RePlay

Когда директор Ким, просматривая его портфолио, медицинские справки и проходные баллы, удовлетворенно улыбнулся, но тут же скрепил пальцы в замок и попросил присесть для важного разговора, противный и совершенно неуместный голосок в голове тоненько запищал о надвигающихся неприятностях. Их было четыре. Самая невинная, как показалось тогда Лухану, – катастрофическая нехватка мест для расселения приезжих студентов, поэтому он спокойно принял проходную карту в высшее общежитие, не понимая заминки мистера Кима, и облегченно выдыхая, так как ночевать в медпункте его не прельщало. Лухан прилетел в Корею не для развлечения или дележки авторитета с устоявшимися лидерами, он здесь для своего развития, выстраивания жизненного пути, приобретения связей и возможных предложений работы. В этом он пытался уверить и директора, на что тот лишь нахмурил густые брови и попросил быть осмотрительней. Вторую проблему звали Светлячок, и он был огромным немецким догом с блестящей черной шерстью, который грыз бревна размером с Лухана в обеденный перерыв, чтобы успокоить зудящие из-за смены зубов десна. Именно этот пес стал его первым знакомым на территории общежития и одновременно самым жутким кошмаром. Лухан всегда любил собак, но не тех, что любят запрыгивать на тебя, переворачивать, облизывать лицо, а затем гортанно рычать, царапая, поднятые в попытке защиты, руки. Светлячок подкрадывался незаметно, бесшумно, всегда со спины и только к нему одному из восьмидесяти шести человек. Максимальное время, за которое Лухан мог успеть добежать от ворот до парадного входа без происшествий – пять с половиной секунд, данного времени ему хватало ровно на половину пути, далее его либо сбивали восемьдесят килограмм живого веса, развивших приличную скорость, либо охранник успевал перехватить взбесившегося Светлячка вовремя, и Лухан захлебывался кашлем в холле общежития, прижимая сумку с учебниками к груди. Третьей проблемой Лухана стал одногруппник До Кенсу, который снимал на телефон его знакомство с догом, совершенно не думая помочь. Он был уменьшенной версией Светлячка, только физическому угнетению предпочел моральное. Его большие глаза сверлили затылок Лухана семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки. Порой Лухан сравнивал Кенсу с растением, результатом фотосинтеза которого была давящая аура ненависти, следующая по пятам за своим хозяином. А ещё Лухан не слышал его голоса. Потому что До Кенсу молчал. Он ходил рядом с ним по коридорам, сидел за одной партой в аудиториях, отпугивая, как казалось китайцу, остальных людей, обедал вместе с Луханом, они совместно выполняли домашнюю работу. Всю неделю, что Лухан находился в Сеульском Национальном Университете Искусств, До Кенсу был рядом. И не сказал Лухану ни одного слова. Даже звука не издал. Они общались посредством коротких жестов или взмахов головы, иногда Лухану удавалось сказать достаточно длинное предложение со смыслом, но одногруппник лишь переводил на него свой взгляд, и желание поболтать тотчас улетучивалось. В принципе, такой расклад устраивал Лухана, его не отвлекали, наоборот, в общении с Кенсу было много плюсов – тот часто исправлял маленькие недочеты в его работах, вырывая из рук карандаш – но он банально нуждался в обмене информацией с кем-то живым и мыслящим. С членораздельной речью. Четвертая мука Лухана возникла пятнадцать секунд назад, совершенно внезапно падая на его новый фисташковый ковер, который он все же решился купить в свою комнату после часовых раздумий. И он тут же об этом пожалел. Так же, как он, в который раз, пожалел о своём соседстве с грёбаным Пак-чертов-ебаный-мудак-Чанёлем, у которого вместо мозгов, без сомнения, кружило радужное конфетти. Лухан хотел стереть себе память. А ещё выдавить глаза. И умереть, потому что только так возможно избавить себя от неприятностей. Мелодия пришедшего сообщения настолько сильно всколыхнула наступившую тишину, что Лухану почудился неприкрытый сарказм в коротком, ни в чем не повинном звуке. Кажется, вечерний поход за бабл-ти отменяется. - Я же говорил! Тонкие, как бумажка! – весело забасило существо, загрязняющее прекрасный ковер Лухана своим существованием. Оно медленно поднялось на ноги и небрежно отряхнуло свои колени и волосы. Лухан захотел умереть во второй раз. И забрать Пака-мозг-с-оладушку-Чанёля с собой. – А если я подпрыгну выше? Определенно не стоит. Лухан был уверен в этом на девяносто девять и девять десятых процента. Одна десятая процента даже не видела другого исхода данной ситуации. А Пак Чанёль вовсе не заметил присутствия в комнате человека, спокойно направляясь к огромной дыре в стене. Невероятно гигантской дыре в стене, которую он проломил собой тридцать девять секунд назад. Своим костлявым, уродливым тельцем с кучей проколов и тонной чернил. Лухан не умеет плавать – пожалуй, он утопится. Лухан всегда обладал ангельским терпением. Он никогда не кричал и не выказывал своего недовольства, он всегда пытался сглаживать конфликты, он был примерным мальчиком, старающимся решать проблему с помощью переговоров, а не грубой силы. Он бы следовал этому и дальше. Но. Его чертову стену, в его чертову комнату, протаранил Пак гребаный Чанёль. И он хочет проделать это еще раз. Лухан сломал карандаш, который держал в руке. Существо отреагировало на громкий хруст и замерло с поднятой в воздухе ногой, его большая голова с недоумением повернулась в сторону парня, а рот приоткрылся, издав нечто отдаленно напоминающее «э?». Звук сообщения повторился. Этот день будет безумно долгим. Лухан поежился от чересчур холодного воздуха кондиционера и спрятал руки в рукава толстовки. Обычно его воскресные планы начинались ближе к полудню, когда измученный за неделю организм окончательно просыпался, он прибирал дом или ухаживал за миниатюрным садиком на его лоджии, нередко встречался с друзьями, обязательно выпивая большой бабл-ти или моккочино в небольшой кофейне за углом. Но так было в Китае. Лухан чувствовал себя семидесятилетним стариком, уставшим от жизни. Переезд в Корею измотал его, он перенервничал, а учебный год давил количеством домашней работы, коей было запредельно много. И недавно в копилку неприятностей добавился его сосед. Пак Чанёль с первого дня раздражал Лухана. В первую очередь – ростом. Гигантская шпала под два метра с факультета музыки уничтожала в Лухане уверенность и создавала комплексы, коих раньше не наблюдалось и в помине. Он был очень худой. Лухана бесила эта худоба, ровно, как и торчащие в разные стороны уши, измученные непомерным количеством железа. Китаец искренне недоумевал, как людям может нравиться калечить собственный организм, фактически уродовать, ведь Пак Чанёль походил на поролоновую игольницу, причем, не совсем очаровательную: уши были лишь малой частью, стоило вспомнить язык, губу, обе брови. Бьющиеся в конвульсиях обожания девчонки с факультета Лухана успели поведать всей столовой и о проколотых сосках парня, и о том, что Пак Чанёль – счастливый обладатель «Принца Альберта». После того случая китаец перестал посещать кампус. Лухан ненавидел яркий красный цвет, поэтому волосы Пака он хотел сжечь всякий раз, когда тот оказывался поблизости. Но больше всего Лухан ненавидел самую главную черту Чанёля – невезучесть. Его руки – длинные, усыпанные чернильными надписями и разнообразными рисунками – в совокупе с кривоватыми ногами, обтянутыми в модные рваные джинсы, несли пятикратный урон всему, до чего дотягивались или хотели дотянуться. Хорош он был, пожалуй, лишь в баскетболе и беге на длинные дистанции. Когда мяч не рикошетил от кольца, попадая Паку в лицо. Лухан мог бы поддерживать его, но во время тренировок баскетбольной команды он делал домашнюю работу с молчаливым Кенсу в библиотеке и искренне считал это лучшей участью. Потому что он не гребаная фанючка Пак Чанёля. И он его ненавидит. Конец. Колокольчик над входом коротко вскрикнул, шум с улицы наполнил небольшое помещение, вмиг потухнув, как спичка. Ненавязчивая, тихая мелодия из динамиков вновь проникла Лухану в уши, но это его не успокоило. Китаец хмуро оглядел взмыленного Пака с ног до головы, показательно фыркая и складывая руки на груди. Лухан был готов устроить разборку глобальных масштабов, сказать парочку умных слов, которые, наверняка, башня услышала бы впервые и подумала, что Лухан проклинает его на языке древних кельтов, а потом бы он получил двойной сердечный приступ от слова «кельты», Лухан уверен. Вот только его сосед пришел не один. - Я решил твою проблему! – громко вскрикнул Чанёль, плюхаясь на противоположный Лухану диван и чуть не опрокидывая стол на китайца. – Признаюсь, получилось неловко… Лухан помрачнел в два раза сильнее. Твою? Неловко? Неловко? Как продырявленную стену можно назвать неловкостью? Лухан искренне надеялся, что тупость Пак Чанёля не передается воздушно-капельным путем. Заспанная официантка принесла Лухану горячий зеленый чай и малиновый кекс, вспыхивая от благодарной улыбки китайца. Он тут же взял чашку в ладони, блаженно выдыхая и жмурясь от долгожданного тепла. Кончики пальцев закололо, парень вздрогнул. Он замерз и жутко хотел спать, его нервы были натянуты до предела, а улыбка Пак Чанёля слепила Лухана, словно неоновая вывеска. Ах, да, ещё его сканировали взглядом третью минуту беспрерывно. Его бесит этот день. Его бесит эта ситуация. Вроде-как-друг-Пак-Чанёля бесит его вдвойне. Когда Лухан успел стать таким нервным? Вчера, как только красноволосое чудовище вломилось к нему в комнату? Не совсем. Сегодня, в пять утра, когда Пак-мудак привел его в круглосуточное кафе и попросил подождать несколько минут, пока он улаживает ситуацию? Ближе к правде. Сегодня, в девять утра, когда проколотый-хуй-Чанёль все же соизволил явиться в чертово кафе? Горячо. В ту самую секунду, как шоколадные глаза принялись его препарировать? Сто очков за попадание. Лухан вопросительно выгнул бровь и немного наклонился вправо. Глаза напротив лишь хитро блеснули, их обладатель отрицательно покачал головой. - …так вот! – Лухан перевел тяжелый взгляд на чересчур шумного Чанёля. – Я отремонтирую твою комнату, а ты в это время поживешь с ним, – Чанёль указал на своего-вроде-как-друга. Стоп. Пауза. Перемотка. Что?