Понимаешь, Райли...

Майклс никогда не водит меня в кафе просто так. В последний такой раз я давился горячей жижей с каким-то мудреным названием, просто чтобы узнать, что я очень сдержан в сексе и ему это не нравится. Знаете, я, конечно, все понимаю, он был расстроен, но это не повод расстраивать и меня, и еще десяток людей, которым в то время не посчастливилось находиться рядом. Но в этот раз все было куда серьезней. Он заехал за мной часов в восемь вечера, весь такой сексуальный в своем костюме. И рядом я. Свитер, волосы раскиданы по плечам, джинсы и кроссовки. Ну, я хоть линзы додумался вместо очков надеть. Он поприветствовал меня самым холодным взглядом из своего арсенала, не поцеловал и музыку в машине не включил. Именно в тот момент я понял, что сегодня произойдет что-то совсем плохое. Подъехав в ресторан и открыв дверь в богато украшенный зал, я еще раз мысленно побил себя за внешний вид. Все вокруг были одеты с иголочки, стены обиты бархатом, повсюду свечи, а под потолком висит огромная стеклянная люстра, отбрасывающая кривые блики на пол. В темном уголке шептались одинокие омеги, один другого элегантнее. Они откровенно заржали, увидев меня. И как только Майклс меня еще любит таким? По коже пробежал холодок: а что если он и привел меня сюда, чтобы поговорить о конце наших отношений? Вдруг я его окончательно достал? Вдруг? Грусть и тоска от таких мыслей увеличивались с каждым оценивающим взглядом в мою сторону. Опустив голову и закрывшись от неотрывно следящих глаз за прядями волос, я пошел за Майклсом в центр зала. Он, наверное, издевается надо мной. Когда я сел за столик, от моего начального хорошего настроения не осталось и следа. Я уловил его эмоции. Он точно не хотел сидеть в этом месте, пропахшем деньгами и кальмарами, с таким откровенно странным мной. Подошел сноб-официант, предложил самое дешевое вино и был грубо поставлен на место моим альфой. Люблю я в нем эту жесткость, уверенность. Ну, когда она направлена не на меня. — Итак, — он кашлянул, — как ты, скорее всего, уже понял, мы пришли сюда поговорить. У меня не осталось сил на ответы, руки дрожали, к лицу прилила кровь, а глаза искали что-нибудь интересное в этом вычурно-светском месте, лишь бы не видеть этих карих глаз напротив, лишь бы не вспоминать, как в них горела любовь, лишь бы не было так больно. — Понимаешь, Райли, — начал Майклс, небрежно откидываясь на спинку стула и внимательно вглядываясь мне в глаза, которые я все-таки удосужился поднять, — ты хозяйственный, по-своему красивый, веселый, умный, общительный, любишь детей, неконфликтный, — он тяжело вздохнул, придвигаясь ближе. — Ты, блять, идеален! И в этом твоя проблема... Я затаил дыхание. Я знаю, я довольно интересная личность. Друзья удивляются, как я умудряюсь быть самым веселым человеком в компании, и одновременно самым погруженным в учебу. Мне нравится готовить и убирать дома, помогать своей сестричке и папе-омеге, и в то же время нравится ходить на футбольные матчи и рок-концерты. Я всегда уступаю в спорах, потому что считаю, что это бесполезная трата времени, и мне ничего не стоит проиграть. Дети любят меня, а я их. Но чтобы меня назвать идеальным, нужно быть либо слепым, либо иметь последнюю стадию шизофрении. Теперь мое лицо не было красным от неловкости, а потихоньку становилось белым от шока. А Майклс решил не останавливаться на достигнутом и продолжил втыкать в меня свои словесные иглы. — Мне откровенно тошно... Нет! Не так... Я понял, что не смогу любить тебя — уже не люблю. Поэтому прости... — он зажмурился и потер виски пальцами. У меня свело мышцы во всем теле. Поэтому я и не вскочил с места и не выплюнул ему в лицо все, что я о нем думаю, напоследок кинув в него стеклянную вазу со стола и проткнув ладонь вилкой. Бросив пару сотенных купюр на столик, Майклс встал, и, поправив и так идеально сидящий на нем костюм, последний раз бросил на меня нечитаемый взгляд и медленно пошел к выходу из зала. Слава Богу, мой организм выручил меня на этот раз. Когда я шокирован настолько, что не могу говорить, то и реветь, катаясь по полу и стуча кулаками о землю, тоже не могу. Это у меня в детстве началось. Друг напугал до чертиков, а меня парализовало. Везет, да и только. Поэтому я замер в одной позе и уставился на деньги, лежащие на расшитой скатерти деревянного столика. Пятьсот долларов. Пробежавшись глазами по меню, я пришел к заключению, что на эти деньги тут купишь разве что малюсенькую порцию жаренных цукини. Я ненавижу цукини, и Майклс это знает, что означает, что деньги не за еду, а за... меня. Он заплатил за меня. Как за шлюху. Я всего лишь шлюха. Тут я видимо совсем отключился от внешнего мира и очнулся только тогда, когда этот чертов официант захотел узнать у меня, что будет есть мой ухажер. Шок решил отступить именно на этот момент, чтобы я мог наорать на этого безмозглого придурка, наступить со всей дури ему на ногу и убежать из этого места. Я и не думал, что этот ресторан окажется так далеко. Что-то мне подсказывает, что Майклс специально выбрал самое удаленное место от моего дома, зная, что обратно я пойду пешком. Унижать — его любимое занятие. Но не меня, ведь так? Хотя, если ты, задыхаясь и не смотря на дорогу, из-за чего несколько раз падаешь в грязные лужи, несешься в родной дом, можно и признать, что ты сломлен и унижен окончательно. Единственное, чего мне хотелось — так это заснуть. Поэтому, забежав в дом и взлетев по лестнице в свою комнату, я сразу плюхнулся в постель. Последние мысли перед тем, как отправиться в ужасный, поверхностный, хаотичный и черно-белый сон, были самой большой ошибкой в моей жизни: «Я изменюсь. Я поменяю все, перепробую все. Но я изменюсь».