_____
Прошло три дня после моего последнего визита к Жене, и то, что сегодня я принесла ей упаковку гречневой каши — не считается. Три дня подряд я чувствую необыкновенную вину перед ней, душевную слабость и холод. Температура больше не проявлялась, но кашель все еще дает о себе знать. На улице значительно похолодало, но не прекращался ледяной дождь: к утру на стекле и подоконнике образовывалась корочка льда. Не думаю, что это к лучшему. Середина ноября, обычно, становилась началом зимы, если даже не раньше. В этот раз, очевидно, придется ждать декабря. Правда, мне кажется, что развязка уже близка. Этим утром, медленно направляясь к своему дому, я прижимала к груди потрепанную черную сумку и с наслаждением вдыхала свежий морозный воздух, напоминающий о чем-то сказочном, далеком и несуществующем. Люблю это состояние. В голове было пусто, будто бы все раздражавшие меня вопросы внезапно отошли на второй план, стало легко, словно они занимали все свободное место в моей памяти. Освободившись от всего этого, я вдруг четко и ясно почувствовала себя счастливой. Почему бы и нет? Насколько я знаю, в сумке у меня бутылка лимонада и упаковка шоколадного печенья. Но, в любом случае, мне придется сделать себе чай и согреться. Дождь больше не идет, но все равно холодно: с моих губ то и дело срывается облачко пара. Я больше не выключаю телефон за ненадобностью. Я больше не разговариваю со своим котом. Я больше не одна. Одержимая этой чудесной мыслью, я поднимаюсь по ступеням и несколько минут стою у подъездной двери, улыбаясь и машинально одергивая пальто. Пора бы доставать теплую куртку, но пока что мне достаточно и того, что есть. Когда я захожу в квартиру, Матвей приветственно мурлычет, пока я коротко глажу его по голове и снимаю обувь. Пахнет кофе, которое я варила около сорока минут назад перед выходом, и жидким мылом. Открываю окно, надеясь на свежий воздух. Чай, конфеты, печенье. Теплые шерстяные носки, тонкий аромат лимонных духов от всей моей одежды. Очень отвлекает. Я уже практически согреваюсь, когда сотовый снова вовсю трезвонит мне о новом звонке. Беру трубку не сразу, с расстановкой. — Да, мам, — говорю я, предварительно отпив немного чая. Матвей пристально смотрит на меня, усевшись на полу рядом с дверью. — Здравствуй, солнышко, — медленно начинает родительница, будто бы тщательно подбирая слова. — Как ты? Как самочувствие? — Все в порядке, — я настораживаюсь. Что ей нужно? — Выздоравливаю. — Это хорошо, — весело подтвердила мама, я почти вижу, как она кивает. — Ник... — неуверенно начинает она. Недолгое молчание. Никогда бы не подумала, что она может чувствовать себя неловко, разговаривая со мной. — Слушай... Как у тебя с деньгами? Странный вопрос. Очень странный вопрос. Она спрашивает про работу? — Тоже в порядке, — медленно говорю я. Сердцебиение лихорадочно участилось, и я не знаю, почему. — А что? Голос предательски дрогнул. Не думаю, что она заметила. — Ты нашла работу? — Пока нет, но я... уже отправила кое-куда свое резюме и... — по-моему, я не в настроении кому-то лгать. Почему именно сейчас? — Вот и хорошо. Уверена, что тебя возьмут, — мама начинает быстро говорить. В голосе сквозит вина. — Дело в том, что у твоего отца сейчас некоторые проблемы с зарплатой, и мы пока что не можем перечислять тебе деньги, — я почти чувствую, как дрожат мои руки. — Я не знаю, сколько это будет продолжаться, но, наверное, пару месяцев ты сможешь себя прокормить, верно? Ты взрослая. Я уверена, что все будет отлично. К тому же, ты сказала, что уже подала свое резюме. Видимо, ее совсем не волнует, что я говорю ей об этом уже четыре месяца подряд. Конечно, я не должна так долго зависеть от родителей. Но чтобы так сразу? — Хорошо, мама. Я понимаю. — Вот и отлично. Я знала, что ты поймешь, — виновато протягивает мама. Я нервно кусаю губы. — Моя девочка выросла. Я не знаю, как реагировать, поэтому продерживаюсь еще несколько минут и прощаюсь. Что это было? Если я не достану деньги до двадцать четвертого числа, мне придется съехать. К родителям вернуться я не могу, уже поздно. Запасного варианта нет. У меня есть десять дней. Всего десять дней на составление запасного плана. Для начала нужно поговорить с хозяйкой. Она приезжает завтра, судя по полученному сообщению, тогда-то с ней и поговорю. Может, она поймет меня. Все-таки, не чужие люди. Точнее, я так считаю. От былого утреннего счастья не осталось и следа, чай больше не кажется мне теплым и вкусным. Около двадцати минут я сижу на кухне, о чем-то думая и сосредоточенно разглядывая дно чашки, скрытое под слоем карего чая. Неприятное ощущение. Матвей, будто чувствуя, что со мной что-то не так, запрыгивает на стул рядом со мной и обеспокоено заглядывает в глаза. Разве коты так умеют? — Ты же у меня особенный, правда? — шепчу я, протягивая к нему руку. Его мордочка утыкается в мою ладонь. Я улыбаюсь. К вечеру лучше не становится, но я практически окончательно осознаю, что нужно что-то делать. Даже это хорошо. Хотя бы что-то. Около шести часов ко мне заявляется Женя с невероятной новостью о том, что Егора мы можем навестить вдвоем. Черт, я же не говорила ей про свои "скалолазания". Именно поэтому я тонко, не намеренно уточняю, звонила ли она в больницу. И мне остается свободно выдохнуть, когда она отвечает, что звонила. — Мне сказали, что, в связи с некой черепно-мозговой травмой, возможны некоторые пробелы в памяти, — протягивала Женя, сосредоточенно смотря, как я застегиваю пуговицы на серой рубашке. — Когда ты видела его, ты что-нибудь заметила? Конечно, она ждет от меня честного ответа. И я буду честной. — Нет, — я пожимаю плечами, наблюдая за собой в зеркале. — Не думаю, что с ним что-то переменилось. — Вы вообще разговаривали? — она фыркает. Я закатываю глаза и киваю, имея в виду "вообще-то да". Мы выходим из дома через пятнадцать минут после ее прихода и покупаем пакет мандаринов в ближайшем продуктовом. На Женины деньги. Я на мели в таких случаях, как бы ни было печально. А она как будто бы не замечает, как я стараюсь скрыть стыд на своем лице, когда не могу расплатиться в магазине. Я специально оставила деньги дома. Так будет лучше. На улице хорошо, морозно, есть о чем подумать. Однако мне хочется говорить, смеяться и считать, что все действительно хорошо. Правда, это непостоянно. Сегодня зеленый цвет снова сменился на черный, и каждый раз, когда я смотрю на Женю, я вздрагиваю. Зрачков почти не видно. Улыбка не сходит с ее лица, будто бы день действительно выдался наипрекраснейший. Я бы так не сказала. Она говорит о лете, о море, о предстоящем Новом Году, словно он был настолько близко, что можно было покупать подарки. Она говорит обо всем, о чем только можно, а я молчу, понимая, что не в силах что-либо сказать. Она такая счастливая, беззаботная, взволнованная. Разве я могу позволить себе нарушить эту внезапную идиллию? А Женя, словно море, о котором она говорила, словно фиолетовое солнце, продолжала говорить о своем, совсем не замечая, что от меня остается только малая часть, слушающая и понимающая ее. — Он не мог меня забыть, — ее слова прозвучали так, будто она всю ночь зубрила их по мятому клетчатому листочку, как в школе. Мы переходим через дорогу. — Я читала, что самые яркие чувства и воспоминания возвращаются быстрее всего. Думаю, он либо уже меня вспомнил, либо и не забывал вовсе. Это звучало настолько глупо, что я в очередной раз промолчала, всего лишь слабо кивнув в ответ. Я знаю, что он ее не забыл. Меня — тоже. Тогда в чем же дефект памяти? Нас, как ни странно, пропускают через главный вход. Медсестра за стойкой регистратуры проводила меня взглядом, словно я была звездой Голливуда, если не мертвецом. Видимо, обо мне уже успели поговорить. Мне хочется что-то сделать. Поэтому я весело улыбаюсь и махаю рукой удивленной медсестре. Я почти вижу, как она открывает рот от изумления. Что ж. Лестница. Второй этаж. Палата находится настолько быстро, что я не успеваю набрать в легкие воздуха, чтобы не перестать дышать. Женя влетает передо мной так быстро, словно она была ребенком, а в этой комнате для нее был спрятан мешок киндер-сюрпризов. Я так и остаюсь застывшей в дверном проеме, сбитая с толку, пристально смотря, как Егор удивлено рассматривает Евгению. Когда я присматриваюсь, ожидаю, что он улыбается или смеется, но вместо этого на лице застыла кислая мина. Женя аккуратно садится на краешек кровати и склоняется над юношей, пристально вглядываясь ему в глаза. Егор молча кусает губы и выдерживает взгляд. — Как ты, милый? — спрашивает она. Он молчит. Молчит настолько долго, что мне приходится кашлянуть, чтобы разрядить обстановку. Я закрываю за собой дверь и прохожу в палату. Намекнув на наличие мандаринов, я с шумом ставлю их на тумбочку и останавливаюсь недалеко от Жени. — С тобой все в порядке? — с подозрением спрашиваю я. Егор кивает, но все равно молчит, будто бы что-то мешало ему говорить. Он выглядит слишком настороженным. Что он задумал? Около двадцати минут Суворова пытается разговорить его. Даже пару раз пыталась кормить его очищенным мандарином, но он отказался. Ее слова казались мне бессмыслицей заученных фраз и извинений, в них не было ничего стоящего. Я молчу — Егор молчит. Думаю, это какой-то заговор, и он с помощью своего разума, пострадавшего в аварии, передает мне определенные импульсы, заставляющие молчать. Поэтому, когда в палату входит врач, Женя стремглав бросается к нему. — Что с ним такое? Он совсем не говорит, — отчеканивает она. Я хмурюсь и смотрю на Егора. Мы встречаемся взглядами. Он незаметно качает головой. Я вопросительно вскидываю ладони. — Черепно-мозговая травма, некоторые помехи в памяти, судя по всему, — уже порядком поседевший мужчина что-то черкает в своем блокноте и поднимает голову. — Вы в порядке? — спрашивает он Егора. Тот кивает. Мужчина что-то снова пишет. Затем смотрит на Женю: — Он может просто не желать с вами говорить. Суворова заметно замерла, в глазах застыло непонимание. — Вы помните, кто это? — спрашивает врач, обращаясь к Егору и кончиком погрызенной синей ручки указывая в мою сторону. Юноша кивает. Мне стало легче. — А это? — мужчина указывает на Женю. Я вижу в ее глазах нечто такое, что едва ли заставило ее произнести хоть слово. Взгляд Егора касается ее легко, мимолетно, словно случайно. Женя ждет. Он пристально рассматривает ее несколько минут, но молчит. В его глазах сквозит сосредоточенность, напряженность и некоторое удивление. — Нет. Пазл рушится, словно я его и не собирала. Я знаю, что он помнит ее. И я знаю, что он скажет, когда мы останемся наедине. "Я не хочу иметь с ней ничего общего."VIII
20 ноября 2014 г. в 15:22
Я медленно иду по гипермаркету, всматриваясь в ценники под упаковками круп. Тридцать два, тридцать четыре, сорок восемь.
Мимо меня снуют люди, рассеяно толкая тележки с продуктами, осматриваясь и одаривая узкий проход между двумя полками — крупы, сахара и растительного масла — скептическим взглядом, как будто бы думая, каким образом я смогла сюда пролезть. Раздраженная, я одернула пальто, стряхнула с него несуществующие пылинки и вернулась к выбору дешевой, но оптимальной крупы. Мне нужно купить что-то для Жени, да и, к тому же, мой собственный холодильник пуст, не говоря уже о желудке. Ужасно хочется есть, сегодня я не завтракала: пришлось отдать случайно найденные овсяные хлопья коту. Кажется, он готов быль съесть все, что угодно. Чего нельзя сказать обо мне.
В гипермаркете не так уж много людей: то и дело на глаза попадались какие-то мужчины с измятыми, порванными по краям листочками в клетку, или молодые пары, видимо, собирающиеся на какой-то пикник. А может, и не на пикник. Впрочем, мне все равно. Единственное, что я чувствую: смутный запах крупы, которая все еще находилась передо мной и... людей. Последние, в свою очередь, несут за собой обрывки осени с улицы, частичек ноябрьского воздуха, холодного и неприступного, напоминающего лед и отчего-то зимние прогулки, похрустывающий снег. Запах порошка из отдела моющих средств, новых газет и журналов, цветных и черно-белых.
Мне дико обидно, что приходится ходить здесь одной.
Чуть поодаль, за пределами прохода между нужными мне полками, кто-то медленно ставил заполненные картонные коробки друг на друга, с таким видом, будто бы это были археологические раскопки, или еще что.
Кажется, я слишком пристально смотрела на него — а это определенно был парень, — потому что, встретившись с ним взглядом, я поняла, что мне отнюдь не рады.
Парень в красной футболке с логотипом гипермаркета раздраженно смотрел на меня.
— Почему ты так пялишься? Никогда не видела человека, который разгружает коробки с едой? — бросил он. Я покачала головой. Он закатил глаза. — Тогда что?
— Я просто выбираю себе... — я неопределенно махнула рукой на коробки с овсяными хлопьями. Осознав, что я понятия не имею, как охарактеризовать свой выбор, я добавляю: — Ну, из этого.
— Я что, мешаю тебе, что ли?
Судя по всему, этому человеку очень хотелось уйти, но он не мог. Уйти куда угодно: домой, к другу или просто на улицу. Ему не нравится здесь.
Он хмурит брови, под ногами у него все еще лежат три раскрытые коробки, стоящие друг на друге.
Я снова отрицательно качаю головой.
— И бывают же такие... — он бросил на меня еще один серо-голубой раздраженный взгляд и отвернулся, усердно делая вид, что ничего не замечает. Юноша приступил к другим коробкам, совершенно позабыв про те три, что уже были открыты.
Мне становится не по себе, и я тоже отворачиваюсь. Что там с крупой? На мгновение меня перестала интересовать цена, я бездумно смотрю на желто-красную коробку и кусаю губы.
Этот человек определенно мне кого-то напоминает: темноволосый, с пронзительным голубым взглядом, взволнованный, бунтарский, жаждущий от этого мира чего-то большего, нежели просто дышать. Я молча наблюдаю, как от моего дыхания пыль на полке рядом с коробками клубами сдвигается то ли назад, то ли в сторону.
В итоге я хватаю первую попавшуюся коробку и иду к кассе. За мной уже образовалась очередь. Я смотрю назад, мимо полок со жвачками.
Пять секунд, десять, двадцать.
Среди банок с кофе и какао мелькают знакомые фиолетовые волосы. Я несколько раз моргаю, проверяя, действительно ли я видела Женю. Но ее аккуратный силуэт уже исчез за полками с конфетами.
Еще утром она была дома, я звонила ей, она снова плохо себя чувствовала. Разве мне могло показаться? Фиолетовый ни с чем не спутаешь.
Она не стала бы мне лгать. Я уверена.
Я наверняка все перепутала.
Только из-за этого я отворачиваюсь, смотря, как кассир в знакомой красной футболке с логотипом гипермаркета, которую, очевидно, носят все сотрудники, пробивает штрих-код на картонной коробке с гречневой крупой.