М."
Задумчиво вчитавшись еще раз в написанное, Катерина недоуменно нахмурилась, комкая край бумаги. Кем был загадочный "М", и кому адресовалось сие послание — она не знала. О чем шла речь — тоже. В надежде на хоть какое-то прояснение мыслей она извлекла из жестяной банки еще одно письмо, вскрывая его и поднося ближе к источнику света. Увы, и этот источник чьих-то переживаний и воспоминаний не внес ясности. "Никакие мои соболезнования не заглушат горечь твоей утраты, и, быть может, ты даже не прочтешь этого письма — до него ли тебе сейчас? Но я помолюсь за невинную душу и испрошу сил для тебя, дабы облегчить боль. Пусть ангел-хранитель убережет тебя от отчаянных мыслей. Помни, что ты нужна здесь.М."
С каждым новым словом княжна запутывалась все сильнее, и лишь одно могла сказать точно: письма были пропитаны тоской. Первое, второе, пятое... Каждое несло в себе затаенную грусть, даже будучи совершенно простым и почти будничным. Решив, что изучение их стоит продолжить в более спокойной обстановке, а также не в условиях ограниченности времени, Катерина опустила крышку на коробку и осмотрелась в поисках того, что стало бы вместилищем для столь интересных находок. После недолгих блужданий по маленькой комнатке удалось обнаружить старое, но не потерявшее своей красоты покрывало, расписанное восточным орнаментом. Заворачивая в него газеты, так и не раскрытый сверток, жестяную коробку и не нарочно прихваченную иконку, явно предназначенную для женской сумочки, княжна пыталась определить, как долго она пробыла здесь. Зимой смеркалось быстрее обычного, и за стенами поместья уже сгустилась тьма. Часы давно замерли, и выяснить время не представлялось возможным. Шубка вновь легла на плечи, и короткий мех защекотал оголенную шею, когда половинки воротника соединились крючками. Прижимая к себе объемный куль одной рукой — другой удерживая лампу с догорающим огарком свечи, Катерина покинула потайную комнатку. Выглянув в окно, она убедилась в отсутствии кареты — похоже, кучер решил не только отужинать, но и пропустить рюмочку-другую: пришлось расположиться в гостиной для ожидания. Отсюда было удобнее всего следить за подъездом к усадьбе, да и именно здесь скопились все детские воспоминания о домашних вечерах, которые семья Голицыных проводила под звуки клавикордов и звонкого смеха. Сейчас об утраченном не хотелось скорбеть — лишь тихо и незаметно для себя улыбаться, видя призрачные силуэты маменьки и папеньки, маленьких Ирины, Петра и Ольги. Быть может, когда-то все вернется на круги своя. А ежели нет, они воскресят столь важные моменты вне России. Только без папеньки... Интересно, как справляется с ролью главы семьи Петр? Он, вроде бы, намеревался в будущем году зажить своим домом, но внезапно стать старшим в большой семье, взять на себя все заботы о сестрах и матери, это не то же, что обзавестись молодой женой. Всего два месяца минуло с дня расставания, а Катерине уже чудилось, словно бы пролетели годы: лица не истирались из памяти, но стыли прикосновения и затихали голоса. И все, что она могла делать сейчас — ждать, уходить в иные мысли и стараться не дать беспокойству и отчаянию спутать ей руки и ноги, затягивая в свой гибельный кокон. Заслышав шаги в коридоре и на миг посетовав на отсутствие слуг, оповещающих о госте и его личности, Катерина поспешно обернулась к дверям, поспешно решая, сможет ли защититься от недобрых людей: по всему выходило, что нет. Хоть и не выносилось ничего из гостиной после отбытия из усадьбы её хозяев, а не были приспособлены к иным функциям, кроме как декоративным, тяжелые напольные вазоны и статуи — их бы хрупкая барышня и на дюйм не приподняла. Разве что те маленькие фигурки балерин, которых коллекционировала Ирина: расставленные на поверхности камина, каждая из них имела свою историю и имя. Прикоснуться к ним считалось кощунством, но ведь сестра бы простила её, узнай об угрозе жизни, верно? Шаги приближались, и княжна метнулась к священным статуэткам, готовая после долго вымаливать прощение у Ирины. Если они еще свидятся. Дверь скрипнула, и тонкая рука со всей силой, которой в ней отродясь не бывало, сжалась на вылепленном из гипса стане. Вторая еще крепче стиснула сверток. Костяшки пальцев побелели, а сердце ухнуло куда-то вниз, когда проем расширился, впуская нежданного визитера. — Дядюшка? — еще ни разу, навещая родное гнездо, Катерина не сталкивалась с Борисом Петровичем: она знала о его визитах — поместье именно его стараниями не начало приходить в упадок, оставшись без хозяев, но видеться им не приходилось. Судя же по отсутствию удивления на сухощавом лице, сам князь был готов к их встрече. Но о том, каким образом узнал о приезде племянницы именно сегодня, он явно не намеревался рассказывать. — Я с новостями к тебе, — все в голосе и жестах Бориса Петровича говорило о том, что он пребывает в крайне добром расположении духа, и причина тому должна была вот-вот раскрыться. — Помнится, по окончании Смольного ты должна была получить шифр Ея Величества? — К чему прошлое ворошить, — стараясь не касаться темы, что вызывала у нее немало вопросов, княжна сплела пальцы рук в замок, надеясь этим простым действием придать себе уверенности и унять сердцебиение. — Сознайся, что грезила о дворцовой жизни? — добродушно усмехнулся князь Остроженский и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Варвара Львовна милостиво согласилась похлопотать за тебя перед государыней, поэтому через два дня ты должна появиться перед Ея Величеством, дабы принять шифр. Наблюдая за тем, как племянница непроизвольно сжала резную спинку диванчика, стоящего перед ней, Борис Петрович внутренне поднял бокал коньяка за свою маленькую победу: как он и полагал, Катерина будет ошеломлена, но вряд ли станет оспаривать решение Императрицы и не посмеет проявить неблагодарность к баронессе Аракчеевой, отрекомендовавшей её. — Я... Благодарю Вас, дядюшка, — неуверенно улыбаясь, словно бы пытаясь понять, какой именно реакции от нее ожидают, княжна коротко поклонилась, — тогда, если Вы не возражаете, я заберу сейчас некоторые вещи. Дождавшись одобрительного кивка со стороны дядюшки, она спешно покинула гостиную, продолжая прижимать к себе сверток. До последнего она опасалась вопроса о том, что удерживала в руках. Но, похоже, князь предположил, что племянница наведалась в родовое поместье, дабы взять свои платья и прочие девичьи мелочи, ведь в Петербург она прибыла лишь с маленьким ридикюлем, не думая о долгом пребывании вдали от дома. Правда, известие о приглашении ко двору было не совсем на руку Катерине: вряд ли в стенах, обладающих десятком лишних пар глаз и ушей, удастся спокойно изучить свои находки. А сумеет ли она их рассмотреть за сутки — неизвестно. Что-то подсказывало — сия загадка требует времени, и немало.***
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, декабрь, 4. Каждый визит в Зимний отпечатывался в памяти Катерины, но сегодняшний, пожалуй, она могла бы выгравировать на сердце, куда позже добавятся еще две даты, определяющие её жизнь. Будут ли они важнее этой — она и сама не даст ответа. Но об одном не пожалеет — о мгновении, когда утонула в штормящем море, умирая и рождаясь под звук пистолетного выстрела. Ничего не менялось: Мария Александровна, ожидающая её, всё так же была одета в простое темное платье, и всё так же бессознательно прокручивала доставшиеся от матери кольца на безымянном пальце. В будуаре всё так же горело не более десятка свечей, что придавало небольшому — по дворцовым меркам — помещению какого-то домашнего уюта. Всё так же кроме государыни здесь не было никого: даже обер-гофмейстрину отослали легким кивком головы. Ощущая себя той, которую за секунду до смерти помиловали за неизвестные, невесть когда открывшиеся, заслуги, Катерина замерла у входа, не решаясь шевельнуться. То чувство, что охватило её, вряд ли являлось трепетом: скорее легкой паникой от неуверенности — а достойна ли она этого момента? И имеет ли право находиться здесь сейчас? Папенька столь часто говорил, что не место ей среди фрейлин, пусть даже Ея Величества, что княжна уверовала — это не для нее, какой бы ни была причина. И теперь, когда баронесса Аракчеева выхлопотала для нее сей шанс, казалось, что это неправильно, и в глазах Императрицы она прочтет нежелание приближать ту, репутация семьи которой запятнана связью с покушением на Наследника Престола. Все смешалось в тугой ком, где не удавалось уже найти рационального зерна и отсеять его от глупых и беспочвенных предположений. — Подойдите ко мне, Катрин, — мягко обратилась к ней Мария Александровна, забирая со столика маленький футляр темно-синего цвета. Княжна сделала неуверенный шаг вперед, не зная, куда деть руки, и можно ли оставлять взгляд прямым. Не должна ли она его опустить? Государыня понимающе улыбнулась, дожидаясь, пока девушка окажется в трех шагах от нее. — Возьмите, — бархатный прямоугольник оказался в поле зрения Катерины, всё же опустившей голову, дабы не показаться непочтительной; дрожащие руки потянулись к царскому подарку, но в нескольких дюймах от него замерли, словно бы их сопровождал немой вопрос о дозволенности на прикосновение к заветной вещи. — Берите, берите, дитя, — разгадала её сомнения Императрица. — Вы давно уже заслужили носить его на своей груди. И если не по окончании Смольного, то после того, как Вы спасли жизнь цесаревичу, мне стоило пожаловать Вам эту должность. — Благодарю Вас, Ваше Величество, — тихо, чтобы не выдать неровности своего голоса, произнесла княжна. Шелест юбок сопроводил новый, едва заметный шажок, прежде чем все еще подрагивающие пальцы обхватили заветную коробочку, чуть позже раскрывая её. На голубой ленте покоился вензель в виде крупной буквы "М", усыпанный бриллиантами. — Голицына Екатерина Алексеевна, с этого момента Вы являетесь моей штатной фрейлиной. Официальное подтверждение из уст государыни прозвучало столь... неожиданно? Впрочем, оно являлось более чем просто долгожданным. Скорее чуть странно: Катерина еще не успела запамятовать, что стоит перед Императрицей Всероссийской, но Мария Александровна, с которой она уже не раз имела честь говорить, в подсознании имела менее царственный образ. И сейчас видеть в ней не только мать русского народа, но и правительницу, пусть и в тени её супруга, было так непривычно. На мгновение задержав дыхание, новоиспеченная фрейлина Ея Величества склонилась в глубоком реверансе, целуя руку своей благодетельницы. — Я не подведу Вас, Ваше Величество, и докажу, что эта честь была оказана мне не зря. — Я верю в Вас, Катрин. И верю Вам. Восемьдесят ступеней стали её личным восхождением на вершину, от которой когда-то пришлось отказаться. Фрейлинский коридор третьего этажа при первом взгляде на него пугал своей протяженностью и количеством дверей. Сопровождавшая Катерину статс-дама сообщила, что здесь более шести десятков комнат, чем привела ту в легкое замешательство: она предполагала, что штат государыни и Великих княжон и княгинь немал, но чтобы настолько?.. Остановка перед одной из высоких дверей дала основание полагать, что именно здесь пройдут последующие месяцы, а, возможно, и годы, новоиспеченной придворной дамы, коей было так странно называть себя. Грубый голос её сопровождающей подтвердил эти подозрения, и на этом графиня посчитала свою обязанность выполненной, поскольку без лишних слов покинула княжну, предоставляя той самостоятельно обживаться. Толкнув безликую дверь, Катерина сразу же встретилась взглядом с парой удивленных, по-детски круглых серых глаз. От такой неожиданности она чуть замешкалась, прежде чем войти в просторную комнату, названную статс-дамой квартиркой. И только после этого удалось разглядеть обладательницу тех самых глаз: ей оказалась невысокая, ладно сложенная барышня, кажущаяся погодкой самой Катерине, с уложенными на две стороны по ровному пробору волнистыми золотисто-русыми волосами. Светлое платье её с воздушными рукавами и широкой атласной лентой на отнюдь не точеной талии (неужто корсетом пренебрегала?) делало незнакомку похожей на ангела. Едва завидев вошедшую, она определила на невысокий столик письмо, что держала в руках, и сделала короткий шаг вперед. — Ты новенькая? — сразу же догадалась обитательница комнаты, радушной улыбкой приветствуя гостью. — Мадам Тютчева говорила о тебе, — продолжила она, подходя к не знающей, как отреагировать на поток слов, княжне, и попыталась отнять у нее ридикюль, — Катрин, верно? Или тебе привычнее на немецкий манер — Кати? Впрочем, если желаешь, могу звать тебя Катериной, — безостановочный щебет незнакомки заполнил всю квартирку. Испугавшись столь странного напора, Катерина неосознанно шагнула назад. Казалось, что ее собеседница везде: в воздухе, в стенах, в её волосах и аромате духов. Вроде бы когда-то удалось привыкнуть к говорливости Эллен, способной уболтать любого, но со стороны совершенно чужого человека слышать столько в свой адрес в качестве приветствия еще не доводилось. — Здравствуйте, — коротко поклонившись незнакомке, княжна всё же отвоевала свой ридикюль, опуская его на стул с атласной обивкой. — Опустим этот официоз — он еще успеет набить тебе оскомину, — рассмеялась барышня, — меня Александрой нарекли, но при Дворе и дома зовут Сашенькой. Да присядь ты, — заметив, что новенькая соседка все еще со странной опаской поглядывает на нее, она потянула ту за руку в сторону кушетки, вынуждая всё же занять предложенное место, и сама устроилась рядом. — Рада знакомству, — понимая, что неприлично превращать предполагаемый диалог в монолог с ожиданием её ответов, Катерина произнесла то, что и следовало. Правда, похоже, Сашенька (как же сложно было звать ее так даже в мыслях!) не того хотела. Нахмурившись, она стянула губы в ниточку, что сделало её похожей на обиженного ребенка. — Право, перестань стесняться! Я же не съем тебя. Расскажи о себе? Кто и откуда, почему о тебе государыня упоминала? Ты же штатская, да? Далеко не на все вопросы удалось бы дать ответы, особенно на те, что касались Императрицы, но и молчать ей бы не позволили. Подавив усталый вздох, княжна сплела пальцы рук в замок, привычно ища в этом жесте успокоение. — Да, с сегодняшнего дня я в штате фрейлин Ея Величества. Можешь называть меня Катрин — мне известно, что при Дворе немало французских обычаев: от обращений до одеяний. Не мне это изменять. — Ты не походишь на недавнюю выпускницу Смольного — почему тебе так поздно вручили шифр? Пытливость ума Сашеньки рисковала разбить все то нежелание рассказать о себе чуть больше, чем требовалось, поскольку эта девушка не намеревалась отступать. Уже жалея о том, что ей так "повезло" с соседкой (разве что статс-дама ошиблась?), Катерина продолжила давать скупые ответы. Удовлетворяли ли они её собеседницу — сказать было сложно: та в свою очередь рассказывала столько, что Третье Отделение бы восхваляло небеса, появись у них такие словоохотливые преступники. Из живых и бойких речей Сашеньки удалось узнать, что она приходилась дочерью воспитателю самого Императора — Василия Андреевича Жуковского, и свиту государыни пополнила не так давно. Это, пожалуй, было главное, что осело в памяти Катерины: о привычках и детстве своей соседки она не имела желания знать что-либо, поскольку вряд ли бы ей это пригодилось. И лишь из вежливости односложно реагировала на ту или иную фразу. — Я тебя, наверное, утомила, — спохватилась Сашенька, резко обрывая рассказ о сломанной броши Императрицы и причастности к этому происшествию фрейлины Ланской. — Располагайся пока: через час будет ужин, мы должны спуститься к нему. Если ты не возражаешь, я тебя оставлю ненадолго. Вспорхнув с кушетки, она преодолела расстояние до выхода и скрылась за дверью, предоставляя возможность оставшейся наедине с собой Катерине, наконец, собраться с мыслями и осмотреться. За мутным стеклом окна, лишенного даже самых скромных занавесок, раскинулась Александровская площадь, присыпанная снегом, и, пожалуй, это было единственным, что радовало глаз. Если кому придворная жизнь виделась полной роскоши и дорогого убранства, то один лишь вид квартирки фрейлин мог развеять все эти представления: разделенная серой деревянной перегородкой комната одновременно служила и гостиной, и спальней для её хозяек. На меньшей половине располагались горничные, приставленные к обитательницам квартирки, на большей властвовали сами придворные дамы. Только "властвовали" — слово слишком громкое для тех, кто не имел даже личного гарнитура: меблировка составлялась из старых вещей, покинувших основные комнаты второго этажа и Императорской половины третьего. Так рядом со шкафом красного дерева соседствовал низкий восточный столик и кушетка в стиле ампир. Разве что отделка стен и потолка выглядела гармонично, пусть и не слишком изысканно и помпезно: без гипсовых скульптур и позолоты. За тяжелыми портьерами скрывались узкие кровати, на одну из которых Катерина перенесла ридикюль в надежде успеть разобрать вещи до возвращения Сашеньки. В некотором роде, даже её личные покои в фамильном поместье, выглядели богаче, однако она явилась сюда не за более комфортными условиями, а потому даже толики разочарования не промелькнуло в зеленых глазах. Шанс, что выпал ей, надлежало использовать полностью, и на это ничуть не влияла обстановка квартирки или изящество будничного туалета. Поправляя складки пунцового бархатного платья, лишенного особой отделки, Катерина бросила равнодушный взгляд в зеркало — радость от получения шифра затаилась, и теперь назначение казалось чем-то совершенно пустым. Она знала — всему виной усталость, а значит, не стоило придавать ей значения. Лучше найти Эллен и отвлечься задушевным разговором с подругой. Правда, оставался лишь один вопрос: как среди этих безликих дверей отыскать нужную?