***
Когда с легким шелестом юбок простого платья (как же её радовали порядки Югенгейма!), лишенного этого набившего оскомину кринолина, Катерина вошла в полутемную библиотеку, едва освещенную десятком свечей в напольных канделябрах, каминные часы показали четверть одиннадцатого. Опоздание её было отнюдь не нарочным – она слишком задержалась с последним поручением государыни, а после, вспомнив, что близится оговоренное время, старалась успокоить гулко стучащее сердце: страх препятствовал возможности трезво мыслить и ровно дышать. И эта почти интимная обстановка, что царила здесь, в царстве высоких стеллажей и запаха вечности, которой были пропитаны старые страницы, вобравшие в себя мудрость прошлого, ничуть не делала её состояние легче. Она все еще металась между желанием посвятить в сложившуюся ситуацию цесаревича и не вовлекать его больше в собственные проблемы, к которым он не должен был иметь отношения – они поставили точку еще в начале лета. Так не стоило превращать оную в запятую. Что было лучше для него – разочароваться в ней, приравняв к прочим придворным барышням, или вновь оказаться причастным к безумным авантюрам, которые могут отвлечь его от дел насущных? – За прошедшие месяцы Вы научились лгать. Обернувшись влево, откуда прозвучала холодная фраза, она увидела бесстрастно смотрящего на нее цесаревича, держащего в сложенных на груди руках какую-то книгу. Недоуменно приподняв брови, Катерина чуть склонила голову в вопросительном жесте. – Простите?.. – Вы не вышли замуж. Так зачем утверждали днем обратное? Сдержав облегченный вздох, она неспешно приблизилась к затепленному камину, не отводя глаз от пламени; стоящие рядом предметы отбрасывали мягкие тени, а подле создался ореол тепла, в котором хотелось утонуть. – Я не утверждала, – оглянувшись через плечо, Катерина отметила, что Николай продолжает стоять, сокрытый тем же полумраком, даже не изменив позы. – Вы затронули тему моего свадебного путешествия – я лишь ответила шуткой, не став разубеждать Вас. Сделав несколько шагов, чтобы опуститься в неглубокое кресло, придвинутое к камину – по всей видимости, хозяин замка любил здесь вечерами читать, наслаждаясь согревающими волнами, исходящими от живого огня, – Катерина продолжила, напоминая о разговоре, случившемся в начале сентября, а до того – летом: – Или же Вы всерьез ожидали, что я отложила свадьбу до зимы? – Я уже не знаю, какие из Ваших слов принимать за правду, – тем же ровным тоном произнес Николай. От его высокой фигуры, окутанной тьмой, скопившейся по углам, веяло обращающим все в лед холодом, и оттого еще сильнее хотелось протянуть руки к весело потрескивающему пламени. Катерина с трудом подавила сей порыв, вместо того чуть приподнять подбородок и уточнить: – Вы назначили мне встречу для того, чтобы обличить во лжи? В таком случае считаю нашу беседу завершенной и осмелюсь откланяться. Поднявшись на ноги и почти радуясь тому, что пытка, к которой она себя готовила с обеда, окончилась раньше предполагаемого срока, Катерина одарила цесаревича коротким книксеном и направилась к столь желанным дверям. Однако была остановлена за секунду до спасения, уже мелькнувшего в широкой щели. И окаменела, когда на локте почти невесомо сжались холодные пальцы. Надежды, смеясь, раскололись и впились острыми краями в босые ноги. – Простите, Катрин. В двух словах, почти выдохнутых хрипло, было больше, чем в длинных монологах; достаточно для того, чтобы обернуться, всматриваясь в кажущиеся почти полночно-синими из-за нехватки света глаза в считанной паре десятков дюймов от её собственных. Но не представлять, сколько за ними сокрыто. Решимость, столь ясная для Николая ранее, здесь, в Дармштадте, вдруг поколебалась, стоило лишь вновь увидеть Катерину, которая по его предположениям должна была находиться в России, ведь она намеревалась на Покров выйти замуж. Чувство к Дагмар, светлой, прелестной, до невозможного очаровательной, было ярким и живым, вспыхнувшим в одно мгновенье, но тут же с шипением стихающим перед глубоким и сильным чувством, что он испытывал к Катерине, родившимся вопреки его воле, укреплявшимся день ото дня. Это было эгоистично, не по законам Божьим и государственным, но он не желал — не мог — представить жизни без ее присутствия подле себя. Он должен был отпустить ее — ради них обоих — и только крепче сжимал узкую ладонь в своих пальцах, едва морщась, когда ненароком задевал шероховатые грани обручального кольца. Безмолвного напоминания о его свершившейся судьбе и её — уже давно решенной. А проклятое сердце выстукивало неровный ритм, требуя, моля, вынуждая что-то сказать, что-то сделать, что-то изменить. Прося невозможного. Хотя на миг это обратилось в реальность: когда от матери, обрадованной его приезду, узнал, что Катрин не вышла замуж. Мария Александровна не распространялась о причинах, да и он не допытывался – не желал демонстрировать интереса к жизни девушки, которая теперь уже должна была вновь стать для него не больше чем одной из фрейлин матери. Но все же разум терзал вопрос – что побудило Катрин вернуться ко Двору, вместо того, чтобы принимать поздравления и наслаждаться свадебным путешествием. Некстати вспомнились её слова в Потсдаме и взгляд, когда они находились в шаге от поцелуя: внутри провернулось острое лезвие вины, словно бы это он был виновен в её решении. Хотелось надеяться, что это лишь отсрочка, а не отмена. Катрин не могла действовать столь опрометчиво. Потому что теперь себе глупых поступков не мог позволить и он – под закрытыми веками был выжжен образ датской принцессы, принявшей обручальное кольцо. Он не имел права предать доверия Дагмар. – О чем Вы хотели говорить? – тихий голос ворвался в его спутанные мысли; взгляд, устремленный в травянисто-зеленые глаза, обрел обычную четкость, и он вновь ясно увидел её лицо перед собой. Отпустив её руку, что продолжал неосознанно удерживать, Николай жестом указал на кресло, что Катерина занимала парой минут ранее, предлагая ей вернуться туда. Она, бросив на него короткий настороженный взгляд, молча повиновалась, ожидая дальнейших действий, что не заставили себя ждать. На круглый столик с очаровательной золотой росписью по янтарной поверхности опустилась широкая вазочка с конфетами, после компанию ей составили высокие узкие фужеры с золотой каймой. – Я думал поздравить Вас со свадьбой, – цесаревич усмехнулся, – и заодно выпытать все подробности, чтобы иметь представление о том, через что мне придется пройти. – Стоит ли сравнить события абсолютно разной степени значимости? Ваша свадьба будет праздником для всей Империи, – в том же тоне осведомилась Катерина, наблюдая за тем, как бледные пальцы барабанили по темному стеклу бутылки. – Ваша же несла для Вас смысл куда больший, чем может предположить вся Россия. Однако, Вы не вышли замуж и, стало быть, это шампанское потеряло свое предназначение. – Но есть повод куда более важный, – парировала Катерина, едва улыбаясь. – Вы-то все же обручились. Или считаете это событие не тем, что достойно поздравлений? – Поверьте, мне за глаза хватило тех возвышенных речей, что я получил в день обручения, – поморщился Николай, все же откупоривая бутылку и легким движением наполняя ожидающие этого фужеры. Впрочем, поделиться всем, что произошло за время с момента их последней встречи, он был не против. В какой-то мере ему даже хотелось, чтобы Катрин узнала о Дагмар как можно больше, и чтобы он сам научился говорить о невесте с ней так же, как и с прочими собеседниками – демонстрируя собственное искреннее счастье, ведь в том лжи не было. Ему несказанно повезло. Он не хотел иной супруги из европейских принцесс кроме Дагмар. – В таком случае, за что же мы пьем? – принимая предложенное шампанское и рассматривая игристые пузырьки в прозрачной жидкости, щекочущей нос, уточнила Катерина. Николай, сверху вниз смотря на нее через такой же фужер, в котором уже почти осела шипящая пена, театрально-задумчиво цокнул языком. – За встречу? – предложил он после короткого молчания и поймал насмешливый взгляд. – Мы с Вами не виделись всего месяц, – оповестила его Катерина, – если каждую встречу мы станем отмечать так, это ни к чему хорошему не приведет. – Вы о влиянии злоупотребления винами на организм или о чем-то другом? – насмешка в глазах и голосе цесаревича вызвала у нее смущение, которое, слава Создателю, благодаря полумраку не прослеживалось отчетливо. – О том, что приличной и обрученной барышне не стоит так поздно пить наедине с мужчиной, не являющимся её женихом. Особенно когда вокруг немало любопытных глаз и ушей, а также открыты двери. Широкая щель, что образовалась в момент, когда Катерина намеревалась уже покинуть библиотеку, так и осталась возможностью для каждого любопытного придворного узреть то, что происходило в библиотеке, тем более что здесь у дверей не стояло дежурных. Отчасти это облегчало ей задачу, но она думала сначала все же посвятить в опасную авантюру цесаревича. И, кроме того, их встречу должны были увидеть отнюдь не здесь. С коротким «Резонно» Николай быстро пересек комнату; ударивший по ушам щелчок отсек шансы для случайных свидетелей найти пищу новым сплетням. – Одним аргументом меньше, – возвестил цесаревич, улыбаясь; сдержать ответную улыбку было выше её сил. Хотелось было сказать о нелюбви к шампанскому, но Катерина смолчала. Хрустальные края с чистым звоном встретились, и под этот тонкий звук разбилось что-то внутри. Сладкое французское вино что яд: одного глотка хватило, чтобы ощутить близость смерти. – Остальные аргументы веса не имеют, Вы полагаете? – это, наверное, прозвучало на грани с флиртом, но как-то вдруг интонация и вложенный смысл потеряли значение, и шампанское тут было совершенно не при чем – она даже не распробовала его вкуса в полной мере. – То, что происходит за закрытыми дверьми – остается за ними, пока все не раскроет кто-либо из участников. Ни Вы, ни я посвящать других в свои тайны не намереваемся, ведь так? – Николай поддержал эту игру, медленно произнося каждое слово и пристально смотря в глаза напротив, лучащиеся лукавством. К горлу подкатил ком: ей нужно было, чтобы происходящее предалось огласке. Дядюшка должен был узнать. Фужер с едва пригубленным шампанским опустился на столик. Обручальное кольцо провернулось на пальце камнем внутрь, словно закрылось всевидящее око. – А если тайна станет явью? Вопрос прозвучал столь странно, что Николай смешался, силясь разобрать, чего в нем было больше – опасения или интереса. Одной короткой фразой он оказался сбит с толку, и выражение лица сидящей перед ним и даже не отводящей глаза Катерины разрешить дилемму не помогали. Поставив и свой фужер, он сощурился. – Боюсь, что на фоне фантазий придворных сплетников это не станет привлекающей особое внимание новостью. – Как отсюда можно дойти до Вашей спальни? Короткий вопрос произвел эффект пушечного залпа прямо под окнами. Цесаревич ошеломленно моргнул, еще более запутавшись в собственных догадках от странного поведения Катерины: – Полагаю, предложить Вам шампанское было грубейшей ошибкой с моей стороны. – Я не пьяна, Ваше Высочество, – она покачала головой, даже не улыбнувшись. – И, к сожалению, абсолютно серьезна. – Если бы не Ваше «к сожалению», я бы, возможно, начал подозревать за Вами романтический интерес ко мне, – с усмешкой протянул Николай, – но это дополнение, признаться, бьет по самолюбию. На сей раз тонкие женские губы все же изогнулись в намеке на улыбку, хотя считать это хорошим знаком было рано. Тревога снежным комом росла внутри цесаревича: все это выглядело отнюдь не простым шутливым флиртом, сильно отличаясь от их привычных бесед. И когда зазвучали первые фразы, сломленным голосом, будто бы ей не принадлежащим, он понял, что тревога не была беспричинной. Не стоило и надеяться, что старый сумасшедший интриган решил больше не трогать племянницу: он затаился, но лишь чтобы выждать удобное время и найти новые пути достижения своих целей. Новые болевые точки на любимых фигурках. – Как говорил Константин Петрович (Победоносцев, прим. авт.): «Сколько ни живет человечество, не перестает страдать то от власти, то от безвластия», – цесаревич нахмурился. – Вы готовы поставить себя в компрометирующую ситуацию, чтобы поспособствовать поимке князя Трубецкого? – он взглянул на неё то ли с ужасом, то ли с недоверием – но без грамма осуждения. И хотя бы за это она уже преисполнилась благодарности. – Я однажды уже поставила под угрозу свою честь и свободу, и сделаю это ещё столько раз, сколько потребуется, лишь бы покончить с этим. Если все сложится удачно, я сразу же покину Двор. Она не желала оставлять Императрицу, не желала утратить всякую возможность хоть изредка видеться с цесаревичем, хоть и догадывалась, что в момент, когда в Россию въедет его невеста, ей станет во сто крат больнее, но сохранять статус придворной дамы после того, что она планировала совершить, было бы слишком… невыносимо. Её мало заботили сплетни, к которым она понемногу начала привыкать, но ей не хотелось быть причиной боли государыни, которую так или иначе затронут эти разговоры, и, возможно, неизвестной ей датской принцессы. Если же она останется в свите, это расценится как надежда на статус официальной фаворитки. То, на что у нее и в мыслях не было претендовать. То, чего желал Борис Петрович. Сладость, что была на языке от глотка шампанского, сменилась горчинкой, словно бы в него подмешали яд; тяжесть в груди росла, скручиваясь тугим узлом, что разорвался в момент, когда перед глазами возникла галантно поданная рука Николая. Секундой позже, под аккомпанемент решительного выдоха, в нее легла маленькая кисть Катерины, тут же покинувшей кресло. Последний вопрос в синих глазах – все тот же ответ в зеленых; шестнадцатью ударами замирающего сердца позднее библиотека опустела. Полутемные коридоры, в которых лишь изредка попадались часовые, невнятной полосой промелькнули мимо, и если бы позже Катерину спросили о дороге, что она прошла, не удалось бы даже предположить, как оная выглядела. Утром придется поблуждать в поисках выхода из этого крыла и заодно в попытках найти собственные покои, которые она, как и в Зимнем, разделила с Сашенькой Жуковской, только теперь в соседки добавилась еще фрейлина Бобринская. Все складывалось как нельзя лучше – о том, что Катерина провела ночь не в своей постели, разлетится по замку еще до обеда. Если Борис Петрович следит за племянницей, он тоже будет знать в этот же день. Если нет… все равно этот шаг не окажется напрасным. Будто разгадав мысли, сокрытые за её молчанием, притворивший за ними дверь Николай задумчиво продолжил их неоконченную беседу: – Через несколько дней я отправляюсь в Италию. Полагаю, Ваш дядюшка будет счастлив, если узнает, что Вы втайне последовали за мной. Поежившись от прохлады, царившей в спальне, где с самого утра не разжигали камин, Катерина неторопливо прошла к письменному столу; слова цесаревича имели зерно истины, которую было бы глупо отрицать. Борис Петрович надеется, что она станет искать свиданий при любой возможности, и факт явной занятости Николая во время европейского вояжа едва ли его заботит. Она должна вести себя как до помутнения рассудка влюбленная барышня. О какой разумности действий может идти речь? Ей действительно придется тоже ехать в Италию, причем, уже завтра, потому что после новых сплетен она не сможет взглянуть в глаза Императрице. – Вы позволите мне набор для письма? – огибая почти лишенный каких-либо предметов на его поверхности стол и останавливаясь у обитого бутылочного цвета штофом стула, подала просьбу Катерина, все еще пребывая в раздумьях. Николай без лишних слов приблизился к ней и минуту спустя на идеально отполированную ясеневую столешницу легла целая стопка чистых листов, а рядом разместилась фигурная чернильница, изображающая маленькую карету с гербом Гессен-Дармшадтского Дома. Благодарно кивнув, присевшая Катерина сняла с подставки новенькое перо и быстро вывела обращение в первом письме. Все, что она желала сообщить Дмитрию, заняло свое место на пергаменте в считанные минуты – не было нужды особо тревожиться за недопонимание: они уже обговорили все возможные пути развития этой истории и теперь не нуждались в долгих обсуждениях и спорах. С посланием же для государыни все обстояло куда сложнее. Как она могла доказать отсутствие каких-либо недостойных помыслов и корысти за своими действиями, как могла объяснить причины столь внезапного отъезда, слишком своевольного для фрейлины, которая не имела прав покидать Двор без дозволения Императрицы? На напряженное плечо легла теплая рука, отчего перо дрогнуло в пальцах, оставляя некрасивую кляксу на полупустом листе – достойная точка неоконченному за четверть часа единственному предложению. – Оставьте это, Катрин, – мягкий, окутывающий её каким-то коконом надежности и спокойствия, голос прозвучал слишком близко – она и не заметила, что Николай все это время стоял рядом, едва ли в футе от нее. – С Maman я побеседую сам. Да и она не склонна без объяснений принимать на веру дворцовые сплетни. – Все равно это слишком… – она отложила перо и устало потерла переносицу, прикрывая глаза. – Слишком грязно. Послышался тихий шорох – Николай опустился подле нее на колено, одной рукой заставляя её открыть лицо, что она невольно спрятала в ладони, а другой аккуратно сжал её тонкую кисть, безвольно лежащую на юбках. Устремив на него затуманенный взгляд, она ощутила, словно все мысли вымело поганой метлой из головы: стало пусто и абсолютно никак. Даже сердце будто бы стучало как-то автоматически, в уже остывающем теле, где ни единого органа больше не функционировало. Увидев её остекленевшие глаза, цесаревич медленно, размеренно заговорил: – Мы оба знаем, что все это – ложь. Графу Шувалову это тоже известно, а значит, ваша свадьба состоится, и ни на одном вечере на Вас не посмеют косо взглянуть. Это будет известно Императрице, и я ручаюсь, что Вы не потеряете места при Дворе. А сплетни однажды утихнут – любая новость теряет свою прелесть спустя некоторое время. – Занятный аргумент склонить даму к адюльтеру, – шутка вышла безжизненной, но лед пред зеленью глаз треснул. – Если бы я пытался склонить Вас к адюльтеру, мне бы не потребовались слова, – вкрадчивым полушепотом уведомил её цесаревич, мягко переплетая их пальцы; на лице его промелькнула неопределенная эмоция. – Вы крайне самоуверенны, Ваше Высочество, – таким же шепотом отозвалась Катерина, а после продолжила уже чуть громче: – И все же, смею надеяться, что в Италии нам с Вами не придется искать свиданий. – Вас так не прельщает возможность наших встреч? – наигранно обиженно возмутился Николай. – Катрин, Вы второй раз за вечер разбиваете мне сердце и безжалостно танцуете гавот на моей гордости. – Я бы с радостью станцевала его на могиле князя Остроженского, – в голосе прозвучала чуждая ей злость. – Но дело не в моем нежелании видеться с Вами: у меня есть предположения о том, кто может вывести нас на нынешнее место пребывания князя. И если это так, все вскоре закончится. – Возможно, в таком случае Вам нет нужды разыгрывать текущую партию? – нахмурившись, Николай поднялся с колен, с неохотой выпуская женскую ручку из своих пальцев. – Или же Вы надеетесь усыпить бдительность князя Трубецкого перед ударом? – И это тоже, – Катерина кивнула, вставая из-за стола и присыпая письмо, адресованное Дмитрию, песком. – Но я все же не имею полной уверенности в правдивости своих предположений, и мне слишком неспокойно за родных. Каждое мое промедление – новый удар по близким: последней пострадала Ирина, и я не знаю, каким может стать следующий шаг Бориса Петровича. Да и поздно уже для отступления. Во всех смыслах. Высокие напольные часы готовились пробить полночь. Сердце обожгло лавой адского котла. Цесаревич намеревался было возразить, хотя прекрасно понимал, что это ни к чему не приведет – но все слова, не сорвавшиеся с языка, обратила прахом новая фраза: – Моя честь – не самая высокая цена за его бездействие. Он мог лишь смотреть, как она пересекает спальню и с четвертой попытки зажигает пламя в камине, как на бледном лице заводят свой грациозный танец тени, как тонкие руки тянутся к огню в надежде согреться, как устало опускаются тяжелеющие веки и тут же резко поднимаются в борьбе с подкрадывающейся сонливостью. Он мог лишь смотреть и безрезультатно искать выход. Которого не было. – Уже поздно, – слова повисли в густом воздухе, сливаясь с ним. – Идите спать, Катрин. Она как-то вяло качнула головой, продолжая глядеть в самое сердце камина. Николай вздохнул, подходя ближе. – Не упрямьтесь. Вам нужен отдых. Если Вы полагаете, что я стану смущать Вас, Вам нечего опасаться, – так же спокойно и размеренно, как и четвертью часа ранее, продолжил он убеждать, – я займу кушетку. Надеюсь, Вы соблаговолите мне одолжить одну из подушек? Её потускневшие глаза наконец встретились с его собственными, когда она обернулась. – Это меня сейчас заботит меньше всего, – губы дрогнули в горькой полуулыбке и прозвучало какое-то отчаянное признание: – Знаете, я ощущаю déjà vu, словно заново переживаю день, когда решилась разыграть иллюзию покушения на Великую княжну. В голосе ли, во взгляде ли, в осанке ли – Николай не знал, где он увидел эту агонизирующую мольбу. Правила зашипели, обугливаясь, будто облитые кислотой; два фута расстояния обратились в ноль за один вдох. Теперь déjà vu ощущал и он, прижимая хрупкую дрожащую фигурку, только сейчас в попытке спастись цеплялась за эти объятия она. Пальцы сами нашли шпильки, делая то, что не сумели тогда – с тихим звоном металл падал на деревянный пол. Когда по рукам потек водопад вьющихся темных волос, её гулко стучащее в его грудь сердце, кажется, замедлило свой суматошный темп. – Вы никого не лишаете жизни, – тихо произнес цесаревич, смотря на успокаивающее пламя камина, перед которым они стояли. – Даже в мыслях. И если бы всех фрейлин за связь с императорской фамилией отправляли в Петропавловку, Двор бы опустел за считанные часы. Где-то на уровне его плеча потонула слабая усмешка, а под левой ладонью дрогнула спина с четко прослеживающимися острыми лопатками. Когда Катерина подняла голову, на лице её уже не было той пугающей тени. – Простите мне мою слабость, Ваше Высочество, – осторожно отстранившись (благо, Николай не стал этому препятствовать и покорно опустил руки, до того удерживающие её непозволительно близко), она сделала шаг назад. – Мне стоит принять Ваше предложение – боюсь, от усталости я уже едва стою на ногах. И, избегая нового пересечения взглядов, выскользнула из того уединенного пространства между камином и недвижимо стоящим цесаревичем, подавляя облегченный вздох. Холодные пальцы все еще подрагивали, а тело чувствовало тепло, что впитывало те недолгие минуты. Лишь бы ночь не стала бессонной.***
Германия, Дармштадт, год 1864, сентябрь, 30. Это утро на исходе сентября было не по-осеннему погожим: солнечные лучи пробирались сквозь плотные ткани так, будто лето грозилось пойти на второй круг, на небе облака словно опасались появляться, дабы не портить его ослепительную синеву, птичьи трели сочились радостью, как в день, когда зима окончательно сдавала свои позиции. И настроение от этой благостной атмосферы становилось на редкость поэтичным – того и гляди, строки рифмоваться сами начнут, хотя подобных талантов молодой князь Голицын за собой не припоминал. Ему вообще искусство давалось с трудом, хотя к чему оное офицеру? Разве что только дипломатическое, для какой придворной должности. Да только покойный батюшка старался всех своих детей оградить от службы при Дворе. Правда, Катерину не уберег. Мысль о сестре отдалась глухим раздражением. Впрочем, не столько о ней, сколько о её назначении фрейлиной и о том, что за этим последовало. Быть может, батюшка именно потому и не желал видеть у дочерей шифр – знал, чего удостаиваются молодые барышни, если обладают хоть немного приятной наружностью. А если вспомнить о постоянных интрижках государя, удивительно, что он сам еще не оказал знаков внимания Катерине. Или же просто князь Петр об этом был не осведомлен? О том, что сестра поддалась губительному влиянию царской фамилии, он узнал из писем дядюшки, с которым едва ли поддерживал связь, но все же получал изредка новости, да и сам пару строк отсылал. Просто потому, что кровь – не вода, приличия соблюдать следовало. Отчасти князь Петр не был даже удивлен полученным известиям: то, что Катерина получила шифр, было отчасти ожидаемо, хоть и стоило её укорить, что против воли батюшки она лично просила аудиенции и места при Дворе. Но все же, если она осталась в России (вопреки случившейся трагедии, венчание с графом Шуваловым не отменилось), чем еще могла заняться дворянка, получившая воспитание высокого уровня? Мало что могло бы ей подойти кроме фрейлинского платья. На это князь Петр мог закрыть глаза, скорее порадовавшись за то, что хотя бы Катерина будет счастливой, но её роман с Наследником Престола… Он стиснул зубы, вперившись яростным взглядом в какую-то скульптуру, размещенную подле лестницы, и шумно выдохнул, прежде чем занести ногу над мраморной ступенькой. …был возмутителен. Хотя бы оттого, что Катерина потеряла голову и отменила венчание, о котором договаривался еще её батюшка. Как брат, радеющий за счастье своей сестры, князь Петр понял бы и принял, если бы она отказала графу Шувалову ради кого-то своего круга. Конечно, выплата компенсации бы затруднила её положение, но с этим можно было бы смириться. Однако пойти на такой глупый, абсолютно недопустимый шаг ради какого-то мимолетного увлечения человеком, для которого она никогда не станет больше чем любовницей, а то и будет забыта спустя неделю – это попросту не укладывалось в голове князя Петра. Ему казалось, он знал сестру до последней тайной мысли в её сердце. Выяснилось же, что не знал вовсе. Какими же обещаниями должен был увлечь её цесаревич, чтобы она убила в себе все разумное? На протяжении всего времени, пока длился этот роман (к слову, его продолжительность вызвала немалое удивление), князь Петр отстраненно следил за его течением, но никак не вмешивался в ситуацию, пока дело не приняло опасный оборот и в новом письме не стало известно о не состоявшейся свадьбе. Более того, как сообщал дядюшка, Катерина отправилась в Европу, чтобы искать свидания с цесаревичем. Вдобавок ко всему, тот несколькими неделями ранее обручился, и теперь все казалось еще более отвратительным по отношению к сестре. Отчасти в том была и её вина, что пошла на поводу у сердца, но кто б мог всерьез укорить в том юную барышню? Единственный, кто заслуживал кары – Наследник Престола, поигравшийся с её чувствами. И как удачно подвернулось поручение герцога Лейхтенбергского, при Дворе которого князь Петр служил уже несколько месяцев: визит в Дармштадт для аудиенции лично у цесаревича – прекрасная возможность расставить все точки над и. Даже если это ему будет стоить офицерского чина. Слуга, исполнявший роль провожатого, жестом сказал ожидать, после чего постучал в высокие двери и, спустя пару секунд, исчез за ними, чтобы вернуться через полминуты и уведомить, что Его Высочество примут князя как и назначено, в половину одиннадцатого. И откланялся. Князь Петр, сложив руки за спиной, прошел к узкому окну, открывающую взгляду небольшой сад, где сейчас не было ни единой живой души, если за оные не принимать охрану, рассредоточенную между деревьями и на пересечениях некоторых дорожек. Утро постепенно теряло свое очарование, становясь по-осеннему выцветшим и промозглым от ледяных порывов ветра. Пение птиц сквозь стены замка доносилось едва-едва и уже не казалось таким восторженным. Хотелось быстрее покончить со всем и отправиться в Карлсруэ, свидеться с сестрой. – Вот ведь бесстыжая! – женский возмущенный возглас, раздавшийся где-то по правую руку, возможно, не привлек бы внимания ушедшего в прежние размышления князя Петра, если бы не упоминание Наследника Престола в очередной сплетне. – Ладно б раньше, но цесаревич теперь обручен! – голос стал тише (по всей видимости, сплетница вспомнила, где находится), но все так же сочился ядом. Её недовольство поддержала другая, более сдержанная в своих эмоциях: – Этого стоило ожидать – неспроста ж она вернулась ко Двору раньше срока. Mademoiselle Жуковская говорила, что она замуж выходит на Покров, так что раньше ноября не должна была вновь в свите появиться. Внутри натянулась тонкая стальная нить, что грозилась лопнуть, стоит прозвучать еще хоть одному слову; слишком много совпадений. Едва повернув голову в сторону голосов, князь Петр краем глаза увидел двух фрейлин, пристроившихся на низких колченогих стульчиках где-то в паре десятков футов от него. Они едва ли обращали внимание что на слуг, периодически проходящих по коридору, что на ожидающего приглашения в кабинет офицера – стремление раскрыть чужие альковные тайны было выше любых правил приличия. – И ведь сама рассказала о том, что провела ночь с цесаревичем! Как только язык повернулся, будто похвалилась! – продолжила плеваться ядом первая, явно дрожащая от выплескивающихся наружу эмоций. – Надеюсь, на сей раз это ей с рук не сойдет и государыня отстранит её от Двора! – Императрица слишком благоволит ей, – не согласилась её компаньонка. – Даже за покушение на Великую княжну не наказала. – La goutte d’eau finit par creuser le roc – и государыня не все спускать с рук ей будет. De toute façon**, с каждой новой провинностью список грехов mademoiselle Голицыной растет. И она это знает, раз утром покинула Дармштадт. Меня теперь мучает интерес, как будет себя вести эта невинность во плоти, когда прибудет принцесса. – Готова поручиться, её не остановит даже свадьба… Внутри князя Петра уже кипела чистая ярость, выплескиваясь все разъедающими каплями; сомнений не было – говорили о его сестре. Даже если среди штатских были еще Голицыны (ввиду распространенности фамилии здесь бы нашлось еще минимум трое), столь явные совпадения слишком смешны – речь идет о Катерине. И если он верно понял немецко-французские фразы, сестра упала на самое дно, и ей стала не дорога даже собственная честь. Стиснув руки в кулаки, на секунду крепко зажмурившись, князь Петр сделал медленный глубокий вдох; грудь тяжело поднялась и так же тяжело опустилась. На висках вздулись вены, едва прикрытые темными волосами. Значит, Катерина была здесь, в Дармштадте. Куда она отправилась, он не мог угадать, но сейчас это – второстепенно; сначала следует встретиться с Наследником Престола, и уж для него-то беседа будет короткой. Взбешенного князя Петра уже не волновало, что именно цесаревич наобещал его сестре – он должен был ответить за свои бесчестные действия. Для него, быть может, все не в новинку, и всех Романовых с колыбели учат пользоваться каждой хорошенькой барышней, что попадает во дворец, но Катерина – не все. Голос слуги, вновь бесшумно появившегося, чтобы пригласить князя на аудиенцию, выдернул того из хаоса пропитанных ненавистью мыслей. Больших усилий стоило надеть бесстрастную маску и с идеально ровной посадкой головы перешагнуть через порог и не изменить выражения своего лица при виде устроившегося за письменным столом цесаревича, чудом еще не сокрытого за высокими стопками каких-то документов и бумаг. Князь Петр впервые лично встречался с Наследником Престола, но неплохо знал его по портретам, да и был наслышан о его личности. Если бы не история с сестрой, быть может, князю бы удалось назвать того прекрасным кандидатом на роль будущего Императора и даже с искренностью принести присягу. Вот только сейчас, когда глаза застила ярость, сквозь которую едва различимыми линиями был выведен образ Катерины, он мог лишь ощущать отвращение к человеку, что готовился воспринять Российский престол. – Ваше Императорское Высочество, князь Петр Алексеевич Голицын по поручению герцога Лейхтенберского, Николая Максимилиановича, прибыл. Отрывисто откланявшись, князь безмолвно вперил холодный взгляд в цесаревича, как-то задумчиво поднявшего голову, словно бы запамятовал об аудиенции. С четверть минуты тот изучал визитера, сощурившись, а после едва заметно кивнул, будто отвечая каким-то своим мыслям, и закрыл папку, что лежала перед ним. – Рад видеть Вас, князь, – заговорил Николай, поднимаясь из-за стола, но не выходя. – С чем же послал Вас ко мне кузен? Глаза его чуть потеплели, и князь Петр ощутил, как ярость набирает обороты. Сглотнув, чтобы сохранить внутреннее равновесие хотя бы в голосе, он медленно стянул с руки новую перчатку и с презрением швырнул в лицо Наследнику Престола. – С этим. Заинтересованно хмыкнув, поймавший внезапное послание Николай уточнил: – Вы уверены? Не припомню, чтобы у нас были поводы для дуэли. – А Вы напрягите память, Ваше Высочество, – все правила этикета зиждились на тонком волоске, что мог в любую секунду просто быть сдутым потоком воздуха от взорвавшегося клубка злости. – Женское имя «Екатерина» Вам ни о чем не говорит? Прежние насмешливые искорки в глазах Наследника Престола сменились стальным блеском. – Смею предположить, что Вы говорите о своей сестре, и эта перчатка не от герцога, а от Вас. – Вы одарены острым умом, Ваше Императорское Высочество, – если бы не шутовской поклон, можно было бы решить, что фраза и впрямь являлись лишь искренним выражением восхищения. Но князь Петр сейчас испытывал абсолютно диаметральное чувство – презрение. – Позволите узнать, что именно вы сочли за оскорбление в её адрес, чтобы нам с Вами не терять драгоценного времени? В ответ на это князю Петру захотелось громко рассмеяться; если бы только все не было слишком серьезно и он находился в кабаке с армейскими друзьями, а не на аудиенции. Потрясающе сыгранная честность, заслуживающая аплодисментов. – Поиграться с чувствами влюбленной барышни, добившись того, чтобы она отменила собственную свадьбу и оказалась обесчещена, при этом готовиться венчаться с датской принцессой – по-Вашему, недостаточно для оскорбления? – выплюнул он, не сводя сверлящего взгляда с Наследника Престола, надеясь прочесть на его лице хоть каплю раскаяния или сожаления. Увы. Единственное, что там проскользнуло эфемерной тенью – усталость. – Вам об этом поведала Ваша сестра? Вопрос звучал так, будто бы они беседовали о погоде. – Я имею право не сообщать, откуда были получены сведения. В их достоверности у меня нет причин усомниться, – даже если и сплетницы чего приукрасили, слова дядюшки не могли лгать. – Равно как и нет причин верить Вам. – Вы понимаете, чем чреват вызов лица императорской крови? – попытался воззвать хоть к какому-то разуму цесаревич. Напрасно. – Вы можете только прикрываться своим происхождением, вместо того, чтобы ответить за свои действия! – Я никогда бы не посмел прикоснуться к Вашей сестре, – с какой-то тяжелой бесстрастностью сообщил Николай. Князь Петр осекся, что-то уловив в этом лишенном эмоций голосе, но тут же усмехнулся: – Яблоко от яблоньки недалеко падает. Вы ничем не лучше своего отца. Какими бы ни были отношения в царской семье, сколь бы сильна ни была обида Николая на Императора, все это оставалось внутри, скрыто от посторонних глаз. И позволить кому-либо оговаривать его близких, даже если сам неоднократно упрекал отца в адюльтерах, не мог. В груди встрепенулось что-то темное. – Глупец, – с обреченным сожалением тихо протянул цесаревич. – Жду завтра Вашего секунданта.