Исход

In my darkest hours I could not foresee That the tide could turn so fast to this degree Can't believe my eyes How can you be so blind? Is the heart of stone, no empathy inside? Time keeps on slipping away and we haven't learned So in the end now what have we gained? Within Temptation - Our Solemn Hour

Ядовитый ветер беспощадно иссушал и рвал листья на ослабших ветвях. Истлевшие, они летели по опустевшим городам, заметая когда-то безупречные дороги вместе с пылью, в которую превратилась некогда плодородная земля. Они застревали в трещинах разбитых кристаллов кхайдарина, влетали в лишившиеся защитных полей развороченные здания. Даже наполовину помертвевший, лишённый энергии, древний город протоссов сохранил своё величие. Но выжившие должны были покинуть его сегодня же — чтобы выжить. Они собирались в спешке, с трудом решая, что могут позволить себе оставить здесь, а что обязаны взять с собой. Одни сгребали в сумки инструменты и детали, другие набирали большие контейнеры энергетических ячеек, третьи срывали со стен гобелены и свитки и закидывали антигравитационные сани тюками с одеждой, благовониями и ритуальными атрибутами. Прокуратор Альгинерия собрала уже четвёрый мешок, хотя поначалу и не надеялась, что сможет найти хоть что-нибудь в том, что когда-то было её кабинетом, превратившимся теперь в сплющившееся и сплавившееся бесформенное металлическое нечто, покрытое кристаллической крошкой. Не дожидаясь помощи, она разгребала завалы лично — разрезая лучами ручного лазера листы металла, отшвыривая крупные куски телекинезом, отрывая и отбрасывая мелкие голыми руками. Один из последних тайников давался ей особенно туго, но пока никто не подгонял, она была полна решимости открыть его. Почти лёжа на полу, она расцарапывала и поддевала плотную крышку когтями — лишённая энергии, та не реагировала на её пси-приказы. — Ты порвала одежду, — почти равнодушный голос окликнул её, когда крышка поддалась с громким щелчком упала на пол. Альгинерия повернулась — говоривший был прямо за её спиной. Она видела себя его глазами — разбитая, в порванных одеяниях, судящая лежала на грязном полу под упавшим куском обшивки и скрежетала когтями по стене. Жалкое зрелище. — Алдарис! Разве у тебя нет более важных дел? — Я должен убедиться, что моя семья безопасно покинет Айюр вместе с другими, — в сдержанном тоне промелькнула горечь. — Что ты ищешь среди этого хлама? Вместо ответа она изъяла из открывшейся панели курительницу и несколько мешочков с травами. — Если беспокоишься о нашей семье, иди к Мариджару и убеди его отправиться с нами, — прижав к груди добычу, она выползла из-под обшивки и выпрямилась. Её глаза сверкали жёлтым пламенем, ошмётки орария свисали с плеч, осанка была по-прежнему величественной. Алдарис одобряюще приподнял надбровные дуги. — Я не смею предстать перед Конклавом, но ты… сейчас ты лидер нашего народа. Быть может, после жертвы Тассадара они наконец услышат тебя. А если нет… вынесем его насильно, — судящая тряхнула головой и ловко спрыгнула с остатков пола на землю. — Ты могла бы попросить кого-нибудь помочь, — сказал Алдарис с ноткой сомнения. — Не сегодня, — она устроила очередное сокровище в паланкине. Закончив, она запрыгнула обратно и тронула брата за плечо. — Открой глаза пошире. Сейчас каждый из нас пытается спасти частичку себя. Заставить кого-то бросить то, что ему дорого, ради того, чтобы помочь кому-то из высшей касты — это ли не бессердечие, младший брат? — Альгинерия снова легла на пол и проползла глубоко под обшивку. Ещё один край её мантии зацепился за острый угол и надорвался. Выдав в эфир облако раздражения, она сбросила её вовсе. Алдарис покачал головой и аккуратно спустился на землю. Антигравитационный паланкин прокуратора был забит настолько, что сама она туда влезла бы с трудом. И если она просто всегда была невероятно упряма, то его младший брат давал ей в этом большую фору. И его упрямство позволило ему подняться выше, чем они. Здание Высшего Суда было в руинах, но составлявшие его джудикейторы — те, кто выжил, — всё ещё находились внутри, отчаянно цепляясь за прошлое. Их осталось всего двенадцать, и теперь их слово никого не интересовало. Они стояли в кругу и смотрели в открывшееся за расколотой крышей предрассветное небо, где тускло светила Ар’Лаи. Конклав замер, соединённый кольцом тишины, в которое не осмеливался прорваться ни один голос извне. Алдарис вошёл к ним лично. Никто не среагировал на его присутствие. Судящие стояли словно статуи. — Вы намерены оставаться здесь и ждать смерти? — спросил он уже не в первый раз. Он не мог смириться, что те, кто всего пару лун назад были волей и разумом всей расы, отказывались оставить свою колыбель. — Мы уже мертвы. Разве ты не видишь? — ответил энси Энойсир. — Сумрак пал на наши народы. Свет померк в душах. Мы больше не нужны, — добавил энси Такотос. — Лучшие из нас уже унеслись к звёздам. Мы должны последовать за ними, — добавила энси Лориссар. — Большинство из нас прожили целую эру. — Вы говорили то же в прошлый раз, — разгневанный, Алдарис прошёл на середину круга, представ перед ними. — Но мы ещё живы! Кто мы без Высшего Суда? Несколько судящих опустили на него глаза. — Ты уже ослушался нас. Как ты смеешь снова являться сюда? — их голоса сказали в унисон. — Следуй за падшими, мы не будем спасать тебя от падения, эмиссар Алдарис. Не пытайся убедить нас своей ложью. Твои помыслы нечисты и эгоистичны. — Вы хотите умереть, глядя через эту щель на безжизненный камень луны? — прозвучал голос, услышать который Алдарис не ожидал. Прямо рядом с ним из воздуха возник один из падших. Судящий отшатнулся, чуть не рухнув на пол. — Как смеешь ты, еретик, стоять среди нас? — энси Энойсир сделал шаг вперёд и поднял жезл, на конце которого искрился кхайдарин. — О, так вы ещё можете двигаться. И злиться. Всё-таки вы не статуи, м-м? — уверенный в своей безнаказанности, тёмный выпрямился и взглянул на судящего сверху вниз. — Ты! Немедленно убирайся! — А то что? Ты ударишь меня этой палкой? — тёмный засмеялся злорадно и дерзко. — Поверь, если нападёшь на меня, лучшее, что тебе светит, это помещение в драгуна. Только… ах, да, ты же не храмовник. От твоего тела не будет никакого толку! — Еретик, как ты смеешь! — глаза Алдариса гневно сверкнули, когда он встал между Энойсиром и падшим. — Смело, эмиссар. Но бессмысленно, — тёмный развернулся к остальным. Конклав и впрямь ожил, сфокусировав на нём взгляды. Большинство из них никогда не ощущало присутствия Тьмы настолько близко. Тьмы, никак не сдерживаемой стазис-камерой, не оттеснённой взводом солдат. — Я не намерен нападать на вас. Перворожденные не должны убивать друг друга, особенно сейчас. — Тогда что тебе здесь нужно? — подал голос энси Мариджар. — Наши души собрались здесь, чтобы возвыситься и покинуть этот осквернённый мир! Ты… ты оскверняешь наше единение ересью и Тьмой! — Не думал я, что ты настолько закостнел в своих заблуждениях, старший брат, — тёмный спустил с лица повязку и поднял голову так, чтобы свет луны, пробивавшийся через щель, полностью озарил его. Рядом со своим лицом он поднял золотистую лопатку, в которой все тут же узнали судейский кадуцей. — Я стою на Свету перед тобой, а ты, притворяясь мёртвым, прячешься во Тьме. Кто из нас совершает большую ересь? В рассыпавшемся кольце молчания летал приглушённый шёпот. Мариджар сделал несколько шагов вперёд и предстал перед тёмным на свету, вглядываясь в его черты, не смея прочитать его душу, окутанную облаком тьмы. — Валитар? — Твой брат пришёл за тобой. Иди с ним, — тёмный кивнул на Алдариса и, ещё раз окинув взглядом собрание, вновь исчез. — Валитар! Постой! — Мариджар сорвался с места и побежал прочь из здания. Следом за ним от собрания отделился энси Такотос. — Что ж, Алдарис, ты получил то, за чем пришёл, — он коснулся плеча эмиссара, продолжавшего выжидающе всматриваться в разумы остальных членов Конклава. Зелёные глаза старого энси горели тускло, но теперь в них было будто больше жизни. — А теперь — оставь их. — Ты решился? — Не ты убедил меня, — бросил он и тоже устремился прочь. Алдарис в последний раз взглянул на собравшихся. Лучшие умы Перворожденных пребывали в молчании. Их глаза, когда-то яркие, как звёзды, сейчас почти угасли, а в аурах читались лишь скорбь и смирение. Но всё же каким-то образом появление падшего среди них заставило хотя бы двоих передумать. В тишине он вышел из здания. Перед ним уже завис паланкин Альгинерии, в котором среди поклажи уместилась его дочь Амилер. Прокуратор одной рукой держала Мариджара за локоть и отчаянно тянула его к транспорту, в то время как он продолжал вырываться и высматривать невидимого падшего, смутившего его ум, в другой сжимала его церемониальный жезл. Алдарис взял его за второй локоть и тоже потянул к паланкину, надеясь, что в своём смятении младший брат не вспомнит о том, что способен парализовать их волю. — Я должен его найти! Должен… — Мариджар продолжал вырываться. Золотистые нити печали срывались с его глаз. — Ты ещё встретишь его, брат. Мы все идём в одну сторону, — эмиссар толкнул его внутрь на множество мешков и контейнеров и голографическая стена закрылась. Несколько маленьких коробок упали на колени Амилер, но она никак не отреагировала. Мариджар, осознав, что дальнейшее сопротивление бесполезно, сдался и погрузился в медитацию. — Придётся идти пешком, сестра, — сказал Алдарис, кивая на постепенно собиравшихся в единую колонну беженцев. — Не дождёшься, — она провела рукой по внешней панели, и на передней стороне транспорта открылось ещё одно сиденье. Она забралась на него, распрямила остатки платья и активировала магнитные репульсоры ручной консолью. Алдарис едва успел усесться рядом, когда антигравитационный паланкин понёс их прочь от здания Высшего Суда.