его своим жалким и бессмысленным монологом. Я говорил о родителях, дяде, несправедливости, владеющей этим миром. О том, что я не заслужил всего этого, ругая всех, кого не лень. Вспоминал детство, беззаботные деньки, и бросался проклятиями, обвиняя в своих бедах кого-то еще, оправдывая себя, будто ребенок, не желающий признавать вину. Я говорил то быстро, то с остановками. Злился, скрипел зубами, срывался, плевался ядом, опустошая себя. Я выливал на Аоя все, что только мог вылить, все, что накопилось во мне за эти полгода. Я расходовал себя. Транжирил чувствами, как деньгами. Бросался ими, не жалея ни сил, ни времени. Выжимал из сердца до последней капли всю почерневшую за это время кровь. Желчь, собравшуюся в венах. А когда закончил, упал без сил на его колени, уткнувшись в них лицом, и расплакался, как младенец, обиженное жизнью дитя. Из-за жалости к себе. Из-за горя от потери родителей. Из-за того, кем я стал и кем больше никогда не буду. Я рыдал, не в силах остановиться. Не в силах взять себя в руки, даже понимая, как я выгляжу сейчас в глазах Широямы, такой мелкий, тщедушный, жалкий… Но, несмотря на всю комедию, разыгравшуюся в полутемной спальне, я ни разу не услышал ни смешка, ни фырканья над своей головой. Ни единого едкого комментария или язвительного замечания в свой адрес. Аой молчал. Слушал и молчал, нарушая мой рассказ лишь щелчком зажигалки время от времени. А когда я сломался, выплеснулся на него слезами, он лишь тихо вздохнул. Я чувствовал, как он коснулся моей головы пальцами, зарылся ими в мои волосы, словно пытаясь утешить, поддержать. Было глупо так думать, ведь он никогда не сопереживал мне, но я хотел, чтобы это было именно так, а потому не позволял себе иных мыслей. Широяма не убирал руки, пока я не выплакал всю горечь, боль и обиду, взорвавшиеся во мне умершей звездой. За окном уже брезжил рассвет, когда я успокоился.       Выговорившись, я почувствовал себя пустым сосудом, не осталось даже мыслей в гудящей голове. Не осталось эмоций. Даже сознание казалось чистым, как белый лист. И я выпрямился лишь потому, что спина заныла от болезненных ощущений.       Я сидел на полу у кресла кумите. Боком к нему, между его длинных ног, облаченных в брюки. Спиной я прижимался к его голени, вторая его нога стояла между моих бедер – я вытянул ноги от усталости. Голова безвольно откинулась на его колено, но взгляд уперся в потолок. Меня не волновало даже то, что теперь он видит мое лицо.       - Забавно.       Он наконец-то подает голос, и это заставляет меня перевести взгляд в сторону. Широяма улыбался.       - Забавно, что ты считаешь позорным сидеть на моих коленях, а у моих ног – нет.       - Увольте, - давлю я смешок в ответ, вдруг почувствовав легкость от его замечания, которое не коснулось моего рассказа. – Уж лучше так, но только не на твоих коленях!       - Об этом и речь.       Я хохотнул. А потом еще раз. И уже в следующую секунду я смеялся, хватаясь за живот. Аой улыбался в ответ, подперев щеку кулаком. Он смотрел на меня без тени отвращения, осуждения или гнева. Как-то… по-простому. И я почувствовал, как вновь наполняюсь эмоциями, которые не шли ни в какое сравнение с прежними. Мне было… хорошо. Оттого ли, что Аой не упрекнул меня в слабости, или оттого, что я впервые за полгода почувствовал себя свободным в его обществе? Причины я так и не узнал. Но был благодарен киллеру за терпеливость и понимание.       - Ну, раз ты выговорился, вставай и собирайся.       - Собирайся? Куда? – недоуменно спрашиваю я, кое-как оборвав веселье.       - В Париж.       - Куда? – я даже опешил, уставившись на мужчину, как умалишенный.       - Ты смотрел фильм «Красотка»?       - Ну… его крутили в кинотеатрах, - не понимаю я, заторможено кивнув.       - Помнишь сцену, когда Ричард Гир отвез Джулию Робертс в оперу? На самолете из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско?       - И?       - Я хочу в оперу, - весело улыбается Аой, указывая на шкаф. – Одевайся. Тебе нужно проветрить мозги. Я скажу Рейте, чтобы разбудил пилота.       - Ты хочешь сказать, что мы едем в Париж на оперу?! – я подскакиваю на ноги в неверии того, что только что услышал. – Туда же лететь…       - Будет время поспать, - кивает кумите, поднимаясь с кресла и бросая взгляд на наручные часы. – У нас полтора часа на сборы. Не трать время зря.       - Но…       - Сегодня мы будем вдвоем, только ты и я. И больше никого, Кою.       Эта фраза заставила меня замолчать и забыть все готовые было вырваться из горла возражения. Не знаю почему, но…       Мне вдруг тоже захотелось. В оперу. Вдвоем с Аоем.       И больше никого.