Знаешь, мы умерли в твой день рождения

Знаешь, я сегодня раскрасил грозу. Я смотрел на ядовитые свинцовые тучи через разноцветные листы желатиновой бумаги, и чернильное небо окрашивалось в любой из цветов радуги. В каждом из этих листов отражается твоё имя - полупрозрачное, остро режущее и готовое вот-вот воспламениться. Я бы распустил твоё имя на тончайшие нити и прошил бы ими небо от края до края. Я хотел выжать из обожженных туч всю воду до последней капли, чтобы из них больше никогда не лился дождь, но вспомнил, что именно в дождь ты впервые со мной заговорил. Знаешь, Зера, а это прогнившее небо не такое уж и чужое. - - - Знаешь, мне сегодня приснился ворон. Он сидел на твоём обнажённом плече и выклёвывал твой правый глаз. Ты плакал, истекал кровью, но не прогонял его и называл моим именем. Я попытался окликнуть тебя, но ты вздрогнул от моего голоса и рассыпался на сотни чёрных бабочек. Интересно, сожалел бы я, если бы однажды заставил тебя исчезнуть касанием своей руки? Мне сегодня почему-то весь день хочется хватать тебя за запястья и мимолетно целовать в изящный изгиб шеи, и это выводит из себя. Раздражающая нежность покалывает изнутри, и хочется уже выплеснуть её наружу, лишь бы не растекалась по телу тянущей дрожью. Ты со смехом запрыгиваешь мне на колени, буквально мурлычешь моё имя и прогибаешься от прикосновений. О твоих несколько кошачьих привычках также свидетельствуют ещё не зажившие на моей спине царапины от твоих ногтей, кстати говоря, тобою же виновато зализанные чуть позже после их возникновения. В этом весь ты – красивый губительный парадокс, состоящий из контрастов между резким и плавным, обжигающим и залечивающим, опасным и защищающим. Люди пугаются твоих внезапных и дёрганных движений, даже не подозревая, как изящно ты можешь сбрасывать со своих хрупких плеч рубашку. Чувство собственности проносится по венам пронзающим горючим, а твой протяжный стон зажигает первую искру. Знаешь, Джейбо, я так тебя ненавижу, что не могу перестать целовать. - - - Знаешь, мне хочется разбить тебя вдребезги и все осколки до одного вогнать себе под кожу. Мне кажется, что каждое время года было создано для того, чтобы я посвящал его тебе. Лето существует, чтобы я мог прятать тебя от целого мира в тени цветущих садов, осень – чтобы я убирал с твоего лба растрепанную порывистым ветром непослушную чёлку, зима – чтобы я целовал тебя в порозовевшие щёки и согревал твои озябшие руки, весна – чтобы я срывал едва показавшиеся из-под снега цветы и влажными лепестками очерчивал твои острые скулы. Ты кутаешься в колючий шарф и задумчиво вчитываешься в сложные бесконечные расчёты в тетради с потрёпанными краями. Мне хочется вытряхнуть из твоей головы все цифры, затем забраться внутрь и цвести в ней бутонами чёрных роз. Ты решаешь очередное уравнение, а мне сейчас просто жизненно необходимо прикусить твою нижнюю губу. Понимаешь, что теперь я уже всё равно не отстану, откладываешь тетрадь в сторону, позволяешь медленно снять с тебя очки и выдёргивать из тебя чуть слышные стоны. Знаешь, Зера, я хочу, чтобы ты сжёг меня с одной из своих самых безжалостных ухмылок и из пепла сложил своё имя. - - - Знаешь, мы с тобой стоим в центре залитой кровью шахматной доски, пинаем кости павших и смеёмся. Если бы параллельные прямые всё же могли когда-нибудь соприкоснуться, то они бы отклонились от своего пути где-то над поверхностью моего бокала и пересеклись бы в месте, где остановилась покатившаяся из твой прокушенной губы капелька крови. От выпитого вина на твоих щеках появился румянец, а глаза блестят сумасшествием сильнее обычного. Мир вокруг меня начинает медленно вращаться, я пытаюсь не сорваться с этой хмельной и шаткой карусели и ищу что-то, за что можно ухватиться и не пропасть. Под руку попадается твоё голое колено. Не пропасть у меня теперь точно не получится. Толкаю тебя на пол, и твой жадный взгляд мгновенно проходится по клавишам моего сознания от самой низкой до самой высокой ноты. Ты – оголенный провод, искрящийся от тока и опаляющий кожу, и я одёргиваю руку, не веря, что это судорожное блаженство посвящается мне. В этой гротескной какофонии беспрерывно грохочущего города твои стоны звучат, словно переливы скрипки в хаосе ударных инструментов. Я хочу внести тебя в список всего самого запрещенного и вызывающего привыкание, но вместо этого употребляю тебя доза за дозой и злюсь на себя за добровольную одержимость. Азбукой Морзе из поцелуев отбиваю мой-мой-мой, прижимаю крепче и кончиками пальцев выжигаю на твоей бледной коже отпечатки своего имени. Мой проклятый нежный ублюдок, держись крепче - по дороге из вымученных поцелуев мы катимся прямиком в Ад. Знаешь, Джейбо, я хочу раскрасить вечность в цвет твоих истерзанных пунцовых губ. - - - Знаешь, твои крики выламывают мне рёбра. Сегодня тебе снова приснился кошмар. Я зацеловывал твои дрожащие веки и не выпускал тебя из объятий до самого рассвета. Если бы у меня была возможность, я забрал бы себе все твои кошмары, позволил бы им разрывать мои виски пульсирующим отчаянием и судорожной тревогой. Серьёзно, придумай способ отдать мне свои страхи, и я без колебаний приму их, чтобы они бились внутри меня ледяной дрожью и рвались наружу через сдавленный крик ужаса. Только пообещай, что в эти моменты ты будешь держать меня за руку. Знаешь, Зера, в моих кошмарах я трясу тебя за плечи и срываюсь на вопль в попытках разбудить, но ты никогда не просыпаешься. - - - Знаешь, во мне вместо крови течёт река мёртвых. Сегодня я смотрел в зеркало, и мне показалось, что с обратной стороны моего зрачка кто-то постучал и позвал на помощь. Ты появился неожиданно из-за спины и уткнулся подбородком в моё плечо. Я разглядывал наше отражение и ждал, когда зеркало взорвётся звенящим фейерверком и битыми осколками перережет нам глотки. Я возвращаюсь домой один, но знаю, что ты всё равно идёшь следом, сливаясь с толпой прохожих и прячась за углами зданий. Постоянное, надёжное, неизменное. Это как выдыхать в твои губы мимолётное и искреннее “Выродок” и получать в ответ кивок и сыгранное на сорванных связках чуть слышное “Твой”. Или как прятать за спиной выпачканную в чужой крови руку и знать, что ты тут же её подхватишь и сожмёшь в своих пальцах. Вечером в тесной комнате становится душно, и я снова направляюсь к заброшенному заводу. Я знаю, что за поворотом обязательно увижу прорисованный над сетчатым забором твой тёмный силуэт, подсвеченный слабым лунным светом. Знаешь, Джейбо, мне нравится твоя покорность, но порой мне хочется упасть перед тобой на колени. - - - Знаешь, мне кажется, что у нашей вечности истекает срок годности. Мы сидим на берегу мёртвого залива и отдаем себя на растерзание ледяному ветру. Нам стоило бы опасаться простуды, но однажды летом мы всю ночь пролежали обнаженные в саду на мокрой траве, лишь слегка прикрывшись твоим пиджаком, и на следующий день никто из нас даже не кашлянул. Вселенная настолько безнадёжна, что она даже не видит смысла как-то нас с тобой наказывать. Мы не упоминаем в разговоре, что завтра твой день рождения. Слушаю, как ты с упоением говоришь о том, что завтра наконец исполнится предсказание, и пальцем вырисовываю на твоей ладони знак бесконечности. Вместо праздничного салюта ты предлагаешь завтра сжечь наш ничтожный город дотла, я опускаю голову на твоё плечо и вдыхаю обжигающий лёгкие воздух. На мгновение мои внутренности сжимает горькая и наивная надежда провести вот так всю жизнь, но ты тянешь меня за руку, заставляя подняться. Говоришь, что впереди нас ждёт много дел, потому что с завтрашнего дня мир будет принадлежать лишь нам двоим, и с игривой ухмылкой притягиваешь меня к себе в некоем подобии танца. Знаешь, Зера, я боюсь, что завтра ты не родишься. - - - Знаешь, Джейбо, однажды в одном моём сне раздался выстрел, и ты раскололся на две части, и по хлынувшей к моим ногам багровой крови понеслись бумажные кораблики. Знаешь, Джейбо, ведь это я нажал на курок. - - - Знаешь, Зера, а нас двоих было бы вполне достаточно, чтобы исполосовать рубцами проседающее небо. Удивительно, сколько своей и чужой крови нужно было пролить, чтобы сейчас так свободно на краю пропасти высказывать всё то, что так и не удалось выразить в бесчисленных поцелуях, хриплых криках и судорожных экстазах. Я бы мог пройти босиком по осколкам разбитых звёзд, неся для тебя в ладонях дождевую воду и не проронив ни единой капли; я бы мог выломать кость из своей кисти и подать её тебе, если бы тебе нечем было размешать сахар в чае; я бы мог шипами перемазанной в смоле розы вспороть себе бок, чтобы ты мог прятать от морозного воздуха свои нежные руки между моих рёбер. Я бы пронёс на своих плечах вечность и подарил бы её тебе на первый снег, закутывая тебя в неё, словно в мягкое и тёплое облако, но почему-то вечность предпочла растолочь меня в порошок и победно усмехнуться. Знаешь, Зера, умирать не так страшно, если за секунду до темноты смотреть тебе в глаза. - - - Знаешь, мы под прицелом отыграли кровавую пьесу и сорвали аплодисменты под свист долгожданных пуль. Удар вырывает меня из финальной истерики, выбивает из лёгких воздух и прорывает тело насквозь. Этот сценарий был прописан с самого начала, приговор к неизбежности всё это время пылился на самом дне наших неизлечимых душ. Но обычно именно те, кто обречены на трагичную концовку, танцуют отчаяннее всех. Пол покрыт ошмётками моих собственных органов, а я вспоминаю, какие острые и одновременно нежные у тебя были ключицы. Были. Я обещал тебе вечность, но не смог тебя уберечь от прошедшего времени. И всё же. Какие острые. Какие нежные. Тут бы тебе сейчас рассмеяться. Знаешь, Джейбо, я не уверен, был бы смысл в вечности, в которой не звучал бы твой смех.