В свой смертный час я лежу на земле, Неподвижный от боли. Я вижу, как жизнь пролетает перед моими глазами. Я уснул? Это всё сон? Разбудите меня, я живу в кошмаре. Я не умру. Я выживу! ...Я лежу на этой земле, Теряя всё, И вижу, как жизнь обходит меня стороной. Было ли всего много? Или просто недостаточно? Разбудите меня, я живу в кошмаре. Я не умру. Я выживу! Я не умру, я буду ждать тебя, Я чувствую себя живым, когда ты рядом. Я не умру, я буду ждать тебя В свой смертный час.
Time of Dying. Three Days Grace
***
Винтовка сжата в руках до потери чувствительности в замерзших пальцах. Ледяные порывы ветра и колючий мелкий дождь бьют по незащищенному телу, открытому для стихии без возможности укрыться. На виду у самого Господа Бога, если он видит меня сейчас сквозь черные свинцовые тучи, заполонившие небо без единого просвета. За этими "ватными" полями есть звезды и луна, свет которых не упадет на мое тело этой ночью. Словно природа знает, что на уме у обезумевшего мальчишки, и намеренно лишает меня своего благословения в виде серебряных, чистых лучей далеких светил. Да, этой ночью я потеряю поддержку небес. Очерню свою душу грехом, омою свои руки кровью, отвернусь от Рая, врата которого пока еще открыты для меня и манят к себе, умоляя оставить затею, что одной секундой приведет меня в Преисподнюю. Но спасение души отошло на второй план. Я больше не думаю о своем падении. Я больше не ищу способов исправиться и вымолить прощения у Ангелов за прошлые мелкие грешки. Даже если потом я буду гореть в синем пламени, сейчас ничто не заставит меня остановиться. И это, в какой-то степени, печально, ведь самое ценное для любого человека - он сам. Наивысшее существо, о коем он должен думать прежде всего, ради спасения и воскрешения после смерти, но... Я отличился. И наплевал на себя, чувствуя, что этот плевок я отправил в своего Создателя, который, как всегда говорила мне мать, верит и любит нас, своих грешных детей, прощает и принимает, как и поступают любящие родители. Всегда. И я бы должен сейчас молиться ему и благодарить за то, что он дал мне эту жизнь, вот только... Моей матери уже нет на этом свете. Отца тоже. Единственные родственники, единственные близкие мне люди, кровь которых всегда будет течь в моих жилах, оживая любимыми лицами в памяти, мертвы. А других у меня просто нет. Я остался совсем один в этом мире, единственным выжившим в роду. И все из-за этого человека. Это он убил их. Это он наставил на них свой пистолет. И я отвернулся от Бога. Я отвернулся от правосудия, ничего не доказавшего и списавшего все на самоубийство; я отвернулся от веры в возмездие и решил сам стать им. Возмездием, что воздаст вдвойне за чужой грех. Став "Карающей Рукой" в человеческом обличье, вернувшись из Ада собственной жизни, в который этот подонок превратил мое мирное и счастливое существование. Словно тень, без тела и души, я отомщу за тех, кого потерял, и кто не был виновен ни в чем, за что можно было бы убить. Преисподняя? Уже не страшно. Она уже тут, на земле. Вот почему я оставлю Рай моим родителям, а сам отправлюсь отбывать наказание в иное место. Единственное, что заставляет боль гореть в груди угольком, выпавшим из костра души, - я больше не увижу их. Не встречусь с ними, а еще - они наверняка будут расстроены. Но, мама, пожалуйста, не плачь там. Да, твой сын не придет к тебе после погружения в вечный сон, но он всегда будет любить тебя, несмотря ни на что. Я хочу, чтобы ты знала это. Прости меня, отец. Я плотно зажмуриваюсь, накрывая глаза ладонью. Не время лить слезы по своим утратам. Не сейчас. Мне нельзя промахиваться. Промах будет означать проигрыш и смерть, а я еще не готов умирать. Пока не отправлю к чертям этого ублюдка, сам туда не спущусь. Я согласен отправиться туда вместе. Только он и я. Гореть в огне, страдать, выть и мучиться в пытках, но только вдвоем. Чтобы я мог видеть его и знать, что он получил по заслугам. Это будет единственным утешением в этом страшном месте, и этого будет достаточно. Шум моторов, наконец, заставляет меня приподняться на локтях и осторожно выглянуть за загнутый край крыши традиционного японского «дворца», коим и являлся дом жестокого убийцы. Пробраться сюда не составило труда, хотя и пришлось попотеть, обходя ловушки, расставленные в огромном дворе вокруг здания, инфракрасные лучи сигнализации и видеокамеры, что отняло у меня уйму времени. Но охрана оказалась довольно слабой, и мне повезло. Было рискованно идти сюда, но я все же сумел добраться до цели. Взгляд ловит въезжающие во двор, через широкие ворота, машины - пять бронированных авто, среди которых я замечаю черный "Роллс Ройс Фантом" тринадцатого года выпуска, с серебряными капотом и крышей. Это и есть моя цель... Сердце тут же пускается вскачь, едва успокоенное после страха быть пойманным во дворе, и я судорожно поднимаю к лицу американскую винтовку, название которой позабыл в тот же миг. Опираясь ногами о водосток, продолжая лежать на спине, я прижимаюсь к оптическому прицелу, дрогнувшей рукой наставляя дуло на движущиеся к крыльцу дома мишени. Дыхание сбивается, становясь чаще и прерываясь, и я вновь замираю на месте, боясь шелохнуться. Я смогу, ведь я уже здесь! Назад дороги нет. Я убью его, пусть сам получу пулю в лоб, но этот ублюдок отправится на тот свет первым. Он не имеет права жить среди людей! Мои родители, моя сломленная жизнь... Они никогда и никому не делали зла, они не были виновны, ни в чем. Они не должны были умереть такими молодыми... Я не боюсь! Автомобили останавливаются у роскошного, широкого крыльца в ряд. Две - впереди "Роллс Ройса", две - позади. И из единственно отличной от них машины выходит водитель. Он быстро оббегает капот Фантома и берется за ручку задней дверцы, услужливо открывая ее для хозяина. И я, наконец, вижу его. Мужчина в черных одеждах выбирается на улицу, лениво и неспешно, опустив ладонь на ребро дверцы и грациозно вынырнув в прохладу летней ночи. Над его головой тут же раскрывается черный зонт, принесенный из соседней машины телохранителем, и я сжимаю зубы в отчаянном рыке, вдруг понимая, что не учел этого. Погода. Погода, что испортилась, когда я забрался на крышу. Теперь широкая ткань зонта скрывает от меня бесчестного убийцу, и я могу промахнуться и обнаружить себя сразу же, что повлечет за собой полный провал моей операции. Вот черт... Я потратил время впустую! Когда еще мне выпадет такой шанс?! Чертово небо, ты и правда против того, что творится в моей голове? Но не успеваю я разочароваться в погодных условиях, как взгляд через прицел замечает руку в серой перчатке, поднявшуюся вверх и оттолкнувшую от себя стержень зонта раздраженным жестом. Телохранитель поспешно кланяется и убирает зонт, попятившись назад от своенравного хозяина, так что я вновь укладываю указательный палец на спусковой крючок. Пытаясь собраться с силами для выстрела, я смело навожу прицел на богато разодетого мужчину, не торопящегося в дом. И тогда происходит нечто странное. Этот человек подносит к лицу ладонь и легким движением отбрасывает упавшую на глаза челку в сторону. А после... поднимает голову вверх, устремив непроницаемый, насмешливый взгляд прямо на меня, с игривой улыбкой сунув руки в карманы строгих брюк. Эти глаза, кажется, смотрят прямо в мои, заставив вздрогнуть от страха, и затрясшиеся вдруг руки, из-за обдавшего грудь холода, не дают мне прицелиться как следует, сбивая направление дула. Я могу только смотреть в густые, насмехающиеся надо мной радужки, выражающие полную победу в слившихся с ними зрачках. Это выводит меня из равновесия, внезапный контакт, словно он уже знал, что я здесь, и я включаюсь вновь лишь тогда, когда он поднимает руку в знаке приветствия, заставляя меня спустить курок. Выстрел оставляет лишь ничтожную царапину на пуленепробиваемом окне "Роллс Ройса"; пуля рикошетит в колонну при крыльце, откалывая от нее кусок белого камня, и я дергаюсь назад, понимая, что промахнулся. Только вот уйти мне уже не дают: я вижу, как моя цель, неспешно, без тени испуга на лице, вынимает из нагрудной кобуры револьвер "Магнум" и четким движением направляет его в сторону крыши. Выпущенная из вражеского пистолета пуля обжигает плечо, оставляя в нем сквозную рану и выбивая из моих рук тяжелую винтовку. Та падает вниз, прямо на крыльцо перед парадными дверями, а я бросаюсь прочь, не помня себя от боли, не задерживая внимания на разбивающемся о мрамор оружии. Из-за тяжелого ранения темнеет в глазах, и это заставляет меня потеряться в пространстве. Я задыхаюсь от этой вспышки, пустившей по плечу потоки густой крови, быстро пропитывающей рукава черной водолазки и кожаной куртки. Если я умру сегодня, я не смогу отомстить. И этот мерзавец не получит по заслугам, поэтому мне нельзя умирать! Никак нельзя! Но как теперь скрыться от охраны, бросившейся окружать чертово поместье со всех сторон? У меня почти нет шансов уйти отсюда живым... Я пригибаю голову, принявшись ползти в сторону от открытого пространства. Здоровая рука нашаривает в набедренной кобуре пистолет, но он вряд ли поможет. И все же надежда, что у меня получится улизнуть, толкает тело вперед, через обжигающую боль, заставляя спешить. Я не могу закончить так глупо. Я просто не имею на это права!***
– Снимите его с моей крыши, – усмехаюсь, пряча Магнум обратно в кобуру. Какая... вопиющая наглость и дерзость. Мальчишка совсем глуп, но та отчаянная храбрость, заставившая его прийти сюда почти неподготовленным – восхитительна. Это становится интересным. – Но не убивайте. Хочу поболтать с ним. Занимательный экземпляр. – Зонт, господин? – Да, теперь можно. Дьявол, мне пришлось мокнуть из-за этого малолетнего неудачника, возомнившего себя киллером. Но оно того стоило. Я с улыбкой вынимаю из кармана сигареты, и второй телохранитель тут же щелкает зажигалкой, поднося ее к моему лицу. – Вы слишком великодушны, «хозяин». Вышедший нам навстречу мужчина заставляет меня перевести на него взгляд и отвлечься от своих мыслей. – Рейта, – хмыкаю на пофигистичный жест рукой, призванный быть приветствием, и устало прикрываю глаза. – Ты, как всегда, жесток. Он, уверен, всего лишь ребенок. – Действительно, но дети в наше время довольно избалованны, знаешь, – блондин бросает незаинтересованный взгляд на крышу, вздернув бровь в скептическом безразличии к судьбе моего неумелого убийцы. – И слишком уверены в себе. Это разочаровывает. – Вот как? – усмехаюсь я, неспешно выдыхая дым в сторону. – Но, думаю, я соглашусь с тобой. – Господин! Мы взяли его. – Пойдем, посмотрим на "гения маскировки", – хмыкаю в сторону Рейты, направившись в указанном мне охраной направлении. – Уверен, тебе понравится это.***
Я сорвался с крыши. Поскользнулся на мокрой от дождя черепице, сложенной под наклоном, и не смог удержаться за водосток из-за боли в плече, рухнув прямо на землю. Острая боль пронзила все тело, когда я столкнулся с газоном, утонув в кустарнике каких-то цветов, источающих приторно-сладкий запах, и оцарапав руки и лицо о шипастые ветви. Мой крик разорвал шелест дождя, и я оказался неподвижен из-за адской боли в ноге, парализующей тело. Я сломал ее. И не успел я проморгаться, как меня уже окружили люди в черных костюмах, направляя на меня свои пистолеты, без каких-либо эмоций на скрытых солнцезащитными очками лицах. Все, что осталось мне – лежать под прицелами оружия, не в силах шелохнуться. Это было концом. Я потерял свой пистолет при падении, но вряд ли бы смог поднять его сейчас на свою защиту. Шансов не осталось. – И чего ты хотел добиться с таким скудным вооружением, мальчик? Я с трудом выхватил взглядом спокойное мраморное лицо остановившегося в моих ногах мужчины. Он сжимал в руке мою разбитую винтовку, оглядывая ее так, словно та была бесполезной игрушкой. А потом его взгляд перескочил и на меня, заставив сердце замереть в груди от отчаяния. Я проиграл. – Знаешь, сколько людей мечтали отправить меня на тот свет? Думаешь я все еще жив лишь потому, что они были такими же неопытными юнцами, как ты? Спешу разочаровать, но моя охрана намного совершенней, чем кажется на первый взгляд. Насмешка в голосе, явный сарказм. Он потешается надо мной, стоя рядом с каким-то мужчиной, над головой которого тоже раскрыт зонт. Блондин оглядывает меня полным отвращения взглядом, заставив почувствовать себя настоящим ничтожеством. – Не хочешь говорить? Или... не можешь? Знаешь, упасть с такой высоты - не самое приятное, что могло случиться с таким неудачником. Даже дыра в руке кажется легкой царапиной, верно? Впрочем, – убийца затягивается тлеющей сигаретой, передавая винтовку кому-то из сопровождающей его охраны. – Ты все равно не ответишь. Мы поболтаем, когда ты придешь в себя. – Ты... просто кусок дерьма... Широяма Юу!.. – Оу, – тихо смеется мерзавец, оглядываясь на стоящего рядом блондина. – Слышишь это, Рейта? В момент, когда я могу убить его, он все еще храбрится. Похвально, конечно, вот только... Я распахиваю глаза, задохнувшись от болезненного импульса, когда его туфля упирается в мою поврежденную голень. – Ответ неверный, гаденыш. И он без заминки наступает на мою ногу, растягивая губы в широкой победной улыбке. В глазах тут же темнеет от нестерпимой боли, и я обмякаю в смятых листьях и обломленных ветвях кустарника, не в состоянии выдержать подобного. Сознание покидает меня уже в следующее мгновение, обрекая на необратимые последствия. Все пропало. Я очнулся в темной комнате от странного жара и бреда, пробравшегося в голову по неясным мне причинам. Все тело трясло, как в лихорадке, простыни были мокрыми от пота, а перед глазами все плыло и кружилось, рассеивая внимание и не позволяя сосредоточиться на обстановке вокруг. Руки оказались скованны наручниками, вдетыми в прутья железной спинки кровати, на которой я и лежал, а пошевелить ногами мне так и не удалось. Голова отказывалась формулировать мысли, все вокруг казалось мутным и нереальным, я задыхался, сжигаемый изнутри высокой температурой, и в целом мое состояние было паршивым. Тошнило и давило на грудь, все кости ныли, а мышцы тянуло. Это зарождало панику в искалеченном теле, вынуждая меня потерянно мотать головой в поисках объяснений, где я и что случилось. Метания мои оборвал тихий скрип двери, который я чудом расслышал сквозь гул в ушах, и я тут же повернул голову к источнику звука. – Очнулся, малыш? Мерные шаги, и сквозь мутную пелену на глазах я узнаю лицо своего заклятого врага, которого готов был убить без сожалений этой холодной дождливой ночью. Воспоминания вспыхнули в пораженном болью мозгу, заставив меня отчаянно захрипеть в ответ на насмешливый голос. – Ты... что ты сделал со мной?.. Слова давались с таким трудом, что паузы между ними казались мне слишком долгими. – Ничего, – просто отвечает отдающийся в ушах эхом голос. Брюнет неспешно подходит к моей кровати и вальяжно опускается на стоящий возле нее стул, обращая на меня свой надменный взгляд. Я вижу сумасшедший восторг в его черных глазах, лишний раз напоминающий мне о моем провале, и мне хочется вырвать эти глаза собственными руками из его глазниц, чтобы мужчина перестал улыбаться мне так победно и весело, словно я никто и ничто. – Лишь вызвал своего лечащего врача посреди ночи в свой дом. Он немного подлатал твое тщедушное тельце. Трость, оказавшаяся в руке мужчины, поднимается выше, и я вскрикиваю от нового потока боли, когда ее рукоять без жалости толкает закованную в гипс голень. Теперь я чувствую эту ногу, дернувшись на мокрых простынях всем телом, и крепко сжимаю зубы, чтобы хоть как-то заглушить острые ощущения. В глазах снова темнеет, но на этот раз сознание не спешит покинуть меня. Мне придется терпеть это. – Ты сломал ногу. Он загипсовал ее, как видишь. И заштопал твою кривую конечность. – Следующим трость несильно ударяет перебинтованное плечо, вырывая из моего горла хриплый стон. Черт... Черт, как же больно! Господи, это невыносимо! Почему я все еще жив?! – Впрочем, это еще не все. Мой бессменный дорогой доктор так же поставил тебе обезболивающее, – брюнет поднимает с прикроватной тумбочки использованный шприц, покрутив его в своих пальцах, и внимательно оглядывает иглу. – Правда, я перепутал ампулы... – Ублюдок! – кричу я в порыве вспыхнувшей во мне ненависти, наконец, осознавая. Наркотики. Этот подонок накачал меня наркотой! - Ты сукин сын, Широяма! – И правда, какой невоспитанный ребенок. Разве твои папочка и мамочка не говорили тебе, что выражаться - плохо? Он вынимает из внутреннего кармана пиджака промокший кусок бумаги, и я распахиваю глаза в ярости, узнавая в чужой ладони фотографию своих родителей, держащих на руках младенца, которой он помахал у своего лица. Это мой снимок. Он забрал его! – Не смей! Ты... ты убил их! Подлая лживая мразь! Убери свои руки... – «Такашима Кою, пять месяцев», – читает вслух надпись на обратной стороне фото Широяма, перебивая мою прерывистую речь. - Чудный малыш. Кто же знал, что он превратится в такого сучонка спустя двадцать пять лет? Я рычу от бессилия, дергая скованными руками, но разве есть шанс вырваться? – Ты испортил мою машину, гаденыш. И мой сад - тоже. Это не считая сорванного водостока на крыше и колонны, которой, кстати говоря, уже не один век. Я подсчитал убытки, и знаешь... это довольно большая сумма. Что же нам делать с этим? Я зажмуриваюсь, кусая губы, чтобы не видеть наигранной задумчивости на лице ублюдка, который театрально возводит взгляд к потолку в притворной горечи. – Хм... выхода нет, Кою. Придется тебе поработать на меня, чтобы погасить долги. Иного способа возместить ущерб я не вижу. – Пошел ты! – выкрикиваю я, от возмущения вновь распахивая веки. – Ни за что, слышишь?! Я ни за что не стану работать на тебя! Он смеется. Тихо и издевательски, а после бросает фото на прикроватную тумбу и поднимается со стула, тут же меняясь в лице. Выражение его становится холодным и жестким, обретая грубые резкие черты, и черный ледяной взгляд вонзается в меня подобно ножу, заставляя ощутить животный страх перед этим человеком. – Тогда, – жестко отзывается Широяма, подавшись навстречу, и я дергаюсь снова, когда этот человек опускается на кровать, грубо отводя в сторону мое колено. Он оказывается между моими бедрами, склонившись прямо надо мной, и укладывает ладонь на гипс, оскалив белые зубы в угрозе. Я захлебываюсь воздухом от понимания, что может произойти дальше. Неужели он... – Ты знаешь, что такое гуро, малыш? Ледяной пот прошибает спину, заставив мое дергающееся в попытках освободиться тело приклеиться к матрацу. Шок схватывает в свои тиски всего меня, обездвиживая снова. – Нет... это... – Это направление в литературе и искусстве Японии, возникшее в тысяча девятьсот двадцатых годах, так же известное, как эрогуро. Эрогуро характеризуется наличием сцен, вызывающих отвращение у большинства людей. Обычно это эротические сцены с расчлененными или выпотрошенными телами, кровопролитие, каннибализм, отрезание конечностей, извращенные убийства, некрофилия, пластические операции... Много занятного можно узнать, если задаться целью изучить историю и яркие детальные описания этого восхитительного процесса. А теперь слушай сюда, сучонок. Широкая ладонь мужчины опускается на мое горло, и его пальцы с силой смыкаются на нем, перекрывая доступ к кислороду. – Мне плевать, кто ты и зачем ты здесь. И мне плевать, что станет с тобой в будущем. Только, знаешь, людей, посмевших направить на меня оружие, я не прощаю. И я совсем, абсолютно не умею принимать отказы. Хочешь услышать, как изменится твоя жизнь после этого поступка? Я отрежу твои ненужные конечности. Без наркоза и возможности провалиться в спасительный обморок, накачав тебя адреналином. Ноги и руки, которые только мешают тебе. И что останется после этой операции, Кою? Только ничтожное тщедушное туловище, никому не нужное и ни на что не способное. Ну, и голова, чтобы это туловище продолжало жить и чувствовать. Знаешь, что тогда происходит с человеком? Ты будешь видеть свое тело, чувствовать фантомную боль в конечностях, которых нет, и молить меня. Не о пощаде, а о смерти. Потому что твоя жизнь обратится в настоящий Ад. Я не позволю тебе умереть от потери крови. Перетяну раны и отдам тебя своей охране. Дам возможность пустить по кругу и навеселиться вдоволь. А потом, когда мальчики наиграются, выкину тебя, как ненужную вещь, возле какой-нибудь больницы. Ты будешь желать смерти, но тебя не убьют. Потому что наше правосудие, законы и врачебная этика запрещают людям убивать себе подобных. Тебя откачают, и ты будешь существовать дальше куском мяса, которое не сможет даже убить себя, чтобы избавиться от страданий. Ты не сможешь выброситься из окна, потому что не сумеешь даже открыть его, не то, что забраться на подоконник. Не сможешь броситься под машину, не сможешь даже выйти из дома без посторонней помощи. Тебя отправят в какой-нибудь инвалидный дом и будут до старости содержать, как уголовника, следя за каждым шагом. Или же я отдам тебя извращенцам, фанатеющим от этого вида искусства, и тебя будут трахать каждый божий день, как дешевую блядь, пока в один прекрасный момент не перепродадут другим или не вспорют брюхо, чтобы поиграться с твоими кишками во время очередного акта насилия. И каждый день твой мозг будет вариться в собственном соку мыслями о смерти, в отчаянии, граничащим с безумием. Впрочем, ты можешь попытаться убить себя голодовкой, но это лишь усугубит твое положение. Смерть от голода ужасна, знаешь? Да и не думаю, что тебе позволят умереть так легко. И до самой могилы ты будешь гореть в понимании своей никчемности и жалости к себе. Рыдать и валяться на полу без возможности встать. Пытаться снова и снова дотянуться до чего-то рукой, которой нет, и понимать, что уже никогда не сможешь вернуть себе эти части тела. Твоя жизнь превратиться в бессмысленное, жалкое существование во времени, которое будет тянуться вечно. Без детей, жены и прочих радостей, которые пока еще подвластны тебе. Поэтому я бы посоветовал тебе подумать еще раз над моим предложением. Но раз ты против... Я дергаю переполненный ужасом взгляд на вновь открывшуюся дверь и вижу того самого блондина на пороге, пофигистично идущего к моей кровати с бензопилой в руках. И мир перестает существовать в пораженном шоком сознании, когда мужчина с именем Рейта без труда заводит свое орудие, поднимая его выше и продолжая надвигаться на меня, заполнив комнату оглушающим рыком пилы. – Нет! – чужая ладонь отпускает горло, позволяя мне вдохнуть, но мой взгляд прикован к блондину с повязкой на лице, и неописуемый страх сотрясает все мое существо. – Боже, нет! Не надо! Не надо... я согласен! Мой хрип тонет в дребезжании бензопилы, а Рейта не останавливается, подходя все ближе. И я резко оборачиваюсь на беззаботно усмехающегося брюнета, никак не реагирующего на меня более, понимая, что он не шутил. – Прошу вас! Не надо! – Что? Я не слышу, – пожимает плечами убийца, склонив голову к плечу и указав на работающий механизм. И я впервые чувствую все поглощающую панику, отключающую мозги и пробуждающую инстинкт самосохранения, который взбесился до той степени, когда ты готов бежать прочь от всего на свете, даже от собственной тени. Но руки и ноги отчего-то немеют и отказывают, словно я уже лишился их, и остановившийся у постели мужчина, не поведя и бровью, опускает лезвие пилы к моей здоровой ноге, все ниже и ниже, отчего сердце до боли сжимается в грудной клетке, грозясь остановиться и вовсе, не выдержав этой сцены. – Я согласен! Я буду работать на вас! Пожалуйста, не надо! Не надо! Я зажмуриваюсь, когда чувствую острый поток воздуха на обнаженной коже, закрученного сотнями лезвий на массивной конструкции, но в следующий миг рев вдруг обрывается. Тишина падает на комнату свинцовым пластом, заложив уши звоном, и чья-то ладонь опускается на мою щеку, стирая подушечкой пальца покатившиеся по ней слезы безысходности. – Хороший мальчик. Широяма хлопает меня по щеке пару раз и отклоняется, поднимаясь с матраца. Я же не могу прийти в себя, задыхаясь от эмоций, сдавивших грудь, и не верю, не верю, что все это - на самом деле. – Что ты делаешь, Рейта? Пришел сюда с этой штукой... Ты напугал нашего гостя. – Ой, простите, – ядовито отзывается низкий голос в стороне, завершая короткую фразу усмешкой. – Ты настоящий варвар! Как можно так пугать ребенка? Что обо мне подумают? Ты поставил мое гостеприимство под вопрос. – Прошу прощения, я спутал коридоры. Хотел спилить старое дерево у летней веранды. Этот дом такой большой! – Когда ты уже перестанешь теряться в моем доме? Вот же рассеянный. Я выдам тебе карту. Ах, да. Шорох одежд рядом со мной, но я не могу открыть глаз, не могу отдышаться, не могу взять себя в руки и стряхнуть только что пережитый кошмар наяву, уничтоживший добрую половину нервных клеток в скованном теле. – Накорми нашего гостя. Подай ему все, что только пожелает. Наш повар выполнит любую просьбу, Кою, не стесняйся, заказывай, что хочешь! И, Рейта, отстегни ты его уже от кровати, ей-богу! Что за манеры? Ему ведь неудобно, разве ты не видишь? – Действительно? – Конечно, да. Посмотри, у него ведь плечо прострелено! – Точно. Бедный малыш, и какая только скотина сделала это? – Изверги, а не люди. Увы, реальность так жестока... Что ж, позаботься о мальчике, а мне еще нужно кое-что сделать. Я рассчитываю на тебя, дорогой. Постарайся угодить господину Такашиме. Будет не очень хорошо, если у него останутся плохие воспоминания о пребывании в моем доме. – Слушаюсь. Я не знаю, что происходит. И не знаю, что теперь будет со мной, но... Этот страх и эта боль навсегда останутся в памяти уроком, который отныне будет сопровождать меня в стенах дома этого ужасного человека. Подчиняйся. Пока ты слаб и неопытен. Пока твои движения и оружие не будут совершенны. Пока твое тело не научится сражаться, а голова - рассуждать холодно и разумно, не позволяя сомневаться в своих действиях. Подчиняйся, забыв о мести до момента, когда ты будешь готов воздать ее. Ведь, в конце концов... – Эмоции и отсутствие опыта – твой единственный минус. Но Рейта научит тебя убивать, малыш. Вот и вся истина. Как жаль, что я понял это только сейчас...