***
- Да, пап, хорошо… - зевнув, мальчишка лениво глянул на часы: восемь тридцать. Помнится, вчера он не хотел в школу и решил прогулять очередной последний день в его жизни. Хотя, на чистоту, никто и никогда не захочет в здравом уме туда идти. Ну, только если вас там не ждёт какой-нибудь подарок на день рождения, любимая девушка или какое-либо радостное событие. Еще Кафка упоминал, что почти любой учебный процесс бессмысленный наполовину, когда ребёнка на протяжении долгого срока поднимают к утру и вынуждают насильно куда-то идти. Мозговая активность подростков из-за гормональных всплесков, активностей и прочих перепадов приходится на свой пик только во второй половине дня. К тому же, недосып – самая серьезная проблема плохой успеваемости. И роль тут не играет во сколько ответственный родитель отправляет свое чадо в постель. В одиннадцать ли или вовсе в десять. Подъём в семь-восемь утра – сущий ад для организма, который в силе убить любой потенциал и желание не то что учиться, а просто жить. Возникает вопрос, а чаще упрёк тех самых родителей, - все могли и ты можешь. Если завести разговор о «деды могли…», то, говоря о рабочем классе, из поколения в поколение поднимающегося по сонливому крику петуха, то пояснение тут кратко – от этих людей не требовалось ровным счетом ничего, кроме физических исполняемых нагрузок. Ни наизусть выученных стихов, ни знания алгоритмов решения уравнений, ни выученной цепочки химической реакции. Из подобного сорта людей в те времена, «люди», в общепринятом смысле, не получались. Это были загруженные, усталые, злые и голодные рабочие, рубящие вековые леса для буржуазии, чтобы уже те, с белоснежных листков, учили давно написанные чужой рукой стихотворения и теоремы. Очень многие классические произведения, которые излюбленно повествуют о жертвенности, трагизме и идеализированности своих героев, зачастую выставляли того или иного персонажа как человека, проявляющего не дюжую тягу к науке и учению. Крестьянские дети, спешащие встать до зари и помчаться в воскресную школу, старики, не брезгующие сесть за парту с семилетнем юнцом, чтобы выучить алфавит – всё это так наигранно и глупо, что диву даешься. Мало кто задумывается, что ещё всего лишь сто–сто пятьдесят лет назад, что уж говорить о более раннем времени, информации было в разы меньше и была она, мягко говоря, не всегда верной, тем более по сравнению с нынешней, которая учтиво изложена на страницах учебника. Медицина, не делающая шаги официальным путем, лечащая все болезни опиумом и обезболивающими средствами, в то время как неизвестные рисовали анатомические атласы, вторя Да Винчи, тайно препарировали трупы в подвалах института; Физика, которая и вовсе казалась чем-то уж очень субъективным и требующим пожизненного помешательства, так как теории и запреты, наложенные друг на друга, так и не давали целостной картины мира; Химия, застывшая на создании духов и красителей, что уже было фантастикой; Язык почти любого народа, на заре новых эпох и революций, постоянно, словно фонтанирующий поток лавы, меняющийся до неузнаваемости, был своеобразным билетом в мир – навык чтения и письма делал из человека кого-то вроде удавшегося ребёнка семьи. А ведь и не проверит никто, что и как он там записал. Литература, скудная и бедная, так как почти любой автор своего времени признавался посмертно, и сейчас произведения мировой классики, которыми взахлеб зачитывается почти каждый взрослеющий человек, в своё время лежали на полке издательств, готовые полететь в мусорку. Только математика, как основа основ, почти и не изменялась, только подтверждая былые, еще во времена Пифагора и Эвклида выдвинутые теоремы. И не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы закончить почти любые из существующих институты и академии, жить затем всю жизнь на внушительное научное пособие, своё бытие посвятив на никого не интересующую диссертацию на тему – «Развитие клубеньковых растений при усиленном содержании водорода в атмосфере». А что сейчас? Для минимума — знать в идеале девять с каждым днём развивающихся точных наук, несколько побочных предметов от школы, успевать для галочки, чтобы не сдохнуть за книгой, заниматься спортом и кое-как не застрелиться от тоски и осознания, что до двадцати пяти–двадцати семи лет ты будешь ничем, сидящим на шее родителей и без конца смотрящим в конспекты, чтобы не отставать от прогресса? Шикарно. Всё-таки сон многое лечит. На душе у парня было спокойно, хотя что говорить о том, что относительно мёртво и спокойно у него на душе не первый месяц. Что-то вроде закончившегося трафика или достигнутого лимита. Какая-то из религий, в отличии от Христианства, где на семь бед один ответ (что-то типа – а почему умер ни в чём неповинный семилетний ребенок? На всё воля божья. Почему горят церкви, дома, возведенные по желанию Христа? На всё воля божья. А почему… ВОЛЯ БОЖЬЯ, МАЗУФУКЕР), нашла более правдоподобную тропу в отмазках. У каждого свой срок жизни, а он неизменен. И повлиять на него никто не может… Эрен потёр виски, стараясь вспомнить, что же это за религия проповедует такое виденье мира, но, сослав всё на утреннюю вялость, оставил эту затею, когда в голове что-то болезненно отозвалось неприятным саднящим чувством. Вопрос оставался за малым: чем же заняться, когда аптека ещё не открылась, тяги к жизни нет, школа отменяется, а на большее ты не способен чисто морально? Конечно же, здравствуй, мсье интернет. Странно даже как-то. Ни тоски, ни страха, ни горечи последующей утраты Эрен не чувствовал даже близко. Он… ничего не чувствовал. Совершенно. Разве что нос чесался, это да. Эрену бы хотелось самому понять, нырнуть, наполнить лёгкие водой и опуститься на дно понимания, отчего его так тянет поскорее покинуть затхлый и серый мирок. Проблемы проблемами, но парень понимал, что тяга к суициду - нечто более психологическое, закопанное где-то внутри подсознания, нежели осознанное и здраво взвешенное решение. Всё можно свалить на время, - неудачное, чтобы родиться. В эпоху одиночества и накрутки лайков под фотографиями. Всё можно свалить на загнанность, стереотипы, плохое воспитание… всегда можно найти виноватых. Намного проще. Всё можно свалить на несчастную любовь в его нежном, юном возрасте. Запретную, но, знаете ли, опять же, для этого времени, очень даже распространённую, если так вообще можно выразиться о данном чувстве. Никого уже не удивляют геи. Да и были бы чувства парня рождены ради удивления кого-то… было бы намного проще. Знаете, к болезненной любви привыкаешь. Болезненной, безответной, далекой, фанатичной, – у каждого свой вид опухоли, оккупировавшей сердце, но итог всегда один: глаза человека тускнеют, а сердце, каким бы большим и светлым не было, теряет краски. И не думайте, что ваша история закончится хорошо, ребята. Нет. В принципе, в жизни у кого-то они тоже, наверное, встречаются. Эти счастливые концы. Только вот можешь ли стать счастливым, перенеся столько горечи и внутренних терзаний? С ней здороваешься по утрам, делишь постель и полотенце в ванной. Эта промозглая тупая боль не дает забыться. Эрен порой думал, что любовь, именно такая, цепью связывающая тебя с человеком, который и в твою сторону не смотрит, безответная любовь, дана кем-то в издёвку или насмешку. Чтобы удержать человека на одном месте, закружить в вальсе депрессии. Просто так, без особых причин приколачивая его гвоздями к земле и, чтобы только вырвав куски плоти, он мог двигаться дальше. Исписанные стихами листы тетради не давали мальчишке ответ на простой вопрос. Почему? Откуда у Эрена столько не гаснувших под гнётом отдаления и унизительных событий чувств? Откуда в них такая глубина? Когда загнанным волком парень поначалу скулил по углам, впервые разгребая в душе робкие желания лишний раз подойти к Риваю, совсем далекому, забытому, скорее собранному по крупицам в сознании образу, то парень удивился, как в порывах, когда дрожали руки и подкашивались ноги, он с тихим шёпотом, с бредом на устах, не зажал брюнета где-то в углу. Он не мог связанно объяснить ту одержимость, которая им завладела. Она не была надуманной или наигранной. Она просто была. Без накрутки какой-то книгой, где Эрен впервые узнал о том, что парни вообще могут иметь отношения между друг другом, без порно-фильма или же увиденной на улице парочки… его просто тянуло к нему. Без пошлости. Без желания выставлять это напоказ или пафосно в компании заявлять, что он, – ха, подумайте только, гей, не такой, как все. По-собачьи преданно, по-детски сильно и наивно он просто хотел быть рядом. Ошиваться вокруг, неловко и глупо шутить, помогать ему доносить учебники, садиться рядом на переменках и сетовать по поводу полученной двойки… просто. Быть. В его. Жизни. Значительно позже мальчишка в принципе стал задумываться, если точнее, то фантазировать о поцелуях или ночах, проведённых вместе. Но всё это всё равно занимало второй план, незначительный, дающий отношениям лишь последний штрих, как розочка на выпеченном торте. Однако жизнь, подпиливая идеальный маникюр, подтачивая ногти, словно иглы, чтобы в очередной раз вцепиться в глотку наивных жертв, показала Эрену средний палец. Н-да. Они живут в совсем разных мирах. Совсем. И общее детство, кажется, далёкое, как Плутон, замерший на огромном расстоянии от солнца, не спасало. Детство детством, а реальность, гаечным ключом бьющая по затылку каждого, кто думает, что ему просто что-то достанется, совсем иная. У Ривая своя компания, свои интересы, о которых Эрен знать ничего не знает. Своя судьба и жизнь. Отличная от мира зеленоглазого, которая полностью вертится вокруг него же, даже не подозревающего, какие события ломают жизнь мальчишки за его спиной. К слову, парень настолько растворился в этом сиропе из собственных чувств и эмоций, что вряд ли отличит правду от вымысла. Ненавидит ли его Ривай так, как должен? Презирает ли его? Скрывает это под маской или выставляет напоказ, а Эрен, будучи слепым, на ощупь надежды, принимает это, как нечто светлое, имеющее проблеск? Всё это так бессмысленно… бессмысленно и беспочвенно, на взгляд большинства. - Я люблю тебя, – неожиданно для самого себя произнёс хриплым от молчания голосом мальчишка, со стороны обращаясь к стулу, стоящему напротив. Такому безразличному и пофигистично отвернувшемуся спинкой к окну. Мало чем от Леви отличается на первый взгляд, кстати. Эти три слова всегда будут отделять нас с тобой. Отделять и отталкивать. Пока мальчишка будет способен произносить их искренне… смаковать каждую букву, вкладывать всю нежность и потерянность своего сознания… стена не падет. Будь все иначе, они бы встретились через шесть–семь лет, одетые в мрачные, сдержанные костюмы на встрече выпускников. И к тому бы моменту сердце Эрена остыло (мы ведь говорим о другой истории, верно? Там сердца способны остывать), они бы разговорились на нейтральные темы, пошли в бар и, напившись в усмерть, как любят это делать взрослые, Эрен бы произнёс эти слова иначе. Разжевал, выплюнул и растоптал – «я любил тебя». Ривай бы хрипло рассмеялся, а после заключил его в объятия, забирая пьяным поцелуем у уже ставшего мужчиной Эрена на пару секунд сердцебиение. Признался бы в чём-нибудь, прошептал. А после была бы ссора и разлука. Навсегда. Такой конец истории полон грязных пятен, пробелов… такой исход Эрену не по душе. Он не припаркует машину у входа в школу, стены которой будут перекрашены в какой-нибудь отвратительный цвет. Не выключит звук мобильника, не возьмёт в руки стакан с дешёвым, заказанным кем-то для встречи, виски. Не встретится глазами всегда безупречным, ловящим на себе завидные взгляды с Леви. Это не его история. Словно для завершения своей истории, парень скользнул взглядом по кухне, останавливаясь на едва различимой пелене стекла, рассматривая загоревшуюся вывеску аптеки, где в какой-нибудь полке его ждала отравленная погибель. Запечатанная в красивую белоснежную упаковку, имеющая идеальную форму и пропорции. Сладкую оболочку, чтобы люди, честные и порядочные, покупающие снотворное, не морщились от горечи, водой запивая законную порцию в две таблетки.***
Помнится, в младшей школе, однажды, посреди перемены, в класс, где был Эрен, наверняка вновь что-нибудь не поделивший с Жаном и кричавший во весь голос, вошёл священник. Дети насторожились, любопытно оглядывая мужчину с ног до головы. Монашеская ряса, длинная и чёрная, словно срисованная с какой-нибудь средневековой фрески, была гладко выглажена и, несмотря на следы осенний грязи на подоле, являла собой для неокрепших умов детей нечто ранее не увиденное, была сродни сигналу остепениться. Попадали из рук игрушки, голоса приглушенно шептались меж собой, а головы вжались в плечи, словно ожидая наказания за такое поведение перед таким серьёзным человеком. Детям было куда привычнее видеть мужчин в женской одежде, голых женщин, изуродованные тела и расстрелянных собак, нежели служителя церкви, которая, к слову, была через дорогу. Экраны телевизоров не очень-то жалуют портить эфир чем-то серьёзным. Куда более выгодно в новостях прокрутить очередную военную сцену или подробно рассказать об изнасиловании на соседней улице. Нехваток информации в детских головах не мог сопоставить факты. Эти дети знали, как пользоваться компьютером и телефоном, знали, как звонить пожарным, когда остаются одни, знали код от домофона друг друга, но не понимали и не слышали ранее подробных объяснений от родителей о людях в старомодных чёрных одеяниях. Лицо священника, по-старчески доброе и располагающее к себе, разошлось в мягкой улыбке. Руки в пигментных пятнах, сильные и крепкие, до сих пор имеющие мозоли от работы в своем укромном храме воспевания Господа, всеми забытого и цинично опровергнутого каждым в современном мире, взмыли вверх и тут же пали вниз, призывая испуганных детей расслабится. Как ни странно, избалованные, капризные и своенравные в большинстве своём ребята послушно перестали нервно коситься по сторонам и просто ждали следующих событий, которые последовали незамедлительно. Воспитательница, поспешно вытирая полотенцем руки, поспешила к мужчине, всё так же ласково смотрящего на свору столпившихся вокруг него ребятишек, призывая всех занять свои парты и уделить внимания словам «Сэра Готчолка». Сэр Готчолк, вольный послушник Крестового Храма святого Сергия Радонежского, давно не спонсируемой государством церкви, затерянной посреди выросших небоскребов, вместо информатики рассказывал детям о боге. О его деяниях, муках за всё человечество и подвигах. О святом духе и граде Господнем. О заповедях и рае, в который ты непременно попадешь, если будешь соблюдать их. Тогда Эрен крепко-накрепко запомнил чувство, овладевшее им на тот скромный час, когда, сидя за партой, он с жадностью впитывал слова убежденного в своей правоте мужчины, которого он больше никогда не увидит. Как, поднимая руку, задавал вопросы, переспрашивал непонятные слова из устаревшего немецкого разговорного лексикона. Помнил тот интерес и жажду познания. Помнил, как злился на Конни, который и вовсе не слушал, смеялся с собственных надписях в тетради, помнил, как согласно кивал Микасе, которая опережала его с вопросами (ей богу, тогда его ещё это не бесило); Разумеется, произвести впечатление на ребенка не составит труда почти никому, но то самое чувство, то ощущения интереса, который даёт тебе силы двигаться дальше и то желание, которое заставляет тебя о чём-то думать, рассуждать и жарко спорить с другом он никогда не забудет. Потому что оно его никогда не покидает. Именно это чувство, чувство бесконечного желания познавать, которое подарил ему неказистый священник, переросло в последующем в его любовь. Эрен без стыдобы признает, что обожествляет свои чувства и умирает он именно из-за них. Парень не видел постыдного в том, чтобы фанатично и верно любить. Болезненно, шипами то и дело царапая тонкую душевную оболочку, засевшую так далеко, что искоренить её или забыть Эрен не в силах. Иметь любовь. Такую светлую и чистую, что он мог бы беспроблемно возглавить папский престол в Ватикане. И пошли к чёрту те, кто разделяет любовь на «традиционную» и «нетрадиционную». У вас есть разделения в любви? Тогда вы просто идиоты, которые сполна никогда не познают этого чувства. Почему какая-то девчонка без осуждения может восхищаться красотой и грациозностью мимо проходящего Ривая, а Эрен – нет? Почему она может отжимать уши подругам о том, как хочет пойти с ним на выпускной, а Эрен – нет? Почему? И это чувство, хитросплетением выбивающее из тебя дух каждую ночь, когда ты просыпаешься и с колкой иронией в груди понимаешь, что нет, рядом пустое место, никто тебя не грел и всё это сон, рождается незаметно. Растёт, поедая сердечные мышцы, которым поистине трудно с каждым днём биться. С детства, надо же… с детства растить в себе позорную, щенячью привязанность. Просто осознавать, что тебе грустно и одиноко без человека, от тебя настолько далекого, что позавидует северный полюс на пару с южным. Тогда, в робком детском желании обнять хрупкие плечи и утыкаться носом в ворох волос, пахнущих яблоками и чем-то невыносимо сладким, Эрен не видел чего-то необычного. Это казалось ему нормальным и обыденным, так как Ривай на протяжении долгих детских лет общения без каких-либо слов разрешал мальчишке делать это. Разрешал приходить по вечерам и без жадности делил порцию мороженого, заставляя перед этим Эрена мыть руки. Учил выговаривать букву «Р» в собственном имени. Оставлял на ночевку… чёрт. Но от осознания, что совсем еще недавно Эрен мог почти неосознанно зажать хрупкого Ривая в углу кровати, до синяков обнимая, приходит жуткий стыд перед Риваем настоящим. Таким же хрупким, да, но совсем не тем. Потом необходимость в нахождении со своим закадычным другом в мальчишке росла. Росла и выла, прося лишний раз заботливо оправить и без того безупречно сидевшую рубашку, умоляя вновь заставить брюнета улыбнуться, что, к слову, у Эрена выходило часто. Потом всё это притупилось во взрослении, даря после уже совсем иные ощущения. Ощущения первой, раздирающей сознание, любви. Не посмотрев в глазок (гостеприимность и доброта глупа, ведь так?), парень впустил в свои мысли, ещё тогда, давно, только-только потеряв мать и начиная осознавать укусы одиночества, впустил в себя досадную и ошибочную мысль о том, что он может попытаться… добиться взаимности. Рассказать о чувствах. Поделиться ими. Подарить их. Ха. События двухгодичной давности заскребли внутри, уверяя хозяина разодранной изнутри грудной клетки даже не пытаться думать и вспоминать об этом. К слову, парень понял глубину чувств, только когда те самые события случились. Липкой и едкой пленкой окаймляя сердце, день за днём вытравливая из мальчишки любую радость. И знаете, Эрен не стал бежать от этой любви. Не стал отрекаться от неё, пытаться забыться, закрыть кем-то другим. Никогда. Он ценил это чувство – чувство, куда более ценное, чем мгновенная взаимность. Ценил его насыщенность и силу. Оно не испарилось спустя дни, недели, месяцы и года. Оно не ослабло. Оно не ушло. И эта крайняя степень отчаянья, когда ты, словно наркозависимый, избегаешь встречи со своим идеалом, но одновременно видишь его во снах, – одержимость. И ему было без разницы, как об этом судят другие, читая подобные «женские романы», где чувства описаны ярко и богато, называя их сопливыми, ванильными, пафосными и выдуманными. Сейчас книга признаётся бестселлером, когда в ней много секса, измен, без аморальщины и прочей «реалистичности». Вы серьёзно? С каких пор шедевральная реалистичность заключается в том, чтобы персонажу приписать все существующие грехи? Жизнь далеко не сказка, но зависит фактор событий и их спектр в общей численности от человека. А написать об измене жены, предательстве друга, увольнения с работы и пустых карманах, а после из этого высокопробного сюжета высасывать философские рассуждения — очень сложное дело, ага. К слову, написать нечто чистое и «сопливое» куда сложнее хотя бы из-за того, что автор сам не погряз в стереотипности реализма наших дней. В общем-то, парень бежал далеко не от любви. Не от Ривая, которого он бы без раздумий, как цепной пёс, защитил ценой своей жизни, не от каких-то последствий или несчастной и одинокой последующей жизни. Не от несправедливости мирозданья, не от каких-то ещё пышных причин. Эрен хотел забыться и начать жить где-нибудь в другом месте. Попробовать жить иначе. В другом измерении, вселенной. Начать с другой отправной точки. Он верил, что вновь встретит <i>своего<i> Леви, точно так же, как встретил здесь. Просто в этот раз карта легла неудачная, немного не повезло. Не более. Да, чёрт возьми, не веря ни во что кроме собственных чувств, парень считал, что так просто мир его не отпустит и выкинет в другой точке, вежливо прося начать с начала. Он был не против.***
За окнами вовсю игрался с опавшими листьями, ещё не припорошёнными снегом, ветер, безжалостно кружа тех в хороводах, расшвыривая всё дальше друг от друга. Птицы, нахохлившись, ещё не решившиеся покинуть привычные места встреч маленьких городских «птичьих базаров», где сердобольные старушки крошили голубиному племени хлеб, к вечеру, наверняка, покинут площади и улочки, переместятся под крыши. Автовладельцы, горестно вздыхая, раскошелятся на подземную парковку, не желая оставлять своё металлическое чадо на лютой стуже, которая вот-вот накроет зимней шапкой Берлин. Витрины магазинов мелькали, переливались, мигали и зажигали в глазах мимо идущих детей и туристов немыслимый восторг. День Единства Германии — щедрый и долгий праздник, отчего весь Берлин сиял вдохновением для всех, кто его посещал. Художники, фотографы, поэты — все они без исключений напишут в дань той красоте, которой сверкал город в преддверии важного национального праздника. Вычищенные улицы, гордо развивающиеся флаги на высоких фонарях по бокам многочисленных дорог, то и дело включенный на всю улицу в какой-нибудь забегаловке громкий гимн. Знаменитое германское пиво, разливаемое почти даром, запах жареного мяса, доносящийся откуда только возможно и незнакомый туристам, пряный аромат специй. Кажется, вся Германия облачилась в праздничный наряд и была в нетерпении завтрашнего начала недельного фестиваля, а вместе с ним скидок, базаров, ярмарок, фестивалей и парадов. Все, кроме Эрена. Тот изумленно сидел перед монитором ноутбука, нелепо застыв в позе «я почти надел правый ботинок», и раз за разом перечитывал сообщение, которое высветилось в ответах, как только парень, перед уверенным решением наконец выйти на улицу в аптеку, решил сначала проверить социальные сети. До них, кстати, он ещё и не добрался. Все внимание было отдано сообщению, точнее, ответу на его вчерашнее сообщение. Он уже и забыл о том туманном инциденте. К слову, за те полгода, когда этот гневный и насмешливый чужой пост прикреплен к главной странице и без того странного сайта, ответили на него впервые. Ответили так, что Эрен, наверное, должен будет искать отпавшую челюсть по всей кухне. - Какого… чёрта? – раздался в тишине хриплый голос парня, опять перечитывающего последние строки чужого письма, у которого в голове уже третий раз за два дня произошёл сбой и полное переосмысливание происходящего.