За 'секунду' до

      Медсестра озабоченно хмурит лоб и заглядывает в груду бумаг на своем столе. Я нервно кусаю губы, пальцы автоматически вцепились во внутреннюю сторону карманов. Страшно. Мне очень страшно.       Несколько дней назад, в тот самый вечер, я позвонила в скорую. Врачи приехали быстро, но быстро — лишь по времени на часах. Эти жалкие десять минут показались мне вечностью. За десять минут могло многое произойти.       Женя так и не очнулась при мне, но врачи вселили в меня надежду, что "может быть".       "Может быть" лучше, чем "нам очень жаль".       — Извините, — медсестра пожимает плечами, в ее взгляде я улавливаю сожаление. — Приемов больше не будет.       Внутри что-то с хрустом оборвалось. Мне пришлось приложить усилия, чтобы набрать в легкие хотя бы немного воздуха.       — Как — не будет? — настороженность, сопротивление, вера.       — Суворова Евгения уже пару дней как мертва. Мне очень жаль.       Что? Не может быть. Нет. Вы что, шутите?       Идите к черту.       Трясущимися руками я достаю из кармана сотовый и листаю телефонную книгу. Никого, к кому я могла бы обратиться. Только Егор. Разве я могу позвонить ему сейчас? Я отхожу в сторону. В голове крушатся скалы, руины превращаются в прах, соленые волны захлестывают, не давая дышать. Я хватаю ртом воздух, вцепившись в выступ подоконника.       — Господи, девушка... Девушка! — кричит медсестра, размахивая одной рукой в воздухе. Тяжело дыша и почти захлебываясь, я поднимаю голову. Рука прижата к сердцу. Мне кажется, что оно практически остановилось. — Я перепутала! Господи...             Когда я ковыляю к ней, чтобы расспросить точнее, в уголках ее глаз сверкают бусинки слез. Она смеется, будто бы выиграла в лотерею.       — Я перепутала... Боже, простите меня, с непривычки перескочила на другую строчку, — я вижу, что ее ладони тоже дрожат, когда она перелистывает свои бумаги еще раз. Она водит пальцам по фамилиям. — А с Вашей Суворовой пока что ситуация неясна, но, по-моему, говорили что-то о наркотиках.       Я знаю, что о наркотиках.       По-моему, у меня сейчас будет сердечный приступ.       Из груди рвался истерический смех, облегчение, такое блаженство, что она, черт возьми, жива, что я не могу сдержаться и действительно смеюсь. Выдавив из себя слова благодарности — не то за причиненный ущерб, не то за то, что мне все же дали нужную информацию, — я сажусь на уютный диванчик мятного цвета в холле и пытаюсь привести себя в чувство.       В голове крутился странный, затасканный день, который начался с самых дурных вестей. Фраза "мы отдельные люди" рвалась с языка, наружу, из сердца. Я не могу ее произнести. Никому. Егор почему-то может.       Отдельные люди.       Очень обидно. Горечь сквозит во всех моих мыслях. Мне хочется сходить к Егору, он наверняка меня ждет. Но как я могу? Знает ли он о Жене? Почему именно я должна донести до него эту новость?       Но если не я, то кто?       Но мы ведь... разные.       В принципе, неважно.       Когда я поднимаюсь на второй этаж, в голове устало бьется одна и та же мысль, будто преследуя меня, не желая оставить одну. Мы ведь отдельные люди. В коридоре лишь вяло орудует шваброй уборщица, из кое-какой палаты выглядывает светлая голова. Я прохожу мимо этой двери и ненадолго останавливаюсь, чтобы заглянуть внутрь. Мальчик, лет шести на вид, большими голубыми глазами вопросительно смотрит на меня, будто бы не понимая, что я здесь делаю.       — Вы врач? — спрашивает он. Я совсем не выгляжу как медсестра, на мне нет даже белого халата. Мальчик все равно ждет от меня ответа. Когда я отрицательно качаю головой, он захлопывает дверь, и я слышу его веселый говор.       Я еще пару минут смотрю на свои ноги и иду дальше. Пахнет сыростью и хлоркой, и это отнюдь не поднимает моего унылого настроения. Хорошо еще, что смерть обошла меня стороной. И не только меня.       Я почти физически ощущаю, что осталась одна. Егор все еще в больнице и, возможно, через недельку-другую его отпустят домой, но лишь под чуткий надзор родителей. Я буду рядом с ним. Не думаю, что моя помощь будет лишней, к тому же, тогда мне будет куда податься. Ситуация с Женей еще более неясна, но я знаю, что случилось тем вечером. Нас отделяло всего двадцать минут. Навести ее я раньше, все обошлось бы.       А дело было в амфетамине.       Пока что расспросить Суворову нет возможности, но я дала себе слово, что когда-нибудь узнаю, что случилось. Понятное дело: она была слишком расстроена, чтобы мыслить разумно, на пару шагов вперед. Но в моей голове до сих пор не укладывается, что она почти что покончила с собой. Я уверена, после выписки ее либо отправят в клинику для наркозависимых, либо запишут на долгосрочное лечение у психиатра. И я свято придерживаюсь второго варианта. Всем своим существом, всеми фибрами моей души.       Ко всему этому, мне нужно найти или заработать деньги, чтобы поддержать свое проживание в нормальной человеческой квартире. Но если идти правильным и честным путем, с моими усердными поисками мне не хватит даже того, что я успею заработать. Да и успею ли?       Егор не дремал и определенно кого-то дожидался. Напряженная поза, сдвинутые на переносице брови говорили об этом больше, чем любые риторические вопросы.       Когда он увидел, как я пытаюсь как можно незаметнее проскользнуть в палату, единственное, что согрело меня в ту минуту, была лучистая улыбка. Не сразу заметив, что в ней таилось множество печалей и проблем, я беззаботно приземлилась на узкую кровать.       — Здравствуй, Вероника.       Улыбка на лице Егора помрачнела. Я заметила, что сегодня оно отличается необычной бледностью.       Готова поспорить, что тоном кожи я сравнялась с побеленным потолком, потому что в глазах Егора плескалось волнение и беспокойство. Вариант мог быть только один. Или, быть может, я просто перенервничала.       — Женя... Она... — начала я, но тут же умолкла, когда Егор кивнул. Свершилось то, чего я опасалась больше всего.       Он уже знает.       — Мне звонили, — он сжал губы. Нащупав его руку среди скомканных простыней, я сжимаю его пальцы.       Но, осознав, что сжимать его руку я не имею никакого права, отпускаю ее. Егор удивленно вскидывает брови.       Мне остается только слабо пожать плечами.       — С ней все будет в порядке, — говорит он, видимо, рассчитав, что я слишком волнуюсь из-за Жени. Впрочем, так оно и было. Я замечаю искорку тепла в его глазах. — Зато теперь мы знаем, что с ней происходило, верно? Ищи плюсы.       Плюсы?       Никогда не думала, что услышу от него такую фразу. Но ведь мы отдельные люди, чему же я удивляюсь?       — Мне кажется, все очень даже наоборот, — возражаю я, поднимаясь на ноги. Егор пытается удержать меня, схватив за запястье, но он слишком слаб, чтобы остановить меня, поэтому я вырываюсь. Ему нужно побыть одному. Я знаю. — Амфетамин, Егор, — шепчу я, пристально наблюдая, как он поджимает губы. В его глазах все еще плещется беспокойство. — Не думаешь ли ты, что это как-то связано с тобой?       — Со мной? Как амфетамин может быть связан со мной?       Он не хочет брать на себя вину. Он не хочет понимать, что замешан в этом так же, как и я.       И вообще, я чувствую себя вражеским доносчиком.       — Не наркотик — причина. То, почему она вдруг решила покончить со своей жизнью.       — Ее сестра этим увлекается. Мне кажется, ничего удивительного.       Я нахмурилась. Сомнение прокралось глубже, смешиваясь вместе со страхом и бешеным пульсом. Я едва различаю свой голос среди этого гула.       — Ее сестра? — переспрашиваю я, передумав уходить и приземляясь на то же место, с которого встала. Егор коротко кашляет и переводит взгляд на свою здоровую руку, бесцельно сжимающую белые простыни.       — Да, сестра. Старшая. Ей, кажется, около тридцати пяти, — парень пожимает плечами. Я молчу. — Жене ничего не стоило раздобыть дозу-другую у нее. У вас имена похожи, кстати, ее Викторией зовут, — Егор слабо улыбается и смотрит на меня. — Вообще, раньше она, насколько я знаю, работала в клубах и, видимо, где-то подхватила эту дрянь, ты же знаешь, что там творится. Она не наркодиллер, но для своей родной сестры, я думаю, могла бы постараться.       — Она наркоманка?       — Вроде того.       Я снова поднимаюсь на ноги и на этот раз действительно дохожу до двери. В горле саднит, будто бы я не пила уж несколько дней. Я сглатываю и оборачиваюсь. Егор смотрит мне вслед.       Я обязательно узнаю у него подробнее. Позже.       — Один последний вопрос, и я уйду, — выдыхаю я. Хочется сесть прямо на пол, ноги определенно не выдержат моего веса. Еще совсем немного, и я брошусь обратно, заливаясь слезами и причитая о своих переживаниях. Если я задержусь еще хоть на минуту, это случится. Я чувствую, как лицо заливает краска, в глазах щипает. — С каких пор имена Вероника и Виктория похожи?       Егор долго смотрит на меня, будто бы вопрос его ошарашил. Видимо, он ожидал чего-то более серьезного. Что ж, он ошибся.       — Мне кажется, это очевидно, — он, наконец, пожимает плечами и чуть прикрывает глаза. Я вижу, что его заметно клонит в сон. Так вот как на него действуют обезболивающие? — Они созвучны.       Я хочу возразить, что ни черта они не созвучны, но чувствую, что задержалась лишнего. Побормотав быстрое "до свидания", я выхожу в коридор. И очень вовремя.       Потому что, как только я прикрываю за собой дверь, сердце пропускает пару ударов, будто подготовив меня, и, облизнув губы, я чувствую на них соль.

_____

      Я возвращаюсь домой под тихую игру ветра. Он забирался под мое пальто, тонкими умелыми пальцами кутался в мои волосы, ласково шептал ангельские слова, дыша мне в лицо свежим ароматом дождя. Я добираюсь до подъезда, когда на руки мне ворохом сыплются белесые узорчатые снежинки. Такая перемена погоды не к лицу этой улице. И вообще, ноябрю.       Декабрь призрачной пеленой загораживал все видения об осени, являлся сном, выдумкой и растворялся так же быстро, как и материализовался из воздуха, словно его и не было. Я хочу заснуть и никогда не просыпаться. Чтобы он больше не смел покидать меня.       Голоса в голове становились все четче, словно я внезапно выявляю в себе симптомы шизофрении, которой не существовало. Не существовало и слез, которые беззвучно стекали с подбородка, местами окрашивая алый шарф в едва различимый бордовый.       Я больше никогда не избавлюсь от сомнений, страхов, призрачных наркотиков, которые я не употребляю, но они стоят надо мной, будто в любой момент могут завладеть моим рассудком. Но я не дамся. Я никогда этого не позволю.       В квартире была хозяйка, но и она вряд ли смогла бы понять, что творится у меня в голове. За последнюю половину часа я успела подумать о том, о чем никогда, черт возьми, не думала.       — Екатерина Владимировна, — протягиваю я, когда в дверях меня встречают улыбкой. Не ожидала такой реакции на мое возвращение.       Пока я снимаю с себя верхнюю одежду и обувь, домовладелица закрывает за мной дверь и садится на тумбочку для обуви, попутно говоря о своих блестящих выходных. Я была права, у нее новый бойфренд. Ему около двадцати одного, и он, насколько я поняла, учится на адвоката. Не понимаю, как эта женщина могла ему понравиться.       Со своей среднестатистической внешностью она вполне могла подцепить какого-нибудь дедушку с солидным видом и деньгами, а не махать хвостиком перед молодыми юношами. Не сказала бы, что она очень уж некрасивая, но во мне определенно говорит зависть: даже у нее наклевывается молодой жених. Хотя, я думаю, свадьба здесь вряд ли спланируется.       Черт, я не должна так думать.       Почему-то я ненавижу эту привычку — встречать гостей чаем, на кухне, под веселый говор и разговоры о жизни. Вот и сейчас мне, растерянной и сбитой с толку, приходится выслушивать, как моя домовладелица провела свои выходные, как ее бойфренд устроил ей романтический вечер при свечах и как они вместе ездили на природу. Странно: после пятнадцати минут подробностей, все еще не закончилось.       Очевидно, у нее были длинные выходные, раз "выходные" означало значительно более чем два дня в неделю.       — А ты как тут без меня? — она накручивала на палец локон своих осветленных волос, завитых в кудри, и с удовлетворением смотрела, как я отпиваю чай. — Кормила Матвея? Когда я пришла, он был очень рассержен.       Последнее предложение она произнесла с таким упреком, что я нахмурилась, но все же кивнула. Недовольство в темных, почти черных глазах значительно поугасло. Я успокоилась.       — И кстати, — хозяйка сложила губы в мечтательную улыбку. — Через неделю мы поедем в Питер, — она наклоняет голову вперед, будто это огромнейший секрет. — Оставляю квартиру на твоих плечах. Думаю, ты справишься.       Конечно же, они едут на ее деньги.       И вообще, через неделю, как-раз-таки, мне нужно заплатить за то, что я здесь живу. Или съехать. Чувствую, второй вариант все-таки более приемлемый и логичный. Но мне даже уйти некуда.       Думая, что я вернусь к этому через пару дней, когда все придет в норму, я иду спать. Хозяйка остается наедине со своими фантазиями, бесконечно накручивая локоны на палец и попивая чай из маленькой зеленой чашки. Удивительно, как он еще не кончился.       У меня есть несколько дней, чтобы решить, что делать. Этого мне хватит.