Я жду тебя в утопии

Люк боком сидел на подоконнике, прислонившись к стеклу, и покачивал свисавшей правой ногой. Лучи осеннего солнца путались в его рыжих волосах, и Мэд в очередной раз отметил, что друг смотрится невероятно эффектно. Девчачье хихиканье за спиной возвестило, что не один он так считает. Мэд ухмыльнулся и покачал головой. - Ты как всегда нарасхват. Люк нехотя повернул голову – движение было плавным, будто томным – и, бросив равнодушный взгляд на девчонок, пожал плечами. - Я же не виноват, что мама родила меня красивым. А ещё умным и скромным. Не завидуй, друг. Мэд не завидовал – почти никогда. Они с Люком общались с шестого класса, когда тот переехал вместе с семьёй из соседнего города. И несмотря на то, что Люк всегда забирал себе почти всё внимание женской части школьного населения, Мэд относился к этому со снисхождением. Тем более, Люк никогда особо не задавался, да и девчоночьи вздохи по себе любимому очень часто пропускал мимо ушей. Мэду это даже отчасти льстило – с ума сойти, всё внимание распрекрасного Люка было отдано ему. Ну, ещё музыке и старым советским фильмам. Словом, почти всё своё время Люк проводил именно с ним, с Мэдом – ну чему тут завидовать, только радоваться. Сам Мэд, так уж вышло, ничем особо не выделялся. Средняя успеваемость, средняя внешность, он вообще был посредственностью – для всех. И только Люк на правах лучшего друга знал, что за любовью к математике и информатике скрываются успехи в программировании, за катанием на лыжах и спортивной подготовкой – помешанность на экстремальных видах спорта, а в голове под копной чёрных, как смоль, волос – живой ум, хитрый на выдумки. Мэд был не так прост, как казалось с первого взгляда, и именно за это получил своё погоняло – от Люка, конечно. - Могу закадрить тех двоих, - кивнул в сторону Люк, вырывая Мэда из собственных мыслей. – Развлечёмся. Мэд повернулся в ту сторону, куда смотрел друг. На лице того расплылась милая улыбка, и две стоявших у стены девчонки растаяли, словно дешёвый пломбир под палящим солнцем. Мэд оценивающе осмотрел их, скривился – обычные влюблённые в его друга дурочки – и отвернулся. - Я предпочитаю развлечения другого плана, - ответил он. Улыбка тут же пропала с лица Люка, он резво спрыгнул с подоконника, присел на корточки перед сидящим на стуле Мэдом и приблизил своё лицо к его. - Месье знает толк в извращениях, - ухмыльнулся он. - О да, есть такое, - улыбнулся Мэд. - Есть идеи? - Кое-что… *** Достопочтенная Екатерина Сергеевна, их многоуважаемая строгая директриса, иногда не видела дальше своего носа, и это было невероятно на руку Люку и Мэду. Она была слишком падка на чрезмерные проявления активности среди учеников, и ученики этим пользовались. Точнее, пользовались только эти двое. Люк поправил рубашку и постучал в директорский кабинет. - Да? – раздалось из-за двери, и Люк привычным жестом распахнул её, натягивая на лицо улыбку, прежде чем заглянуть в святая святых всея школы. - Екатерина Сергеевна! – бодро и громко начал он. – У нас гениальная идея! - Лёшенька! Конечно-конечно, давай, заходи, рассказывай. Не стирая с лица выражение восторженности и лёгкого раболепия (тут главное не переиграть), Люк вошёл в кабинет, невольно вспоминая описание Шурочки из «Служебного романа», то самое, где «её выдвинули, да так и не смогли задвинуть обратно». Когда они провернули это всё в первый раз, Мэд долго корчился от смеха, заверяя, что по Люку плачет театральный. Сейчас Люк уже всерьёз рассматривал этот вариант, хотя, признаться, эта конкретная роль ему порядком надоела. - Екатерина Сергеевна, мы тут с Андреем подумали и решили, что было бы очень круто поставить на Новый Год спектакль. Ну, знаете, что-нибудь из классики – Шекспира или, может быть, Пушкина. Будем использовать в постановке школьников, привлечём самодеятельность и всякие кружки… Весело же! - Ну-ну, вспомни, в позапрошлом году пытались что-то такое сделать, десятый «А» так с одиннадцатым «Б» поругался, что дыру в стене туалета до сих пор листом картонки прикрываем, - посетовала директриса. Люк, естественно, ничего не сказал про то, что ни десятый «А», ни одиннадцатый «Б» в дыре в стене виноваты не были, только ещё шире улыбнулся и парировал: - Ну, тогда ведь не мы организацией занимались. - Ох, Лёша, Лёша, - директриса покачала головой. – Вы с Андреем такие молодцы, такие активные. Знаешь, я предложу эту идею на ближайшем педсовете, думаю, преподаватели одобрят. Главное – чтобы это не сказалось на вашей успеваемости, - для порядка погрозила она пальцем. - Ну, класс же не выпускной, Екатерина Сергеевна, ещё успеем. - За тебя-то я не волнуюсь, а вот у Егорова не всё так радужно… - Подтянем, - махнул рукой Люк. – В одиннадцатом он активизирует свои внутренние запасы мозгов и обязательно получил медаль, - хохотнул Люк. Директриса махнула рукой: - Да ну тебя, тоже скажешь, медаль. Ладно, я подумаю над предложением, иди. - Вы очень хорошо подумайте! – разворачиваясь к двери, сказал Люк. Он волновался, успел ли сделать ли своё грязное дело Мэд, или стоит ещё немного потянуть время. - Подумаю, подумаю, - улыбнулась Екатерина Сергеевна. - Спасибо! – выдохнул Люк и открыл дверь. И так, чтобы директриса всё услышала, сказал в пустоту коридора: - Да, Мэд, всё круто. Они подумают и решат, но я уверен, что спектаклю быть! Он захлопнул дверь и, понизив голос, подражая другу, добавил: - Молодец, Люк. Ладно, пошли. И громко затопал по коридору. Только за углом он прислонился к стене и ухмыльнулся. Достал из кармана видавший виды смартфон и набрал Мэда. - Ну как? Отлично, через десять минут за гаражами. Именно в это время сработала пожарная сигнализация, и он рванул к выходу из школы. *** Люк припал к бутылке пива и, наблюдая за тем, как подъезжает к школе пожарная машина, ухмыльнулся. На площадке перед главным входом толпились преподаватели и ученики, резво повыскакивавшие из машины пожарники оцепляли здание и разматывали рукав. - Надеюсь, всё прошло гладко, - подал голос сидящий прямо на траве позади Мэд. - Как всегда, - кивнул Люк. Потом сделал ещё один глоток, отвернулся от мигалок пожарных и улыбнулся другу: - Теперь нам, кажется, придётся ставить спектакль на Новый Год… - Какая у тебя, блядь, безграничная фантазия. - … И хрена с два я буду заниматься этим один. Мэд посмотрел на него и зажмурился от светящего прямо в лицо солнца. Потом улыбнулся: - Ты же знаешь, что я не брошу тебя, в какой бы заднице ты не оказался. Даже в школьном спектакле. Люк хмыкнул, а потом и вовсе расхохотался, и Мэд последовал за ним. Около школы кто-то что-то прокричал в мегафон – им не было слышно. Гаражи стояли на холме за школой. Внизу справа – школьный стадион, чуть левее – длинное продолговатое двухэтажное здание, за ним – небольшой парк, а потом – многоэтажки, в одной из которых они и жили. Здесь, за гаражами, обычно отвисала местная шпана и особо непослушные школьники – смотреть на лежащую, как на ладони, школу и при этом попивать пиво и курить было чем-то из ряда подростковых протестов, и Люк с Мэдом любили это, пожалуй, больше всего на свете. Протестовать, нарушать запреты, ставить всех на уши. За несколько лет совместной «работы» они настолько поднаторели делать это незаметно как для учителей, так и для школьников, что гордились сами собой. И завтра, когда в школе поймут причину внезапно сработавшей пожарной тревоги, которая сорвала занятия второй смены и подняла на уши всю школу, их, как и всех, вызовут на ковёр. И конечно же, Люк честно ответит, что в то время, как злые злоумышленники делали своё гадкое дело, он разговаривал с Екатериной Сергеевной. А Мэд, уже совсем нечестно, добавит, что стоял за дверью директорского кабинета и ждал друга. И конечно же, Екатерина Сергеевна всё подтвердит, ведь она и правда общалась с Рябцовым и отчётливо слышала, как он переговаривался с Егоровым. И что, конечно, мальчики не причём, они ведь такие активные и положительные, а Лёшенька и вовсе идёт на золотую медаль, а Андрей, конечно, на золото не идёт, зато как в спорте отличается – и футбол, и волейбол, и даже лыжи зимой. Что вы, что вы, они не могли, такие хорошие мальчики, активисты школы. Люк снова про себя сравнит их с Шурочкой из «Служебного романа», а Мэд изо всех сил будет стараться не заржать, да так, что у него даже испарина на лбу выступит. А волю себе даст только после, когда их отпустят и они закроются в туалете на втором этаже, где два года назад совершенно случайно продырявили стену, когда экспериментировали со стащенными из кабинета химии реактивами. Они будут ржать, как кони, а Мэд даже привычно поваляется по грязному полу, сползая от смеха по стене… А обвинят во всём, как всегда, школьного хулигана Руслана Аскерова, единственного человека, который открыто их подозревал, но не потому, что у него были доказательства, а просто из-за личной неприязни. Сейчас, стоя за гаражами и принимая из рук Мэда закуренную на двоих сигарету, Люк молил только об одном: лишь бы ещё полтора года до их выпуска прогресс не дошёл до их школы, и в коридорах не установили бы камеры. Это свело бы на нет всё веселье. - Знатно вышло. Расписание теперь кроить будут из-за сегодняшнего пропуска, одиннадцатиклассникам не повезло, - выдал Мэд. - Зато нам с тобой повезло в очередной раз, - усмехнулся Люк. Мэд обнял свои колени, затянулся и поймал взгляд лучшего друга. И чертовски возблагодарил судьбу за то, что этот мальчишка когда-то перевёлся в их школу и сел за его парту. *** Алексей Рябцов переехал в Санкт-Петербург вместе с родителями, когда ему было одиннадцать. Отец работал инженером в крупной строительной фирме, отличился, получил повышение и рванул покорять северную столицу – кто сказал, что делать так можно только в молодости? Лёша перенёс переезд спокойно – в прежнем городе его ничто не держало, даже друзей не было. Он грешил на внешность, доставшуюся от матери: рыжие волосы, бледная кожа, россыпь веснушек по всему телу и непростительная, по его мнению, хрупкость. Переезд, а с ним новая школа и смена обстановки, давал не так часто появляющуюся в жизни возможность начать всё с чистого листа. Конечно, внешность свою Лёша изменить не мог, но найти друзей даже таким, каким он был, мог постараться. В школу его вела мама – за ручку, как маленького ребёнка. Он пытался объяснить ей, что уже взрослый десятилетний мужчина, но было без толку – мама всегда витала где-то в облаках и на сына не то что не обращала внимания, но обращалась с ним так, будто всё ещё меняет ему пелёнки и кормит овощными пюре с ложечки. Естественно, Лёшу это бесило. Передав его с рук на руки директрисе, мама вроде как даже всплакнула, а потом всё же ушла, и Лёша вздохнул с облегчением. Директриса, строгая дама в очках и с пучком на голове, церемониться не стала и за ручку его, конечно же, не взяла. Поэтому в свой новый класс Лёша вошёл, гордо расправив плечи. - Это ваш новый одноклассник, ребята, - обратилась к классу директриса, - Алексей Рябцов. Прошу любить и жаловать. Она кивнула Лёше, чтобы он садился на свободное место, и была такова. Идя по проходу между партами, Лёша чувствовал себя, словно на эшафоте. На него смотрело три десятка пар глаз – кто-то с интересом, кто-то с превосходством, кто-то с равнодушием. С каждым шагом плечи его медленно опускались и спина сутулилась, и, дойдя до последней парты в среднем ряду, Лёша совсем сгорбился и опустил взгляд к полу. Аккуратно поставив рюкзак на стол, он сел и принялся доставать пенал и тетради. Учебников у него ещё не было, и он, пересилив себя, повернулся к соседу и робко улыбнулся. Сосед был крупным, по-детски полноватым и невероятно суровым на вид – хмурил брови, слушая вещающую что-то у доски математичку, и сжимал ручку с такой силой, что казалось, будто та сейчас разломится в его руках. - Извини, можно учебник? – шёпотом спросил Лёша. - Не мешай! – зло шикнул на него сосед и продолжил слушать математичку. Лёша нахмурился и испуганно отвернулся. Следующие пару минут он сидел, ничего не слыша, кроме стучавшего в ушах сердца. Казалось, что мечты о новых друзьях и новой жизни разлетелись с мелодичным звоном. Казалось, что здесь, в этом огромном городе, так и не найдётся ни одного человека, который будет готов принять его, Лёшу. Казалось… Сосед пнул его локтем, и Лёша повернулся. Мальчик скованно улыбнулся и подвинул учебник на середину парты. *** У Лёши был очень классный карандаш, который купила ему в канцелярском мама и которым он даже немного гордился. Длинная прозрачная трубка зеленоватого оттенка из мягкого пластика, под которой прятался графитовый стержень, карандаш мог гнуться, как угодно, под напором рук хозяина. Лёша держал его в руках всю математику и нервно сгибал то так, то сяк, и когда прозвенел звонок, первое, о чём спросил новый сосед, был именно этот карандаш. - Что это такое? – хмуро спросил мальчик, и Лёша, запинаясь, выдавил: - К-карандаш. - Крутой! – всё так же хмуро восхитился сосед, и Лёша понял, что хмурится тот, оказывается, постоянно. – Такой зелёный, будто светящий джедайский меч. Лёша робко улыбнулся. - Я Андрей, кстати. Андрей Егоров, - протянул руку сосед, и Лёша, бросив карандаш на стол, с замиранием сердца пожал протянутую руку. – А ты, судя по всему, Люк Скайокер. - Почему? – не понял Лёша. - Ты что, «Звёздные войны» не смотрел? - Смотрел, конечно! Обожаю их! - Ну вот, у них там такие же световые мечи были, - ухмыльнулся Андрей. – Так что ты Люк Скайокер! - Вообще-то я Лёша… - выдавил из себя он. Но увидев опять нахмурившееся лицо Андрея, с жаром добавил: - Но против Люка я ничего не имею! Скайокер ведь так крут! Так Андрей понял, что в классе у него наконец-то появился единомышленник, который так же, как и он, любит «Звёздные войны», а Лёша обзавёлся первым в своей жизни необидным погонялом и первым в своей жизни другом. *** - Зайдёшь? Тётя блинчики обещала, - спросил Мэд, когда они уже подходили к дому. По иронии судьбы они даже жили в одной и той же многоэтажке. - Через полчаса давай? Надо посмотреть, как там мама. - Да, конечно, - Мэд отвёл взгляд. – Ладно, жду тогда. Он свернул к своему подъезду, а Люк пошёл чуть дальше. Осень уже вступала в свои права – со стоящих вокруг дома пожелтевших тополей осыпались листья, которые трудолюбивые таджики-дворники не успевали сметать и жечь, и в воздухе стоял умопомрачительный запах жжёных листьев, который за несколько лет жизни в Питере упорно ассоциировался у Люка именно с этим временем года. В другое время так пахнуть попросту не могло - тянуло едким дымом с близлежащего завода, иногда попахивало дохлой рыбой с протекавшей за оврагом болотообразной речушки, летом робко пробивался аромат цветов с куцей клумбы у подъезда… Но листьями – только сейчас, в сентябре и октябре. Люк остановился у подъезда, положив руки в карманы белой толстовки, и глубоко вдохнул всей грудью, чуть прикрыв глаза. На детской площадке напротив него резвилась малышня, и Анька с четвёртого этажа, выгуливавшая маленького братца, улыбнулась ему и помахала рукой, Люк устало улыбнулся ей в ответ. Наверху, шестью этажами выше, ждала мать. А может быть, не ждала, а как всегда «погрузилась в творчество», забыв приготовить обед и так и не постирав шмотки. Люк тяжело вздохнул и посмотрел в сторону подъезда Мэда. Нестерпимо хотелось забить на встречу с матерью и вообще всё на свете и сразу отправиться к другу, но здравый смысл подсказывал, что поступать так попросту не рационально – если у матери действительно очередной период ухода в себя, то нужно хоть что-то сделать по дому, иначе вечером попадёт от отца. Люк снова тяжело вздохнул. Его жизнь круто изменилась через два года после переезда, когда отец однажды пришёл с работы раньше времени и нашёл мать в ванной с перерезанными венами. Скорая, милиция, бледное, как мел, лицо отца и длинные красные порезы на фарфоровой коже матери… Сейчас это всё в памяти Люка сливалось в клубок сумбурных картинок, которые никак не удавалось сплести в одно целое. И только горькое ощущение того, что всё идёт наперекосяк, поселившееся в тот день, до сих пор маячило где-то на периферии сознания. Она всегда была странной, немного не от мира сего, как говорила покойная уже бабушка. Тонкая, болезненно худая блондинка, неприспособленная к обычному быту. Неудавшаяся художница, которую строгие родители в советское ещё время запихнули в архитектурный, потому что её «мазюли» в СССР, по сути, не давали профессии. Ей всегда казалось, что именно это сломало ей жизнь, и больше всего она любила обсуждать именно это – постоянно жаловалась подругам, сетуя на погребённый талант и нереализованные амбиции, а потом жаловалась и подрастающему сыну. Лёха слушал это всё, но тогда, в детстве, мало что понимал. А отец в определённый момент просто самоустранился, весь погрузился в работу. Возможно, он жалел, что когда-то давно выбрал именно её, такую неправильную, неприспособленную. Люк не знал точно. Её, конечно же, спасли – отец прибежал вовремя. Кошмар начался после – мать определили в психиатрическую, отец ещё больше погрузился в работу, соседи отворачивались от Лёши, встретив его во дворе или на лестничной площадке, а некоторые бабульки и вовсе плевали вслед. Не отворачивался только Мэд, да его тётя с дядей: Андрей поставил задачу провожать его в школу от квартиры до квартиры, будто боялся, что по пути Люк что-нибудь с собой сделает, тётя Лена подкармливала домашними пирожками и передавала в литровых банках борщ, а дядя Саша вместо отца расписывался в дневнике и даже пару раз ходил на родительские собрания. Мэд жил с тётей и дядей с самого детства: родители попали в аварию, когда ему было всего три, так что он не помнил их, только по фоткам в семейном альбоме. Брат отца оформил опеку и воспитывал его, как собственного сына, так как своих им с женой судьба не подарила. По факту Мэд был сиротой, но тогда, после происшествия с матерью, именно Люк чувствовал себя брошенным и никому не нужным, чувствовал себя сиротой, прокажённым. Однажды он здоровски промок под дождём и подхватил воспаление лёгких. Семья Мэда забрала его к себе и лечила – вызывали врача, покупали лекарства, кормили домашним. Отец заходил пару раз и оставлял деньги, уж в них-то в их семье недостатка не было, а потом уходил, не обращая никакого внимания на острый, прожигающий лопатки, осуждающий взгляд тёти Лены. «У него много работы», - оправдывал отца Люк между приступами кашля, но тётя Лена всё равно поджимала губы и качала головой. Осуждала. А Люк отворачивался к стенке от этих её взглядов, плакал и бредил. В одну из таких ночей, с пятницы на субботу, Люк помнил точно, Мэд сидел у его кровати и обтирал его пылающий лоб полотенцем. И шептал в темноту ночи: - Никогда, слышишь? Я никогда тебя не брошу, Лёш. Ты мой лучший друг, я всегда с тобой буду. Ты только не умирай никогда, слышишь? Не смей умирать. В какой бы заднице ты не оказался, я всегда буду рядом, я вытащу. Умирать Люку и самому не хотелось, и он не умер. А с той болезни они с Мэдом больше не расставались, были всегда рядом, следуя друг за другом тенью. Наверное, это и была настоящая дружба. Когда мать Люка вернулась, он её не узнал. Отрешённая, вечно уходившая в свои мысли, она постоянно рисовала и совсем отдалилась от мужа и сына. Люк тоже отдалился – к Мэду, к его семье, где ему всегда были рады, к теплу, которого ему не хватало. Мэду даже купили новую кровать в комнату – двуспальную, чтобы Люк мог оставаться на ночь. И он оставался - часто, слишком часто, и неважно, что Мэд жил в его же доме – родители ни разу даже не поинтересовались, где он, двенадцатилетний мальчик, ночует по ночам. Отец привык к тому, что он вечно пропадает, и, возможно, был уверен, что он именно у Егоровых, а матери было всё равно – она рисовала. Иногда у неё случались приступы материнской заботы, она готовила и убирала, усаживала Люка на табуретку в кухне и выспрашивала о жизни, но случалось такое редко. Всё реже… Люк вошёл в подъезд и с силой вдавил кнопку лифта, дожидаясь, пока громыхающая кабина спустится на первый. На улице темнело – находили тучи. Люк зашёл в лифт. Оказавшись в квартире, он прошёл по комнатам – беспорядок, на кухне пахнет горелым, мать рисует у окна в спальне, картины с абстрактными рисунками в каком-то сюрреалистичном порядке расставлены прямо на полу. Люк тяжело вздохнул и сказал: - Здравствуй, мам. - Привет, малыш, - ответила она, но даже не повернулась. Люк вздохнул и вышел из комнаты. Кинул грязные вещи в машинку и запустил её, поставил вариться макароны и помыл лежащую в раковине посуду, разобрал школьный рюкзак, положив в него учебники и тетради на завтра, выложил макароны в чашку и поставил на стол, чтобы те ожидали прихода отца. Обулся. - Мам, я к Андрею. - Хорошо, малыш, - ответила мать, и Люк захлопнул за собой дверь. Оказавшись в подъезде, он, наконец, вздохнул полной грудью – в этой квартире дышать давно было тяжело. «Скорее бы универ», - пронеслось в его голове, и он пошёл вниз пешком, по лестнице. До универа было ещё два года. Периферия. Уже два года в этом кошмаре, осталось вытерпеть столько же. Люк искренне надеялся, что ему это под силу. *** Конечно, утром в школе их всё-таки вызвали на ковёр, но всё прошло по ранее запланированному сценарию. Ближайшие пару недель им предстояло вести себя тише воды, ниже травы, соответствовать статусу и имиджу послушных мальчиков. Хотя, Мэд послушным-то особо никогда не притворялся, но все учителя были уверены, что «благоразумный» Рябцов его сдерживает. Ошибались, как никогда. Статистика показывала, что половина всех их задумок исходила именно от Люка, и отличались они обычно редкой изысканностью. У Мэда всё было проще – засунуть дрожжи в унитаз, разлить клей «Момент» на преподавательский стул, намазать классную доску мылом или вот устроить тревогу, помахав зажжённой бумажкой перед пожарным датчиком. Люк был изощрённее – ломануть школьный сервак и поставить на рабочие столы всех компьютеров голых девушек (ведь не зря Мэд шарил во всех этих «компьютерных штучках»), своровать из кабинета химии реактивы и очень реактивно с ними позабавиться (а нефиг химичке забывать закрыть шкаф), зафоткать пьяного физрука, выходящего из бара, и развесить компрометирующие фотографии по всей школе (а нечего пить на такой должности), поменять диск и вместо записи звонка целый день слушать басы дабстепа из динамиков (сами виноваты, что не могут разобраться в технике и сменить запись). - Концептуальненько, - ухмылялся на каждую его идею Мэд и не переставал удивляться фантазии своего друга. - Когда-нибудь мы точно попадёмся, - говорил он после каждой их «вылазки», но тоже ухмылялся, будто бы ждал, когда же это уже случится. Будто хотел увидеть ошарашенный лица преподавателей и учеников, мало кто из которых действительно их подозревал. Это же Рябцов и Егоров, любимцы директрисы, активисты, спортсмены, комсомольцы и просто красавцы. Они – да нет, никогда, вы только посмотрите в это ангельское личико Рябцова. А Егорову вообще всё по фиг, морда кирпичом, ничем не проймёшь... Иногда Мэду действительно хотелось, чтобы все узнали, чтобы удивились, чтобы слава о них двоих пошла по всей школе и ещё несколько поколений школьников знали о них, двух героях. - Мы обязательно придумаем что-нибудь перед самым выпуском. Уйдём с апломбом, я тебе обещаю. Будет «Ревизор, немая сцена». Пусть офигеют, сучечки, - заверял друга Люк. Мэд кивал, верил и ждал. Люк был прав – подставляться сейчас было слишком рискованно, им ещё эту школу заканчивать.