Слишком глубоко

Прежде, чем обвинять меня за мои желания и поступки, и вместо того, чтобы ложно предполагать, от чего я поступаю именно так, а не иначе, советую узнать хотя бы моё имя и ту часть моего детства, уж точно не совместимого с понятием «счастливое». Всё моё детство меня преследовали боль и страх. Я не очень-то понимал, что значат эти слова, однако теперь я говорю об этом точно, не сомневаясь, что так оно и было. Помню, когда я ещё ходил в садик, забирать оттуда меня никто не стремился. Родители всегда были заняты. У них находилось время на всё и на всех, кроме меня. Нет, мама была хорошая. Очень красивая и добрая. Но под напором моего отца она сломалась, не в силах защищать мою и свою безопасность. Я был слишком мал, и время, проведённое с семьёй, казалось мне замечательным. Я думал, что всё хорошо. Но эта иллюзия в скором времени рассеялась. Когда отец впервые ударил мать на моих глазах, мне было пять лет. Я стоял в коридоре, вцепившись своими маленькими ручонками в подол её платья. Тогда отец только пришёл с работы, как всегда, весь уставший и злой. Мама не успела и среагировать, как на её лицо обрушился удар кулаком. Она лишь спросила о том, почему он поздно пришёл, и в шутку: «А не завёл ли ты любовницу?» Непонятно, почему он так остро отреагировал. Возможно, а точнее, я почти уверен, что такие мелкие побои были частыми. Иногда я замечал на руках мамы синяки. Я хотел притворяться, что всё замечательно. Я пытался себя в этом убедить. Но всё более частые ругани и побои приносили в мою жизнь страх. Я боялся, что, потеряв контроль, отец может причинить неизлечимую боль маме. Да и до меня добраться недолго. Мне было жутко от того, что совершенно ничем не могу помочь. Чуть что — и меня запирали в комнате, как мешающуюся под ногами собачку. Ещё тогда я начал понимать, что родители от меня отдаляются. Мама всё реже звала меня кушать, а лишь говорила, что еда готова. И её перестало волновать то, что этой каши едва ли могло хватить на полдня. Или, может, она лишь притворялась? Я не понимал, в чём тут моя вина и от чего родители считают меня таким… плохим? Неужели я был настолько ужасным ребёнком? Я не понимал этого, мне было больно и обидно. Когда мне исполнилось семь лет и настало время первого школьного года, это было для меня очень волнительно. И мне казалось, что родители должны обрадоваться тому, что их сын подрос и пойдёт в школу. Но никакой инициативы я от них не чувствовал и не видел. Это первое сентября меня встретило так же, как и все последующие. Я был в полном одиночестве, без поддержки и одобряющей улыбки. И на душе, я отчётливо чувствовал, разгорался огонь, который сулил лишь плохой исход. В школе я отвлекался от глупых мыслей и наблюдал за другими ребятами. Они были такими же, как и я. Но чувство, что они счастливее меня, не покидало. Когда, в тёмной комнате, я оставался наедине со своими мыслями, то пытался себя успокоить и поддержать. Я боялся того, что начал думать о том, что мне повезло, что я всё ещё нахожусь в этом доме. Родители будто делали мне одолжение — веди себя хорошо, и мы оставим тебя ночевать в квартире. Ведь днём они выгоняли меня на улицу. Видимо, именно поэтому я до сих пор люблю её. Она кажется мне роднее и приятнее. Мне интересно рассматривать здания, различные сады, красивые изгороди… Когда я находился на улице, в уединённых парках, мне было поистине спокойно. Я был настолько мал, но понимал уже многое. Я был глупым, но вещи, которые семилетний ребёнок не должен знать, я знал. Испытывая на своём опыте боль и страх, разочарования и беды. Всё, что люди называют «плохое», я вызубрил вдоль и поперёк. Иногда я тоже чувствовал себя плохим. Бывали минуты, когда мне казалось, что мой мозг переставал соображать трезво. Чувствовал себя спокойно, наблюдая за пробегающей мимо собакой, а в другое мгновение я хотел рвать на себе волосы от чего-то режущего внутри, что причиняло мне нестерпимую боль, забирая остатки самоконтроля. Такие припадки посещали меня всё чаще.

***

Отец всё реже появлялся дома, временами не ночевал. Я всегда любил своего отца, несмотря на то, что он причинял боль матери, я ценил его, ибо для меня он был авторитетом. Какой же я идиот. Я явно выбрал не того для столь важного и высокого звания. Но в нём я видел именно тот огонёк, что символизировал небывалую мощь. Наверняка, многие спортсмены мечтают о такой силе. Мой отец щуплого телосложения, но его сила была именно что не в мускулах. Он показал мне, что управлять можно независимо от положения или характера. Всегда найдётся хуже тебя, всегда будет тот, кто будет тебе поклоняться. Именно это я и улавливал в блеске его глаз, когда он в очередной раз был в гневе. Его глаза сияли дикой свободой и рвением к победе. Его глаза дали мне больше знаний о нём, нежели рассказы про себя из его уст. Именно благодаря ему, я научился видеть людей насквозь. Навык, который оттачивался не нарочно. Уже с самого детства моё восприятие жизни было не таким, как у большинства моих одноклассников. Каждый день они рассказывали друг другу о том, куда собираются сходить со своей семьёй и что они будут делать. Всегда улыбались и смеялись, а когда спрашивали меня, я каждый раз отвечал лишь одно: сегодня я снова буду ходить по улицам. Они, наверняка, не понимали меня, так же, как и я их. Именно из-за этих разносторонних взглядов в том маленьком возрасте, никому из них не хотелось брать ответственность за моих тараканов в голове. Они были детьми, а смех и веселье — их спутниками. Возрастом мы были одинаковы, но вот мыслями я был старше их на несколько лет. Слишком трудно. Слишком больно. Я не обращал особого внимания на очередные скандалы. Мне казалось, что это естественно, когда мать плачет за стеной по ночам, а отец, иногда пьяный, кричит на неё, снова в чём-то упрекая. Мне казалось, что моя семья обычная. Я думал, что ничем не отличаюсь от других детей. И я совершенно не думал о том, что, возможно, все они — весёлые одноклассники — нормальные. Может, дело было во мне? От чего-то я был совершенно не похожим на них. Семьи ведь многое дают подрастающим детям. Весь смысл, что они доносят до детского сознания, и создаёт личности. Но вот мою личность они исковеркали однозначно. Я мало чего знал из общественных правил. Мама однажды объясняла мне правила касающиеся, например, «как правильно переходить дорогу», «на какой цвет светофора можно идти». Она вычитывала всё из детских книжек, но забыла или просто не успела рассказать о моральном духе и о правилах, которые придумали люди; что обязаны соблюдать каждое из них. Я не знал этого, таких вроде бы слишком взрослых для меня вещей, но ужасно необходимых. И тем более я не мог знать, что моё признание окажется слишком большой ошибкой. В одиннадцать лет, когда я был в пятом классе, со мной норовился общаться один мальчик. У меня ведь не было друзей, чисто отношения одноклассников. А тут… Я сначала растерялся, ведь я не знал, что значит быть кому-то другом и как правильно себя вести с ним. Но я решил попытаться. Я начал рассказывать ему свои секреты и желания. Я ведь многого хотел и у меня многого не было. Точнее, у меня не было ничего. Единственное — это крыша над головой, и то, в любой момент и её могло не стать. А у него было всё наоборот. Он рассказывал мне о своих игрушечных машинках, которые собирал с первого класса. И ещё рассказывал о куда более многих вещах, о которых я мог только мечтать. Мы действительно подружились. Мой первый друг. Был полной противоположностью меня. Это произошло в шестом классе. С помощью общения со своим другом я стал более раскрепощённым и начал общаться более открыто, а вести себя приветливо. Ко мне потянулись. Я должен бы его поблагодарить. Да вот только вряд ли он теперь станет меня слушать. А пока в школе всё было замечательно, в своей семье я чувствовал себя до максимума отчуждённым. Семья, что продолжала рушиться на моих глазах, не казалась мне больше родной. Я, наконец, понял, что совершенно в ней не нуждаюсь. Мне было двенадцать лет, я чертовски мал и глуп. Родители ведь нужны каждому ребёнку, но от этих слёз я устал. Я не хотел понимать. Последние чувства любви к родителям, что умудрялись царить в моём сердце, исчезли. Вместе со страхом. Я больше не боялся вечеров. К чертям.

***

Сложно объяснить, как именно это произошло. Место в моём детском сердце занял другой человек. Я обезумел лишь от одного его взгляда. «Я ведь нормально поступаю?» — единственное, что меня волновало. Всюду я видел пары: мужчина-женщина. И от этого мне было странно, я ощущал себя другим. Мне просто… понравился мальчик. Что и как делать дальше я не хотел думать. Я тонул в его голосе и его глазах. Слишком глубоко. В этот момент, когда в моём сердце пылал огонёк первой симпатии, семейные дела были ужасающими. Вечные ругани, удары, хлопанье дверей, потом тишина и одинокие всхлипы. Мои попытки защитить мать или же узнать у неё, что происходит, сошли на «нет». Мне стало всё равно. Однажды я вошёл к ней в комнату с намерениями пожалеть, но она и слушать меня не стала. С раздражёнными эмоциями выгнала меня, велев больше никогда не заходить. Тогда я пытался вразумить отца, а он лишь твердил о том, что это меня не касается. Мы одна семья, это по-любому меня хоть как-то, но касается. Чем больше я пытался влезать, тем больше мне доставалось. В тот день он пришёл домой пьяный и начал звать меня, чтобы помочь ему нарезать закуски. Пить он любил по-человечески. Но. Единственное, что я запомнил тогда, перед жуткой болью: его взгляд, как и несколько лет назад. Он и вправду восхитителен. Хищник. Зверь. Пытался зарезать свою жертву. Как он потом объяснял мне: «Я был на взводе». Да? Отличное оправдание за порезы на руках и груди. Может, совесть заиграла, или же чего-то забоялся? Но после этого он и вовсе ушёл из семьи. Посмотрев на меня потерянным взглядом, будто тот, кем он был все последние годы, благополучно забыт. Он извинился молча. И молча ушёл. Так как с матерью мы остались вдвоём, я хотел сблизиться с ней, хоть чем-то поддержать и отвлечь. Наш контакт стал налаживаться. Создавалось такое чувство, что её заменили, однако это было далеко не так. Какой же я дурак. Понадеявшись, наверное, на понимание с её стороны, я решился рассказать ей, что мне нравится один человек. Не знаю, почему, но будь я в здравом уме, никогда не решился бы на этот шаг. Но тогда внутри меня всё бурлило, хотелось каждому встречному кричать о своих чувствах. Хах. Глупости. Мать никогда прежде не смотрела на меня так, как тогда. И её взгляд не менялся до последнего. Она промолчала, а потом, выходя из моей комнаты, тихо сказала: «Чертов гей». Гей? Ну, теперь я хотя бы мог поставить себе диагноз. Я не чувствовал обиды, мне было забавно. Улыбаясь, словно охотник, что поджидал свою приближающуюся жертву, я и подумать не мог: это действительно так плохо? Я искренне не понимал. Мальчик забрал мой здравый разум. Хотя я и не уверен, что до этого он у меня был. Я думал, что особенный. В задницу сомнения, я иду до конца. — Эрен, ты серьёзно? Мой друг, по совместительству предмет обожания, смотрел на меня удивлёнными глазами. То ли от ужаса или, действительно, от непонимания. А я весь раскраснелся и пытался что-то промямлить. Я пытался сказать, чего не мог и не хотел больше держать в себе. Седьмой класс. У меня больше нет друзей.