***
Дорога до деревни отняла чуть больше часа, хотя обычным шагом, пусть даже и по снегу, княжна бы добиралась минут пятнадцать, не более. Но сейчас рядом был цесаревич, упрямо старающийся делать вид, что он ничуть не пострадал, и держать привычную царственную осанку. Только на лице его нет-нет, да проскакивала гримаса боли, выдающая истинное состояние. Катерине очень хотелось расспросить его об этом, но она уже не решалась затронуть ставшую запретной тему, чтобы не подтолкнуть Его Высочество еще к какому необдуманному поступку. Получасом ранее, когда она осведомилась о том, не стоит ли им передохнуть, Николай с напускной бравадой заверил спутницу, что абсолютно здоров и попытался сделать несколько широких шагов вперед без её поддержки. Увы, но завершилась его мальчишечья выходка лишь новым приступом боли, вследствие которого задержка всё же имела место быть, а Катерина зареклась задавать вопросы о самочувствии. Наследник престола совершенно не желал демонстрировать свою слабость. Проглотившая рвущееся с языка замечание о чьей-то несдержанности, недопустимое в общении с цесаревичем, Катерина продолжила путь, держа курс на самый крайний дом, дымок из трубы которого говорил, что хозяева здесь, и если они не глухи к чужому несчастью, согласятся приютить ненадолго. Было бы не лишним и врача вызвать, но найдется ли он здесь, в маленькой деревеньке на тридцать дворов? На робкий стук с изрядной задержкой вышла дородная женщина с убранными под цветастую косынку волосами и в темной телогрейке. Руки её были облачены в грубые рукавицы со следами угля, а серые глаза чуть навыкат с подозрением изучали внезапных гостей. Впрочем, Катерина вполне понимала незнакомую крестьянку: окажись перед ней на пороге двое в смятой и замаранной снегом одежде, с растрепавшимися волосами, следами слез и отнюдь не приветливой улыбкой, она бы тоже не хлеб-соль предлагала. Стараясь, чтобы речь её выглядела не путанной, и никоим образом не выдала их истинных имен, княжна представилась мелкопоместной дворянкой (Николай вернулся к роли графа Северского) и попросила разрешения остановиться в этом доме. В двух словах пояснив произошедшее с ними, Катерина пообещалась заплатить своими сережками — единственной ценной вещью, что была при ней: денег она не брала, не предполагая, в какую переделку попадет. Хозяйка, с чьего лица так и не сошла подозрительность, всё же впустила гостей, позволив им занять единственную свободную комнату из трех: две другие отводились на спальню и кухню. К чести крестьянки, следить за постояльцами она не стала, да и расспрашивать особо тоже, удалившись во двор, где была занята до их прихода. Оказавшая помощь в избавлении от пальто и мундира Катерина с сосредоточенным видом ощупывала руку Наследника престола, пытаясь определить возможные ушибы и переломы. К счастью, от них, похоже, Господь уберег. Цесаревич то ли в шутку, то ли всерьез выразил надежду на продолжение "медицинского осмотра" в виде массажа спины, за что был удостоен ответной колкости со стороны своей спутницы, заявившей, что раз у него есть силы выдвигать такие предположения, значит, она явно переживала больше, чем следует, и дальше он справится сам. – Катрин, только не рассказывайте государыне о нашем приключении, — поморщившись, Николай опустился на постель, стараясь принять как можно более комфортное для спины положение. Сковывающий мундир обрел временное пристанище на подлокотнике старого кресла, куда ранее было определено пальто, и дышать стало легче. Катерина, поправляющая подушку под его головой,в который раз поразилась тому, сколь сильно заботился о матери цесаревич. И препятствовать таким его желаниям не могла. – Не беспокойтесь – я не менее Вашего не желаю волновать Ея Величество. – Вы тоже полагаете, что я слишком слаб? – внезапно поинтересовался Николай, но как-то отстраненно. Княжна, не уловившая связи между этим вопросом и их предыдущими фразами, не нашлась, что ответить, и просто присела на край постели. – Если слабость – испытывать боль, то мы все слабы. Просто кто-то чуть сильнее, кто-то нет. Не испытывает боли лишь мертвец. А Вы живы, Ваше Высочество. – Император всегда меня называл неженкой, – усмешка, едва проскользнувшая по лицу цесаревича, была какой-то горькой. – Особенно в моменты таких приступов. Как-то даже предложил матери меня в платье нарядить: мол, никто б не отличил от барышни. Говорил, что надо было меня вместо Александра в службу отдать. – Но то говорил государь, а отец внутри него наверняка переживал за Вас. Николай только как-то неопределенно пожал плечами. Или, скорее, попытался это сделать — полноценный жест в его положении не получился. Катерина отвела взгляд и хотела бы сменить тему, как ненароком вернулась мыслями к первым репликам: – Приступов? Ваше Высочество, – на лице, к которому уже вернулся здоровый румянец, отразилось запоздалое осознание, — это не было простым шоком от сильного удара? – Такое иногда случается при сильном напряжении спины, – цесаревич старался преподнести это как нечто незначительное, но не ощутить перемену настроения своей спутницы не мог. – Потому я и говорил, что Вам не следует винить себя – прогулка была моим желанием, и я знал возможные риски. – Вы ведете себя как ребенок! Вам стоило бы относиться серьезнее к своему здоровью, – не сдержалась Катерина, рывком поднимаясь на ноги. На лице читался неприкрытый укор, но он поглотил ранее властвовавшую вину, и потому реакция оправдала себя для Николая. В синих глазах промелькнули хитрые искорки, но он старался сохранить серьезность. – Не так давно Вы извинялись за каждое свое слово, а теперь стремитесь отчитать меня как мальчишку. – Желаете, чтобы я вернула прежний манер общения? – Не стоит, Катрин, – случайная вспышка ее гнева, смешанная с заботой, была важнее иного исполнения этикета, доказывая, что княжна еще жива, и подтверждение факта смерти папеньки не подкосило её окончательно. – Вам нужно отдохнуть, – переменил он тему, – Вы можете занять вторую половину кровати. – Вы обратились не по адресу с таким предложением, Ваше Высочество. – Не упрямьтесь, Катрин, — нахмурился цесаревич, однако его спутница только покачала головой. – Клянусь, что никто не узнает об этой компрометирующей ситуации, и я не предприму никаких смущающих Вас действий! – раскрывая ладони поднятых вверх рук, он улыбался. И сложно было не ответить тем же, но Катерина всё же сохранила бесстрастность голоса и взгляда. – Я верю Вам, Ваше Высочество, но сейчас в отдыхе больше всего нуждаетесь именно Вы. Опустившись в стоящее рядом с постелью кресло, чья обивка за десятки лет была протерта настолько, что украсилась бессчетным количеством заплаток, княжна перевела задумчивый взгляд на лежащий рядом мундир темно-зеленого сукна. Руки непроизвольно коснулись плотной ткани, пальцы дотронулись до золоченых пуговиц, перебирая их одну за другой. – Вы были посланы мне небесами. Прозвучавшая в тишине фраза заставила Катерину вздрогнуть и обернуться к цесаревичу, но ни единого слова не сорвалось с её губ: мерно вздымающаяся грудь Николая и его выравнивающееся дыхание говорили о том, что его почти сморил сон. Облегченно прикрыв глаза, княжна откинулась на спинку кресла – организм, существовавший на пределе своих сил теперь требовал отдыха: подрагивающие руки и ослабевшее тело желали покоя. А сознание невольно молилось о здравии Наследника престола. Она и вправду ощущала эту незримую связь, созданную Творцом. Но не знала, благодарить ли за нее.***
Задремавшая Катерина проснулась, когда густая тьма укутала деревню и заполнила комнату: свеча почти догорела – еще немного, и огонек бы потух. Николай все еще спал, но, похоже, ему стало легче: поза его сменилась, и он выглядел действительно расслабившимся, почти умиротворенным. Повинуясь случайному порыву, поднявшаяся с кресла княжна коснулась его прохладного лба рукой, чтобы убедиться в отсутствии болезненной испарины, и тихо выдохнула. Ему и вправду стало лучше. Не желая нарушать сон цесаревича, Катерина, прихватив с постели шаль, аккуратно выскользнула из комнаты, загасив догорающую свечу. Хозяйка обнаружилась на кухне, по уши в мыльной пене: чистые тарелки выстроились в ряд, сверкая влажными краями, пока в большом тазу намывалась стеклянная салатница. В стоящем на печи чане нагревалась вода, предназначенная для последней порции посуды. Княжна, едва ли когда принимавшая участие в подобном действе, замешкалась, наблюдая за приютившей их женщиной. К домашней работе её не приучали: для всего этого существовали слуги, а молодая барышня должна была искусствам обучаться да манеры знать, но никак не полы мести и каши варить. Если маленькая Ольга еще как-то пыталась помочь кухарке пироги защипывать (вдруг ей ухватить до обеда тогда удастся), то старшие сестры в шкуру слуг влезть никогда не пытались. Но жизнь диктовала свои правила, и в ней порой все социальные слои причудливо перемешивались, теряя свои титулы и звания. Неловко смяв края шали, Катерина подошла к Аглае, окликая ту. – Может, Вам помощь нужна? – Вы, барышня, вряд ли к этому приучены, – бросив неодобрительный взгляд на её ухоженные руки, и впрямь не знавшие грубой работы, хозяйка отвернулась. – Никогда не поздно попробовать что-то новое. – Надо оно Вам, – буркнула крестьянка, впрочем, оторвавшись от своего занятия. Спустя несколько минут Катерине был выдан затупившийся нож с парой зазубрин у края и не так давно отмытый картофель: время близилось к ужину, и раз гостья изъявила желание посодействовать в этом, Аглая решила оное удовлетворить. Правда, пришлось следить, чтобы барышня по неопытности от картофеля одну лишь сердцевину не оставила, исчистив слишком усердно, да пальцы себе все не изрезала. Хотя от последнего уберечься не удалось, и пару раз лезвие всё же соскользнуло на белую ладонь. К моменту, когда проснулся Николай, на печи уже доходило жаркое, а в самоваре закипел чай, и теперь Катерина разливала его по кружкам, наслаждаясь ароматом смородинового листа. Все это было непривычно ей, в новинку, и, наверное, оттого душа жадно вбирала каждую секунду, каждый запах, каждый звук этого вечера. Вошедший на кухню цесаревич, всё же совладавший с болью и ощущающий себя значительно лучше, задержал удивленный взгляд на княжне, так чудно вписавшейся в этот домашний быт. Темные волосы давно выбились из прически, и она просто переплела их в косу. С плеч то и дело грозился соскользнуть Павловский платок, и приходилось его придерживать. Даже в столь рутинных и не присущих аристократии хлопотах она сохраняла грацию и достоинство, но при этом выглядела настолько земной и настоящей, что не оставалось сомнений в её предназначении создавать уют и тепло. Дарить покой. Невольно подумалось, как счастлив будет её муж и дети, и сколь полон будет её дом самым главным и не зависящим ни от какого титула и статуса – любовью. – Вам лучше? – наконец заметившая цесаревича Катерина еле сдержалась от церемониального обращения. Николай кивнул, одновременно с этим отвечая на приглашение хозяйки пройти к столу. Как оказалось, он и впрямь проголодался, и это было явно добрым знаком – аппетит возвращался лишь после затихания приступов. За считанные минуты был окончательно сервирован стол, хоть это и звучало слишком громко для нескольких чашек, вилок да тарелок со скромным ужином. Но даже здесь манеры гостей сохранялись так, словно трапеза происходила во дворце. Первоначальная скованность, повисшая между собравшимися, постепенно истончалась, и уже через четверть часа неловкая беседа, начинавшаяся с обмена дежурными фразами, стала более осмысленной, хозяйка разговорилась, в то время как гости старались контролировать свои фразы, дабы не выдать настоящих личностей. – Вы только к озеру после наступления сумерек не ходите, – предостерегла их Аглая. Княжна лишь бросила удивленный взгляд на крестьянку, а вот цесаревич сразу решил выпытать причины подобного совета. – Отчего же? – Так призраки там являются ночами, – женщина пожала плечами. В ответ на это заявление Катерина со своим спутником обменялась улыбками, однако, заметив, с какой серьезностью смотрела на них хозяйка, растеряла всю веселость. – Разве это не сказки, сочиненные для излишне непоседливых детей, которых иначе домой не загонишь в положенное время? – осторожно осведомилась княжна, делая еще один глоток из большой кружки со сколом. – Кому сказки, а кому и быль, – поджала губы крестьянка, принявшись убирать со стола. – Простите, – примирительно произнес Николай, заметив перемену в настроении хозяйки. – Быть может, Вы расскажете нам эту историю? Аглая хмуро оглядела своих гостей и отложила полотенце, усаживаясь обратно на стул. Кружка наполнилась смородиновым чаем, а маленькую кухоньку заполнил размеренный глухой голос женщины, что с каждым новым словом становился все увереннее и загадочнее одновременно. – Во времена моей бабки эта деревня была больше, но даже тогда здесь жили лишь обедневшие дворяне, растерявшие все свое состояние, да крестьяне, принадлежащие князьям Голицыным. Дом на перекрестке, ныне сожженный и облюбованный беспризорниками да юродивыми, считался одним из самых добротных — там купец жил с двумя дочерьми. Жена его померла еще при родах вместе с третьим ребенком, второй раз он жениться не стал, чтя память покойной, растил девочек один. Младшая к моменту той истории уже замуж вышла, за какого-то польского пана, хотела и отца с собой забрать, но он отказался — мол, могила его жены здесь, куда он поедет. В общем, остался, и дочь старшая, Настасья, с ним. Тут да, оказия такая вышла — младшая первой замуж вышла, уж не знаю, почему. Да не в этом дело. Пришло время — Настасья влюбилась. Вряд ли бы кто против этих отношений пошел — избранник ее уже своим домом жил, да только все смущал её разница в возрасте: ей шел двадцать первый год, а графу тому тридцать пятый минул, и все неженатым ходил. Помолвлен был, по расчету, да со свадьбой не торопился. Встречи между ними были тайными — Настасья не желала, чтобы прознал кто о её романе с графом, пока он сам не решит, что хочет быть с ней: виделись нечасто, условившись оставлять друг другу послания в дупле старого дерева, что у пруда. Пару раз в неделю там обнаруживались свитки, порой вмещающие в себя еще какую безделицу: цветок с поляны, веточку ягод, ленту цветную. Он, несмотря на возраст, влюбился как мальчишка, души не чаял в Настасье, да и она тем же ему отвечала. Пылкий роман был, красивый, но месяцы шли, а все оставалось по-прежнему: она таилась от всех, ждала его решения, граф терзался и сгорал от страсти, но и невесту обидеть боялся. Дождалась, дурная: отец её, после смерти жены пристрастившийся к картам, все состояние проиграл, и это еще сильнее тяготило девицу, боящуюся признаться графу, что за ней приданого нет никакого. Пока же она медлила, старый купец продолжал последнее закладывать, и по пьяни как-то, в надежде отыграться у старого знакомого, последнее стоящее поставил на кон – дочь свою. Давно в нее тот господин влюблен был, о браке мечтал, да только Настасья-то по любви хотела, вот и отказывала. Говаривали, что споили отца ее нарочно, и все проигрыши были подстроены, да только если б не его страсть к картам, этого б всё равно не случилось. Настасью к свадьбе готовить стали, через неделю священник в деревню должен был приехать, обвенчать молодых. А девица все не решалась графу своему рассказать о грядущем несчастье. И ведь спасением бы была ей та любовь: реши жениться на ней граф, от нелюбимого бы избавил в мгновение ока. Да только она-то гордой была, рассказать ему о своем положении не желала — боялась жалости его, чтоб любовь ей не убить. А он все медлил, не решаясь помолвку разорвать: все метался да метался, а день свадьбы близился. В невесте видел возлюбленную свою, в поцелуях ее чувствовал другие губы, а все жалел нареченную. Пока та не начала подозревать, что чувства остыли, и уже не из любви он с ней. Доброй она была, понимающей, жаль, что счастья своего так и не обрела: отпустила она жениха своего, чтобы не мучить обоих, бросился он к Настасье, да судьба решила все иначе. В тот день дороги на тракте размыло, кони едва копыта переставляли, чтоб не увязнуть, что уж о прыти их говорить? До деревни граф лишь к полуночи добрался и не нашел своей возлюбленной. Отправился к озеру, где встречи их тайные проходили, да только не успел: утопилась Настасья, чтоб с нелюбимым не венчаться и перед иконами ложных клятв не давать. В дупле, что служило им тайником для посланий, осталось лишь прощальное письмо, обмотанное цепочкой, графом подаренной. Теперь призрак её у озера бродит, да порой в деревню выбирается. – А что в письме было? – любопытство княжны озвучил цесаревич, пока та пребывала в состоянии легкой задумчивости, будучи погружённой в историю. – Да не упомню я уже, – Аглая вздохнула. – Не винить себя в её смерти просила, счастья с невестой желала. Так, вроде. Катерина бездумно сделала еще глоток давно остывшего чая. Перед глазами стояли нарисованные поведанной историей картины, и, кажется, она догадывалась, что могла написать графу потерявшая всякую надежду, но не решившая пойти против себя, девушка. То же, что рвалось бы из-под её пера, очутись она на месте несчастной Настасьи. Я хочу, чтоб Вы помнили обо мне. И не хочу, чтобы помнили, если эти воспоминания причинят Вам боль. Потому что более всего на свете я желаю Вам счастья. – Более всех качеств вред наносит гордость, – нахмурился Николай, прерывая размышления Катерины, что тут же обернулась к Наследнику престола. – Ей стоило требовать от графа немедленно разорвать помолвку? – Ей не стоило брать на себя решение, которое должны были принять они вместе. Он имел право знать все. Молчаливый спор, что вели цесаревич и княжна одними взглядами, мог длиться вечно: если Николай смотрел на спутницу с легкой иронией, желая продолжить беседу, то она скорее упрямо и стойко отвечала ему, не намереваясь принимать его мнения. – И чувствовать себя обязанной ему за спасение, сомневаться в том, что венчались они по любви, а не из сострадания? – Всем женщинам свойственно подвергать сомнениям искренность и природу чувств? Намек, проскользнувший в этой фразе, благополучно был не замечен и принят за излишнюю мнительность и привычку искать двойное дно там, где его нет. – Вам это известно лучше, чем мне, Ва... – Катерина запнулась, чуть было не порушив всю конспирацию этим обращением. И осознав, что вновь перестала следить за тем, что говорит. Прервавшись на полуслове, она опустила глаза, выравнивая дыхание. – Простите. Если Вы позволите, я удалюсь – время уже позднее. Поднявшись из-за стола и усилием воли заставляя себя воздержаться от требующегося по этикету реверанса, княжна перевела взгляд на хозяйку дома. Та, похоже, поняв все без слов, тут же отложила мятое полотенце, коим натирала гранёный стакан, и жестом пригласила гостью следовать за ней. Проследив за покидающей кухоньку барышней, Николай позволил себе едва заметную улыбку. Как ни посмотри, а это напоминало побег.***
Сон не шел. Катерина уже наизусть прочла три сонета на французском, памятуя о том, что обычно это утомляло ее уже на первом, перебрала мысленно всех ближайших родственников по их полным титулам и заслугам, а глаза все не желали закрыться. Давно не беленный потолок, покрытый паутиной трещин, был изучен до последней пылинки, лай собаки где-то на другом конце деревни разобран по нотам. Казалось, что эта ночь к концу не подойдет никогда. Спина затекла, и безумно хотелось сменить положение тела, но княжна опасалась тем самым создать шум и разбудить устроившуюся за стенкой хозяйку. Промаявшись еще с полчаса (хотя точного времени она бы не назвала, окончательно в нем потерявшись), Катерина всё же осторожно перевернулась на бок и присела на постели. Скрип и шорох показались столь громкими, что перехватило дыхание. Выждав немного, дабы убедиться, что Аглая не проснулась, княжна спустила ноги на пол, тут же вздрогнув от скрипа рассохшихся половиц. Если удастся одеться и незаметно выбраться на улицу, ей несказанно повезет: всё же, коротать бессонную ночь приятнее вне стен душной спальни. Одеваться в полнейшей темноте (огрызок убывающей луны света почти не давал) оказалось очень увлекательно: настолько, что от корсета пришлось отказаться в силу невозможности затянуть его самостоятельно, да и путаться в юбках тоже не слишком хотелось, поэтому нижняя также была оставлена. Набросив на плечи редингот, Катерина выскользнула из спальни, останавливаясь на каждом шагу. Из-за таких осторожностей дорога стала почти бесконечной, и когда морозный воздух запечатлел свой поцелуй на женском лице, о чем свидетельствовал румянец, княжне почудилось, что она прошла все дворцовые коридоры, а не через маленький крестьянский дом. – Если Вы каждую ночь выбираетесь на прогулку, кажется, во дворце скоро начнут судачить о появлении призрака императорской любовницы. Сердце ухнуло куда-то вниз, а в животе образовалась пустота. Оказаться не единственной любительницей ночных вояжей под луной Катерина определенно не ожидала. Впрочем, спустя несколько секунд удалось понять, кому именно принадлежал этот ироничный тон, и возможность обрести пару седых волос в прическе испарилась. – Жаль, что дворцовые сплетники не в силах придумать призраку личность поинтереснее, чем образ очередной царской фаворитки. – Слишком многие из них желали бы оказаться на этом месте, вот и видят в каждом женском силуэте то же. Возразить на это утверждение княжне было нечем – увы, цесаревич очень точно подметил мечты и чаяния основной части придворных дам, даже состоящих в браке. И, пожалуй, это было одним из тех моментов, что Катерина никак не могла понять: ей претила даже сама мысль об измене мужу, клятву которому она давала перед святыми образами. Но даже если и может случиться затмение разума столь сильным чувством к другому мужчине, княжне не верилось, что именно оно посетило почти всех барышень, так или иначе привлеченных ко Двору. Не сердечной привязанностью к Императору были ведомы дамы, желающие стать его фаворитками. Не о любви мечтали. Лишь опровергнуть утверждение о том, что на фрейлинах не женятся цари — ни на что кроме плотских утех они не годны. И потому принципы и нормы, привитые княжне гувернанткой, а позже и наставницей института, шли вразрез с мышлением придворных дам. – Я рада, что Вам лучше, Ваше Высочество. Однако пальто всё же стоило надеть – Вам нельзя застудить спину, – не решившись продолжать столь опасную тему, но и чувствуя себя неуютно в молчании, княжна обратила внимание на то, что Николай и вправду уже намного свободнее движется, нежели днем. По всей видимости, спина перестала его беспокоить, и это вправду не могло не радовать. – Вы слишком переживаете за других и забываете о себе, Катрин. Нахмурившись в ответ на столь непонятную фразу, Катерина приняла предложенный ей локоть и позволила цесаревичу уводить её от дома: она не имела ни малейшего представления о направлении их пути, но безоговорочно доверяла Его Высочеству, даже если и вступала в словесную пикировку, обычно завершающуюся или молчанием, или смехом. Даже когда она ненароком прекращала следить за слетающими с языка фразами. Блеснувшая под едва уловимым светом луны затянутая льдом водная гладь воскресила недавние образы, нарисованные богатым воображением во время рассказа Аглаи: озеро, которое различалось лишь потому, что тьма еще не полностью поглотила эту ночь, вызывало легкую дрожь по телу, и отнюдь не от холода. Непроизвольно усилив хватку, тем самым ища защиты от подсознательных страхов и показывая, сколь сильно затронула её та история, княжна замедлила шаг. Николай, от внимания которого не укрылось настроение спутницы, осторожно накрыл ладонью свободной руки женские пальчики, лежащие на его руке. – Боитесь призраков, княжна? — он нарочно желал раззадорить Катерину – в этом было куда больше смысла, нежели в глупых словах успокоения. – Вы казались мне более бесстрашной, когда рвались в одиночку в Петропавловку и на аудиенцию к Императору. Вспыхнув, Катерина чуть было не созналась, что в те моменты совершенно не думала, а действовала на эмоциях и страхе за жизнь близкого человека. Но догадываясь о том, какой будет следующая колкость цесаревича, вовремя сдержалась. – Всего лишь не желала бы ненароком намочить ноги – не лето, да и сменной обуви нет. – Полагаете, что лед не выдержит Вашего веса? – Вы невыносимы, Ваше Высочество, – уведомила его Катерина, – скажите это любой барышне, и вмиг потеряете её расположение. – Я рад, что Вы – не любая. И роль дамского угодника давно отошла к моему младшему брату. – Похоже, дорога к роли Вашей фаворитки придворным дамам уже заказана – им не получить и доли романтики, – притворно посетовала княжна, подходя к одинокой старой иве, кем-то посаженной у пруда. На попадающем в поле зрения пространстве деревьев больше не росло, разве что сорная трава заполонила все, да редкие кустики торчали то тут, то там. Прислонившись спиной к шероховатому стволу, Катерина подняла голову, рассматривая своего спутника, на лицо которого теперь падал слабый свет луны. Хитринка в синих глазах уже не таилась, а выбивалась на первый план, взъерошенные волнистые волосы, явно не тронутые ничем, разрушали всяческую царственность образа: сейчас Наследника престола не получалось воспринимать как человека, перед которым следует склониться — он не походил на простого крестьянина, но скорее казался равным, нежели вышестоящим. А еще в нем было что-то близкое. Катерина не знала, какими словами это объяснить, да и стоит ли, но в обществе цесаревича она чувствовала себя комфортно и легко. Словно со старым другом. – Не думаю, что я пойду по стопам Его Величества, – непрозрачно намекая на очередную причину тихих слез государыни, поморщился Николай. Эта его фраза звучала настолько правильно и естественно, что на миг подумалось, как повезет будущей Императрице. С непонятной тоской. Впрочем, это чувство удалось тут же себе объяснить: она просто хотела бы, чтобы и Мария Александровна не имела необходимости натягивать улыбку, заслышав об очередном адюльтере венценосного супруга. – Даже если Вам придется жениться против Вашей воли? Вопрос прозвучал совершенно случайно, а потому как-то очень тихо. Но Николай услышал. И улыбка на его лице сменилась неопределенной задумчивостью, а зрительный контакт между ним и Катериной разорвался: взгляд скользнул куда-то в сторону, по стволу ивы. Думать о предстоящей в скором будущем женитьбе не хотелось. По крайней мере, сейчас.