***
Российская Империя, Москва, год 1864, январь, 14. За прошедшие несколько дней, что он провел в Белокаменной по поручению Императора, Дмитрий успел поразмыслить относительно поведения князя Остроженского, но даже так оставалось немало белых пятен. Личность старого князя выглядела слишком скользкой и не всегда логичной, что сбивало с толку и не давало полностью просчитать дальнейшие его действия. Требование расторгнуть помолвку прозвучало не то что бы совершенно неожиданно (он предполагал, что по праву ближайшего родственника Борис Петрович может начать подыскивать более выгодную партию для племянницы), но явно не вызывало восторга. Особенно в том ключе, что преподнес старый князь. Попроси о том сама Кати, Дмитрий бы не раздумывая дал свое согласие, пусть даже и желал их венчания как никто другой. Но воля невесты для него была священна. Однако услышать от ее дядюшки, что Кати готова принять ухаживания цесаревича, причем, не как знак высочайшего внимания, а с надеждой на брак, — было слишком странно. О том, что венценосные особы набирают комплект фрейлин не только для поручений Великих княгинь и княжон, знали все, и каждая придворная (да и не только) дама сочла бы за честь приглянуться Императору или иным членам царской фамилии, и этому бы даже не препятствовало большинство ее родных, включая законного супруга. Пожалуй, и Дмитрий бы ни в чем не упрекнул Кати, если бы та принимала знаки внимания Его Высочества, как и сама Кати ни словом бы не обмолвилась, вздумай ее жених (и после — супруг) воспользоваться кем из крепостных для любовных утех. То не считалось зазорным, в отличие от адюльтеров с лицами своего круга. Все это воспринималось в рамках легкого увлечения, никоим образом не наносящего ущерба. Но если голову начинали посещать крамольные мысли, наподобие тех, что выразил старый князь — о венчании Кати с Наследником Престола — следовало беспокоиться. Какие основания нужно иметь для того, чтобы столь слепо уверовать в возможность этого союза? Нахмурившись, Дмитрий вытянул из кармашка часы: малая стрелка подбиралась к шести, и нужный человек должен был появиться с минуты на минуту. Лишь бы ничто ему не помешало прибыть сюда, а после — добраться вовремя до столицы. Молодой граф сам рвался срочно оседлать коня и выехать в Петербург, однако явиться к государю, не завершив поручение, было не лучшей идеей. Даже если Его Величество сочтет полученные сведения ценными, это ничуть не умалит факта ненадлежащего адьютанту поведения. Да и — еще один взгляд на круглый циферблат — лучше пока ему не появляться в столице и при Дворе. Ум уже не занимали революционеры — если то, что удалось узнать Дмитрию, не показное затишье, а действительная картина, сейчас Ишутин и его товарищи не опасны для государства и не требуют принятия серьезных мер. Потому можно было обдумать то, что затевал князь Остроженский: вряд ли он действовал во благо Кати, тем более что — в этом граф Шувалов успел удостовериться — именно его стараниями был арестован князь Голицын, и именно его не выдал, боясь за супругу и детей. В том, что тот и впрямь бы отплатил Алексею Михайловичу через его семью, не оставалось сомнений: князь Остроженский утерял всяческие понятия чести и родства. Он не имел привязанности даже к сестре, которую обещался умертвить, если зять осмелится сдать его на допросе. Что б ему помешало воспользоваться Кати и устранить ее в случае неповиновения? Другой вопрос — почему он так рьяно старался уничтожить царскую семью. И успеет ли Дмитрий предотвратить возможную трагедию. Первой, почти мальчишеской мыслью было просто вызвать потенциального родственника на дуэль. Оскорблением счесть не аргументированный должным образом отказ в помолвке, или даже завуалированное указание на недостойность его в качестве жениха для Кати. Не суть важно, что называть причиной. Однако пуля в лоб была бы слишком легкой смертью для старого князя: он заслуживал куда более долгих мук и застенков Петропавловки. А это было доступно лишь государю. Вот только как заставить самого Остроженского сознаться в своих деяниях, или хотя бы открыто показаться Третьему Отделению в момент преступления? Борис Петрович изощрен и пронырлив, и вдобавок к тому — крайне осмотрителен. Ниточки, что могут привести к нему, так коротки, что, возможно, обрезаны и лишь для вида торчат из общего клубка. Тянуть за них или не стоит? Рваный ритмичный стук в дверь уведомил о том, что посыльный все же сумел добраться до Москвы. Офицер, несколько раз виденный при Дворе, молча дождался, когда рыщущий по комнате граф Шувалов отыщет подготовленное еще с утра донесение, успешно запрятанное на момент случайных гостей (не доверял он постоялым дворам), и проверит написанное в нем. – Передайте эти сведения Его Императорскому Величеству, — Дмитрий протянул свернутый лист бумаги стоящему перед ним офицеру. Тот, понятливо кивнув, намеревался уже было удалиться — чем раньше отъедет, тем быстрее окажется в столице — однако граф внезапно жестом приказал ему подождать. Кончик пера вновь заскользил по желтоватой поверхности, торопливо выводя несколько строк; мысли опережали появляющиеся буквы, рука подрагивала, и чудо, что кляксы не осталось. Но медлить не следовало: Дмитрий был готов лично после извиниться за неровный почерк, если он успеет. Сейчас подобные мелочи ничего не значили. Наскоро дописав и присыпав текст мелким песком, он обернулся. – Это — лично в руки Его Высочеству.***
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, январь, 14. Как бы ни была Катерина против авантюры, предложенной Николаем, а полномочий вступать в споры с ним она не имела, и потому оставалось лишь покорно принять эту идею. Тем более что и оставить цесаревича здесь она не могла, ощущая за собой вину: если бы не ее сердечный трепет, не укрывшийся от глаз дядюшки, возможно, удалось бы избежать всего этого. Впрочем, кто мог поручиться за то, что старый князь не сыграл бы на других струнах, исчезни с ее стороны чувства к Наследнику Престола? Все началось значительно раньше, и порой Катерине думалось, что не будь вплетена в эти интриги она, нашелся бы кто-то другой, чьими руками князь Остроженский разрушил бы Империю в своей слепой мести. Он был безумен. Иначе объяснить столь странные стремления не удавалось, и потому в душе вновь и вновь просыпался страх. За то, что их просчитанные шаги в определенный момент заведут в тупик, потому что действия тех, кто потерял рассудок, невозможно предугадать. Хотелось раз и навсегда покончить со всем, пусть это и будет означать для нее потерю последнего родного человека, но удастся ли вскоре поставить точку? Дожидаясь, пока слуга распахнет перед ней дверь, она прошествовала в кабинет, где Борис Петрович с самого утра занимался финансовыми делами. Ее визит также был скорее деловым, нежели из желания свидеться, и имел двойное дно: намедни Ульяна, старая кухарка, прослужившая более двадцати лет, скончалась, и надлежало срочно подобрать кого-то на ее место, и Катерина вызвалась решить этот вопрос, лишив дядюшку хотя бы одной заботы. Все складывалось как нельзя лучше — уже который день она пыталась придумать, как провести тайного агента в дом, и, хотя старую женщину было жаль, смерть ее сыграла на руку. Тотчас же цесаревич послал за поверенной Долгорукова, и той был проведен полный инструктаж по ее обязанностям. Бывшая Анна Ростопчина теперь носила имя Евдокия и считалась простой крестьянкой. – Дядюшка, я нашла замену Ульяне, — оповестила старого князя Катерина и махнула рукой куда-то в коридор: оттуда, неловко комкая платок в руках, вышла немолодая женщина, пожалуй, даже старше предыдущей кухарки, с сухощавым лицом, слишком тяжелым для женщины подбородком и холодными светлыми глазами. Молчаливо поклонившись хозяину дома, та опустила взгляд в пол, предоставляя барышне возможность представить ее и пояснить, какие рекомендации ей дали бывшие господа. Старательно сложенная легенда о том, что до недавних пор Евдокия служила у князя Прозоровского, судя по всему, вопросов у Бориса Петровича не вызвала — он пожевал губами, над чем-то размышляя и отослал новую кухарку к ее прямым обязанностям, лишь сказав что-то о необходимости проверить ее умения. Мысленно Катерина облегченно выдохнула — кажется, все прошло удачно. – Помнится, на февраль вы венчание назначали? — внезапно заговорил старый князь, тайком поглядывая на племянницу. Та вздрогнула, не догадываясь, к чему был вопрос задан. Впрочем, долго строить предположения не пришлось. — Дмитрий Константинович уже получил разрешение у Императора? Хитрые маленькие глазки, вперившиеся в Катерину, кажется, даже не моргали: столь напряженно они ловили каждое ее движение. Борису Петровичу требовалось знать, какие действия предпринял граф Шувалов. – Я думала отложить свадьбу, — созналась княжна после недолгих раздумий: в этом не было никакой лжи, она и вправду не ощущала за собой готовности становиться графиней сейчас, покидать Двор. В том, что семейная жизнь потребовала бы уделения внимания новому дому, а значит, временного или длительного отлучения от фрейлинских обязанностей, не было сомнений. Она, бесспорно, желала этого, но позже. Стоило лишь понять, как сказать об этом жениху. – Тебя что-то тревожит? — участливо осведомился князь Остроженский. Судя по тому, как ответила ему племянница, об отмене венчания Дмитрий с ней не заговаривал, а значит, та беседа для него прошла зря. – Просто… — Катерина замешкалась, невольно коснувшись цепочки с крестиком, тем самым выдавая свое смятение, — мне страшно. Это решение, которое принимается один раз, и я бы хотела, чтобы оно было верным, а не породило терзания на протяжении всей жизни. Ей бы поговорить об этом с маменькой или сестрой, но их нет рядом, а Эллен, готовая развеять любые ее сомнения, не может быть беспристрастна, если речь идет о ее брате. Дядюшка же… в силу последних событий его уже сложно было считать близким человеком, которому стоило довериться, но сейчас подобная «откровенность», пусть и несколько театральная, могла стать полезной: пусть он видит, что она колеблется, пусть считает, что ее можно подтолкнуть к другим мыслям. Потому что лучше, если он оступится сейчас, нежели дойдет до нового покушения на Его Высочество. Вот только как подвести Бориса Петровича к действиям, которые жандармы смогут трактовать полноценной причиной для ареста — она не знала. – Помнишь недавний наш разговор о происхождении твоего папеньки? Я рассказал тебе об этом не только потому, что ты желала знать о своем батюшке больше. Твоим сердцем завладел Наследник Престола. И, похоже, он питает к тебе не менее искренние чувства? — ворвался в ее размышления голос Остроженского. – О чем вы, дядюшка? — недоумение, отразившееся на ее лице, уже не было наигранным — она и впрямь не поняла значения сих фраз. Старый князь сощурился, в упор смотря на племянницу. – В чувствах нет ничего постыдного. И надеяться на взаимность — не грешно. Ты имеешь полное право на вхождение в царскую семью. В груди холодной змеей в клубок свернулось подозрение. Если до последних фраз и стоило думать о чистоте рассказа дядюшки, то поверить в то, что он желает лишь позаботиться о ее будущем, она не могла. Слишком уж складно он говорил, слишком уж красиво ткалось полотно. Ни затяжки, ни прорехи. Но показать свое сомнение и недоверие она не имела права. Не сейчас. Если потребуется, она примет на себя любую роль, лишь бы вывести дядюшку на чистую воду. Потому, вместо слов о существующей договоренности с Дмитрием, прозвучала совершенно иная фраза, не дающая ей покоя уже не первую неделю: – На фрейлинах не женятся. И даже если женятся, такой брак не признает церковь. Такой брак не признает царская семья. Сколько лет Марии Николаевне пришлось скрывать свою связь с графом Строгановым? А ведь ее венчанию потворствовал сам цесаревич! Но узнай о том покойный Николай Павлович, Великой княжне не помогло бы ничто, и издать Акт удалось лишь после его смерти, но произошедшее осталось в тайне. Сама Катерина оказалась посвящена лишь стараниями длинных языков фрейлин. Со времен Петра I не было ни одной придворной дамы, чей брак с представителем императорской фамилии стал бы законным. И ей не стать исключением. – Когда венчали на царство Михаила Федоровича Романова, среди претендентов находились и Голицыны, и Воротынские. Их права на российский престол были выше, чем у кого-либо. Последняя из Воротынских была венчана на брак с братом воспитателя Петра Первого — Петром Алексеевичем Голицыным. Твой батюшка признан князем Голицыным, а древность этого рода и чистота их крови — не чета даже Романовым, от которых уже едва ли что осталось: все немцы проклятые заняли. От тех, кого венчали на царство пару столетий назад, в них лишь фамилия, — чем больше говорил Борис Петрович, тем воодушевленнее становился его голос, и тем сильнее охватывал Катерину страх: безумие — вот чем звалось то, что овладевало старым князем. Святая вера в законность его мыслей и суждений. Фанатичное желание вернуть все к истокам. – Не им, а тебе занимать престол и сжимать в руках державу. Не по родству с царями, так по праву древности рода. Казалось, что он уже был готов ухватиться за любой аргумент, лишь бы одержать победу. Борясь с собой, чтобы не выдать случайным жестом мыслей о том, что не ей престол дядюшка готовит, а себе, желая править ее руками, Катерина опустила взгляд. И знать, как именно он намеревается это осуществить, ей не хотелось. Но в то же время – требовалось. – Но даже если Их Императорские Величества одобрят этот брак, мне быть лишь в тени венценосного супруга. Руки тянулись закрыть уши. Сердце набатом стучало в голове. – Вспомни Екатерину Великую – присутствие Петра на троне ей ничуть не помешало. Не помешает и тебе. Императрица больна, и ускорить процесс не составит труда; Император ничуть не заботится о своей безопасности, цесаревич пошел по его стопам. Рассуждения дядюшки, абсолютно бесчеловечные на её взгляд, вызывали ужас. Катерина и помыслить не могла, что с царской семьей что-то случится. С каждой минутой она все больше уверялась в правильности своего решения: если ради этого придется отречься от последнего родственника, она всё равно это сделает. – А как же остальные члены Дома? – Они всегда могут разделить участь основной ветви. Она сильно надеялась на то, что весь разговор был подслушан — это еще не полноценное доказательство вины, но уже улика. Уже весомый аргумент в пользу подозрений в адрес старого князя. И чем скорее все закончится, тем легче ей станет. Руки подрагивали, и чтобы скрыть это, пришлось сцепить пальцы вместе и старательно считать вдохи и выдохи. – Зачем нужно столько смертей? Они… они не виновны перед Вами и народом. – Они все — прямая угроза новой власти. Сорную траву нужно вырывать с корнем, чтобы из него не появился новый стебель. – Люди поднимут бунт, – качнула головой Катерина, заставляя себя мыслить рационально и не поддаваться эмоциям. Сейчас надлежало вести беседу так, словно бы они решают простые вопросы, не затрагивающие чужие жизни. Чувствительной княжне, пусть и приученной держать лицо в обществе, это было крайне сложно: казалось, что каждая новая фраза ставит на ней клеймо предательницы. И если бы подобную беседу донесли ей, она бы не поверила в то, что лишь одна из сторон действительно желала гибели всех членов царской семьи. И приказала бы казнить обоих участников разговора. – Люди не слепы – еще немного, и их недовольство начнет проявляться открыто. Император оступился, и не раз: еще несколько таких шагов мимо верного пути, и его не спасет даже Третье Отделение. Он подрывает всяческую веру в образ монарха. Народ может быть сильнее императорских офицеров, если начнет действовать сообща. Ты слышала о революционерах? На ум тут же пришла фамилия «Ишутин», и сердце сжалось. Некстати вспомнились переживания, едва-едва утихшие, но не исчезнувшие — до тех пор, пока Дмитрий не вернется из Москвы, она не сможет спокойно спать и перестать молиться за него. Неопределенное движение плечами стало единственным ответом на вопрос старого князя. Впрочем, он, кажется, и не ждал иного. – Они сделают то, на что не хватило духу другим, – с каким-то странным предвкушением произнес Борис Петрович, – они создадут новую Россию. И царь будет далеко не единственной устраненной помехой на пути к преобразованиям, если не согласится сам начать их. Народ будет рад, если ему помочь, и мы можем это сделать. Стать новой вехой в истории Империи, возродить то, что утрачено и похоронено, залито русской кровью. Сжав в ладони крестик так, что его края впились в нежную кожу, Катерина выдохнула и подняла голову, чтобы посмотреть на того, кого столько лет звала дядюшкой, но сейчас не считала сколько бы то ни было родным человеком. На того, кому пожелала сгнить в Петропавловской крепости, тут же испугавшись своих жестоких мыслей. На того, по чьей вине — сейчас она в этом была уверена — семейное кладбище Голицыных пополнилось новым крестом. Изнуряющая, мучительная тишина повисла в кабинете, звеня в ушах и замедляя биение сердца, в котором кто-то прокручивал семь лезвий остро заточенных ножей. А потом прервалась единственной фразой, стоившей княжне всех оставшихся сил. – Что я должна сделать? Механизм был запущен, и часы в Малой столовой Зимнего Дворца начали обратный отсчет.***
Катерину знобило. Столь сильно, что не помогала и теплая шаль, и согревающий чай, разлитый щебечущей о чем-то Сашенькой, и забота Марии Александровны, распорядившейся получше протопить печь, когда болезненный вид ее фрейлины стал уж слишком явным. Сострадательная Императрица, видя, что девушке не становится лучше, отослала ее отдыхать, наказав не возвращаться к обязанностям до полного выздоровления, но княжна прекрасно понимала, что лихорадка не вызвана простудой — всему виной переживания. Они же, увы, утихать не намеревались. Слова дядюшки, брошенные ей перед уходом, о том, чтобы она не смела никому проговориться об их беседе, иначе для царской семьи все закончится раньше, чем могло бы, набатом звучали в голове. Однако, поблагодарив за милость государыню, она все же последовала указанию, но лишь до вечера. Когда Петербург в свои объятия приняла январская ночь, и дворец замер, готовясь ко сну, едва различимый неровный стук в дверь, как и было условлено, отвлек княжну от ее тяжелых мыслей. Пробираться по коридорам Зимнего, вслед за Его Высочеством, было волнительно. Но отчего-то внутри зарождался какой-то теплый огонек, заглушающий страх: не склонная к рискованным авантюрам Катерина сейчас ощущала себя героиней приключенческого романа, хотя самая опасная его часть должна была прийтись отнюдь не на сегодняшний день. В Большой церкви, которой они достигли довольно быстро, на стенах горело несколько оплывающих свечей, но этого хватало, чтобы угадать очертания основных предметов: древних икон, золотого ковчега с господней ризой, подкупольных пилонов. В свете дня бело-золотые стены и потолки, расписанные и изукрашенные лепниной, придавали собору особое великолепие, но даже сейчас, ступив под эти своды, княжна не могла не ощутить того трепета, что охватил ее и не желал отпускать. Делая свои шаги как можно тише, стараясь не стучать каблуками, передвигаться на носочках, Катерина следовала за Николаем к трехъярусному золоченому иконостасу. Обитатели дворца обычно возносили молитвы здесь, в основном зале, но члены царской семьи всегда заходили за алтарь, и сейчас княжне выпала возможность рассмотреть то, что таилось за этими невысокими изящными створками, в которые были вписаны небольшие круглые иконы. Молельная представляла собой маленькую — по меркам дворца — комнату, вдоль стен уставленную скамеечками, а в самом помещении, для удобства сюда приходящих, на полу были разложены подушечки для коленопреклонения. Ближе к лицевой стене расположилось несколько канделябров на высоких ножках, где горело несколько свечей: похоже, за ними следили постоянно, не давая погаснуть. Николай, на несколько мгновений оставивший свою спутницу, вернулся с парой неизвестно где взятых тонких восковых свечей. Одна из них была передана Катерине, другая осталась в его руках. Без лишних слов благодарно кивнув цесаревичу, княжна подпалила фитиль и опустилась на колени, воспользовавшись кем-то предложенной подушечкой. Николай опустился рядом с ней, так же с зажженной свечой, взгляд его, на миг скользнувший по сжавшейся Катерине, обратился к иконе Нерукотворного Спаса, одетой в золотую ризу. Молитва даже не отпечаталась в памяти, да и была ли она вообще? Слова едва ли связывались в единые и целостные фразы, и просьбы-обещания сливались в неровный поток, то угасающий, то вновь хлещущий сбивчивым темпом прямиком из отчаянно стучащего сердца. Никто не знал, о чем молить, и чего желать, но если цесаревич просил скорейшего разрешения конфликта без последствий для втянутой во все барышни, то княжна, сжимая в руках свечу и не замечая, как горячий воск стекает на ее побелевшие пальцы, искала защиты для Его Высочества. Перед начавшими слезиться от напряжения глазами огонек превращался в размытый блик, а лицо Спасителя, кажется, оживало. Все вокруг растворялось в небытие, сжималось до маленькой яркой точки впереди, что постепенно расширялась, принимая ее в свои горячие и светлые лучи, окутывая теплом. А призрачный женский хор, похожий на плач, вопреки всему, успокаивал и дарил умиротворение измученной душе. Едва ощутимое прикосновение к запястью, осторожное, предварило тихое «Катрин», произнесенное совсем рядом. Словно бы в тумане княжна повернула голову, чтобы увидеть обеспокоенное лицо цесаревича, оказывается, уже не впервые окликающего ее, и встревоженного ее неровным дыханием. Как-то запоздало пришло осознание холодной дорожки слез на щеке, медленно стертой непослушной рукой. В ответ на вопрос о ее самочувствии, княжна только неопределенно качнула головой и поднялась на ноги, с трудом отводя взгляд от иконы. От свечи в ее руках осталось чуть больше половины - похоже, они задержались сильнее, чем того желали. Прежде, чем окончательно покинуть домашнюю императорскую церковь, Катерина замерла у иконы Николая Чудотворца, как и прежде чувствуя единение и родство с его образом. Разум прояснился, будто бы и не было этого потока сумбурных мыслей и метаний, опутавших душу и тело нитей, ведущих к кому-то, намеревающемуся управлять ей. Только знание. О том, какова ее роль. Господи, прости мне малодушие мое. Но если… Скользнувший по фигуре стоящего рядом Наследника престола взгляд на мгновение замер, а после вернулся к не так давно обновленному лику святого. …воле Твоей было угодно соединить судьбу и жизнь мою с царской семьей, до последнего вздоха останусь верна. Во грехе не раскаюсь, но прошу защиты им. Обручальное кольцо перевернулось камнем внутрь, оплывающая свеча заняла положенное место в позолоченном канделябре, сухие губы перестали шевелиться. Осенив себя крестным знаменем, Катерина отошла от иконы, жестом показывая цесаревичу, что готова идти: надлежало как-то незамеченными вернуться обратно. – Знаете, я до сих пор многого не понимаю, – произнесла Катерина, когда они миновали Фельдмаршальский зал на пути к Салтыковской лестнице. Несмотря на поздний час, таиться в коридорах уже не было смысла — часовые на постах все равно могли их заметить. – Эти письма… почему они хранились у маменьки, если были адресованы не бабушке? Николай, для которого тоже было немало белых пятен в этой истории, задумчиво отвел взгляд в сторону: ему и самому не многое было известно, и все, что сейчас оставалось — строить предположения, понимая, что правда погребена вместе с теми, кто вершил ее. – Михаил Павлович в своих дневниках говорил о том, что на его послания Аксинья ни разу не ответила: столь сильно желала оградить свою честь от чужих домыслов. – И несмотря на это, он продолжал писать ей? — пораженно выдохнула княжна. Цесаревич улыбнулся. – Он был влюблен, в той степени, когда одно лишь знание о том, что она есть на свете — счастье. Княгиня Перовская не желала огласки: возможно, потому все, что присылал ей Великий князь, передавала своей подруге — Вашей бабушке. Иного объяснения я найти не могу. Ничего на это не ответив, Катерина продолжила путь. Мрачные и тихие коридоры дворца наилучшим образом способствовали глубоким раздумьям, и можно было отдаться предположениям и рисованию картин прошлого, оказавшегося столь таинственным и увлекательным. Когда они вышли в Ротонду, от которой до лестницы было рукой подать, Николай уже намеревался было проследовать напрямик к нужному проему, как нечто в стороне привлекло его внимание: двери, ведущие в Большую столовую, принадлежащую покойной Александре Федоровне, были чуть приоткрыты, и в эту щель пробивался едва заметный свет, словно бы кто-то зажег в большом помещении тонкую свечу. Любопытство не являлось главной чертой Наследника Престола, однако видеть глубокой ночью чье-то присутствие там, где и днем-то кроме охраны не должно никого находиться, было странно. Катерина, удивленная действиями цесаревича, внезапно оставившему ее, нахмурилась, но последовала за своим спутником. – Ваше Высочество? – осторожно окликнула она его, но была удостоена лишь какого-то взмаха рукой: то ли приглашающего, то ли просто говорящего о том, чтобы она не беспокоилась. Сохраняя некоторую настороженность, княжна подхватила тяжелые юбки, стараясь ступать как можно тише и легче. Достигнув дверного проема и проскользнув в столовую, Николай резко застыл, и не ожидавшая этой остановки Катерина ненароком столкнулась с ним, едва не потеряв равновесие. Вопреки всему, цесаревич не отреагировал на эти действия за его спиной — его взгляд был прикован к тому, что происходило перед ним, и Катерина, с трудом протиснувшаяся в узкое пространство между Наследником Престола и уже полностью распахнутой дверью, поняла, почему. Тем, что излучало едва уловимый свет, была отнюдь не единственная тонкая свеча — возле камина, спрятанного между толстых колонн, стояла подтянутая фигура в темно-зеленом форменном кафтане, при шпаге, в белых перчатках. Тронутые сединой волосы, не густые, волнистые, были старательно зачесаны вперед; усы, не пышные, но аккуратные, скрывали всякую мимику губ. Лицо его можно было бы назвать красивым, настолько, насколько это может соответствовать образу зрелого мужчины, главы семьи, если бы не холодные, останавливающие в жилах кровь глаза. Но даже больше их оцепенение вызывало сияние, исходившее от человека. Когда же он двинулся от камина, пришло осознание — перед ними находился призрак. А когда разум все же вернулся к ошеломленной Катерине, она поняла, отчего вид его — от неестественно прямой осанки до завитков волос — знаком: уже не с парадного портрета, а почти живым, настоящим взглядом ее удостоил Николай Павлович. Похоже, что цесаревич признал его раньше — на его лице не было изумления: казалось, он даже не удивился мистицизму, творящемуся здесь — неотрывно наблюдая за почившим Императором, он просто чего-то ждал. Покойный дед смотрел на него твердо, но, вопреки предположениям не знакомой с ним Катерины, отнюдь не укоряюще — на миг даже почудилось, что глаза его даже чуть потеплели от этой встречи, а суровость, запечатленная в каждой черточке, словно бы подистерлась. Николай, в душе которого боролись противоречия, не знал - шагнуть ли ему вперед, или же остаться на месте. До застилающих глаза пеленой слез хотелось вновь коснуться родных рук, так редко, но с такой любовью трепавших его волосы, заговорить с тем, к кому уже девять лет обращался лишь в молитвах, получить очередной выговор, но услышать в голосе отеческую нежность и гордость за внука. Связь цесаревича с дедом была немногим слабее оной с матерью: даже отец не имел такой же духовной близости с сыном. По случаю рождения нареченного в его честь престолонаследника Николай Павлович повелел своим младшим сыновьям принести тому клятву верности, и после матери, на тот момент — еще цесаревны, он был главным человеком в жизни маленького Никсы: те, кто знал сурового Императора, подтверждали, что отношение его к старшему внуку было отличным от того, что он проявлял даже к своим детям. Смерть его, случившаяся, когда цесаревичу было двенадцать лет, стала большим ударом для всех, и в первую очередь, для самого мальчика, внезапно оказавшегося уже официально преемником своего взошедшего на престол отца. Не знающая, как ей реагировать, княжна только ближе подошла к цесаревичу, хотя они и без того уже соприкасались рукавами. Призрак, все так же молчаливо, сделал еще несколько шагов в направлении внука, а Катерина, в каком-то бессознательном порыве, не удержалась от того, чтобы отдать дань уважения глубоким реверансом — даже будучи лишь бесплотной фигурой, Николай Павлович вызывал желание повиноваться: если кто и был хозяином Империи среди русских правителей, то именно он. Несмотря на то, что покойный монарх молчал, поднявшая голову княжна готова была поклясться, что он усмехнулся. Впрочем, не этому сейчас стоило уделить внимание: призрак пристально смотрел на цесаревича, словно бы желая что-то сказать, затем поднял руку и коснулся его волос. Точнее, бесплотные пальцы просто замерли где-то у виска, а после были так же легко отняты, но по коже Николая прошелся холодок, а губы дрогнули. Ему стоило немалых трудов сохранить самообладание и… улыбнуться. Спасибо. Единственное слово, то ли почудившееся Катерине, то ли вправду прозвучавшее в тишине столовой. Покойный Император с сожалением отступил, бросил взгляд на золоченые часы с держащей в руках арфу нимфой, и растаял. Комната погрузилась во тьму, но прежде, чем это произошло, княжна непроизвольно посмотрела в том же направлении, что и Николай Павлович. Сорок две минуты первого. Эти цифры врежутся в ее память, но изгладятся на некоторое время, прежде чем вновь всплыть перед глазами. Спустя год она поймет, о чем предупреждал случайно встреченный признак. Но даже узнай она раньше, вряд ли бы смогла что-то изменить. Вопреки всем ее уверениям в том, что она способна одна подняться по лестнице и пройти по коридору, Николай настоял на сопровождении и, лишь когда на расстоянии протянутой руки оказались белеющие створки дверей, ведущих в комнатку, согласился оставить княжну. Наигранно-серьезно укорив его в детском упрямстве, Катерина тихо поблагодарила своего спутника и намеревалась было уже проскользнуть в образовавшуюся щель — дабы не будить давно почивающую Сашеньку, как на ее предплечье сомкнулась чужая рука. – Вы точно не передумаете, Катрин? — шепот был настолько тихим, что еще несколько шагов, и слова оказались бы не различимы. Подавив тяжелый вздох, не оборачиваясь, княжна только качнула головой, вызывая ответную фразу о ее упрямстве. Теплые пальцы перестали сжимать предплечье, и несмотря на скрадывающие звуки ковры, коими был выстлан каменный пол, удалось различить удаляющиеся шаги. Помедлив, Катерина осторожно притворила за собой дверь.