Ее глаза на звезды не похожи, В них бьется мотыльком живой огонь. Еще один обычный вечер прожит, А с ней он каждый раз другой. Ее упреки - вестники прохлады, Как скошенная в августе трава. И пусть в ее словах ни капли правды - Она божественно права. ...Ее сиянье затмевает солнце, И замерзает кровь в ее тени. Такое счастье дорого дается, Венец, откуда ни взгляни. Любой валет в ее большой колоде Падет, как жертва ревности слепой. Она одна и от меня уходит Давно проторенной тропой. Где-то ангелы кричат: "Прости - прощай", Плавится душа как свеча. Разлилась по сердцу печаль, Я навеки твой, ты - ничья.
Би-2 - Ее Глаза
За окном, единственным и непростительно узким, уже стемнело. Густой майский лес погрузился в тишину, нарушаемую лишь редким шорохом мелких животных и птиц. И здесь тоже темно... Тесную комнату освещает масляная лампа, с трудом справляющаяся с темнотой. Желтое пятно света обхватывает стол и изголовье железной койки со старым матрацем. Я задерживаю дыхание, вжавшись спиной в скрипучую дубовую дверь, и поднимаю взгляд на сидящую на краю кровати женщину, чьи серые пронзительные глаза смотрят на меня в упор. Будто пытка... но сегодня я сам пришел к ней, а потому этот взгляд ждет ответа на вопрос, который Анастасии не нужно было даже озвучивать. Женщина, уже собравшаяся спать, сидела в своей обычной манере, широко расставив ноги, однако ее железный протез уже стоял у стены рядом со столиком. Волкова была в армейской майке с лямками на плечах и черном нижнем белье. В белых зубах по обыкновению тлела сигара, а вьющиеся золотые волосы были немного взлохмачены. Она терпеливо ждала, когда я соберусь с духом и объясню ей причину своего появления в лесничем домике. Это была ее особая черта - Анастасия почти никогда не выходила из себя, не подгоняла и даже не повышала голоса. Но ее тяжелый взгляд говорил за нее, хотя и оставался спокойным и почти неживым, отливая сталью в тусклом свете лампы. - Ана-сан... - я запинаюсь, замечая лежащего в ногах наставницы Акелу, и нервно сглатываю. Хищник с прищуром следит за мной, готовый в любой момент защитить хозяйку. - Простите за поздний визит. Я пришел... чтобы попросить вас... Анастасия даже не моргает - продолжая сидеть недвижно и сверлить меня взглядом, она лишь вдыхает горький дым сигары, но все же слушает. - Я пришел попросить вас обучить меня еще одному делу. - Сейчас? - глубокий и низкий, но все же женственный голос заставляет меня дрогнуть, однако отступать уже поздно. И глупо. - Сейчас, - тихо соглашаюсь я, сжав повлажневшие ладони в кулаки. - Это может быть только сейчас... Волкова выдыхает большую порцию дыма перед собой, и ее пронизывающий до костей взгляд медленно обводит меня с ног до головы. - И правда, - вновь говорит женщина без интереса. - Тебе уже девятнадцать? Я поспешно киваю, прикусив язык. - Парни в твоем возрасте уже думают об этом, - наемница взбивает волосы ладонью, будто вспомнив очевидное, и вынимает изо рта сигару, чтобы после бросить ее в пепельницу. - Хорошо. Анастасия жестом отправляет волка на место и устало падает на койку спиной. - Давай. Я теряюсь, опуская взгляд в пол. На самом деле, идя сюда, я ожидал чего угодно, но только не такой реакции. Я был готов к самому худшему. Но если я сбегу сейчас, поджав хвост... Я делаю глубокий вдох и отталкиваюсь от двери, нетвердо шагнув навстречу кровати. Волкова заводит одну руку за голову и закрывает глаза, тем самым придавая мне уверенности, и я останавливаюсь рядом с койкой в упрямстве, которое обычно только мешало мне. Но вид стройного женского тела, полуобнаженного и обтянутого майкой, только подливает масла в огонь... и я уже склоняюсь над наставницей, припадая губами к ее шее в юношеской жадности и неумелости. Анастасия никак не реагирует на меня, отдав инициативу в мои руки - так было всякий раз, когда мы осваивали что-то новое: сначала я показывал, на что способен, и только после наставница указывала мне на ошибки и проводила урок. Этот вечер не был исключением. Но ударить в грязь лицом, осваивая это искусство, я боялся больше всего. Волнение сказывалось в дрожащих руках, да и я прежде никогда не занимался ничем подобным. Просто я больше не мог терпеть возбуждения, мучающего меня с семнадцати лет, и справиться с ним - тоже. Это выходило из-под контроля, мешало концентрироваться на тренировках и становилось настоящей проблемой. Наверное, Волкова понимала это, наблюдая за моим состоянием и замечая нарастающую рассеянность во время занятий, а потому и согласилась на "обучение". Ведь если так продолжилось бы и дальше... Я шумно выдыхаю, обнимая наемницу за талию, и прижимаюсь губами к ямочке между тонкими ключицами. Изуродованная шрамами и ожогами кожа пахнет мылом и речной водой, в которой Настя обычно купалась после тренировок. И этот запах сводит меня с ума, заставляя пробовать себя на вкус снова и снова. Я уже не думаю о своей неопытности и страхе - инстинкты взяли верх, двигая мною, будто марионеткой. Дрожащие ладони сами отправляются на исследование тонкой талии и бедер, пробираясь под майку и касаясь теплого тела напрямую. И все мое сознание сосредотачивается на этих ощущениях, будто на кончиках моих пальцев собрались все нервные окончания. От волнения и интимности момента я забываюсь в этих чувствах, прижимаясь к плавным изгибам всей ладонью, и смыкаю зубы на глубоком вороте майки, нетерпеливо оттягивая его вниз. - Не торопись. Я зажмуриваюсь, замирая, и делаю несколько глубоких вдохов. Возбуждение опустошает голову напрочь, но я все же беру себя в руки. Остановившиеся на талии пальцы скользят выше, чувствуя под собой рубцы от штык-ножа между ребрами, и, наконец, обнимают большую упругую грудь, сминая ее в ладони в вожделении... Сквозь мои плотно сжатые зубы просачивается глухой стон. Большой палец находит розовый сосок, нажимая на его вершину, и я едва не слетаю с катушек, чувствуя, как он твердеет под неумелой лаской. Я хочу взять его в рот, а потому нервно задираю чужую майку свободной рукой и опускаюсь ниже, бездумно набрасываясь губами на грудь женщины. - Ана-сан... - наверное, я переоценил свои силы. Волкова продолжает молчать, сохраняя дыхание спокойным и ровным, когда как я почти задыхаюсь, обхватывая губами затвердевший сосок и жадно втягивая его в рот. Моя рука опускается к стройному бедру наставницы - я забрасываю ее ногу на свою поясницу и поддеваю пальцами резинку нижнего белья. Не могу больше ждать... - Это нормально, разве нет? - спрашивает глубокий голос в то время, как я выпускаю изо рта ее сосок с пошлым влажным звуком и набрасываюсь на другой, обводя языком нежный ореол по кругу. - Ты ведь девственник. - Пожалуйста, не смейтесь надо мной... - шепчу жарко, стягивая с округлых ягодиц тонкую ткань. Белье соскальзывает с половины ее правого бедра - все, что осталось от ноги, потерянной на войне, - и я просто спускаю его вниз, позволяя материалу соскользнуть с левого колена к щиколотке. Но как только до меня доходит, что одежды на женщине не осталось, как внутри меня все переворачивается. Кровь в венах закипает от жара, обдавшего мой пах, и я шумно выдыхаю на ее грудь, с силой стиснув тонкую талию в ладонях. - Тише. Я чувствую, как ее пальцы зарываются в мои влажные волосы, будто пытаясь успокоить колотящееся в груди сердце, и тут же целую ее запястье, повернув голову навстречу ласке. - Ана-сан... - Первый блин всегда комом. Не бойся ошибаться, волчонок. Я жалобно скулю в ответ на холодный ровный тон и отстраняюсь от ее руки, опуская голову к плоскому животу и касаясь губами лобка. Запах женщины проникает в легкие сладким ароматом, и я жадно накрываю ртом нежную кожу клитора, отдав контроль инстинктам животного, живущего в каждом мужчине... Глубокий женский стон в который раз дразнит, лаская слух. Язык умело скользит вглубь влажного тела, лениво раскачивающегося навстречу удовольствию. Я больше не мальчик - мне двадцать три, и за это время я научился не только драться и стрелять. Мой первый раз с треском провалился - я не смог сдержаться и взял любовницу, так и не доведя ее до оргазма. В ту ночь, кончив в спокойное лоно спустя всего пару минут близости, я готов был провалиться под землю со стыда. Волкова курила, глядя в потолок, как ни в чем не бывало, а я сидел на краю кровати, закрыв лицо руками, и боялся даже посмотреть на наставницу. Но даже если Настя не получила удовольствия, она не прогнала меня и не отчитала. Позже я понял, почему - ведь я был на грани... И мой учитель просто позволил мне выпустить пар. С тех пор я учился держать себя в руках, принимая урок за уроком, и вот теперь... сероглазая дикарка гнется навстречу моему языку, трахающему гибкое тело, пока руки со знанием дела ласкают упругую грудь и ягодицы, так и не потеряв жадности к исследованиям. Анастасия была честной, всегда. И если ей было хорошо, она не пыталась скрыть этого, заставляя меня дрожать от восторга. С каждым разом ее реакция была все ярче, и я решил, что не успокоюсь, пока не смогу довести ее до того же безумия, которым был охвачен сам. И уже спустя год с той провальной ночи я добился своего. Но в то время я не понимал, зачем мне это было нужно... - Настя... - я прихватываю губами клитор, втягивая его в свой рот, и возвращаюсь к плавному изгибу шеи. Рука, обросшая мышцами, легко отрывает спину женщины от матраца, обняв ее за талию, и я прижимаю к себе подрагивающее в наслаждении тело. Аппетитная грудь вжимается в мою, так приятно, и я нахожу губами раскрытые губы, задыхаясь в чужом жаре. Язык проникает в раскрывшийся в готовности рот и увлекает наставницу в глубокий, переполненный похотью поцелуй. Волкова обхватывает рукой мою шею, посасывая мой язык, и толкается бедрами навстречу, словно приглашая меня войти. Я невольно рычу и слышу короткий вздох в ответ, который лишь сильнее заводит. Настя обнимает меня ногой, прижимая плотнее к себе, и я, прикусывая ее полную губу, упираюсь головкой во влажный вход и одним движением проникаю внутрь, до самого основания. Волкова низко стонет, стиснув зубы и выгнувшись навстречу, запрокидывает голову, сжимая мой член так, что дыхание перехватывает. Ее пальцы впиваются в мои плечи до синяков, доставляя мазохистское удовольствие от процесса. - Чертов сукин сын... Она ругается на русском, когда хорошо. Материт меня отборной бранью, когда удовольствие ударяет в голову наркотиком. Я выучил все ее коронные фразы - для меня это комплименты, высшая похвала. И туман в серых глазах заставляет меня шептать на ее родном языке слова любви, которым она научила меня однажды. - Настя. - Двигайся, ублюдок. Еще пару лет назад я не мог позволить себе поцеловать эту женщину. И потому сейчас вновь и вновь терзаю ее губы своими, наверстывая упущенное время. Я люблю каждый ее шрам, каждый ожог, каждый уродливый след на молочном полотне. И эта любовь уничтожает меня снова и снова. Она убивает меня, травит, что есть сил. Калечит и топчет, из раза в раз. Делает меня инвалидом, перемалывая изнутри. А я, дурак, хочу еще. Всю ее. Без остатка. И не знаю, как вырваться из этого порочного круга. - Сука. Я огрызаюсь, выходя и вновь толкаясь в непокорное тело. Любовь и ненависть сплетаются воедино, и мы дышим этим, разделяя на двоих отраву из чувств и похоти. Пока я владею ею, я свободен от рамок и статусов. Вжимая любовницу в старенький матрац, я двигаюсь все быстрее, зализывая старые шрамы на груди, будто пытаясь дотянуться через них до шрамов на сердце. Сжимаю пальцами сожранную войной до половины бедра ногу, проведя большим пальцем по швам на месте среза, и приподнимаю ее ягодицы с кровати, грубо проникая в сжимающее нутро под другим углом. - Блять! Я не совсем понимаю, что значат эти фразы - Волкова так и не смогла объяснить мне их значения на японском. Может, из-за недостаточного знания языка, а, может, они и правда не имеют перевода. Но мне, почему-то, нравится, как они звучат. Как и боль от удушья, когда Настя хватает меня за горло, низко рыкнув в ответ на проявленную мной грубость. Эта женщина - непокорная, одичавшая, жестокая и холодная. В ее зрачках - призраки резни, огонь автоматов и обломки мин, запекшиеся на сетчатке картины смерти и хаоса. Смотря в них, я будто проваливаюсь в эпицентр военных действий, чувствую запах пороха и крови. Каждый раз с ней - как прогулка по лезвию бритвы. Одно неверное движение - и ты труп. Но именно поэтому я не могу оторваться от нее. И склоняюсь к ее лицу сквозь крепкую хватку на шее, перекрывшую мне доступ к кислороду. Ее ладонь давит на кадык, и я медленно плыву от нехватки воздуха, но все равно целую напряженные губы. Волкова отпускает меня скорее интуитивно, переплетая свой язык с моим, и я завожу ее руки за свою спину, ударяясь о соблазнительные ягодицы тазом. От девятнадцатилетнего мальчика не осталось и следа. Все, что я взял от него - непреодолимое навязчивое желание обладать этой женщиной. Мое тело, поведение, мысли и чувства потерпели глобальные изменения, обрели твердость и звериное чутье, и даже несмотря на то, что я так и не догнал Анастасию в росте, оставшись ниже ее на полголовы, я больше не чувствовал себя мальчиком рядом с ней. И она тоже уже не воспринимала меня, как ребенка, все реже отчитывая за проступки. Она так и осталась стервой, которая никогда не улыбалась и не умела смеяться, но я все равно чувствовал ее. Я мог подойти к ней после тренировки и увлечь в поцелуй, вжать спиной в дерево и трахнуть прямо так, лишь спустив ее армейские брюки с ягодиц. Мог повалить ее на землю во время отработки очередного приема и перевести показательный бой в страсть, безнадежно увязнув в ее голосе, будто ничтожное насекомое в меду. А мог прийти к небольшому озеру за лесничим домиком и прервать ее купание фразой о том, как хочу ее - такую несовершенную и идеальную в одно и то же время. Я был покорен и сломлен. Я был подчинен ей. Я хотел раствориться в ее взгляде, быть раздавленным ее волей, но самое главное - я хотел подарить ей будущее, которое она заслужила. И всякий раз сходил с ума от гнева и отчаяния, понимая, что не могу дать ей ребенка, который стал бы нашим продолжением, доказательством нашей странной и нерушимой связи. Если бы только была возможность... - Настя, - я обнимаю пальцами ее запястья и опускаю огрубевшие ладони женщины на свою грудь, где в беге задыхалось мое сердце, не успевая за телами. - Настя... Наставница издает похожий на рокот звук и с силой отталкивается от кровати. Я давлюсь воздухом, когда она меняет нас местами, оказавшись сверху, и упирается рукой в мою грудь. Серые глаза пронзают насквозь, заставляя пустоту в черепе зазвенеть от адреналина. - Щенок, - шипит она сквозь зубы, наклоняясь к моему лицу. - Заткнись. Я подкидываю бедра, сжав в ладонях ягодицы женщины, и движения навстречу возобновляются снова, перерастая в настоящие скачки. Будто зверье, голодное, неразумное, мы отдаемся своим темным желаниям, забывая обо всем. Анастасия целует меня грубо, скалит зубы и кусает в ответ, я же несдержанно рычу в ее рот, запуская пальцы в светлые волосы и стискивая их у корней. Тесный контакт, влажные тела... скрип железной койки, тонущий в шумном дыхании. Пульс в висках и ругательства на русском, туманящие и без того больную голову. Пока нарастающее удовольствие не ослепляет нас, роняя на матрац во всепоглощающем экстазе. Я заключаю любовницу в крепкие объятия и закрываю глаза. Волкова, тихо рыкнув мне на ухо, медленно приподнимается, и я стискиваю зубы, чувствуя, как выскальзываю из ее заполненного моей спермой тела. Она хмыкает, так привычно, как и всегда после секса, и перекатывается на спину, ложась рядом со мной. Протягивает ко мне руку ладонью вверх. Я знаю этот жест, а потому лениво тянусь к столику, на котором стояла пепельница с сигарой. Их-то я и отдаю женщине, перед тем раскурив табачный сверток, и нехотя сажусь на кровати. - Ана-сан. Волкова недовольно смотрит на меня, скосив глаза. Да, обычно ей нужно время, чтобы прийти в себя, но сегодня я просто не могу не торопиться. Ведь мне нужно уходить. - Почему вы позволили мне стать вашим любовником? Все, кто пытался получить эту роль, давно гниют под землей с вашей легкой руки. А я был совсем мальчишкой... - Ты попросил меня, - просто отвечает женщина, выпуская клубы дыма в потолок. - Вот и все. Да, знаю. Остальные "ухажеры" хотели только одного - трахнуть русскую суку, которую либо ненавидели, либо боялись. И все предложения в адрес Анастасии были грязными и грубыми, за что и были затолканы обратно в глотки наемников вместе с пулей. Но позволить какому-то юнцу... - И твоя дурья башка была забита одним только сексом. А мне были нужны твои мозги. - Вы всегда так разговорчивы после близости, - я усмехаюсь, проведя пальцами по спутанным волосам любовницы, на что Волкова лишь закрывает глаза. - Вы ни о чем не жалеете? - Я была рада умереть от твоей руки. О чем мне жалеть? Анастасия садится на кровати, лицом ко мне, и... улыбается. В серых ледяных глазах мелькает странная ласка, совсем как в тот день, когда ее окровавленное тело медленно умирало на моих руках. Я поджимаю губы в горечи, отведя взгляд. - Я мог бы дать вам дом... семью. Я..! - Нет, - Настя бросает сигару обратно в пепельницу, подпирая щеку кулаком. - Мы оба знаем, что ты не мог оставить меня в живых. - Вы гордая. Я делаю глубокий вдох, зажмурившись. Если бы мы, перерезав весь клан, сохранили жизнь Анастасии, она была бы опозорена. Это ее представление чести - нет места жалости и состраданию. Я всегда это знал. Не понимаю, как выразить это в словах, но... эта женщина все равно бы покинула меня. Другого варианта не было. - Но сейчас ведь все хорошо, - продолжает она, обнимая Акелу, забравшегося на кровать к хозяйке, за шею. - Мы здесь. А ты там. У тебя появилась семья. Любимый человек, пасынок и родная сестра, которую ты назвал дочерью. Новая жизнь без оков прошлого. И ты нужен им. - Вас это устраивает? - с горечью спрашиваю я, накрывая глаза ладонью. - Ана-сан... - Я больше не могу опекать тебя. С этого дня ты будешь опекать меня. А потому - иди, Акира. И не смей оборачиваться. И я действительно поднимаюсь на ноги, как по команде, и бездумно иду к дубовым дверям. Телом будто управляет кто-то другой, заставляя меня оставить любовницу с ее питомцем за спиной. Где-то позади, в далеком прошлом. Больше... я не увижу ее. Понимая это, я пытаюсь остановиться, чтобы хотя бы попрощаться с женщиной, но вдруг за дверью раздается детский плач, и я вздрагиваю, ощутив странный порыв внутри себя. - Настя! - я бросаюсь к дверям, понимая, что маленькая девочка за пределами старого лесничего дома сейчас нуждается во мне и моем внимании, и одним рывком распахиваю деревянный пласт. Я уже иду к тебе! Поэтому, ничего не бойся. На этот раз я не дам тебе умереть, не познав счастья! Обещаю, Ана. - Мы разбудили тебя? Прости. Я поднимаю сонный взгляд на Матсумото, сидящего на кровати с младенцем на руках. Настя плакала, проснувшись посреди ночи, и хирург пытался накормить малышку через соску на бутылочке с молочной смесью. - Все в порядке, - хрипло отвечаю я, поднимаясь с матраца и опираясь спиной на спинку кровати. - Проголодалась? Улыбнувшись ерзающему на руках медика свертку, я тянусь к малышке, чтобы ее крошечная ладошка нашла мой палец. Настя хватает меня за него, пару раз "кашлянув" из-за слез, и, наконец, открывает беззубый рот, позволяя Таканори накормить себя. - Я ей не нравлюсь, - тихо смеется Руки, когда комната наполняется детским кряхтением и забавным чавканьем. - Надо же. - Ты ей нравишься, - не соглашаюсь я, целуя любовника в щеку. - Просто я был первым, кого она увидела, открыв глаза. Но она полюбит тебя так же сильно, как и я. Вот увидишь, мы еще будем спорить о том, кто ей больше мил. - Вот и начались бессонные ночи, - Нори укладывает голову на мое плечо, пряча счастливую улыбку за челкой. - Будет тяжело. - Справимся. - Твой взгляд на ребенка изменился? - спрашивает медик, пока я, зарывшись в его взлохмаченные волосы носом, наблюдаю за девочкой. - Она появилась очень вовремя. - Но... - Что такое? - настораживаюсь, обнимая любовника свободной рукой за плечи. - Я все равно хочу малыша от тебя. - С грустью вздыхает Нори. - Ну, может, через годик... - Что? - Матсумото вскидывает ко мне голову, изумленно распахнув глаза. - Ты сейчас пошутил?.. - Сначала надо справиться с Настей. Если получится - почему бы и нет? - пожимаю плечами, прижавшись ко лбу хирурга своим. - Но перед тем, как думать о втором ребенке, нам нужно отыграть свадьбу, ты так не думаешь? - Я... ой. - Что? - смаргиваю я, опуская взгляд к младенцу. Таканори усмехается, вытягивая руку из-под свертка, и я вижу на лежащем на коленях любовника одеяле мокрое пятно. - У нас проблема. Подожди, я сменю пеленки. - Ты не надел ей подгузник? Черт, я ведь не купил их, - вспоминаю, рассеяно запустив пальцы в свои волосы. - Завтра привезу все необходимое. Все равно нужно в Токио. - Никаких подгузников на ночь! - категорично заявляет хирург. - Ночью тело должно отдыхать! А на пеленки деньги есть. Ничего страшного, если придется менять их каждый час. Я буду вставать сам, так что не переживай об этом. Ей и так предстоит провести немало времени в подгузнике. - Вот как? - я беззлобно хмыкаю, согласно кивая в ответ. - Как скажешь. - Лучше дай мне полотенце. Ребенок должен срыгнуть после кормления. - Как сложно, - я дотягиваюсь до заранее приготовленного полотенца, висящего на спинке кровати. - Я сменю одеяло. Справишься без меня? - Конечно, папочка. Я качаю головой и набрасываю полотенце на плечо любовника, после чего осторожно вытягиваю одеяло из-под его рук и поднимаюсь с кровати. На колени хирурга я кладу свежие пеленки, найденные на прикроватной тумбочке со стороны Нори - их приготовила заботливая Кейси. Кажется, они были из запасов ее матери. - Кстати, насчет кроватки. Я встретил Ренара перед тем, как мы пошли на кладбище, - вспоминает Нори, зажимая бутылочку между плечом и подбородком, чтобы освободить руки и сменить пеленки. - Он сказал, что видел на чердаке летнего дома резную колыбель, когда искал там что-то для Урухи в прошлый раз. Она деревянная и стоит на изогнутых опорах, как кресло-качалка. По словам Лиса, она отлично сохранилась. Да и видно, что сделана вручную. - Я посмотрю, - киваю я, отправляя одеяло в ванную комнату. Его уже не спасти. - Напиши мне, что нужно купить в первую очередь. Остальное закажем через интернет. - Хорошо. Я зеваю, доставая с нижней полки шкафа запасное одеяло. Утром первым делом нужно разобраться с люлькой - сейчас Настя спала с нами на кровати, между наших тел. Нори постелил клеенку на матрац, но меня волновали не мокрые простыни - я боялся нечаянно ударить девочку во сне или задавить ее своим телом, привыкнув спать, как попало. Впрочем, чувствую, спать первый год мы толком и не будем. - Во сколько ты уходишь? - спрашивает медик, когда я возвращаюсь в кровать и накрываю любовника, ложась рядом. Матсумото как раз осторожно хлопал ребенка по спинке, прижав его к своей груди. И где он только наловчился так быстро менять пеленки? - В восемь, - отвечаю я, падая на подушку, и Таканори, бросив испачканное полотенце в корзину для белья, которую перенес из ванной в спальню как раз для этих целей, возвращает Настю на кровать. - Если не успею до обеда, придется ждать вечера. А увидеться с этим ублюдком надо, ради нашей же безопасности. - Будь осторожен и возьми с собой парней, - медик ложится напротив меня, и я улыбаюсь, коснувшись губами макушки девочки, сонно зевающей между нами. Нори осторожно поправляет чепчик на ее головке, прикрывая глаза. - Теперь у тебя нет права на смерть. - Конечно. Не беспокойся об этом. Матсумото кивает, зевая вместе с Настей. Эта картина заставляет меня выпустить наружу тихий смешок. Эта стерва была права. Теперь у меня есть семья, о которой я должен заботиться. Поэтому я больше не могу оглядываться в прошлое и горевать о своих потерях. Так что... - Братик... - Ясу? - Матсумото, уже почти задремав, машинально открывает глаза, обернувшись на двери. - Что случилось? - Я услышал, как Настя плачет, - мальчишка, зашедший в нашу спальню из соседней комнаты, которую Аой выделил ему в качестве детской, трет глаза кулаком, держа в другой руке плюшевого зайца, подаренного ему Мако. - Можно я тоже... - Залезай, - я откидываю край одеяла в сторону, и Ясуо тут же заползает к нам на кровать. - Ты ведь не пинаешься во сне? - Нет, - улыбается школьник, протискиваясь между младенцем и Таканори. Руки с улыбкой обнимает брата, прижимая его спиной к своей груди и оставляя Настю на меня. - Здесь что-то шуршит... - Это клеенка. - Так что не жалуйся, если проснешься мокрым, - хмыкаю я в ответ, натягивая одеяло на братьев. - Тебе ведь завтра в школу, так что спи. Я отвезу тебя. - Спокойной ночи! - радостно улыбается Ясуо, и я киваю в ответ. - Спокойной ночи. Может, я и не был готов к такой жизни... но отказываться от нее я точно не собираюсь. Теперь у меня есть все, о чем только можно мечтать. И лишь теперь я понимаю, что хочу большую семью, крепкую и дружную, семью, которой у меня никогда не было. Может, это мои детские желания, может, мне просто не хватило чужого тепла в юношестве. Но это ведь вовсе не плохо. Если они будут со мной и дальше... мне больше ничего не будет нужно. - Твоя жена умерла во время родов. Я прижимаю к стеклу, разделяющему меня с Нобу, бумагу с заключением врача из роддома, чтобы мужчина смог удостовериться в том, что я не причастен к смерти Кэори, лично. Отец переводит потерянный взгляд на документ, заметно побледнев. Его лицо искажает гримаса скорби, которая не вызывает у меня даже чувства сострадания. - Но твоя дочь жива. Сейчас она вместе со своим братом. И я обещаю тебе, что с ней все будет хорошо, если ты, конечно, не вздумаешь взбрыкнуть и взболтнуть лишнего. Следующим у стекла оказывается мой сотовый телефон, на экране которого застыла фотография маленькой Насти. - Все в твоих руках. - Она здорова? - тихо спрашивает Нобу, жадно хватая глазами фотографию ребенка, и я тут же убираю телефон в карман, лишая бизнесмена радости лицезреть мою дочь. - Акира... - Она здорова, - сухо отвечаю я, сложив руки на груди, и бросаю на отца предупредительный взгляд. - Врачи обследовали девочку и подтвердили, что ей ничего не угрожает. О ней хорошо заботятся, и так будет и впредь. Тебе остается только принять свою судьбу. - Я хочу, чтобы ты держал меня в курсе событий. Обещай, что будешь присылать мне фотографии! Тогда я сделаю все, что ты скажешь. - Ты и так сделаешь все, что я скажу. Не тебе ставить условия, - грубо обрываю я отца на полуслове. - Малышка записана в семейный реестр. Если она погибнет или будет отдана в приют, тебе, как отцу, обязательно сообщат об этом. - Мне дают двадцать лет строгого режима... двадцать лет, Акира! - Нобу болезненно морщится, сжимая руки в кулаки. Я безразлично оглядываю его, сидящего напротив в форме заключенного под стражу. - Это твоих рук дело, - говорю я, дернув плечом в пофигистичном жесте. - И это еще не все. Знаешь, что делают в тюрьме с насильниками и пидорами? Сузуки вздрагивает, и в его глазах я отчетливо вижу панику и страх за свою шкуру. - Верно. Скучать не придется. Так что можешь начинать разрабатывать свою задницу уже сейчас. Твои коллеги по несчастью наглядно покажут тебе, что чувствовали твои жертвы, так что расслабься и получай удовольствие от процесса. А продажей имущества и долгами займется твой адвокат. Это все. Я поднимаюсь со стула, сунув заключение патологоанатома в карман брюк. - Акира! - тут же окликает меня Нобу, подскочив на ноги и ударив ладонями по стеклу. - Кэори... - Я похороню ее, - отвечаю на не озвученный вопрос, поморщившись при виде жалкого выражения на лице насильника. - Кремирую и отнесу прах на городское кладбище. Мужчина заторможено кивает, и я жестом зову ожидающего за стеклом офицера, давая тем самым понять, что разговор окончен. - Остальное зависит от тебя. Отвернувшись, я выхожу из комнаты, а после покидаю и само здание, попрощавшись с дежурящими в отделении полицейскими. На улице меня встречают Шрам и двое токийских волков, нанятых оберегать меня от внезапного нападения южных беглецов, и я отдаю одному из них документы, которые позволят ему забрать тело Кэори из морга. - Езжай в агентство ритуальных услуг. Купи гроб, закажи сутру. Кремируй тело и предай его земле. Чек в документах. Сдачу можешь оставить себе - за хлопоты. - Слушаюсь. Я обхожу мужчину стороной, доставая из кармана сигареты и закуривая. Заниматься погребальной церемонией я не был намерен с самого начала. У меня и без этого хватает проблем. И я говорю не только о Насте: Аой все еще болеет, да и эти последователи Сенпая... к слову сказать, этим утром Уруха получил разрешение на их поиск, заверенное Рокеру Такашимой, так что северные волки уже вовсю рыщут по столице. Ко всему прочему мне еще нужно оформить документы на удочерение и вписать Настю в семейный реестр. - Нори. - Как все прошло? - слышу я искаженный динамиком мобильного телефона голос любовника. - Расскажу позже. Сейчас важнее другое. - Я слушаю. - Поручи Настю Кейси. Мне нужно, чтобы ты навестил нашего подопытного кролика, - я отправлюсь к своему автомобилю в сопровождении Шрама и токийского наемника, вынимая из кармана ключи зажигания. - Попробуй расколоть его. Наверняка он знает, где может прятаться его жалкая банда. У них должна быть какая-то база, где они собирались для обсуждения своих грязных дел. Найдем рассадник заразы - избавим себя от лишней головной боли. Уруха не зря трахает мне мозги. Чует неприятности задницей. - Я понял. Ты уже едешь домой? - Только загляну в магазин. Нужны ведь не только пустышки и погремушки - без молочных смесей и подгузников никак не обойтись. - Да, верно. Ты взял список? - Ты накатал три страницы. При всем желании не смог бы его забыть, - я жестом отправляю мужчин по машинам и ныряю в салон Мустанга. Лучше закупиться на территории Мамы. Если эти ублюдки и решат напасть на нас, то только не на Нейтральной зоне: хозяйка позаботилась о том, чтобы ее люди были готовы к визиту гостей, а потому их там ждут с распростертыми объятиями. - В крайнем случае, попроси помощи у Ниимуры. Он умеет обращаться с детьми. Да и Настя, думаю, будет только рада "пообщаться" со стариком. - Хорошо, - я чувствую, что Руки улыбается на мое предложение, и не могу сдержать ответной улыбки. Мы оба уверены, что Док придется Насте по душе. - Буду ждать тебя. Я сбрасываю вызов и завожу машину, бросая взгляд на свое левое запястье, на котором, обернутый в пару витков, висел черный кожаный ошейник Акелы, заменивший мне браслет. Мне все еще надо связаться с Хару и обсудить с ним судебный процесс, но это можно сделать и по телефону. - Ну, что ж, старик. Раз твоя хозяйка уже не может оберегать меня, будь добр, возьми эту роль на себя. Надо будет прикрепить к ремешку циферблат. Получится вполне сносно. В конце концов, я не смогу забыть эту серую тварь, даже если она уже не мучает меня.