Молодой, настолько юный мальчишка, что дух захватывало от его речей перед вечерней публикой, устало скинул с себя одеяло, измученный утренними лучами теплого солнца. Его лицо почти горело от легких поцелуев горячих лучей, и юноша отчаянно застонал от осознания того, что совсем скоро ему придется покинуть не такую уж и роскошную, но мягкую и удобную кровать, выпутываться из плена теплых одеял и отрывать голову от большой подушки. Он потер недорогую ткань простыней меж пальцами, улыбаясь только от того, что чувствовал вдохновение от нового дня, лишь от того, что сегодня ему выпал шанс поиграть с удачей, потому что в его коллекции бесконечных пейзажей и натюрмортов появится портрет самого брата короля, как бы невозможно мило это было со стороны Его Высочества.
Долгие годы его, еще совсем мальчишку, спрашивали на улицах родной провинции, по которой он побродил немало, — кто же он? Как его представлять перед выступлениями с поэмами и короткими этюдами? Но гордый и бедный юноша только называл псевдоним. Он и сам не знал, кто он, — художник, писатель, поэт, а если кто просил — мог взяться и за скрипку, только разве кто-то часто просил бедняка об этом? Да, в нем жил талант, огромный и, ко всему, такой, что никто не знал, что с ним делать, пока мальчик однажды не сказал, что, в таком случае, он нарисует все, что только умеет делать.
Он подскочил мигом, чтобы быстрее одеться, поесть, и снова в поле, ласкать листву и долгие нити нескошенной травы, точно так же, как и они обвивают молодое тело. Там было приятно, спокойно и тихо.
Мальчик перепрыгивал через спутанные травинки, иногда устало шаркая босыми ногами по острой колючей листве, но так бережно прижимал к себе холст и краски, которых осталось совсем мало, что, увидев его, простой прохожий несомненно вызвался бы помочь донести его нехитрый скарб. Парижский народ пока был еще таким наивным и милосердным в сияющих глазах. Брат бы отругал его за такую мысль, потому что пытался уберечь его даже от прогулок по городской площади. Сколько мальчик себя помнит, там всегда пахло чем-то неприятным, особенно если дойти по коротким узким улочкам к самому центру Парижа. От запаха скручивало живот и слезились глаза, и юноше просто нельзя было идти дальше, чтобы увидеть, что там.
Он довольно плюхнулся на мягкую траву, точно это была его постель, и сорвал одну соломинку, чтобы зажать ее между зубами. Мимо него, совсем близко, по дороге редко проносились кареты, так быстро, что он и голову повернуть бы не успел. Но его безразличие отступило, когда один из экипажей остановился, а дверцу перед важной знатью открыл низкого роста толстяк.
— Мой талантливый художник уже здесь, — прощебетал сладким тембром голоса мужчина, — как настоящий артист решил распеваться утром?
Не было и секунды, когда мальчик мог упустить шанс полюбоваться мужчиной. Его длинные вьющиеся волосы спадали на плечи, а шляпа с дорогими камнями и пышным пером почти всегда была другой, при каждой их встрече, и это ведь нормально для знати, для брата Его Величества. Мальчик тихо вздохнул, когда его руки коснулись пальцы мужчины, а затем его губы осторожно прижались к нежной коже.
— Ваше Высочество, — подорвался мальчик, — я ждал Вас только вечером, простите.
— Не стоит, мой друг, разве можно злиться? Так Вы не против моего визита, я полагаю?
Юноша смущенно улыбнулся, пожимая плечами, и брату короля понравился этот жест, понравилась суть его, которая буквально шептала ему на ухо, какой прекрасный и свежий этот мальчик.
— И сможем ли мы сделать сейчас то, что планировалось только на вечер? Это очень грубо и невежливо с моей стороны, я даже не написал Вам, но, возможно, двойная оплата может вернуть мне Вашу улыбку?
— Деньги не стоят того, чтобы добровольно улыбаться Вам, сир. Это то, что должно происходить.
— Отлично, — всплеснул руками длинноволосый мужчина, — предлагаю немедленно ехать ко мне. Вернее, куда Вам удобней? Я не желаю смущать Вас.
— Быть приглашенным к Его Величеству — большая честь, конечно, я согласен.
Пьер-Готье бесстыдно схватил нежные пальцы художника и приказал слугам погрузить холст и краски в его карету, хотя, отчасти, ему было все равно на богатство своего гостя, не за тем он обратился к нему. Им предстоял долгий путь, и мальчик не знал, как дождаться, пока карета проедет мимо врат в город, как несколько лошадей пересекут весь Париж, и только потом их снова ждет поле, величественные сады и красочные замки. Пусть и дом брата короля не сравнить с Версальским дворцом, потому что тот предпочел жить не со своим родственником, но красоту поместья стоило бы отразить на холсте.
Не видавший толком ничего, юноша мог только догадываться, есть ли это чувство у него в груди — такое тягучее и теплое — монаршее величество. Перебирая его пальцы, Готье шел коридорами, усеянными картинами, шторами и статуями, выкупленными у заморских мастеров, и не чувствовал ровным счетом ничего из плохого, только в горле у него был ком от недосказанности и вины.
Заводя в свою спальню гостья, он колебался, стоит ли закрывать двери, но, осмелев, повернул ключ в скважине, оборачиваясь к застывшему мальчику. Он смотрел на роскошь и богатства так, словно этого не должно здесь быть.
— Так много золота, — неловко пробормотал он, — Вы любите золото?
— Могу признаться, есть у меня этот грех. Не в состоянии сдержаться, когда вижу разные безделушки вроде алмазов и сапфиров, изумруды так пленят глаз. Хотел бы ты иметь такие игрушки, мой друг?
— Они мне не к лицу, — вздрогнул юноша, — что Вы, нет, Ваше Высочество.
— Не веди себя так, милый, ты словно только из Англии. О, какие скучные эти бледные англичане, они совсем не ведают никаких красок, кроме своих мрачных замков. Разве есть в них частичка души? Глупо полагать, что да. Только серые стены своих гробниц, которые называют крепостями.
Мужчина подошел к большому камину, открывая шкатулочку, что стояла там, и вынул из нее дорогое колье, привезенное из Индии. Мальчишка едва не ахнул, накрыв вовремя рот ладошкой, и съежился под внимательным взглядом вельможи. Готье подошел к нему настолько близко, насколько и мог себе позволить брат короля по отношению к простолюдину, да еще и бедняку. Огладив нежную кожу, не прикрытую рубахой на ключицах, мужчина заменил напор своих пальцев на тяжесть ожерелья, когда мальчик наклонил голову. Он подвел его к своему зеркалу, чуть приподымая подбородок юноши, и довольно осмотрел его всего, не останавливаясь на блестящих камушках у него на шее.
— Так часто зовешь меня по чину, — прошептал он, — мой милый, разве и думаешь ты обо мне, как о брате короля?
— Я, — судорожно вздохнул мальчик, — Ваша рука, пожалуйста, сир...
Пальцами одной руки Готье сжал тонкую талию юноши, второй поглаживая его плечо и медленно стягивая по нему рубашку.
— Портрет, — не взирая на ком обиды, мальчик пытался вырваться, — у нас есть незаконченные дела.
— О, дорогой, у нас правда есть очень важные незаконченные дела. И я надеюсь, что ты так же хочешь воплотить их, как и я.
— Нет, пожалуйста...
— Посмотри на себя, посмотри, какой ты красивый. Тебе нужно было родиться в семье графа, ни у одного простолюдина не бывает такого лица.
Обида и безысходность заставили мальчика захлебнуться жалобным стоном, мольбами отпустить и не делать ничего, но мужчина бросил его на кровать, и его совсем не волновало теперь, закрыл бы он дверь или нет. Он без нежности и любовных ласковых слов сорвал с молодого тела одежду, спокойно смотря на заплаканное лицо.
Без доли жалости, Готье отвешивал ему пощечины одну за другой, упиваясь тем звоном, с которым его рука соприкасалась со щекой. Ему нравился оттенок кожи после ударов, нравилось заставлять юное тело дрожать от страха и боли, нравилось, что все это делает только он, и никто больше. Нравилось не делиться своей забавой.
Руки мальчика постепенно слабли, как и бурлящая последние несколько недель любовь к брату короля, он закрывал ладонями лицо, когда мужчина раздевался, и громко зарыдал, стоило грубым руками раздвинуть его бедра. Он так много хотел сказать ему сегодня, что любит, так же отчаянно, как и любил рисовать, что Готье и правда не тот, за кого его принимает королевский двор. Для брата он словно неофициальный изгнанник, а для мальчика был первой и трепетной любовью, пока его руки не сжали его в плотном кольце, утягивая на дно.
— Умоляю Вас, — не сдавался он, — пожалуйста, я сделаю все, только пустите. Пожалуйста, сир, пожалуйста!
— Что с твоим голосом? Разве ты кричал когда-то так же громко? Значит, это я пробудил все это в тебе. Если отпущу, будет у тебя смысл идти дальше своей дорогой, милый? Я заберу тебя у семьи, да что же, они ведь не видят твоего таланта, а я могу взять его, ты же все отдашь.
— Я любил Вас, — заплакал он громче, — Вы — смысл моей жизни, так спасите же ее.
— Ты глуп, — засмеялся Готье, словно дьявол, — ты так глуп, ты не тот художник, которого я видел. Мерзость.
Удар за ударом вместо неприятной грубой ласки сыпались на дрожащее тело юноши, и он был бессилен против того, что с ним делал дьявол в маске Готье, он отпускал свои силы, позволял себе не бороться за спасение и свесил руку с огромной кровати, закрывая глаза. Чернота перед ним становилась все более глубокой и мутной, через какое-то время он не чувствовал, как дрожит под давлением чужих рук, как его избивают и не сможет больше никогда вспомнить, что последним чувством было омерзительное проникновение языка мужчины в его рот.
Обездвиженное юношеское тело и лицо, застывшее в гримасе боли и обиды, никак не принудили мужчину оторваться от бездыханного мальчишки, пробуя на вкус его кожу. Он полностью покинул его тело только когда был удовлетворен своей работой, и даже довольно хмыкнул, наивно полагая, что его гость усмирил свой пыл и в какой-то момент согласился на этот грех.
— Это было так же приятно, словно я тоже люблю тебя? — усмехнулся Готье, набрасывая на плечи халат. — Я могу позволить тебе остаться сегодня здесь, но только на одну ночь. Ты слышишь меня?
Мужчина наконец обернулся к постели, и кувшин с вином выпал из его рук, разбиваясь на дорогом ковре. Он прижал несколько пальцев к губам, постукивая от нервов, подрываясь с места. Мальчик неподвижно лежал, так же, как и все это время, с закрытыми глазами и отвращением на юном лице. Его пальцы трогали щеки, лоб, губы мальчика, но тот не шевелился, даже не дышал.
— Нора, — закричал Готье, — Нора, живо сюда!
Служанка всегда была рядом с его покоями, особенно во время визита гостей, и прибыла по первому зову хозяина, который великодушно открыл перед ней дверь.
— Что-то случилось, милорд? — зевнула она, и взгляд зацепился за тело мальчика. — Боже правый, Вы! Могли ли Вы снова!..
— Твой рот должен быть на замке, или ты отправишься вслед за ним, мерзавка, ясно?
Дрожащая губа девушки только напоминала о губах юноши, и Готье схватился за голову, думая, что же делать. Что он мог в своем положении? Разве что пойти на встречу со своим братом, и он все решит, верно ведь. Да, добродушный король уступит ему в этот раз.
***
— Мы не смеем доносить это известие до короля, — отрезал Марсель, — Вы настолько не понимаете настоящей его силы? Он прикажет отправить вас в колодки, если не хуже.
— Мой брат слишком глуп для этого, — хмыкнул Готье, покручивая кольцо на пальце, — разве он способен наказать кого-то? Он и мухи не тронет, скорее позволит ей сидеть на своем троне.
Марсель взвыл, опрокидывая документы и чернила на своем столе. Он подобрался ближе к своему другу, хватая его за воротник.
— Разве есть еще что-то, что я должен доказывать? Король строг и справедлив, это не та Франция, за которую вы боролись несколько лет назад.
— И что же мне сделать? Что прикажете делать, Марсель? Разве есть у нас шанс спастись от преследований революционеров?
Да, разумно предполагать, что народ, который борется против знати и вельможи, на части разорвет того, кто надругался над невинным мальчиком. Улицы живут боями и противостояниями, революция за окном. В Версале его брат, наверно, и не понимает, в чем же его вина перед своим народом, в чем его проступок. И правда, не было за что винить короля, которого окружали только те, кто хотел занять его место, кто толкал его на неверные решения, но людям все предоставлялось видеть другим образом.
Против борьбы за свободу даже королевская гвардия была бессильна, и король не позволял своим стражникам вмешиваться в бурю вокруг Парижа. Никто не должен пострадать от меча рыцаря, хотя советники при дворе натравляли воинов идти на площадь и отсекать головы тем, кто смел идти против их цели занять место короля.
— Хорошо, — спокойно вернулся к разговору Готье, — хорошо, даже прелестно. Этот мальчик сыграет нам на руку, о, он нам очень поможет.
Марсель присел рядом с ним, устало откидывая шляпу на стол. Он посмотрел на друга, с недоверием сомкнув губы, и недовольно покачал головой, готовясь услышать то, что тот собирался рассказать.
— Мы скажем, что это один из революционеров, — загорелся азартом мужчина, — и прикажем страже его казнить.
— Неужели никто и не подумает винить нас?
— За что? Король ведь всем правит.
Готье засмеялся, хватая бутылку вина и снова заливая укоры совести большими глотками.
— Отправь весть его семье, — пьяным голосом отозвался он глубокой ночью, — пусть попрощаются.
***
Молодой человек неспокойно измерял шагами комнату, выжидая чего-то важного. Ему не спалось, уже глубокая ночь, а глаза не смыкаются и на минуту, все внутри сжалось от предчувствия беды. Пальцы дрожали, а сердце без устали колотилось в груди, словно конь несся широким полем.
Парень ходил из комнаты в комнату, иногда порываясь выйти из дома на поиски того, кого потерял, и все не мог унять дрожь в пальцах, комкая края своего фрака. Присев на не застеленную еще с утра кровать, он на минуту прикрыл глаза в надежде угомониться, успокоиться и получить еще немного терпения, хотя бы каплю, пока его сердце не лопнуло от волнения.
Пока он томился в ожидании, ему привиделось, будто в дверь их старой усадьбы почти на окраине Парижа кто-то настойчиво стучал. Привиделось, словно это был гонец невысокого роста с запиской в руках. Юноша вздрогнул, когда эти постукивания по деревянной двери повторялись уже наяву, и подскочил с кровати, несясь в неосвещенный коридор. Скрипнув замком, он распахнул дверь, видя перед собой в самом деле посыльного - преклонных лет мужичка со стопкой бумаг.
— Доброго вечера, юноша. Дом Стайлсов? — прохрипел он, неуклюже вытаскивая один лист из стопки.
— Да. Что-нибудь важное?
Мужчина протянул ему письмо в аккуратном конверте с какой-то печаткой, но юноша не обратил внимание на это, внимая тихую и несвязную речь гонца.
— К сожалению, да, молодой человек. Вашего брата отдадут под суд.
Сердце парня перестало колотиться в груди, он замер и весь побледнел, дрожащими пальцами выбирая письмо из рук посыльного.
— Почему? За что, что с ним?
— Обвинен в участии в революции, милорд. Боюсь, его казнят быстрее, чем успеют доказать невиновность. Всего доброго.
Юноша хотел рассмеяться ему в лицо, но мужчина повернулся и стал растворяться в темноте, а эта ирония в его словах словно предназначена от кого-то за тяжкий грех, потому что это нельзя вынести.
Он вернулся в комнату брата, пустым взглядом обводя небогатую мебель и небольшой беспорядок. Парень упал на колени перед постелью, комкая в пальцах простыню, и громко всхлипнул, заходясь в рыданиях, представляя, где сейчас его младший брат, за которым он следил почти всю свою жизнь, ради которого пытался спасти их семейное достояние, потому что отец, крепко спящий в соседней комнате, был уже не в состоянии чем-то помочь, как-то обеспечить.
С уходом матери на старшего свалилось все: и больной отец, и младший брат, но он и не думал жаловаться, потому что нашел выход, нашел его тогда, но не смог сделать этого сейчас, и он корил себя за то, что не уберег мальчика от бунтарских проповедей на площади, не уберег его от Бастилии и казни, и что делать сейчас?
Он закрыл глаза, протягивая руки дальше, стягивая простыню с кровати. Брат ведь еще жив, жив в нем, но парень чувствовал, что больше не за что бороться. Глаза застилала прозрачная пелена, его всхлипы стихли, и словно эта проклятая ночь убаюкивала его, утягивая за собой. Нельзя видеть рассвет, нужны только бесконечные сумерки, где его брат еще жив, где он зовет его за собой в поле, чтобы посмотреть новые картины.
— Гарри, — услышал он и вздрогнул, жмурясь от солнца.
Спина болела, а кожу на коленях он будто содрал совсем недавно, когда ерзал на неудобном полу.
— Папа, — бормотал он, — прости, я должен был разбудить тебя и приготовить завтрак.
— Но где...
Гарри отвел взгляд, снова складывая руки на постели и не в силах поднять глаза на отца. Старый, ослабший от болезни мужчина нахмурился и, едва шевеля ногами, подошел к содрогавшемуся сыну, тяжелой рукой гладя его спину. Он перебирал его темные кудри, и пусть такая ласка была слишком грубой и резкой, больше никто не мог вести себя так же хорошо по отношению к нему. Гарри тянулся за этими поглаживаниями, с дрожащей губой и беглым взглядом.
— Его отправят на казнь, пап. Пожалуйста, прости меня, это я должен был следить за ним, он, он просто был на площади, его задержала стража.
— Тише, — спокойно сказал мужчина, — нет, мой милый, его не казнят. Он ведь в Бастилии, его не тронут без приказа короля.
— Король несправедлив, — с обидой протянул кудрявый, — нет правосудия, папа, король не упадет на колени перед народом.
— Тогда Франция должна подняться с колен.
Гарри поднял глаза на отца, вытирая дорожки слез. Он замотал головой, кладя руки на колени старика, и поднялся на ноги, отряхивая одежду.
— Никто не подберется к истине без казни.
— У меня нет звания и чина, — улыбнулся папа, — нет денег и богатства, нет ничего, чем я мог бы тебе помочь, и нет ничего, за что можно было бы выкупить нашего Эльдера. Но, милый, у меня есть ты. Если твоему брату не избежать смерти, не думай обо мне. Еще год или два, а то и месяц, и меня не станет, ты останешься один. Зачем же ждать, любить и мучиться потом? Ты так молод, ты сделаешь блестящую карьеру. Да, я прямо сейчас теряю младшего сына, его толкают в руки палача, но подумай только. Не будь вспыльчивым, дорогой, просто успокойся и позволь себе сосредоточиться.
Гарри сел рядом, выпрямляя спину и глядя на отца.
— Мы узнали об этом ночью. Я слышал, как открывалась дверь, как ты получал письмо, я слышал все. Они не могли ждать до утра, это что-то срочное.
— Его казнят не из-за революции?
— Однозначно, нет. Мне кажется, суть в другом, он в чем-то не угодил тому, кому нельзя отказывать.
Замолчав, старик поджал губы, борясь с горечью и болью. Он смахнул несколько соленых капель с впалых щек, поднимая голову и смотря на трещинки на потолке.
— Ты должен знать точно, за что его отправляют на смерть. Ничего уже не изменить, но ты должен знать, мне будет легче, Гарри. Если я уйду слишком скоро, узнай правду. В любом случае — добейся этого.
— Я-я, обещаю, папа, — пролепетал парень, — можно я недолго побуду один?
— Я принесу тебе завтрак.
Гарри зажмурился, облизывая губы и кивая. Противно было от соленого вкуса на кончике языка. Противно было ждать, пока за окном засуетиться толпа, и все побегут на площадь, где его брату отрубают голову. Он прилег на бок, тяжело и громко дыша ртом, вытирая со лба капельки пота от волнения.
— Я найду тебя, все будет хорошо, — шептал он с зажмуренными глазами, — найду, я не оставлю тебя. Еще немного, я буду с тобой.
Он забыл про свое будущее, когда за пыльным окошком происходил какой-то ад, он забыл о том, как сильно хотел учиться и с детства умел правильно держать перо в руке, забыл, и, прикусив кончик пальца, думал о будущем не в университете, а в королевском дворце, ради справедливости, ради мести.
