***
Российская Империя, Санкт-Петербург, Михайловский дворец, год 1863, декабрь, 27. Доверенное лицо баронессы Аракчеевой не справилось с поручением. Об этом князь Остроженский узнал в обед, когда слуга доставил ему письмо от Варвары Львовны, где та в привычной ей сухой и лаконичной манере поясняла, что затея не увенчалась успехом и отказывала в дальнейших попытках. Отчего старая знакомая оказалась столь категорична - осталось загадкой, но и сам факт неудачи ничуть не обрадовал Бориса Петровича. Скомкав многострадальную бумагу и велев слуге сжечь ее так, чтоб и пепла не осталось, князь распорядился приготовить ему выходной сюртук и заложить к вечеру карету. Похоже, ситуация требовала его личного вмешательства. Памятуя о том, что «четверги» супруги Великого князя после его смерти не упразднялись, хоть и носила Елена Павловна траур уже много лет, Борис Петрович в один из таких вечеров решил лично посетить Михайловский дворец под предлогом вхождения в сей интеллектуальный кружок, что собирала подле себя деятельная княгиня. Надлежало каким-то образом получить возможность совершить личную прогулку по дворцу, раз уж доверить такое дело кому-то оказалось попросту бессмысленной затеей. И ведь сложности-то в том никакой не было. Царская семья, даже ее побочные ветви, крайне беспечно относилась к вопросу собственной безопасности, как смог выяснить князь Остроженский: что сам Император, путешествующий без охраны, что Наследник Престола, явно взявший с него пример. Императрица, столько раз увещевавшая сына брать с собой хотя бы несколько жандармов, сама порой наносила визиты лишь в сопровождении статс-дамы и особо приближенных фрейлин. А в Михайловском дворце, если не брать во внимание охрану внешнюю, внутри присутствовали лишь лакеи - уж точно не грубая сила, способная обезвредить случайного преступника. Если учесть и то, сколь прост был вход для не представленных ко двору гостей Елены Павловны на этих интеллектуальных вечерах, шансы провернуть любую задумку возрастали во много раз. Борис Петрович вновь и вновь удивлялся такой непредусмотрительности вдовствующей княгини, целуя ей руку в приветствии и краем глаза замечая присутствие некоторых интересных ему персон в гостиной: с полчаса стоило провести здесь, в общей беседе, дабы не вызвать никаких подозрений. Удача явно благоволила ему – среди гостей отсутствовал государь, обычно вместе с супругой наносящий визит своей тетушке, а значит, за ним вряд ли кто станет следить. Знать бы ему, сколь сильно он заблуждался. Император действительно в силу своей занятости не имел возможности навестить Великую княгиню, о чем передавал свои искренние сожаления, однако вместо него с Ея Величеством прибыл Наследник Престола, от глаз которого не укрылось знакомое лицо. С князем Остроженским лично он едва ли был знаком, однако рассказы Катерины позволили составить неглубокий портрет, отнюдь не внушающий доверия к этому человеку. В поведении Бориса Петровича с племянницей для него существовало немало вопросов, а если учесть, что и государь высказывал не единожды свои сомнения касаемо этой персоны, просто переметнуть свое внимание на следующего прибывшего гостя Николай не мог. Стараясь не подать виду своей заинтересованности старым князем, цесаревич вернулся к беседе с Милютиным, продолжающим излагать свои измышления о польских крестьянах. Необходимость наделения их землей с взысканием подоходного налога, которую он намеревался на этом вечере обсудить с Императором, в итоге оказалась раскрыта перед его преемником, изначально действительно прибывшим сюда с целью серьезных бесед, но теперь отвлеченным каким-то странным чувством тревоги. Мысли едва ли концентрировались на словах статс-секретаря, и данное тому обещание донести все его предложения до государя, подкрепив их личной рекомендацией, что могла стать решающей, забылось почти сразу же, как только щупленькая фигурка князя Остроженского тенью метнулась прочь из освещенной гостиной. Позволив собеседнику договорить, Николай поблагодарил за уделенное ему время, стараясь, чтобы это не выглядело слишком поспешным прощанием, и откланялся, следуя за объектом своего наблюдения. Осторожности Борису Петровичу было не занимать – беспрестанно оглядываясь, словно бы ненарочно, он продолжал свою прогулку к главному вестибюлю, из которого большая парадная лестница вела наверх, к покоям хозяев. В силу того, что сейчас и Елена Павловна, и гости ее находились в Белой гостиной, вероятность столкнуться с кем-либо здесь была ничтожно мала. Минуя несколько десятков ступеней и ныряя в полутьму коридора, старый князь силился вспомнить все то, что когда-то ему рассказывала баронесса Аракчеева, допущенная в эту часть дворца: проверять каждую дверь на статус помещения за ней попросту не было времени. Впрочем, это сделать все равно бы пришлось – Варвара Львовна явно не имела на руках планировку верхнего этажа, а ее витиеватые объяснения едва ли подлежали переложению в четкую инструкцию. Посему приходилось действовать по наитию и проверять ряд комнат на соответствие искомой. Кабинет покойного Михаила Павловича был обнаружен лишь спустя полчаса, и, к счастью для старого князя, в том самом крыле, где он и производил свои поиски. Юркнув в образовавшуюся щель и притворив за собой створку темной двери, Борис Петрович сощурился, стараясь хоть немного привыкнуть к отсутствию освещения и разглядеть хоть что-то. Зажигать даже самую малую свечу было бы неразумно – войдет кто, сразу почует запах затушенного пламени. И тогда, как ни таись, а быть ему обнаруженным. Так что выход был один - довольствоваться скупым светом выползшего на небо полумесяца (к превеликой радости, тот грозился перерасти в полноценную луну). Освоившись за несколько минут в непривлекательных условиях настолько, чтобы не натыкаться при каждом шаге на предметы меблировки, князь Остроженский двинулся в сторону письменного стола, поверхность которого была практически пуста – лишь крупная чернильница, несколько книг и какая-то статуэтка: Елена Павловна сохранила все таким, каким оно было при жизни ее покойного супруга. Ящики стола оказались заперты. Точнее, запертым оказался верхний, а в нижних не хранилось ничего, кроме каких-то бумаг, не представляющих ценности для визитера. Острый взгляд блуждал по помещению, пытаясь понять, чем раскроить проклятое дерево, или что еще могло бы стать тайником для столь важной вещи. Михаил Павлович слыл человеком сердечным, и в том, что он трепетно относился к подобным мелочам, не приходилось сомневаться. – И что же Вы с таким упоением ищете, любезный? – ровным, бесстрастным голосом осведомился Николай, бесшумно проникая в кабинет. Свет от небольшого стеклянного фонарика, находящегося в его руках, тут же удлинил тени, придав им жуткие очертания. Вздрогнув, князь Остроженский обернулся к нежеланному гостю: на его неприятном лице промелькнул было испуг, но тут же сменился каким-то наигранным удивлением, когда личность стоящего перед ним человека была идентифицирована. Цесаревич опасности практически не представлял, потому особо беспокоиться не стоило. Если, конечно, юнец не позвал с собой охрану. – Ваше Императорское Высочество, – старый князь расшаркался, выказывая свое почтение, – какая приятная встреча. – Увы, не могу сказать того же, – при всей своей мягкости и открытости, Николай умел проявлять сдержанность и даже жесткость, если того требовала ситуация. И с неугодными ему любезничать бы не стал. – Что Вы здесь делаете? – Так Ее Высочество попросили чернильницу принести, да-с, – с выражением искренней невинности отозвался Борис Петрович, показывая рукой на единственный достойный внимания предмет на столе. Цесаревича такой ответ, судя по его реакции, совершенно не удовлетворил. – Елена Павловна не отдавала таких распоряжений, тем более Вам: с момента Вашего появления здесь Вы лишь раз, при приветствии, заговаривали с ней. Стиснув зубы, старый князь постарался придать своему лицу наиболее добродушное выражение. Того, что мальчишка будет следить за каждым его шагом весь вечер, он не ожидал, и сейчас пытался решить, как выпутаться из ситуации с наименьшими потерями. Уйти сейчас – значило отказаться от поисков, ведь вновь сюда его уже точно не пустят: наверняка цесаревич доложит о том, что застал гостя на хозяйской половине. – Что бы Вы ни искали здесь, милейший, попрошу Вас покинуть кабинет Великого князя, – не оставляя Борису Петровичу выбора, произнес Николай. Холодные синие глаза смотрели непреклонно, и становилось ясно – никакие увещевания здесь уже не помогут. Поклонившись, князь Остроженский направился к выходу. Будущий государь даже не сменил позы – лишь проводил взглядом нежеланного гостя, все также стоя в нескольких шагах от двери, спиной к ней, тем самым указывая визитеру на его место. Это и сыграло с ним злую шутку – едва старый князь оказался позади цесаревича, все его почтение вмиг облетело шелухой: резко обернувшись, он нанес короткий удар в спину, целясь к самому позвоночнику. Из груди пострадавшего вырвался хрип, и он рухнул на пол, теряя сознание от боли. О проблемах Наследника Престола со спиной Борис Петрович был прекрасно осведомлен. Какой-то гадкий голос советовал довершить дело и избавиться от главного претендента на власть уже сейчас, но старый князь отогнал эту мысль прочь. Еще не время. Надавившие на шею пальцы погрузили цесаревича в глубокое беспамятство, после чего пришлось оттащить его тело подальше от входа и притворить дверь: бросать поиски на полпути Борис Петрович не собирался. Правда, он не знал, как давно мальчишка следил за ним и как скоро его хватятся, поэтому времени было не так уж много. Но он постарается успеть. Увы. Князь Остроженский не знал, сколько минуло времени с момента, когда он возобновил свои поиски, чутко прислушиваясь к каждому едва уловимому шуму в кабинете и за его пределами, но ничего, хотя бы мало-мальски похожего на браслет, не обнаруживалось. Стоило предположить, что где-то здесь имелся проход в тайную комнату, коими изобиловали все дворцы и усадьбы, однако выяснять, так это или нет, сейчас он не мог. В бессильной злобе смахнув на пол фарфоровую статуэтку, белеющую в полутьме кабинета, Борис Петрович убедился в том, что цесаревич не очнулся, и выскользнул за дверь, стараясь, чтобы старое дерево не скрипнуло лишний раз. Отсутствие Его Высочества в гостиной было обнаружено, когда вечер подходил к своему завершению: Мария Александровна, несколько раз ловившая себя на мысли, что не может найти сына среди гостей, тут же обвиняла себя в излишней мнительности и контроле уже давно повзрослевшего ребенка, но на сердце было неспокойно. Когда же присутствующие стали расходиться, откланиваясь хозяйке и ее августейшей гостье, государыня поняла, что ее волнение было не безосновательно: Белая гостиная уже почти опустела, а Николай все отсутствовал. Справившись о сыне у Елены Павловны и убедившись в том, что та не более ее знает о местонахождении Николая, Императрица стремительно поднялась с диванчика, чтобы лично найти хоть кого-нибудь из слуг, вместо того, чтобы вызвать их. В такие моменты она теряла свой монарший статус: материнское затмевало царское. Великая княгиня, недоумевающая о причинах столь сильных переживаний Ее Величества, без лишних вопросов распорядилась найти цесаревича. А пока она раздавала указания тем из слуг, кто был оставлен во дворце после смерти Михаила Павловича (ссылаясь на то, что ей не нужен столь обширный штат, она распустила большинство из них), юбки темного платья Марии Александровны уже промелькнули за дверьми, ведущими в коридор хозяйской половины. Позволить себе сидеть без дела она не могла. К моменту, когда перед Ее Величеством распахнулись двери кабинета покойного Великого князя, руки ее уже подрагивали, и вместе с ними прыгало пятно света, образующееся от свечи, что крепко сжимала государыня. С тонких сухих губ сорвался вскрик, когда в поле зрения попал крест Александра Невского, украшавший парадную форму, и взгляд скользнул по неестественно запрокинутой голове. Бросившись к сыну, усаженному на кушетку так, словно бы он просто устроился отдохнуть и уснул в этом положении, Мария Александровна тут же попыталась нащупать пульс. Ощутив ровные удары сердца, не слушающимися руками она с трудом переменила положение его тела, укладывая на кушетку, расстегнула воротник мундира и развязала шейный платок, не зная, что ей сделать, чтобы привести Николая в чувства. Сил не хватало, чтобы позвать кого-либо сюда, и оставалось лишь попеременно шептать то на родном немецком, то на давно ставшем родным русском молитвы. Порой ей казалось, что однажды после такого удара ей уже не оправиться. И каждая тревожная весть о несчастье, приключившемся с сыном, становится еще одним шагом к уже заготовленной для нее усыпальнице в Петропавловском соборе. Из всех своих детей сильнее всего она переживала именно за Николая.***
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, декабрь, 28. В Зимний государыня с сыном вернулась лишь к обеду следующего дня: утром в Михайловском побывал медик, убедивший Императрицу в том, что жизни цесаревича ничто не угрожает, но в ближайшие дни ему не стоит перенапрягаться и лучше соблюдать постельный режим. Терпения Николаю хватило лишь на полдня, после чего, заявив матери, что спина его боле не беспокоит, он настоял на отъезде. На все вопросы Марии Александровны и Елены Павловны о случившемся он лишь отмахивался: мол, хотел добраться до сокровищ библиотеки Великого князя, оступился ненароком и ушиб позвоночник. Сил хватило только на то, чтобы переместиться на кушетку, где его и нашли позже, когда он забылся сном. Даже если Ее Высочество не поверила, допытываться до правды она не стала, а Ее Величество и без того прекрасно знала, что если сын не желает говорить о реальном положении дел, бесполезно его этим мучить. Как и напоминать о наставлениях врача. Стоило цесаревичу только оказаться в Зимнем, как он тут же распрощался с матерью, пообещавшись сегодня не усердствовать с занятиями (государыня настояла на отмене некоторых из них), но на просьбу остаться в спальне хотя бы до следующего утра ответил решительным отказом. Бездействовать было некогда. Преодолев восемьдесят ступеней на пути к третьему этажу и отсчитав нужное количество безликих белых дверей фрейлинского коридора, он осторожно постучал по свежевыкрашенному дереву, дожидаясь едва слышного здесь ответа. – Катрин, я прошу простить мне этот визит, но разговор не терпит отлагательств. До сей минуты изучавшая ограненные сапфиры Катерина, не ожидавшая увидеть здесь Его Высочество, соскочила с не заправленной постели и присела в положенном реверансе, надеясь, что ее излишне расслабленный вид, лишенный всяческого придворного лоска, не вызовет вопросов. Она не планировала сегодня покидать комнаты, получив выходной от государыни, и потому отказалась и от тяжелого платья, заменив его простым домашним, с одной нижней юбкой, и от сложной прически, едва лишь собрав вьющиеся волосы в косу. Не в таком виде следовало встречать царских особ. – Чем обязана, Ваше Высочество? Пристально рассматривая переполошенную девушку, взирающую на него с таким удивлением и беспокойством, Николай все сильнее уверялся в мысли о полном незнании княжны относительно дел ее дядюшки. Она явно не была осведомлена об их вчерашнем столкновении и его исходе. По крайней мере, ему очень хотелось верить в ее непричастность ко всему. Если она лишь играет роль, то, признаться, актриса из нее гениальная. – Что Вам известно об интересе князя Остроженского к делам покойного Михаила Павловича? Катерина нахмурилась, совершенно не понимая, по какой причине цесаревич спрашивает ее об этом: она едва ли была осведомлена о делах своего дядюшки, а уж о конкретной связи с покойным Великим князем и того пуще. – Могу я осведомиться, почему Вы задаете мне этот вопрос, Ваше Высочество? – Вчера мне «посчастливилось» иметь беседу с Борисом Петровичем, – позволив себе едва заметную усмешку, пояснил цесаревич, а Катерина замерла, забывая о дыхании – даже без дальнейших фраз она чувствовала, что беседа была не из приятных. Дядюшка не пылал любовью к членам августейшей фамилии, и если после этого разговора Его Высочество навестил ее, вряд ли для того, чтобы выразить свои восторги. – Полагаю, обстоятельства беседы мне знать не дозволено? – Отчего же? Князь нанес визит Елене Павловне, однако посещение интеллектуального вечера, похоже, являлось лишь поводом для проникновения во дворец. Его крайне интересовало нечто в кабинете покойного Михаила Павловича. Жаль, мне не удалось выяснить, что именно: князь не оценил слежки с моей стороны и в ответ на требование покинуть Михайловский, решил устранить помеху. Катерина ощутила, что воздух в комнате сгустился, забиваясь клочками в горло и легкие. Дышать стало невозможно. Пальцы судорожно сжали ювелирное изделие, и острая грань оставила свой след на тонкой коже: капля крови скользнула по гладкой поверхности камня, но боль затерялась где-то внутри. – Что… что он совершил? – Если учесть, что перед Вами не мой призрак, то ничего, заслуживающего расстрела. А вот привлечения к допросу – вполне: за покушение на жизнь Наследника Престола. – Даже в такой ситуации Вы продолжаете иронизировать, – обреченно выдохнула княжна, окончательно сбитая с толку: когда цесаревич вошел в ее комнату, он выглядел так, словно был готов выдвинуть ей обвинение в государственной измене. После – в его глазах мелькало беспокойство, и отнюдь не за себя. Теперь, когда он заговорил о неподобающих действиях ее дядюшки, он умудрялся шутить. Порой Катерине казалось, что даже на минном поле спокойнее и понятнее, нежели в общении с Его Высочеством. Но куда сильнее сейчас ее заботил факт столь открытого выражения своего неподчинения будущему государю: князь не просто ослушался приказа - он осмелился причинить вред цесаревичу. И если до сего момента удавалось убедить себя в том, что у нее просто никогда не было возможности сблизиться с дядюшкой, чтобы проникнуться к нему родственными чувствами, то теперь пришло четкое осознание - она боится этого человека. – Почему Вы решили придти ко мне с этим? – Мне необходима Ваша помощь, Катрин. – Вы знаете, что можете расчитывать на меня абсолютно в любом вопросе, Ваше Высочество. Моя жизнь всецело принадлежит короне и отечеству. Намерение отказаться от всего во благо императорской фамилии и России, кажется, родилось значительно раньше, чем была снята крышка бархатной коробочки, где покоился украшенный бриллиантами шифр государыни. Еще в момент, когда отголоски выстрела отражались в груди, а дыхание умерло в столкновении взглядов. Когда губы шептали молитву перед старой иконой, а перед глазами плясали огоньки церковных свечей, она уже знала – ее судьба предопределена. – Я не хочу отдавать Вам приказов. Я прошу Вас, Катрин. Как друга. Это было высочайшее счастье. И мука. – Мой ответ будет неизменен, Николай Александрович. Цесаревич едва заметно благодарно улыбнулся, однако вместо со следующей фразой всякий намек на улыбку пропал с его лица, а в облике проскользнуло что-то, присущее его деду: столь непреклонен был взгляд и бесстрастен голос. – Мне нужно, чтобы Вы рассказали о князе все, что знаете. И об этой беседе не должна быть осведомлена даже государыня. Страх отступил. Волнение за жизнь Его Высочества, тревога за состояние Императрицы, если она узнает об очередной задумке сына. Но не страх перед дядюшкой. И не опасение за свою жизнь: она была уверена в том, что ей ничто не грозит. Мысли обрели пугающую четкость, и почему-то – понимание происходящего. Кусочки все еще с трудом складывались в единую картину, но, кажется, ей все же было о чем поведать Николаю. – У меня есть основания полагать, что он имеет отношение к покушению в Таганроге. Синева сапфиров отразилась в потемневших глазах, принявших оттенок грозового неба.