Show me your demons

Осло настолько промороженный, что у Коры зубы стучат то ли от холода, то ли от ненависти к северной столице. Здесь все не так, как в Бейконе или той же Мексике — здесь тускло, скучно и серо, а ветер, колючий и резкий, постоянно залетает за толстые нити шарфов (подарок Айзека). Кора Хейл холод не любит. Точнее, она не любит все, включающее в себя фьорды, белые лица и снег, больше похожий на пепел (уж в нем-то Хейл разбирается). А бары в Осло, честно сказать, паршивые. Девчонки-барменши размалеванные до такой степени, что красная помада на их бледных физиономиях кажется похожей на кровь — эдакие энергетические вампиры, думает Кора. Она же ведь из-за одного такого токсичного, магнетического, харизматичного и попала в Европу, оказалась на отшибе столетней зимы. — Нашей стае нужны такие, как ты. Живые. Горячие. Чистокровные. Настоящие волчицы, глядя на которых молодняк поймет, что значат традиции и их соблюдения. — говорил он, — В наших краях только самки могут стать альфами, Кора Хейл. Я готов представить тебя моей стае и хочу, чтобы она стала и твоей тоже, детка. Да, ершистая волчица согласилась. Да, возможно, она дура и идиотка, но счастье казалось так близко. Сейчас Кора хохочет про себя от злобы, потягивая что-то крепкое, потому что стае никогда не нужны были чужие — им никогда не нужна была жаркая Хейл. — Привет. — голос слышится совсем рядом, плавкий такой, будто идущий сквозь туман; девушка поднимает голову лениво, бровь выгибает домиком. А мальчишка напротив нее глумлив, расплывается, улыбается во все свои тридцать два и хочет казаться немного теплее, чем есть на самом деле. Коре кажется, что есть в нем что-то лисье или питерское, но, быть может, это всего лишь алкогольные пузырьки в голове будоражат воображение. Мальчишка по-прежнему игристо скалится, словно, давай же поиграем, девочка. — Чего тебе? — Кора давно уже не маленькая, игры ей не интересны так же, как и светлоглазый, светлокожий, игривый парнишка-снегопад. — Ауч, грубо, — тот тянет руку, радуется, как один сплошной праздник; на дне его глаз плещатся бесенята, а волчица дергается от него, как от чумы. Из таких, ядовитых, ничего хорошего не выйдет, она знает. — Я Кристофер Шистад. Как твое имя? Брюнетка фыркает, волосы запрокидывая назад. Ей зимние мальчики не нужны; ей бы обогреться кем-то, кто способен отдавать, а он, Крис, пахнет девушками — десятками сотен, настолько сильно, что нос чешется, подлюка. — Кора, вали отсюда пока можешь, Хейл. — Грубо. — брюнет двигается ближе, руки складывая на часть столика девушки; личное пространство нагло и дерзко нарушает. — У тебя акцент, Кора Хейл. Откуда ты? Волчица недовольно смотрит исподлобья, смакуя на языке довольно-таки неплохое пиво, и вместо ответа задирает рукав кофты — говорить и изливать душу не хочется совершенно, особенно перед барным Шистадом, укутанным в черную толстовку. На многочисленных браслетах — Мехико; под Мехико — шрамы до локтя. А Крис, кажется, не удивлен. Ему Хейл нравится — просто нравится и все тут — своей остротой, горчинкой, такая беспорядки на улицах провоцирует одним щелчком пальцев. Кора глазами своими репейными обжигает, не замораживает, как местные девчонки; бросает вызов, — амазонка и дикарка — вынуждая принять правила ее партии. Крису хочется узнать правда ли, что на губах мексиканок оседает красный перец чили. — Ну же, Кора Хейл, поговори со мной. — Давай так, мальчик, — выпаливает девушка, стуча немного наигранно стаканом по столу; по руке Шистада не попадает, больно красивый черт. — Выпадает решка — и ты катишься отсюда; выпадает орел, и… — И ты приходишь на мою вечеринку завтра, Кора Хейл. Идет? — Крис губы искривляет насмешливо-задиристо, призывает поддаться всеми микрофибрами души; попасть в ловушку норвежского секси-боя. Брюнетка не трусиха — она таких «боев» ест на завтрак с примесью соли и табаско. Поэтому соглашается и будто бы луну в небеса подкидывает медяком, положив на ноготь большого пальца. // Через два часа оказывается, что лукавые глаза Криса могут улыбаться искренне, а Кора может не язвить, признаваясь в том, что мексиканки в ней ровно столько же, сколько кактусов в Норвегии. Через три часа оказывается, что у Шистада мягкие щекотные волосы, в которых Хейл путает пальцы и оттягивает их с садистским наслаждением. Целуются они в баре хищно — в первые слишком отчетливо кажется, будто бы в Кристофере Шистаде действительно сидит лис, причем полярный. Как ни странно, они оба почему-то забывают о брошенной монетке — та встала ребром между досками.