Give me a reason

Он вошел как обычно. Стильно и броско одетый, в черной кожанке, мешковатых брюках, небрежно откидывая длинную челку на бок. Они привыкли видеть похожего парня здесь. А он еще не привык к своему новому образу. Еще недавно Мэтт Уолст был светловолосым солистом не столь известной группы. А теперь в его руках сердца миллионов фанатов, полностью отдавших их на попечение Three Days Grace… Здороваясь с Барри, Бредом и Нилом, беря в руки микрофон или делая что-то отдельно от остальных - как солист, лидер группы, Мэтт не мог не ассоциировать все это с Адамом Гонтьером. Он видел его в отражении зеркал, в глазах поклонников и даже в ребятах из группы, ведь он сам теперь так напоминал Адама. Волосы выкрашены в черный, спадают на глаза, голос стал громче, взгляд - более смелым и хмурым. Все это - образ, маска, умело надетая им, ведь если ты собрался вписаться в стаю двадцатилетней давности, будь добр - прими соответствующее оперение. Нельзя просто взять брошенную предыдущим солистом группу и увести ее в своем направлении. Его лидерство здесь чисто формально и менять он никого и ничего не сможет; впрочем, Мэтт и не собирался… Его будто вырвали из своего маленького городка на другую планету и дали власть. Раньше Уолст действительно чувствовал себя лидером, а теперь он совершенно запутался в том, кем является. С юношеских лет он мечтал выступать со своим братом Бредом и даже, когда тот присоединился к Three Days Grace, не терял надежду. Можно еще сколотить и свою группу - думал Мэтт, потихоньку осваивая музыкальную индустрию без брата. Время шло, группа, в которой играл Бред, набирала обороты, и молва только и твердила об их гениальном солисте Адаме Гонтьере. Мэтт не стремился его обогнать. Он пел, играл, писал и, похоже, этого ему хватало. На первое время. С молвой он был согласен: послушав музыку конкурирующей группы, он бы чувствовал себя дураком, если бы не признал, что они действительно легендарны. Группы Уолста и Гонтьера были уже хорошо знакомы - во многом благодаря Бреду, однако особой дружбы между солистами не водилось. Адам всегда казался пессимистично настроенным, когда записывал песни, а встречались они в основном в такие моменты. Больше же разговаривать им было не о чем - так, личная жизнь, работа, да и то - поверхностно затрагивая. Мэтт уважал его, но не мог отрицать, что Адам совсем не похож на него самого. Он весь - как тайна, покрытая мраком из темной одежды и душещипательных шумных песен. Кому-нибудь еще удавалось заставить плакать тяжелым роком? Уолст таких не встречал. …В ночь, когда он должен был принять самое важное в жизни решение, шел дождь. Ему и позвонил-то даже не Бред, чтобы пригласить в группу, значит, намерения были серьезны. Уход Адама Гонтьера из своего старого коллектива, в который он вложил сил и души втрое больше остальных, поверг всех в шок, однако сама группа практически тут же поняла, что спастись можно только новым солистом. Сдаваться никто не хотел. Искать замену голосу - это огромнейший риск, Мэтт это понимал как никто другой. Можно уйти легендой, заставив поклонников биться в истерике, а можно просто найти замену солисту. Казалось бы - мелочь, но именно в этом случае группа и рискует потерять все. Уолст уже видел заранее эти отзывы: «Кого они вообще выбрали? Они действительно думают, что он будет, как Адам?!» И он не ошибся. Разговоров о Three Days Grace прибавилось, зато его исполнение принимать никому не хотелось. А до этого он думал и в следующую ночь, и так почти всю неделю. Он, в конечном итоге, дал свое согласие, но сомнения не покидали. Когда в первую ночь капал дождь, он чувствовал, что плачут об уходе Адама. Зато о самом Уолсте так плакать никогда не будут. Он не был зол, не перед кем было ему злиться. Был только он наедине со своей совестью, а перед ней он всегда честен: никогда ему не стать такой легендой, как Гонтьер. Что было первым - спасти группу, попытаться достичь большего или же попробовать нечто новое - он не знает. Но он знает, что стало главным и что заставило его не сбежать спустя несколько месяцев: его мечта петь с братом на одной сцене. Он чувствовал, что хоть один человек да примет его. И не ошибся. Барри и Нил только после первой совместно написанной с Мэттом песни Painkiller искренне смогли улыбнуться и пожать руку ему как солисту. Он это заслужил, теперь все это знали. Формируя свой новый образ, сочиняя музыку со старыми знакомыми, но новыми коллегами, Мэтт будто видел, как формировался и Адам. Он не специально стал таким же брутальным - группа сделала его таким, как, впрочем, когда-то и самого Гонтьера. И потому иногда, глядя в зеркало, он и отдергивался, все еще не имея возможности свыкнуться с новым амплуа. А просматривая записи старых песен в своем исполнении, совсем путался, себя или Адама он видит и слышит. Он был как в спектакле, и новая роль и ажиотаж вокруг его персоны ослепляли Уолста. Да, его оскорбляют, да, он поет иначе, чем Адам, но, может, его решение все же выльется во что-то хорошее? Пока эти игры раззадоривали его. Он может признаться, что поддался. Славе, скандальности и армии фанатов. Став частью всемирно известной группы, ему уже вскоре не хотелось, чтобы все думали, что «золотой век» Three Days Grace прошел. Мэтт считал, что сможет возродить его. Создать нечто поистине грандиозное, сильное. Да, уводить ребят от привычного им направления в музыке он не станет, но и с этим жанром еще не покончено! И в один прекрасный день радостный Уолст сообщил, что намерен записать альбом. Не в одиночку, естественно. У него уже были наброски текстов, но им нужна была конкретная доработка. «Пусть так, - размышлял Мэтт, ни капли не стыдясь того, что предыдущий солист способен был создать все самостоятельно. - Возможно, потому он и покинул их. Одиночкам трудно ужиться и сработаться в коллективе». И, наверное, в какой-то степени был прав. Решение о написании альбома в стиле первых лет Three Days Grace поддержали все. Бред одобрительно улыбнулся, а Барри с Нилом тут же вдарили по гитаре и барабанам. Все же последние записи не звучали столь «хардкорно», как первые, а ребята, по-видимому, соскучились. Мэтт просиял, еще раз убедившись, что он теперь часть группы. Осталось увидеть одобрение на лицах фанатов, что, несомненно, случится в скором мировом турне. Новый имидж явно шел ему, а посему можно и забыть о былом неуюте. Фотографироваться Уолст стал заметно чаще, да и челка все отрастала, уже не так раздражая и поднимаясь во впечатляющий ирокез на концертах. Выступали они теперь чаще, и если раньше влиятельные, но угрюмые участники группы заставляли Мэтта конфузиться, то теперь, освоившись среди них, Уолст увидел, что те довольно добродушные парни. Он знал теперь подробности из жизни каждого, а они не стеснялись делиться. «Мы любим этого парня!» - прозвучало однажды на концерте в адрес Мэтта от Барри, а тот лишь согнулся в поклоне, дабы никто не смог увидеть его покрасневших щек. Ну где вы видели смущенного мускулистого рокера?! Мэтт, отдаваясь на полную катушку на концертах, уделяя внимание каждому встреченному фанату, совершенно забыл о сне, работая по ночам над альбомом. Ежедневные выбросы адреналина держали его в тонусе. Да, Уолст зачастую намеренно был добр с поклонниками, ведь ему нужно было видеть и чувствовать поддержку от каждого, но глупо его судить за это. Не он первый, не он последний. Уолст даже не заметил, когда из сессионного участника перешел в статус официального. Теперь прав на голос у него вдвое больше, а голос-то присутствовал! И подал он его уже на первом выездном концерте. Подал более смело, уверенно, чем пару месяцев назад, и этак по-рокерски нахально. Отдаваясь залу на полную катушку, выкрикивая фразы из таких личных песен Адама и всеми движениями давая понять, что и ему они близки, и он живет этими строками, Мэтт Уолст, казалось, расходовал всю энергию, несмотря на неожиданную отдачу зала. Но этот расход и был стимулом. Мэтт нуждался в том, чтобы валиться с ног после концертов, хрипеть под вечер и вытирать пот с лица, ведь именно этого ему недоставало на выступлениях My Darkest Days. Он мог бы сказать, что его жизнь разделилось на «до» и «после» грэйсов, и разница между этими отрезками была огромной. Уолсту, как и любому другому, позналось все в сравнении. Не ясно было до конца, что чувствуют Нил, Бред и Барри теперь. Да, они всем видом пытались показать благодарность за то, что группа не пала, но достаточно ли ее одной? Это ли сможет удержать Three Days Grace еще на двадцать лет? …На одном из концертов Барри представил Дани, Бреда, Нила и затем себя. Мэтт стоял спиной к залу у барабанной установки и вытирал лоб. Сердце колотилось, как сумасшедшее, адреналин зашкаливал, а лицо было растерянным. Он в мировом турне на другом континенте, это ли было мечтой? Описать свои чувства в такой момент очень трудно, а, когда тебя удивляет каждый новый день, вообще невозможно. Вот почему Мэтт не любил общаться с репортерами. Он не знал, к чему приведут все эти внезапные, обрушившиеся как снег на голову, перемены в жизни. Но попробовать стоило! - Вы знаете этого чертова парня? - прогремел голос Стока. - Этот парень заставляет прыгать ваши задницы вот уже целый вечер! - ох, и зачем он понабрался этих американских выражений? - И это мистер Мэтт Уолст!!! - доорал наконец гитарист, будучи явно доволен собой и сорвав шквал аплодисментов. Крики и визги настигли новоиспеченного солиста, а тот по-прежнему стоял, не смея шевельнуться. Его имя сейчас скандировали пять тысяч человек в свете софитов, а музыкант смотрел и видел только одни глаза. Глаза человека, внезапно показавшегося за кулисами и виденному только Уолсту. Это был Гонтьер. Сколько они стояли так, Мэтт не ощутил, хотя прошла всего пара секунд, пока брат не оттащил его к краю сцены, не развернул и не заставил поклониться. Мэтт снова обратился к публике, смущенно улыбаясь, пытаясь вспомнить, кто на самом деле правит сегодняшним балом. Адам сзади - возможно, померещившийся, - не должен был остановить его заслуженный праздник. Он выпустил своего воздушного змея из рук, а Мэтт подхватил и украсил… Так почему же теперь он должен пугаться Гонтьера?! Когда заиграли следующую песню, Уолст заметил, что зал занервничал. Все начали переговариваться и отвлеклись от выступления. Один смельчак наконец выкрикнул по-английски: - Эй, где Адам? Мэтт подумал, что эта фраза ему померещилась. Откуда тому знать, что здесь якобы был Гонтьер?! Музыканты, ничего не заметив, ушли со сцены, освободив ее для акустического номера, а Мэтту как раз вынесли гитару. Напрягшийся, он чувствовал, как пальцы похолодели, хотя на лбу выступил пот, и боялся, что не сможет хорошо сыграть. Этим номером шла песня Give me a reason. Паника в зале лишь нарастала, в основном и потому, что группа проигнорировала выкрик парня. Люди начали свистеть: - Что не так, ребята? - постарался придать безразличие своему голосу Уолст. - Вы хотите услышать следующую песню? - Мы хотим Адама! - ответила одна девушка. - Да, нам сказали, что он здесь, за кулисами! - вторила ей другая. Мэтт замер с гитарой в руках. - Вы, парни, могли бы вывести его! Кто «за»? Ответом на это послужили всеобщие крики. Аудитория обезумела. В глазах первых рядов Уолст увидел проблеск надежды. Если он продолжит петь, это станет катастрофой. Каким образом информация о присутствии Адама Гонтьера проникла в зал - он не знал, зато понимал, что слушать его выступление теперь точно никто не захочет. Благо, если помидорами не закидают. Ни Бреда, ни Барри как назло не было. Куда они, черт возьми, пропали? Мэтт представил, как сейчас выглядит со стороны. Какой нелепый должен быть у него вид, какие испуганные глаза! Он - законный исполнитель и лидер Three Days Grace? Сейчас он ощущал себя всего-навсего жалким трусом, сбросившим гитару и умчавшимся за кулисы. Злость на себя самого, на Гонтьера и на того парня, выкрикнувшего из зала первым, подстегивала его, оглушала, гнала по коридорам здания. Вот и их общая репетиционная. Уолст, давя на ручку, даже не подумал, что по идее, она должна быть закрыта. Адам сидел там в окружении ребят. Они улыбались, хотя Гонтьер не казался счастливым. В одном его взгляде на Мэтта читалась тоска. Она же тогда и заставила Уолста оцепенеть на сцене пару песен назад. Он уже не мог кричать на бывшего солиста, эмоции резко изменились, хотя только что он собирался ругаться: - Иди к ним! Чего же ты сидишь? Все уставились на него с недопонимаем. - Мэтт? Ты почему не на сцене? - задал вопрос Бред. Они все видели, что что-то не так, знал Уолст, и все молчали. Лишь Адам, чувствовавший после их пересечения взглядами, что эта встреча Уолста не обрадует, выдохнул: - Привет… - Они звали тебя! - перебил его Мэтт. Гонтьер подошел ближе, с беспокойством оглядывая его: - О чем ты? Кто звал? Меня нет здесь. - Но охрана же явно в курсе! И некоторые ребята тоже. А потом они разнесли эту новость по залу, и… - Уолст понял, что слишком долго и бесполезно говорит. - Иди же! - Меня никто не ждет, Мэтт, я не могу туда выйти. Просто не имею права, - спокойно ответил Адам. - Что тебя так разволновало? Сегодня твой вечер, и все последующие тоже! Мэтт готов был взорваться. Он не мог поверить, что Гонтьер отказался. Да кто бы смог? Он явно не ожидал, что Адам настолько спокоен в отношении его и этой ситуации. Тот самый Адам, что всегда взбадривал свою публику, сходил с ума на концертах и прыгал с гитарой; ради которого зрители и собирались, а он это прекрасно знал. Тем не менее, грусть в его глазах не давала Мэтту покоя: - Чувак, тебя в зале ждет пять тысяч человек. Не меня, не Нила с Бредом и Дани, и даже не Барри. А тебя. Так возьми же свою чертову гитару и иди к ним! Откуда в нем взялся такой запал, такая уверенность? Он указывает легендарному рокеру, что тому делать? Да хотя бы ради таких поворотов в жизни стоило столько горбатиться! Гонтьер не собирался отвечать. Его лицо посерьезнело, он скинул кепку, куртку, схватил гитару и в мгновение ока исчез. Уолст тяжело выдохнул, закрыл глаза и оперся о дверь. Что же творится с его жизнью? Чем чревато это появление Адама? Что будет с группой теперь? Ему не хотелось думать. Заслышав истошные вопли из зала, он оглядел виновато выглядевших Стока, Сандерсона, Розеноера и своего брата, а затем и сам выбежал за дверь, не в силах находиться рядом с теми. Не их только что сравняли с землей, не они разрушили сейчас все свои грезы об успехе и добили собственную жизнь окончательно со своей же помощью. Добредя до кулис, он остановился. Голос Адама, сидевшего на сцене на стуле, не позволил ему вмешиваться. Да и собирался ли опозоренный Мэтт выходить вообще? Как бы там ни было, он никогда не забудет того, что услышал в тот вечер от Гонтьера со сцены: - Я не знаю, как оказался здесь, ребята. Это забавно, но я действительно просто проходил мимо! Так уж совпало, что находился в том же городе… И уже тут, с вами… Вы ведь все помните, кого должны благодарить за это? Толпа загудела. - Нет-нет. Уж точно не меня. Я теперь гость на концертах такой замечательной группы, как Three Days Grace! Все снова закричали. Сердце Мэтта сжалось. - Когда я решил собрать обычных школьников, которых вы теперь знаете как состав группы, мне было 14. И уже буквально через десять лет мне захотелось умереть. Представьте, как вначале вам дико приятно, что ваши личные песни звучат на радио, их распевают люди… Но это лишь иллюзия. Реальность начинается потом. Я буду с вами честен сегодня, так как мне нечего уже терять. Я записывал свои песни в моменты тоски и депрессии. И стало слишком тяжело заново ощущать все это во время исполнения. Я попытался абстрагироваться от чувств и просто петь, но в трудные минуты все новые песни приходили на ум, и я перестал уже чувствовать что-либо. Все слилось воедино, и не было больше приятных и неприятных эпизодов. Исполняя песни, я ощущал гнев; находясь в депрессии, я не ощущал ничего. Все уходило в выступления. Я признаюсь, что пробовал наркотики в этот период. Причем много раз, и это уже не было пробой, это стало употреблением. Мне советовали изменить свою жизнь, говорили, что, возможно, музыка - это не мое. И я их слушал. Хоть я и собрал воедино все свои лучшие воспоминания и написал довольно оптимистичный альбом - последний на данный момент, я уже тогда решил покончить с музыкой. И вот тогда все стали гадать, почему. Вы, ребята, восхваляли меня в соцсетях так, что мои волосы вставали дыбом. Вы заставили этого парня, что пел сегодня весь вечер, бояться моей славы, а между тем потенциала, энергии и оптимизма в нем во много раз больше, чем во мне, и шансов написать отличный альбом тоже! Мэтт Уолст, стоя за сценой, уже не смотрел на Адама. Из его прикрытых веками глаз легонько текла слеза. Он же отказывался принимать этот факт. Он теперь точно знал, что это первый и последний визит Адама, что он не вернется в группу, но от этого не было легче. Перебирая в голове все тексты песен, что Уолст успел исполнить за свое недолгое пребывание здесь, он дрожал. Каждая цитата теперь отсылала его к тому или иному периоду жизни Адама, ведь во многие из них он его застал лично. Ему было понятно, что он никогда не передавал те эмоции и чувства правильно. Он чувствовал себя вором чужой жизни, чужой истории, а от этого на душе было гадко. Мэтту казалось, что он не возвысился благодаря грэйсам, а, наоборот, стал грязным, «черным» человеком, как писал один великий поэт. И именно это осознание вмиг очистило его, а слеза смыла вину перед Гонтьером. - Я спою сейчас вам эту песню… Кхм, - Адам закашлялся. - «Дайте мне повод развернуться и убежать, дайте мне повод спалить этот дом дотла… Дайте мне повод, я бы так хотел, так хотел, я бы так хотел!»* Зал мгновенно подхватил знакомые строки, но Адам, к удивлению Мэтта, остановился: - Нет, вы знаете, я хотел бы спеть ее по-другому. «Дайте мне повод остаться на этой планете. Дайте мне ощутить, что важнее всего, что вам нужна музыка. Дайте мне знать, если вы готовы спасти мою заплутавшую душу. Все, что я делаю, может быть несерьезным. Музыка может быть бредом из моей головы, обычным лязганьем струн, не более… Дайте мне знать, если это вам нужно. Если этот бред вносит вклад в ваши жизни, а я пою не зря. Дайте мне повод остаться. Я бы так хотел, так хотел…» Все молчали. Руки Гонтьера задрожали, и он выронил гитару. Зал ахнул, но в то же время раздались поддерживающие возгласы. Народ был рад видеть кумира. Народ ему сопереживал. И только Мэтт Уолст мог дать ему тот самый повод, о котором молил Адам. Вытащив запасную гитару из соседней комнаты с аппаратурой, он выбежал на сцену, жмурясь от внезапно ослепившего его света, и стал играть. Естественно, это были аккорды все той же песни, ведь так пожелал сегодня Гонтьер! Адам встал со стула, обернулся и не сразу понял, что слегка дергавшийся от волнения парень, снова похожий на того самого солиста My Darkest Days, с невысохшей слезой, был Мэтт. Он играл для него. Адам благодарно улыбнулся, всем сердцем желая обнять его сейчас. Уолст улыбнулся в ответ. Оба пересилили свои чувства. Адам - неуверенность в своем предназначении, а Мэтт - по сути, то же самое - чувство отчаяния и разбитости. Гонтьер продолжил петь: «Give me a reason for disaster, and now be happy ever after… Give me a reason, I wish you would, wish you would, wish you would…»* Они вдвоем составляли неплохую партию, и их обоих сплотила эта группа. Такие родные, бежавшие раньше друг от друга... Казалось, теперь все изменилось, но лишь для них лично. Мэтт по-прежнему оставался солистом; Адам же не собирался возвращаться. Все, что ему нужно было - это прилив энергии для начала чего-то нового, с музыкой или без - и он это получил. - Ну а пока, - шепнул он в микрофон в конце песни, - я еще немного побуду с вами. Вы позволите? * - строки из песни Three Days Grace ‘Give me a reason’