Высокие небеса Тулузы

Мы все грешны, и ты греши, не забывая петь осанну, Не забывая поднимать коней и чувства на дыбы. Дыши, ма шер ами, дыши, держи балетную осанку, Пусть этот мир тебя предаст – ты все равно его люби. Живи на сущие гроши, люби внезапно и случайно, Пусть нашу жизнь танцует тот, кто в ней не смыслит ни аза. Дыши, мой ангелок, дыши, лишь об одном мечтая тайно – Чтоб этот мир не отводил свои бесстыжие глаза. О.Родионова

«Неудачник, имей смелость признать это. Смирись, влачи свой тяжкий крест. Ты Unfelix, как именовали подобных несчастливцев чопорные древние римляне. Тот, кого не любит Фортуна. Ты ей не приглянулся, и она, капризная и ветреная, прошла мимо. Нет, сперва она поманила тебя пальчиком и озарила улыбкой. Ты со всех ног ринулся на лукавый зов, а она тем временем преспокойно удалилась под ручку с другим воздыхателем. Оставив тебя горевать в поисках ответа на бессмысленный вопрос: «За что? Почему? Чем я хуже других? Почему им достается все, а мне - ничего?» Франсуа Моран знал за собой скверную манеру: преувеличивать свои несчастья до такой степени, что мир казался окрашенным лишь исключительно в черные и траурные цвета. Чтобы можно было предаваться бесконечному отчаянию на руинах несбывшихся надежд, и оплакивать молодость, загубленную подлыми интригами конкурентов. На самом деле все обстояло не так уж и скверно. Кошелек не пустовал, нумер в неплохой гостинице был оплачен на неделю вперед, и ему никак не грозило быть вышвырнутым посреди ночи на холодную и мокрую мостовую. Зримым и весомым подтверждением незаурядных способностей месье Морана была вещица, бережно хранимая в изящной лакированной шкатулке с надежным замком. Три дня тому он заполучил ее в честном сражении с достойными соперниками. Серебряная лилия, второй приз тулузского Фестиваля Цветов, поэтического состязания, призванного возродить старинные традиции Юга. Награда, которую оспаривали по меньшей мере два десятка претендентов, а получил - он. Заезжий гость, рискнувший принять участие в турнире, руководствуясь не столько стремлением к красоте и гармонии поэтического слога, как более банальной или незамысловатой целью - добыть средства к существованию. Или свести знакомство с кем-нибудь, кто мог бы таковые средства предоставить. Отчасти смелый замысел месье Морана удался. Талант принес ему второе место и вознаграждение - а вот с полезными знакомствами не сложилось. Местное общество не желало допускать в свои ряды юного выскочку, отдарившись деньгами и серебряной безделушкой. Пусть Франсуа был уроженцем здешних краев, он нес на себе незримое пылающее клеймо позорного ремесла, делавшее его отщепенцем в глазах местных любителей изящного слога. Месье Моран был актером. Без места, увы-увы. Труппа, где он служил последний год, развалилась под бременем неоплаченных долговых расписок, жизненных тягот и бесконечных ссор между господами комедиантами. Нового места сыскать пока не удалось, а доля, доставшаяся Франсуа при подведении общего плачевного баланса, стремительно утекла сквозь пальцы. Месье Моран даже не мог в точности сказать, на что истратил деньги. Его гардероб по-прежнему оставлял желать лучшего, а перспективы были самыми неутешительными. Тулузский Фестиваль мнился недурным шансом проявить себя… если бы не неприязнь госпожи Фортуны. Ее скудные дары свелись к серебряному цветку и письму, доставленному в гостиницу нынешним утром. Письму, вложенному в узкий конверт и запечатанному кляксой зеленого воска. Нетерпеливо разодрав конверт, Франсуа вытащил лист дорогой писчей бумаги в едва различимых глазом лиловых разводах и с изображением букетов фиалок и сирени на срезе. Текст был написан аккуратным и строгим почерком, не поймешь, мужским или женским. Начиналось письмо с изысканно-сдержанных восхищений талантами месье Морана и поздравлениями с успехом на Фестивале, а завершалось предложением встречи. Сегодня в полдень, в кофейне «Голова мавра», что на Ратушной площади. Вместо подписи красовались небрежно черкнутые инициалы, «Ш. д'А». Франсуа перечитал краткое письмецо по меньшей мере трижды. Даже обнюхал - от бумаги едва различимо веяло вербеновой водой - и осторожно возликовал. Послание от таинственной незнакомки или незнакомца могло стать тем заветным ключиком, что распахнет перед месье Мораном наглухо замкнутые двери к славе, успеху и доходам. Но могло и обернуться источником больших-больших неприятностей. Франсуа не обманывался касательно своего статуса и места в жизни, понимая: он не в том положении, чтобы быть переборчивым и крутить носом. «Разве не этого ты добивался? - вопрошал он отражение в тусклой глубине гостиничного зеркала, приводя себя в порядок перед выходом. - Тебе посчастливилось произвести хорошее впечатление! Может статься, ты обретешь покровительницу, прекрасную и щедрую. Или чем черт не шутит, вдруг тебе предложат место в каком-нибудь из здешних театров? На худой конец, ты недурно угостишься за чужой счет. Ты актер, Франсуа. Создание, продажное по самой своей сущности. Не гневи Удачу, беги на свидание. Постарайся быть милым и обаятельным». «Так-то оно так, - старчески поскрипывал скептицизм, опиравшийся на костыли Недоверчивости и Практичности, - и все же, прежде чем нестись невесть куда сломя голову, поразмыслил бы немного. Сколько их было, молодых да ранних, готовых на все и немножко больше сверх того заради пары лишних золотых? Где они теперь? Что они теперь? Побираются именем Господа или прозябают на ролях без речей в провинциальных труппах, скорбя над бездарно растраченной молодостью. Не спеши. Подобно глупому мотыльку, ты всегда успеешь опалить свои крылышки… но вот где ты добудешь новые?» «Замолчи, ради всего святого, - огрызнулся Франсуа, пытаясь сообразить, какой из трех его камзолов достоин выхода в свет. Все они когда-то выглядели весьма и весьма неплохо, но, многократно ушитые и тщательно залатанные, постепенно преобразились в обноски, с трудом сохранявшие пристойный внешний вид. Таким было все земное имущество Франсуа. Доставшееся от приятелей и знакомцев, пожертвованное театру щедрыми меценатами, купленное у старьевщиков. От дешевых туфель с фальшивыми стразами в пряжках и протершихся чулок до рубашки с поддельными брюссельскими кружевами и растрескавшегося кофра. Настоящим в этом царстве подержанных вещей оставался только сам месье Моран. - Предлагаешь сидеть, сложа руки и смиренно ожидая у моря погоды? Так вся жизнь пройдет! С чем я останусь - с пустым карманом и сожалениями?» Скептицизм с достоинством отмолчался, не сыскав достойных возражений. Франсуа поддернул кружева, невесело улыбнулся зеркалу, прежде чем закрыть за собой дверь. Пожалуй, месье Моран слишком часто смотрелся в зеркала - не любуясь, но холодно и придирчиво оценивая себя. Как ремесленник осматривает созданный для тонкой работы инструмент, записной дуэлянт - шпагу, а ростовщик - принесенный на продажу фамильный алмаз. Франсуа Моран, уроженец Каркассона, начинающий актер двадцати трех лет от роду: стройная фигурка, грива каштановых локонов, карие выразительные глаза, нежно-смуглая кожа, хорошая память и поэтический талант. Все при нем, но покамест никакого проку с этих достоинств. Ни работы, ни знатного покровителя или щедрой патронессы, ни денег, ни громкого имени. Может, псевдоним взять, как водится у театральной братии, скрывающей настоящие имена за звучными прозвищами? Франсуа де Лис. М-да. Прекрасная Тулуза, город розового камня, золотого песчаника и белоснежного мрамора, улыбалась гостю, ложась под стертые подошвы туфель древними мостовыми горбатых улочек, овевая зеленью платанов и горьким благоуханием цветущих апельсинов. Медленно несла воды к побережью заточенная в узких набережных Гаронна. У фонтанов на площадях перекликались торговки, постукивали высокими копытцами запряженные в тележки мулы. Из распахнутых окон кофейни «Голова мавра» пахло ванилью и жареными кофейными зернами, сладостью и покоем. Полосатые навесы над окнами пропитались солнечным зноем, и, перешагивая порог, посетитель кофейни на мгновение зажмуривался, окунаясь в благословенную тень и прохладу. Зажмурился и молодой актер, запоздало вопрошая: по каким признакам он сумеет опознать автора письма? Кто станет для него посланцем удачи? Может, вон та очаровательная незнакомка в дальнем углу за отдельным столиком, вся в пышной кипени юбок и острых взблесках драгоценностей? Франсуа безотчетно двинулся в сторону женщины, выкраивая на лице любезнейшую из улыбок и сгорая в незримом пламени стыда - за бедность наряда, за свою неуместность в дорогом заведении, куда подобным ему вход был заказан. Сколько трескучих слов высказано и написано в защиту честной бедности, но что-то мало сыщется желающих добровольно ринуться в ее объятия. Как бы поубедительнее доказать красотке и возможной покровительнице, что месье Моран вовсе не живет подаяниями и не перебивается с хлеба на воду? Просто у него… временные финансовые трудности. - Месье Моран, полагаю? Дорогу к мечтам и сияющим надеждам в лице прекрасной дамы, как раз собиравшейся уходить, преградила трость. Добротная, черного дерева трость из тех, что именуются «веским доказательством», перехваченная парой серебряных колец. Скользнув мимолетным взглядом по трости, Франсуа в крайнем удивлении воззрился на ее хозяина. Испытав невольное замешательство и сильнейшее желание рвануть к дверям кофейной, выскочить наружу и мчаться без оглядки, куда глаза глядят. Жизнь порой вынуждает людей к смелости наперекор характеру и доводам рассудка. Еще пробуждению смелости весьма способствует осознание того, что вы немало должны кредиторам, и вам вскорости нужно как-то расплатиться. Во избежание знакомства с долговой тюрьмой. - Д-да, это я… - Вы вовремя, - трость со звонким щелчком прислонили к столику. - Присаживайтесь. Традиционного «прошу вас» не прозвучало. Это была не просьба, но слабо завуалированный флером вежливости приказ. Франсуа послушно сел на мягкий стул. Ощутив, что ноги невольно подгибаются в коленях. Хотя страшиться ему вроде было бы нечего. Что могло угрожать ему здесь, в людной кофейной, посреди шумного города? Напротив него с удобством расположился молодой мужчина. Возрастом лет на шесть-семь постарше оробевшего месье Морана. Облаченный в черное - непроницаемый цвет судейских крючкотворов, чиновников и священников. И личностей, достаточно уверенных в себе, чтобы вызывающе презреть требования столичной моды, настаивающей на сочетании ярких тканей, жесткости прошитых золотыми нитями кружев, мишуре и блеске. Черный бархат глубокого оттенка и добротной выделки был хорош сам по себе, оттеняя незаурядную внешность незнакомца. Атлетическая фигура, высокий рост. Перехваченные черным бантом длинные ненапудренные локоны цвета осенней листвы или лисьей шкуры, брови и ресницы на тон темнее. Светло-синие глаза, тяжеловатый подбородок с ямкой посередке - вылитый норманнский завоеватель, облагороженный в соответствии с галантностью нынешних веков. Но кто он таков на самом деле? Местный скучающий аристократ, решивший изобразить благодетеля и покровителя искусств? Месье Моран не мог припомнить, чтобы видел эту приметную личность на Фестивале, но это ничего не значило - актер тогда был слишком взволнован, чтобы обращать пристальное внимание на зрителей. «Кем бы не оказался этот холеный красавчик, ты должен ему понравиться. Не забывай это, Франсуа». Блондин со вкусом допил свой кофе, закусил тарталеткой и лишь затем изволил одарить благодушно-снисходительным взглядом Франсуа, благовоспитанно жавшегося на краешке стула. - Простите, месье Моран, что не оправдал ваших радужных надежд, - голос у красавца в черном был под стать внешности: богатого тембра и преисполненный легкой язвительности. - Вы явно ожидали современное воплощение прекрасной дамы Клеманс Изор, восхищенной вашим талантом, а встретили всего лишь меня. Д’Арнье, к вашим услугам. Месье д’Арнье не счел нужным прибавить к своей фамилии ни имени, ни титула, ни звания, ни хотя бы родового прозвища или места своего рождения. Просто «д’Арнье», точно знающему достаточно сказанного. Однако юному актеру прозвучавшая фамилия не говорила ровным счетом ничего. Франсуа не имел счастья быть знакомым с высшим светом Тулузы - к которому, бесспорно, принадлежал господин д’Арнье. Так что актер ограничился вежливым кивком, изобразив обликом и фигурой живейшее внимание к словам собеседника. Ему и в самом деле не терпелось узнать, что могло потребоваться столь представительному и знатному господину от заезжего лицедея. - Но, хоть я и не мадам Изор, я льщу себя надеждой, что способен без труда отличить сияние неограненного бриллианта от блеска дешевой стекляшки, - неспешно развивал свою мысль месье д’Арнье. - Сие сложное искусство оказалось явно не по зубам судьям Фестиваля. Иначе сейчас вы наслаждались бы титулом победителя турнира и обществом восхищенных поклонниц. К величайшему прискорбию, наше жюри с головой погрязло в личных дрязгах и интригах, предпочитая вознаграждать давних любимчиков и откровенно пренебрегая талантом, явившимся со стороны. Месье Моран, вам несказанно посчастливилось, что они расщедрились хотя бы на второе место. Надеюсь, вас не лишили заслуженной награды? На одном из Фестивалей уже случился прискорбный прецедент - молодой человек, удостоенный третьего места, так и не дождался ни обещанного вознаграждения, ни приза. Обычно хваленый Цветочный Фестиваль - скучнейшее зрелище, больше смахивающее на перепалку трескучих сорок пополам с болтовней вздорных кумушек и ярмаркой перезрелых в девичестве невест. Благодаря вам празднество этого года обрело истинный смысл своего существования. Вы, месье Моран, вернули нашему Фестивалю давно утраченное очарование истинной поэзии Юга. Франсуа польщенно зажмурился. Его не часто осыпали комплиментами. Будет верным сказать, что похвала месье д’Арнье была едва ли не первой в жизни молодого актера. Хоть одна живая душа в Тулузе по заслугам оценила его творческие муки и старания. - …и мне подумалось: месье Моран наверняка не отринет скромный дар провинциального ценителя искусства. Ибо взрастающие таланты нуждаются не только в словесном поощрении, но и в материальной опоре, - господин д’Арнье на редкость уместно процитировал строчку о том, как цветы чахнут без полива, а таланты - без призрения. - Полагаю, что, коли природа не наградила вас способностью к стихосложению, вы вполне можете оказать поддержку тому, у кого эта способность имеется - но кто волей обстоятельств лишен возможности проявить ее в полной мере. - Я не… - растерянно и смущенно забормотал Франсуа. Болтун и острослов, он в кои веки не мог отыскать подходящих фраз. Неужто ему впрямь удалось растрогать своими стихами чье-то сердце - и теперь ему перепадет пригоршня звонких, таких необходимых деньжат, и шуршащих ассигнаций? Затверженным жестом он прижал руки к груди, торопливо и сбивчиво зачастив: - Я очень благодарен вам, месье д’Арнье. Честное слово, даже не знаю, как выразить вам мою бесконечную признательность за вашу доброту и… Д’Арнье прервал актерское словоизвержение небрежным жестом руки. С указательного пальца сверкнул огненной искоркой небольшой рубин в золотой оправе. Спокойно-прохладный взгляд серых глаз неуловимо изменился, словно в водной толще проскользнула, извиваясь, стремящаяся к добыче змея. Франсуа этого не заметил, всецело поглощенный радужными планами на будущее и хвалами благосклонной удаче. - Если вы впрямь желаете высказать мне свою признательность, месье Моран, то вам не составит труда понять, как именно вы можете это сделать, - безмятежно изрек д’Арнье. И, не меняя интонации, присовокупил: - Не разочаровывайте меня - не вздумайте вскакивать, громогласно возмущаться или лезть в драку. Будет досадно, если ваше пребывание в прекрасной Тулузе омрачит визит в полицейский участок и знакомство с тамошним узилищем. Маленькое уточнение, месье Моран, прежде чем вы преисполнитесь праведным негодованием. Вознаграждение, о котором идет речь, составляет по меньшей мере двести ливров. А то и больше. В зависимости от проявленных вами талантов и способностей. «Двести ливров!» - названная сумма вынудила Франсуа осечься на первых словах обличительной речи. Молодой актер растерянно заморгал, соображая. Для него не стал неожиданным открытием тот факт, что актрисы провинциальных театров вовсю приторговывают своей благосклонностью, да и актеры ничуть не отстают от подруг и соратниц по ремеслу. «Жить-то надо! - без малейшего смущения оправдывались жрецы и жрицы Мельпомены, принимая букеты и подарки, драгоценные безделушки и приглашения на ужины, завершавшиеся с первыми лучами солнца. - Жизнь у нас всего одна, другой не будет. Глупо пренебрегать шансом, когда он сам идет тебе в руки. А душа? Ну что - душа…» На счету самого Франсуа тоже числилось несколько галантных побед - служанки, провинциальные мещаночки и дамы преклонных лет, очарованные его молодостью и смазливой мордашкой. Франсуа безмерно льстило внимание женщин, но куда больше его привлекала возможность украдкой запустить руку в их кошелек. Поклонницы охотно угощали месье Морана обедами, оплачивали актерские долги - или хотя бы штопали его рубашки. Узнал Франсуа и о том, что среди поклонников театра порой встречаются такие, что предпочитают общество не очаровательных и бойких на язык актрис, но мужчин-актеров. Среди лицедеев подобное увлечение обходительно именовалось «английской страстью», эти слова сопровождались ехидным смешком и соответствующей гримаской. Впрочем, молодым и пригожим с лица актерам надлежало в бОльшей степени опасаться не домогательств навязчивых поклонников, а загребущих и назойливых рук старших товарищей по сцене. Премьеры и содержатели трупп полагали неотъемлемым правом укладывать в свою постель приглянувшийся молодняк, вне зависимости от пола и желания последнего. Франсуа Моран пока успешно избегал сей плачевной участи, но смешливая Фортуна решила не оставлять его своим вниманием. Двести ливров - слишком большое искушение, чтобы нуждающийся молодой актер мог с презрением отвергнуть его. Двести ливров. Возможность рассчитаться с обременительными долгами и оплатить гостиничный нумер, месяц безбедной и вольной жизни, за который он подыщет себе достойное место… Франсуа еще не всецело овладел искусством скрывать свои чувства, а физиономия у него с рождения была на редкость подвижной и выразительной. Господин д’Арнье откровенно любовался на то, какие муки испытывает его собеседник, вколачивая последние гвозди в крышку гроба: - На вашем месте, месье Моран, я бы не предавался столь долгим и тяжким моральным терзаниям. Задумайтесь об иных вещах, простых и понятных. Прежде, чем назначить эту встречу, я навел о вас кое-какие справки. Вы прибыли в Тулузу месяц тому - и уже успели задолжать местным торговцам и кредиторам довольно кругленькую сумму. У вас нет работы, нет и щедрой подруги, которая поддержала бы вас в трудные дни. Да, вы прекрасно выступили на Фестивале, мне пришлась весьма по душе отвага, с которой вы держались на сцене в окружении недоброжелателей - но, боюсь, этим ваш успех и ограничится. Штат местных трупп давно укомплектован, вряд ли директорам и владельцам трупп захочется принять к себе нового человека, даже увенчанного лаврами Фестиваля. Но если за вас похлопочут - совсем другое дело… Впрочем, о чем это я, - оборвал сам себя д’Арнье. - Вы произвели на меня впечатление благоразумного человека, месье Моран, вот и решайте сами. Но поспешите, ибо долгие колебания пагубны. Да, предвкушение блаженства порой бывает слаще самого обладания, но только не в вашем случае. Ваша персона заинтриговала меня, но вспыхнувший интерес может столь же быстро угаснуть - особенно если вы продолжите столь очаровательно, но нерешительно мямлить. Или вас терзают иные сомнения? Могу уверить вас, что вашему здоровью и рассудку ничего не угрожает - подобные забавы отнюдь не в моем вкусе. Итак, да или нет? - синие глаза сдержанно блеснули. - Но я… - заикнулся Франсуа. - Да или нет? - с легким нажимом повторил д’Арнье. Было ясно, что повторять свой вопрос по третьему разу он не намерен. - Да, - выдавил месье Моран, не сумев справится с перехватившей горло судорогой. - Прекрасно, - произнес д’Арнье с таким видом, будто он ни мгновения не сомневался в том, что услышит нужный ему ответ. - Вы не пожалеете, - щелчком пальцев он подозвал прислужника кофейни, кивком указал на притихшего актера: - Подайте моему гостю угощение по его вкусу и запишите на мой счет. Не скромничайте, месье Моран, побалуйте себя. Я навещу вас нынче - вы ведь живете в нумерах мадам Деливрон, что в переулке за площадью Ангелов? - блеснул он осведомленностью на прощание. - Думаю, часов семь вечера вас вполне устроит? - он удалился, не дожидаясь ответа и предоставив Франсуа сверлить яростным взглядом безупречно прямую спину. Заказанные сладости не смогли отбить привкуса горечи на языке. Франсуа пребывал в растерянности и нешуточном испуге. Молодой месье Моран прекрасно ладил с женщинами, не страшился высмеивать со сцены тех, кто был куда выше его по званию и рождению, не бежал от драк… Но мысль о том, что сегодняшним вечером ему предстоит лечь в постель с мужчиной скручивала его внутренности в комок, посыпанный толченым льдом. Франсуа страшила не возможная телесная боль, но ужас утраты душевной целостности и потеря достоинства. Он больше не будет прежним Франсуа Мораном, веселым и жизнерадостным, став неким отвратительным созданием, порченым и доступным. Актер до дрожи в коленках боялся д’Арнье. Ведь у того наверняка достанет возможности устроить молодому актеру целый букет неприятностей, буде Моран откажется от данного слова и не откроет дверь в назначенный час. Франсуа презирал себя - за то, что с такой легкостью согласился, в очередной раз подтвердив репутацию актеров как созданий распущенных, развратных и продажных. Д'Арнье посулил ему денег, и он тут же помчался за золотым призраком. Он добился желаемого, завладел чьим-то вниманием, произвел впечатление - а толку? Итогом всех стараний стало то, что месье Морана просто-напросто купили - легко и без труда. Наверное, месье д’Арнье с рождения привык получать все, что ему пожелается. Для него не составляет никакой разницы, чем будет его очередное приобретение: золотым зажимом для галстука, колечком, новым камзолом или живым человеком. В конце концов, Франсуа Моран всего лишь бродячий актер. Которому щедрым жестом предложили возможность неплохо заработать. Двести ливров за пустяковую услугу и возможное покровительство. От него ведь не убудет. Месье д’Арнье не производит впечатление человека, которому доставляет удовольствие созерцание чужих страданий… «Впечатление высокомерного и хладнокровного хлыща он производит, не обманывай себя. Он вынудит тебя изрядно попрыгать за каждую обещанную монетку. Со старанием и прилежанием. Боже милосердный, во что я только вляпался», - Франсуа скорбно уткнулся в вазочку с мороженым, облитым земляничным вареньем. Несколько часов до наступления вечера стали для месье Морана истинным путем на Голгофу. Он извелся, представляя в уме картины одна ужаснее другой, и почти утвердившись в намерении заявить господину д’Арнье решительный отказ. Да, пусть он всего-навсего лицедей, кривляющийся на подмостках на потеху публике, но это не означает, что любому богатому нахалу дозволено превращать его в свою подстилку! Но, предаваясь этим отважным замыслам, Франсуа Моран старательно придавал себе необходимый куртуазный облик, как подобало перед важным свиданием. Даже вытащил из саквояжа тщательно завернутый в папиросную бумагу пудреный паричок и водрузил его на макушку, разочарованно вздохнув при виде отражения. Не пренебрег он и прочими телесными украшениями - надеясь, что толстый слой грима, пудры и краски скроет предательскую белизну испуга на его щеках. К тому же в свечном полумраке подкрашенная должным образом физиономия предстает куда более загадочной, яркой и привлекательной - господин д’Арнье останется доволен… гм… сделкой. «Может, он всего-навсего зло пошутил и не придет? Или у него окажутся более срочные дела?» Однако таинственный господин д’Арнье, ценитель поэзии и молодых начинающих талантов, явился, как зловещий призрак, ровно с последним ударом курантов на ратушной башне. Перешагнул порог, с легким презрением оглядел скромную обстановку небогатого гостиничного номера и кивнул Франсуа: - Ценя ваше усердие, вынужден заметить - вы напрасно злоупотребили штукатуркой и белилами. Я бы простил ваши ухищрения, будь ваш возраст почтенным и преклонным. Умойтесь. Ни к чему скрывать вашу свежесть и юность. Приготовленные аргументы в свою защиту застыли на языке Франсуа тяжелым липким комком. Сейчас, когда д’Арнье так решительно вторгся в его скромное обиталище и не терпящим возражений голосом отдал первое распоряжение, Франсуа оробел и растерялся. На негнущихся ногах актер прошагал в угол за ширмой, где на табурете стояли расписанные аляповатыми синими цветами кувшин и тазик. Возможно, он упустил подходящий случай съязвить, к примеру, невинно уточнив, должен он вымыть только лицо, или иные части тела тоже, разрушив тем самым сковавшее его тело и разум оцепенение. Но Франсуа ощущал себя птичкой под завораживающим холодным взглядом д’Арнье, бездушным автоматом, способным лишь выполнять предписанные действия. Молодой человек склонился над тазом, стянув парик, смывая пудру и румяна. Старательно нанесенная на ресницы поддельная египетская тушь немедля потекла. Бросив взгляд в маленькое зеркальце, Франсуа увидел устремившиеся вниз по щекам жутковатые черные потеки. Он попытался смыть их, смешавшаяся с водой краска потекла по запястьям, промочив рукава и запятнав без того не новые кружева. Напомнив давнее правило гримерок: удалять нанесенный грим следует не водой, но салфетками, и желательно - избавившись от камзола и рубашки. Но Франсуа лепил одну ошибку на другую, выставляя себя в самом невыгодном свете и пребывая в вялом, испуганном отупении. Вода в тазу стала мутной и темной, на его мордашке не осталось ни единого следа столь тщательно наложенного макияжа. Он потянулся за висевшим рядом полотенцем, вытерся и уронил его на пол, испуганно-настороженно косясь на д’Арнье в ожидании нового приказания. - Так намного лучше, - одобрил визитер, теперь низкий голос звучал спокойным добродушием. Пока Франсуа умывался, гость сбросил черный камзол и небрежно восседал на краю аккуратно заправленной постели в белоснежной сорочке и кюлотах, распуская завязки на манжетах. - Ну, что вы замерли, аки жена Лота? Раздевайтесь, не стоит расхаживать в мокрой рубахе, а то завтра расчихаетесь. «Пожалуйста, не надо, пошутили и будет. Не надо мне ваших денег, оставьте меня в покое», - едва не взмолился Франсуа, непослушными пальцами расстегивая пуговицы на жилете. Перламутровые округлые пуговки выскальзывали, не желая покидать петли. Он запутался в собственном шарфе, так тщательно вывязанном и уложенном нынешним вечером - жестко накрахмаленная лента не поддавалась, цепляясь за ногти. Франсуа ронял снятые вещи на пол, забывая о них, и изо всех сил пытаясь не смотреть в сторону д’Арнье. Тщетно - так он видел свое отражение в трельяже, издевательски подробно и всесторонне отражавшем процесс разоблачения. «Чего ты ждал - мадригалов и серенад при луне? Может, так оно бы и произошло, родись ты хорошенькой девицей. Но сейчас все будет просто и незамысловато: симпатичный товар меняется на деньги. Без прикрас и словесной мишуры». Франсуа неловко переступил с ноги на ногу, скидывая туфли. Зажмурившись, потянул через голову сорочку, всей кожей ощущая липкую жадность пристального взгляда д’Арнье. - Дальше, дальше, - подбодрил его насмешливо-вежливый голос, когда молодой актер нерешительно потянулся к застежкам на штанах. - Верно, долой их, они совершенно ни к чему. Чулки можете оставить, вам пойдет. Как видите, месье Моран, нам совершенно нечего скрывать друг от друга, - удобно устроившийся в постели человек неспешно стянул через голову рубаху, демонстрируя мускулистый торс. Франсуа невольно сморгнул, искоса разглядывая полуобнаженного мужчину. Светлая кожа и перекатывающиеся под ней мышцы, густые светлые волосы. Воплощение безупречности, которому нет нужды прикладывать усилия к тому, чтобы повелевать женскими сердцами - они сами пестрым вихрем осеннего листопада опадут к ногам д’Арнье. Зачем подобному мужчине понадобился он, выглядящий по сравнению с д’Арнье совершеннейшим подростком, угловатым и неловким? Господи, зачем он вообще приехал в эту треклятую Тулузу?.. Ощущение полнейшей беззащитности вдвойне усилилось после того, как актер исполнил повеление, оставшись только в чулках да еще в неприятно холодившей шею тонкой золотой цепочке с крестиком. Белый тонкий шелк резко контрастировал со смуглой от природы кожей Морана, слишком туго обтягивая ноги. Франсуа никак не мог заставить себя оторвать взгляд от пестрого коврика на полу. А ведь предстоит заставить себя лечь в гостиничную постель - неширокую, но вполне достаточную для двух человек, с изголовьем из латунных прутьев с блестящими шариками. Д’Арнье разглядывал его, с головы до пят, чуть склонив голову на плечо, немного скептически, немного - с любопытством. Небрежно протянул руку - сильную, красиво вылепленную, приглашая присоединиться к нему. Их разделяло достаточное расстояние для того, чтобы Морану пришлось сделать маленький шаг навстречу, вложив чуть подрагивающие пальцы в чужую ладонь. Окончательно признавая чужую власть над собой и теряя возможность оправдать свое падение принуждением и насилием. Актер зябко повел плечами - и д’Арнье привлек его ближе, не говоря ни слова и безмятежно усмехаясь. «Тащит меня, словно девицу, с которой уже ясно, что визжать и отбиваться она не станет, а жеманится исключительно ради соблюдения приличий», - обреченно понял Франсуа, переступая через кучку собственного имущества на полу. Дрожа от холода, наполняющего душу, от прикосновений казавшихся слишком горячими пальцев на запястье. Колено на краю постели, ощущение смятой ткани, запах лаванды, которой было пропитано гостиничное белье. Франсуа судорожно перевел дыхание, обнаружив, что сердце заполошно колотится в горле. Торопливо вытянулся на прохладной простыне, уткнувшись лицом в подушку и чувствуя, как горят скулы. Хоть бы все побыстрее закончилось. - Позволю себе напомнить, месье Моран, - менторским тоном изрек д’Арнье, скользя взглядом по изгибу спины упомянутого месье, - что плачу здесь я. Согласен, вы недурно смотритесь в роли беззащитной жертвы, однако настаиваю на том, чтобы ваше участие не ограничивалось изъявлением покорного согласия. Двести ливров должнО отработать добросовестными усилиями именно вам. Будьте любезны оторваться от спасительной подушки и приложить усилия к тому, чтобы оправдать столь немалые затраты. «Издевается, сволочь великосветская, - Франсуа мрачно зыркнул из-под локтя, наткнувшись на откровенно глумливый и любопытствующий взгляд д’Арнье. - Понимает, что деваться мне некуда». Робкая надежда на то, что удастся отделаться безропотным исполнением чужих требований и подставлением задницы для быстрого ублажения порочных страстей тулузского красавца стремительно угасала - в отличие от свечей в нумере. Господин д’Арнье явно намеревался извлечь из своего маленького приключения все возможные удовольствия. Франсуа запаниковал. Окажись он в спальне дамы, молодой актер бы справился, благо у него имелся небольшой опыт интимных галантных забав. Но… но вот что может прийтись по душе мужчине - опытному и искушенному в постельных игрищах куда более месье Морана? Чего от него хочет этот тщеславный и самовлюбленный тип: притворного сопротивления со слезами и мольбами о пощаде? Или чтобы Франсуа призвал на помощь всю свою фантазию и ублажил его по мере сил, прикидываясь, якобы в этой постели они оказались по воле рока и бушующих страстей, а не из-за двухсот ливров золотом? Перед Франсуа мелькнул призрачный и робкий луч возвращающегося самообладания. Актер он или нет, в конце концов? Если да, как месье Моран полагает в самоуверенности своей, значит, он сможет сыграть и это. Пылкость, волнение, страсть, кипение чувств, что ежевечерне изображается на сцене - сойдут ли они для спальни? Для начала он может хотя бы попытаться заговорить с д’Арнье, а не угрюмо отмалчиваться, словно лишенный знания языков дикарь или скромница-пансионерка на первом в ее юной жизни свидании. - Признавая свое невежество, умоляю о снисхождении… о том, чтобы вы указали мне нужную дорогу, - мягкие, чуть мурлыкающие нотки в голосе. Франсуа уселся на постели, сложив ноги в разученном и наиболее выгодном ракурсе, лукаво смотря на д’Арнье из-под растрепавшейся челки. Протянув руку, завладел чужой кистью, осторожно и трепетно проведя губами по раскрытой ладони. Может статься, разница между требованиями мужчин и женщин в постели не столь уж велика? Кажется, молодой актер выбрал неверный тон - д’Арнье чуть поморщился, нахмурив брови. Однако слова его прозвучали успокаивающе, а в низком голосе на миг прорезалась чувственная хрипотца: - Вы движетесь в верном направлении, месье Моран. - В верном так в верном, - пробормотал Франсуа, смиряясь с выпавшей ему участью. Двести ливров есть двести ливров, и вроде бы его не собирались бить или принуждать, чего он страшился больше всего на свете. Молодой актер закрыл глаза, положившись на осязание и обоняние. Приятный запах заботливо ухоженной человеческой плоти, чуть щекочущий ноздри, гладкая и теплая кожа под губами, чуть солоноватая, когда Франсуа рискнул провести по ней кончиком языка. Медлительное, неспешное путешествие - вверх по чужой руке, к широкому плечу с резким выступом ключицы, и еще немного выше... Франсуа не представлял, как д’Арнье отнесется к тому, что чужак прикоснется к его роскошным локонам. Не устояв перед искушением, положил ладони на плечи человека, вынуждавшего его к близости, и на несколько мгновений прижался лицом к тяжелым прядям, вдохнув сладкий аромат. Д’Арнье отчего-то напрягся, и Франсуа торопливо убрал руки, отпрянув в опасении совершить ошибку. Простой и подкупающий своим откровенным восхищением жест актера затронул в душе незнакомого человека, заплатившего за право провести ночь с месье Мораном, некую чувствительную струнку, ибо д’Арнье проворчал: - Я не кусаюсь, месье Моран. Мне нравится то же, что и прочим людям - поцелуи, объятия, ласки... Франсуа понятливо вернул ладони на прежнее место и слегка осмелел, позволив себе чуть распустить язык: - Кусаетесь вы или нет, мной еще доподлинно не выяснено, - подавшись вперед, он на миг сомкнул мелкие острые зубки на мочке уха д’Арнье и тут же разжал их, не причинив боли, но намекнув, что мог бы это сделать. - А вот я кусаюсь. Иногда. Д’Арнье поймал его за локоть, потянул к себе на колени, опрокидывая навзничь и склоняясь над ним. От неожиданной смены положения Франсуа вновь боязливо сжался, зажмурившись. Колени под головой и рот, настойчиво прижавшийся к его губам, отнюдь не добавляли спокойствия. А ведь он только-только сумел взять себя в руки и убедиться, что ничего страшного с ним не произойдет! «Поцелуй в такой ситуации был неизбежен. Просто я не думал, что это случится так быстро, и что он пожелает стать первым... Ой». Чужой язык настойчиво касался его губ, стремясь проникнуть внутрь, и Франсуа покорился, осторожно приоткрыв рот. Мир вроде не собирался рушиться от того, что они поцеловались - пакостная часть натуры молодого актера ехидно заметила, что сейчас его лицо находится до чрезвычайности близко к мужскому достоинству д’Арнье. Выпуклость на кюлотах внушала уважение. Из извращенного любопытства Франсуа, изогнув руку, провел по ней пальцами - но его рука немедля угодила в крепкое кольцо оков ладони д’Арнье. - Любопытствуете посмотреть вблизи, месье Моран? - самым светским тоном осведомился он. - Н-ну, вообще-то мне уже доводилось видеть нечто п-подобное, - сделал попытку отшутиться Франсуа. - Было бы занимательно сравнить мои былые впечатления с вашим сокровенным сокровищем… Доверите? Он оттолкнулся от постели, ловко свалившись-скатившись на пол, и утвердившись на коленях перед д’Арнье. «Отработать тебе? - разозлился внутренний голос. - Усилия приложить, затраты оправдать? Хорошо же!» Франсуа протянул руки, бесцеремонно и на удивление ловко расстегивая длинный ряд серебряных пуговиц на кюлотах отчасти утратившего дар речи от подобного нахальства д’Арнье. Заработав за свою инициативу увесистый шлепок по запястьям. - Ваши былые случайные познания, полученные невесть где и как, не дают мне ни малейших оснований к доверию, милейший, - д’Арнье многозначительно похлопал по краю постели. - Вернитесь-ка на место, месье Моран, и умерьте ваш пыл. То вы копошитесь, как осенняя снулая муха, то несетесь, словно на пожар, распуская руки там, где вас об этом совершенно не просили. - Я стараюсь, как могу! - не выдержал Франсуа, сорвавшись на беспомощный визг. Злясь, он почти одолел свой страх, но его замыслы раскусили. Вместо того, чтобы исполнить приказание и улечься в постель, актер уселся на полу, крепко обхватив ноги руками и сжавшись в комок. - Что вы от меня хотите?! Да, я не настолько испорченное создание, как вы почему-то решили, да, у меня нет опыта… Вы сами потребовали, чтобы я не изображал бесчувственное бревно! В глазах предательски защипало. Франсуа шмыгнул носом, уткнулся лицом в колени, спрятавшись от мира. Уверенный в том, что сейчас услышит шелест одежды, равнодушный скрип каблуков и погребальный стук закрытой двери. Высокомерный месье д’Арнье наверняка не пожелает больше тратить драгоценное время на невежу и невежду, он платил за удовольствие, а не за созерцание чужих слез. Месье д’Арнье уйдет, унося с собой обещанные двести ливров, а Франсуа Моран останется наедине со своей незапятнанной честью, пустым карманом и гремящим в ушах визгливым хохотом Фортуны, выкликающей: «Неудачник, неудачник!» Вместо этого Франсуа с безмерным удивлением ощутил, как чуть прогнулись половицы под опустившимся рядом с ним на колени человеком и то, как его обняли за плечи. Услышал мягкий и успокаивающий голос: - Вот плакать совершенно точно не надо. Возможно, я совершил ошибку, преувеличив вашу опытность, месье Моран, и отнесясь к вам слишком требовательно. Вам ли не знать сплетен, гуляющих об актерской братии? Если вы не в силах преодолеть себя, мы можем просто разойтись. Я не буду в обиде и не стану держать на вас зла. Мои пристрастия трудно назвать естественными и дарованными природой, и вы не обязаны их разделять. Однако мне казалось, поначалу я не внушал вам отвращения… - Н-не внушали, - икнув, подтвердил Франсуа, с горечью выпалив: - Но д-двести ливров тоже на дороге не валяются! Если не вы прямо сейчас, то кто-нибудь другой в ближайшем будущем все равно пожелает сделать это со мной, и при этом не будет ц-церемониться и извиняться… Неожиданно проявленная доброта - или всего лишь новый поворот в ведомой д’Арнье игре, переход от нажима и требований к ласке? - ударила Франсуа больнее и сильнее, чем выказанное до того надменное снисхождение сильного мира сего к копошащейся под ногами букашке. Руки, что сейчас заботливо обнимали его - было непохоже, что через мгновение они оттолкнут или силком повлекут к постели. Франсуа трясло - мелкой, неостановимой дрожью испуганного и растерянного зверька, уже не притворявшегося, но действительно не ведавшего, куда кинуться в поисках спасения. - Я не плачу, - актер с силой закусил губу, чтобы и в самом деле не пустить слезу в присутствии постороннего, не расписаться окончательно в собственной слабости. - Я не плачу, что вы несете, я не... Д’Арнье обнимал его, и Франсуа невольно прильнул в поисках защиты и спасения от самого себя. Беспомощно всхлипнул, ощутив, как первая слеза чертит по щеке влажную дорожку, срывается и падает вниз. - Не надо слез, - пальцы перебирали волосы Франсуа, гладили дрожащие плечи, напряженную спину. - Обещаю, я не обижу вас, месье Моран. - Конечно, не обидите - только возьмете то, что вам нужно... разок-другой-третий, - Франсуа прерывисто втянул воздух, тыльной стороной ладони вытирая намокшие глаза. Ему стало стыдно и неловко за произошедшее, он не должен был устраивать подобной сцены. С другой стороны, теперь он мог обернуть ее в свою пользу, сделав показную слабость и неопытность своим оружием. - Я не плачу. Честно. Простите. Он в последний раз шмыгнул носом, поднял голову, изобразив нечто вроде робкой улыбки. Нерешительно потянулся, коснувшись губами щеки д’Арнье. - Вот и славно, - тот откинулся спиной на край кровати, притянув Франсуа к себе на колени, - а если при этом вы перестанете убеждать себя в том, что я бесчестный растлитель и насильник, я буду вам безгранично благодарен. Я предоставил вам возможность выбора, и вы не указали мне на дверь. Если уж согласились разделить мое общество, будьте честны сами с собой. Кстати, вы не возражаете, если я не стану обращаться к вам «месье Моран»? Слишком уж это официально звучит. У вас ведь есть имя? Там, на Фестивале, вас именовали исключительно по фамилии. - Н-ну… да. Законное, данное при крещении родителями, а не позаимствованное из чужой родословной ради пущей красоты и звучности, - сморщил нос месье Моран. Очутиться с кем-то в подобной позе актеру было в новинку - слишком близко, слишком боязно, но вместе с тем невыразимо притягательно. Он свернулся на манер дремлющей кошки, устроив голову на коленях д’Арнье, чуть вздрагивая, когда тот поглаживал его по плечам и волосам. - Я Франсуа. - Шарль-Антуан. Можете называть меня - Шарль, - представившись, д’Арнье едва заметно усмехнулся каким-то своим мыслям, и констатировал: - Вы замерзли. Морана сгребли в охапку и водрузили обратно на перину, которую он столь неблагоразумно покинул. «Не задумывайся о том, что творишь. Думать и сожалеть о содеянном будешь наутро. Сейчас, когда это воплощение аристократии не корчит из себя ледяную статую, находиться рядом с ним не так жутковато. Может, на самом деле он не такой уж дурной человек? Просто… просто у него специфические вкусы». Вновь оказавшись на постели, Франсуа отважился рискнуть. Обвил д’Арнье - Шарля - за шею руками, опрокидывая на себя, ловя губами чужой рот и приникая к нему в долгом поцелуе. Как ни странно, лежать под кем-то, кто был гораздо тяжелее, сильнее и крупнее тебя, оказалось не настолько скверно и унизительно, как представлялось Франсуа. Его целовали, неспешно, бережно, даже нежно, губы прикасались к глазам Франсуа, ко лбу и кончику носа, словно д’Арнье пытался определить, каков он на вкус. Подобно многим актерам, бравирующим своим вольнодумством, месье Моран носил серьги, маленькие дутые колечки фальшивого золота. Обнаружив украшение, Шарль легонько качнул его языком. - Ай, - вздрогнул Франсуа, умоляюще попросив: - Только не дергайте, ладно? А то есть на свете любители рвать серьги вместе с ушами… - Успокойтесь, я же обещал, что не обижу вас, - рассеянно отозвался д’Арнье. Чем-то его заворожила простенькая сережка, продернутая сквозь мочку аккуратного ушка и тускло мерцавшая среди темных локонов. Пальцы одной руки Франсуа запустил в роскошную, почти львиную гриву партнера, наслаждаясь ощущением скользящих прядей, а другой неторопливо водил по широкой спине Шарля, от шеи и лопаток вниз, к талии, и опять наверх, и снова вниз, вычерчивая цепочку сплетающихся символов бесконечности. Поколебавшись, не будет ли его выходка опять сочтена навязчивой и преждевременной, Франсуа осторожно раздвинул колени в стороны - отчетливо и несомненно ощутив, как к нему прижимается чужое достоинство, напряженно бугрившееся под плотной тканью. Что безмерно удивляло юного месье Морана - от поцелуев и блуждавших по его телу ладоней у него медленно и неотвратимо вставало. Скрыть сие обстоятельство было невозможно, ведь д’Арнье не оставил на актере ни единой нитки - все напоказ и все открыто чужому взгляду. Что же получается: он тоже изначально испорченное создание, которому все едино, с кем лечь, с женщиной ли, с мужчиной? Франсуа никогда не подозревал за собой ничего подобного, не представляя, что теперь ему делать - ужасаться собственной врожденной порочности или плюнуть на все, смириться с этим открытием и получать удовольствие от происходящего? Ведь д’Арнье, похоже, все было по душе - Франсуа слышал его глубокие, облегченные вздохи, остро ощущая близость чужого набухающего мужества. - Шарль, - отважился впервые назвать по имени своего покупателя Франсуа, ткнулся губами почти в самое ухо удобно устроившегося на нем человека, щекоча его своим дыханием: - Если вам хочется… - он смутился и запутался, пытаясь подобрать нужные слова: - Ну, вы можете попробовать, а я постараюсь не верещать на всю округу… - Не нужно меня торопить, - д’Арнье сместился ниже, прошелся языком по груди Франсуа. - Ведь вы у нас чистая и непорочная лилия, верно я понимаю? Я не берусь наставлять вас в сценическом мастерстве, а вы уж позвольте мне судить, как и что делать с вами - дабы ваше верещание было обоснованным и вызванным иными, более приятными причинами. Не стану вас обманывать, что больно не будет или будет только в первый раз, вы же не трепетная барышня - но облегчить ваши страдания вполне возможно. - Вот непременно нужно лишний раз напомнить, кто здесь успел познать все грехи мира, а кого на обочине подобрали и взялись учить уму-разуму, - беззлобно огрызнулся Франсуа, задетый тем, что его назвали «непорочной лилией». - Я провел жизнь отнюдь не за стенами монастыря и представляю, как оно бывает... ну, хотя бы теоретически. На самом деле он испытал некоторое душевное облегчение: кто-то другой брался решать за него и точно знал, что и как делать. Вроде бы он может положиться на опыт д’Арнье... и на его обещание не причинять месье Морану ненужного вреда. - Н-ну, вам и карты в руки, если так. Я просто хотел, как лучше, - Франсуа забросил руки за голову, выгнулся, подставляясь и довольно жмурясь от щекочуще-влажных прикосновений чужого языка. - У меня достаточно обширная практика, чтобы ваша теория заиграла новыми гранями, - завершил д’Арнье, тут же наглядно продемонстрировав, что именно он имеет в виду - отправившись в томительно-неторопливое странствие по телу Франсуа, прочерчивая маршрут языком и губами, рассыпая золотисто-рыжие локоны по напряженному животу, скользя так близко от его члена, что пару раз задел его щекой. Месье Моран полагал, что его задача - лежать спокойно и не мешать действиям опытного искусителя, но не сумел сохранить неподвижность. Приподнялся на локтях над постелью, растерянно и изумленно следя за действиями Шарля и ошарашено приоткрыв рот. Да нет, этого не могло быть, не могло быть с ним, просто пресыщенный аристократ-распутник из Тулузы купил себе на ночь новую живую забаву… но тогда зачем, ради чего д’Арнье так поступать с ним? Как, каким образом он это делает - что внутри все переворачивается, вспыхивая маленькими жгучими искорками? Что и в самом деле хочется закричать... или притихнуть, опасаясь спугнуть совершенно неожиданное и непривычное удовольствие? «Запоминай, - Франсуа чуть прищурился, поерзал по простыням, стараясь улечься так, чтобы д’Арнье было удобнее и приятнее. - Запоминай, в жизни все пригодится». А в следующий миг с ним что-то произошло. Шарль дотронулся до какого-то уголка его тела, доселе остававшегося неприкосновенным - и это было как внезапный удар, укус, ожог, вынудивший дернуться всем телом и вскрикнуть, коротко и требовательно. Испугавшись, Франсуа зажал себе рот ладонью, виновато глядя на д’Арнье. - Что такое? - Шарль поднял на него глаза, подернутые жемчужно-серым туманом вожделения. Прекрасно понимая, что творится с неопытным и неискушенным юнцом, но желая услышать, как с изумленно приоткрытых губ сорвется признание в том, что месье Моран искреннее наслаждается его ласками. Похоже, еще никто не давал себе труда как следует приласкать это изумительное юное тело - и выяснить, как на удивление отзывчив мальчик. Вот уж воистину, цветок в пыли. Никогда не предугадаешь, где отыщется истинное сокровище. - Вам хорошо, скверно или вы вдруг вспомнили о назначенном на сегодня свидании с ростовщиком? - Н-не з-знаю... - Франсуа редко заикался в обыденных разговорах, и никогда - на сцене, но здесь, на гостиничной постели с медными шариками, он поссорился с языком и рассудком. Он в растерянности моргал, глядя на д’Арнье - все больше входившего во вкус своих забав и собиравшегося сделать все, чтобы неофит последовал за ним, научившись разделять его удовольствия. - Я-а не знаю, со м-мной прежде т-такого не было... А... А еще можно? Пожааалуйста... Он состроил просительную гримаску - обычно это действовало безотказно. Кожа, там где ее касались губы Шарля, горела - в самом прямом смысле, Франсуа даже ощущал это сладкое и палящее жжение от близкого огня или поднесенного уголька. - Можно, - кивнул Шарль, - и нужно. Внутренняя сторона локтя, горячий бочок со слегка обозначенными под смуглой кожей ребрами - пересчитать их губами, вверх - вниз, жалобный скулеж Франсуа «Щекооотно!», выпирающая косточка - так близко к лобку, ямочка под коленом, и, наконец, завершающим аккордом - нежная кожица в паху. Переждав, пока нервно заерзавший Франсуа замрет в ожидании прикосновения, д’Арнье коварно сдвинулся на другую сторону и проделал все то же в обратном порядке, завершив гамму ласк долгим поцелуем в губы. Прежде Франсуа не раз встречал в книгах и пьесах выражение «таять от ласк», но только сегодня на своей шкуре познал его истинное значение. Таять, словно мороженое на солнце, ощущая, как расслабляются находящиеся в вечном напряжении мускулы, как исчезают куда-то мысли, кроме одной-единственной: «Боже, как хорошо, я никогда в жизни не думал, что человеку в постели может быть так хорошо...» Чувствовать, как трепещет в груди сердце, как губы сами открываются навстречу другому, подчиняясь и беря в плен - долгий, сладостный, до головокружения. «Если он попробует коснуться меня... там, я кончу прямо в его красивую мордочку. Сразу же, пусть мне потом и будет очень стыдно. Что он со мной вытворяет, зачем?» Он обнимал Шарля, извиваясь и вертясь под горячей тяжестью, не раздумывая над тем, отрабатывает ли он обещанную мзду, или поступает так оттого, что ему нравится отвечать на чужую нежность и скрывающуюся за ней потаенную страсть. Д’Арнье сознавал, что следует потихоньку переходить к основной части, но не решался, боясь спугнуть это чудо, сейчас с таким же неподдельным энтузиазмом отзывавшееся на его прикосновения, как до того - дичившееся и рыдающее. Моран был просто великолепен в своем восхищении и податливости, и Шарль опасался, что, стоит ему тронуть актера с намеком на более интимную близость, как тот запаникует и снова расплачется. Но сейчас Франсуа Морану было хорошо. Он гнал от себя мысли о том, насколько предосудительно и непристойно то, к чему его склоняют всего за двести луидоров, его целовали, ласкали и валяли по неширокой постели, оглаживая и щекоча. Возбуждение нарастало, требуя выхода, желая бОльшего, нежели объятия и поцелуи, и в какой-то миг, изловчившись, Франсуа прижал ладонь к достоинству д’Арнье, все еще скрытому тканью панталон. Потаенное сокровище на удивление ловко улеглось в его ладони, и Франсуа с наивно-невинным видом поинтересовался: - Ну теперь-то можно? Хотя бы взглянуть? Вместо ответа Шарль распустил завязки, с огромным нежеланием отстранив рвущегося проявить инициативу Франсуа, поднялся с постели и быстро сдернул с себя оставшуюся одежду. У него бешено колотилось сердце, когда он снова забрался на кровать и лег на спину, заложив руки за голову, как до этого сам Моран: - Самое время познакомить меня с вашей теорией… Франсуа. - Уй-ей... - невольно вырвалось у молодого актера. Дорезвился и допрыгался. Хотя надо отдать должное д’Арнье, тот не сделал попытки немедленно завалить его на спину, наоборот - передал инициативу Франсуа. И даже изволил ознакомить неопытного на практике с некоторыми подробностями, о которых месье Моран прежде не подозревал. С тем, чего он ранее не знал о себе. «Да что тут страшного, ровным счетом ничего», - подбодрил он себя, переводя дух и пытаясь старательно подражать действиям Шарля. Ощущая губами чужое сердце, часто бьющееся под ребрами, водя пальцами и губами по гладкой коже, вновь и вновь приходя к выводу, что Природа не поскупилась, создавая этого человека. Особенно в области пониже талии. Без защитных покровов штуковина выглядела несколько устрашающе. Всякий раз, стоило Франсуа подумать о том, что вот это в скором времени попытаются затолкать в него, ему становилось слегка дурно. Наилучший способ бороться со своими страхами, как уверяли - шагнуть им навстречу. Зажмурившись, Франсуа протянул руку, на ощупь отыскав стоящее гордым монументом достоинство Шарля, и обхватив его пальцами. Ничего страшного и ужасного вроде не случилось. Разве что вспомнилось о необходимости дышать. Д’Арнье едва слышно прыснул - должно быть, его безмерно позабавила появившаяся на лице Франсуа гримаска сосредоточенной серьезности. Юнец открыл для себя возбужденную мужскую плоть и смахивал на кладоискателя, откопавшего в земных глубинах нечто занимательное, но смертельно боявшегося разочароваться, заполучив вместо золотой статуэтки банальное корневище. Месье Моран так трогательно смущался и сопел... и хотя вслух не было произнесено ни слова, распахнутые на пол-лица карие глазищи были весьма красноречивы. Он явно воображал, как его насадят на этот вертел, каким беспощадным будет распаленный его невинностью и беззащитностью любовник. Что же, еще немного Шарль мог потерпеть, и это время пойдет на то, чтобы Франсуа свыкся с мыслью о последней степени их близости. - Очень смешно, да? - обиженно поинтересовался Франсуа, заметив сосредоточенно-отсутствующее выражение лица д’Арнье. Именно так люди пытаются скрыть душащий их безудержный смех. Ну да, со стороны это наверняка до крайности забавно: неопытное создание, наощупь познающее секреты мира. Он хотел убрать руку и капризно надуться... но не смог. Сжавшиеся пальцы сами собой двигались вверх-вниз, плоть под рукой становилась горячей и чуточку влажной, так удобно и легко скользя в ладони... - Между прочим, вы вроде совсем ничего не имеете против. Хотя вы наверняка прежде имели дело с теми, кто поопытнее меня. Или... - он провел языком по пересохшим губам, огорченно спросив: - Или... очень плохо, да? У меня скверно получается? - Должен признаться, вы первый девственник в моей постели, - хрипловато отозвался д’Арнье, которому становилось уже не до смеха. - Я безмерно удивлен тем, что вы до сих пор умудрялись остаться таковым - у вас, определенно, природный талант. И если вы ласкаете меня сейчас так, как касались бы самого себя, то у нас весьма сходные вкусы. Я… я не ожидал, что с вами будет так хорошо, - он закусил губу, пережидая горячую волну возбуждения, требующего немедленного выхода. - О, обычно... обычно дело не заходило столь далеко. Я шустро бегаю и успевал смыться раньше, чем речь заходила о прогулке в темной аллее или предложении посетить тихое местечко, где не задают лишних вопросов, - признался Франсуа. - А вы... вы… Он приподнялся, не прерывая своих трудов, и пристально вглядываясь в запрокинутое лицо д’Арнье. Какое необычное выражение, прежде ему никогда не доводилось видеть такого - что, так и выглядит едва обуздываемое желание? Сведенные брови, прикушенная губа, напряженно пульсирующие жилки на шее... Ему захотелось успокоить этого человека, сказать, что ему больше не страшно, он не станет отбиваться и сопротивляться, наоборот, постарается всячески пойти ему навстречу. - Если у меня и имеется талант, то нуждающийся в воспитании и шлифовке, - он наклонился, проведя губами по шее Шарля, ощутив выступившую на светлой коже солоноватую влагу. Не выдержав, д’Арнье сгреб актера за загривок, точно щенка или котенка, дернул к себе, жадно приникая к его губам, будто пытаясь в поцелуе хоть немного освободиться от наваждения, от переполняющего его жидкого пламени. Его руки жадно скользили по узкой смуглой спине, пока не сжали ягодицы Франсуа, предвещая тот момент, когда они станут единым целым и пальцы Шарля вопьются в них едва не до синяков, чтобы притиснуть еще на пядь ближе, вдвинуться еще на пядь глубже. Франсуа утонул в кусающем жестоком поцелуе, вздрагивая и убеждая себя в том, что д’Арнье не позабудет о данном обещании не обижать его. Пальцы, доселе так ласково касавшиеся его, стали жесткими, крепко впившись в живую испуганную плоть, и Франсуа испуганно уперся ладонями в грудь д’Арнье, безмолвно умоляя об осторожности и снисхождении. Тот нехотя отступил, ослабив натиск, оставив в покое манящий рот и кротко, осторожно целуя плечи актера. - Не бойтесь, - проговорил д’Арнье, скользнув ладонью к вздыбленному члену Франсуа - ему показалось, что это будет неплохим средством от страха. Когда юнец станет почти невменяемым от чувственных восторгов, придет очередь Шарля наслаждаться. - И можете говорить прямо, если что-то вас не устраивает. - Еще бы мне научиться понимать, что меня устраивает, а что - нет… Ой! Нет, нет, не нааадо… - все случилось так быстро, почти мгновенно. Ладонь, нежно коснувшаяся достоинства Франсуа, обнимающая и гладящая… ослепительная искра, бегущая по сухостою, воспламеняя все вокруг, напрягшиеся мускулы, заставившие Франсуа выгнуться дугой, беспомощно комкая пальцами простыни. Болезненное жжение, струящееся от сердца к самому кончику его достоинства - и всплеск, горячими липкими каплями стекающий с бедра. Франсуа отвернулся, ткнувшись лицом в угол подушки и чувствуя, как неудержимо, мучительно краснеет. Он умел сдерживаться с женщинами, зная, что им не нравится быстрая любовь, но сейчас - Господи, облажался, как неопытный деревенский юнец со своей первой девчонкой, спустив еще до того, как ему удалось задрать девице юбки. - Простите. Пожалуйста, простите меня… - За что? - д’Арнье взял его за подбородок липкими от семени пальцами, повернул расстроенную мордочку к себе. - Мне показалось, это был комплимент. Или благодарность за мои усилия. Ну-ну, не стоит так переживать! Вы ведь наверняка не подозреваете о том, как были красивы в этот момент? Он осторожно коснулся припухших губ очередным поцелуем. - Я не хотел… - пробормотал Франсуа, чувствуя себя опустошенным и вывернутым наизнанку. Переводя скачущее дыхание и пытаясь осознать, как же так вышло, что единственное прикосновение так подействовало на него. - Не хотел, правда… Оно было сильнее меня - все, что вы.. мы делали до того… ну и вот, - он беспомощно улыбнулся, вскидывая руки, обнимая склонившегося над ним Шарля. - Похоже, вам не слишком повезло с амантом. Ничего не умеет, но способен в любой миг устроить фонтанчик. Я безнадежен, я понимаю. - Не слишком красноречиво для поэта, увенчанного лаврами Цветочного Фестиваля, - засмеялся Шарль. Франсуа впервые увидел его улыбку, поразившись, настолько она преображает совершенный облик безупречного каменного идола. Смеющийся д’Арнье казался моложе своих лет… и как-то доступнее. - Шутить изволите? Какие лавры, всего лишь второе место, - дотошно напомнил Франсуа, снизу вверх глядя на лицо в обрамлении спутавшихся медовых прядей. Д’Арнье потянулся в сторону, к своему сброшенному камзолу, извлек из внутреннего кармана плоский стеклянный флакон. Скрипнула отворачиваемая пробка, комнату наполнил чуть приторный аромат роз. - Ой… А это зачем? - Зачем вы ласкаете подружку, дожидаясь, пока она потечет молоком и медом? - Шарль плеснул на ладонь дурманяще-ароматного масла. - Любой замок открывается легче, когда он как следует смазан. Было бы просто чудесно, если бы вы легли на бок, Франсуа. - Подружкам легче, им сия полезная способность дана от природы, - с сожалением признал актер, раздувая ноздри и принюхиваясь к будоражащему воображение запаху роз и апельсинов. Он послушно перекатился набок, через плечо настороженно-пристально следя за д’Арнье и догадавшись своевременно приподнять ногу. Невольно вздрогнув, когда согревшееся в ладони Шарля масло потекло по его коже, неспешно проникая в доселе замкнутый от любых проникновений «замок» между половинками ягодиц. Спустя миг д’Арнье осторожно втолкнул вглубь мизинец, будто и в самом деле подбирал ключ к замысловатому замочку, а его пальцы играли роль отмычек, открывающих доступ к редкостным драгоценностям. Больно не было. Было странно и непривычно. Чужеродный предмет шевелился внутри, не причиняя особых неудобств - но пугая и возбуждая самим фактом своего вторжения. Тем, что сидящий позади д’Арнье получил право распоряжаться телом месье Морана по собственному усмотрению. Франсуа подтащил к себе подушку, уткнулся в нее лицом - так было легче расслабиться, сосредоточившись на новых, неведомых прежде ощущениях. - Месье д’Арнье… Шарль? - глуховато окликнул актер. - Можно мне задать вопрос? В мире полно прекрасных женщин, а вы настолько хороши собой, что вам даже пальцем их подманивать не надо - сами прибегут и упадут… Почему же вам хочется - так? Вам это действительно нравится? Д’Арнье убрал руку, плеснул еще масла и попробовал снова, на сей раз указательным пальцем. Плоть упруго поддалась бережному нажатию, словно признавая уже знакомые ощущения. - Вы сами только что сказали, что это, - он выделил последнее слово голосом, - может нравиться. Я не отказываюсь от общества женщин, но моя летопись началась с мужчины, и я по сей день предпочитаю свой пол. Считайте это ностальгией, - хмыкнул д’Арнье. - И что, я потом тоже начну искать того, кто пожелает опять лечь со мной? - Франсуа стало жарко, он задыхался. Ему хотелось одновременно и вертеться, чтобы чужой палец оказался немного глубже, и дернуться прочь, чтобы Шарль убрал руку, прекратил его мучить. Боже всемогущий, ведь сейчас да д'Арнье забавляется пальцем - а что произойдет, когда он пустит в ход свой стенобитный таран? - Всенепременно. С горящими глазами будете набрасываться на каждого мало-мальски симпатичного мужчину, затаскивать его в темный угол и самым натуральным образом насиловать, принуждая вступить в противоестественную связь с вами, - Шарль, поколебавшись, прибавил к указательному пальцу средний - неосознанные движения Франсуа подсказали ему, что разгоряченный юнец вполне готов к подобному испытанию. - Все бы вам… - начал Франсуа и осекся, мертвой хваткой вцепившись в подушку и прикусив губу, чтобы не завопить в голос. Все, что д’Арнье вытворял прежде, оказалось милой и невинной шуткой по сравнению с тем, что он сделал сейчас. Франсуа чувствовал, как натягивается и рвется под напором нежная кожица, что масло больше не спасает и между ног у него надсадно саднит. Боязно даже шелохнуться - любое движение швырнет его за ту грань, где нет ничего, кроме бесконечной унизительной муки. - Мне больно, - тихо и испуганно выговорил Моран. - Очень. - Это всего только пальцы... - начал д’Арнье, но смекнул, что тем только портит дело. Сейчас мальчишка примется воображать адские мучения, ожидающие его, когда место пальцев займет член. Чертыхнувшись, он освободил любовника от своего присутствия и страдальчески поморщился: - Совершенно никакой возможности терпеть? - Не знаю, - Франсуа осторожно шевельнулся, сморщившись в трагической гримаске и виновато глядя на д’Арнье. - Это... это так непривычно... Мне показалось, сейчас там разорвется... Сначала было терпимо и даже приятно, а потом... Нет, нет, - зачастил он, отметив на аристократической физиономии Шарля признаки неудовольствия, - я не отказываюсь, надо попробовать еще раз... Может, мне стоит как-то лечь по-другому? Я потерплю, правда, потерплю, просто мне... просто я испугался. - Встаньте на колени, - ухватился за толковую идею Шарль. Он совершенно терялся между вожделением, настойчиво требующим своего, и нежеланием причинять излишние страдания маленькому месье Морану. Трогательное создание заслуживало бережного обращения. Юнец так старательно подгребал под себя подушки, устраиваясь на них животом, выпячивая аккуратный задик и по возможности широко разводя ноги. Д’Арнье намеревался добавить еще масла, но оно и так текло по бедрам Франсуа, тяжелыми каплями падало на простыню, впитывалось в светлую ткань, оставляя желтые разводы. Он снова ощутил несвойственную ему щемящую, незваную нежность, касаясь изящного, почти мальчишеского тела. Сколько их было, сколько еще будет… - Я постараюсь поберечь вас, Франсуа, но боль неизбежна. - Да я понял уже, - актер судорожно мотнул встрепанной головой, неуверенно предложив: - А может… может вы сразу это сделаете? Да, я знаю, вы опытнее, вам виднее, что нужно, но… мне кажется, так будет лучше и легче. Я не стану кричать и жаловаться, обещаю. Ну, то есть постараюсь не кричать, - поправился он, пугаясь собственной решимости и страшась того, чему предстояло вскоре случиться. Шарль д’Арнье не понимал сам себя. У него имелись определенные планы на забавного юнца с несомненным поэтическим талантом - но в его планы отнюдь не входили длительные ласки и задушевные беседы. Что-то мешало ему незамысловато уткнуть Франсуа Морана носом в подушку и вынудить отработать каждое су из обещанных двухсот ливров, получая свое сладкое, запретное удовольствие. Он мог сколько угодно жестоко обращаться с месье Мораном - все равно актер, лишенный прав, никогда не осмелится жаловаться. Мог поиметь парня и просто-напросто уйти, не расплачиваясь, а то и сдать Морана в руки городским жандармам, за распутное поведение и вымогательство. Но ему хотелось обладать Франсуа - сознавая, что дарит удовольствие, а не причиняет боль. Именно с этой мыслью Шарль пристроился к трогательно оттопыренному задику и толкнулся внутрь. - Ой, - тихо и жалобно выдохнул Франсуа, отчетливо осознав: шутки и заигрывания навсегда закончились. Он находится в чужой власти, высокомерный аристократ из Тулузы может творить с ним все, что вздумается. Шарль вталкивался в него, как мужчина входит в женщину, медленно, но верно преодолевая сопротивление плоти. Франсуа уже не обращал внимания на тягучую боль, замерев и думая лишь об одном: его берут, берут впервые в жизни, пусть и бережно, но ломая в нем что-то, сгибая и принуждая. Актер хотел зажмуриться, но не смог, тупо уставившись на казавшиеся огромными складки наволочки и простыней перед самым лицом, чувствуя, как из уголков глаз опять начинают течь невольные слезы. Д’Арнье у него за спиной сопел и возился, цепко удерживая его за бедра и неспешно, но упорно добиваясь своего. Уже не обращая внимания на то, что юнец обратился разобиженным бревнышком - Шарль и так слишком долго сдерживался, да и сейчас, несмотря на протесты плоти, жаждущей соития бурного и быстрого, держал себя в узде, не позволяя сорваться, взять с места в карьер и вколачивать себя в оцепеневшего Франсуа до кровавых звездочек перед глазами. Подсунув ладони под плоский живот Морана, Шарль рывком приподнял его с подушек навстречу себе, заставляя сложиться чуть ли не вдвое. Подобного унижения Франсуа никогда прежде не испытывал, а сознание того, что он не в силах воспрепятствовать д’Арнье в его намерениях, только добавляло масла в огонь. Случайно Франсуа бросил взгляд на трельяж, разглядев сквозь пелену висящих на ресницах слез две слившиеся, нелепо дергающиеся фигуры. «Боже, зачем ты так жесток со мной?..» Он хныкал в такт рывкам Шарля, не замечая этого, кусая пальцы, чтобы не разрыдаться в голос, уносимый режущей и усиливавшейся с каждым мгновением болью между ног. Не подозревая о том, как злится сейчас д’Арнье - на себя, за то, что слишком деликатничал, позволив месье Морану вообразить себя чем-то особенным, нежели заурядная шлюшка мужского полу. Скулеж Франсуа доносился до Шарля сквозь шум крови и неистовое биение сердца, а при одной мысли о том, что мальчишка надеялся на снисхождение, д’Арнье ударился в него резче, чем прежде. Толчок оказался слишком сильным. Руки подломились, Франсуа проехался лицом по скомканным подушкам, утратив без того шаткое равновесие и вскрикнув. Еще мгновение - и он точно бы завыл, умоляя д’Арнье прекратить экзекуцию. Черт с ними, с деньгами, не нужно ему никаких денег, он уедет, спрячется, промолчит, лишь бы забыть об этом кошмаре... Он и вправду бы заорал - если б не загадочный, едва различимый отголосок наслаждения, сверкнувший, как монетка на дне глубочайшего из колодцев. Франсуа нестерпимо захотелось разглядеть призрачную монетку получше - а для этого требовалось стиснуть зубы и потерпеть. Ну хотя бы еще немного. Актер попытался покрепче утвердиться на руках и коленях, чтобы не дергаться постоянно туда-сюда под сокрушительными толчками. Может, так будет легче? Может, ему повезет еще раз ощутить мимолетный экстаз? Ведь не может такого быть, чтобы телесные мучения совершенно ничем не вознаграждались... Изумленный Шарль замер: неужто юнец сумел совладать с собой? Когда-то его самого постигло это откровение - ответная страсть способна родиться даже из боли, когда она переплавляется в горниле чувств в наслаждение, в ненасытимую жажду... и следующим его движением был уже не рывок, но обманчиво-плавное скольжение наружу... внутрь - снова резко... обратно - медленно и осторожно... Шарль целовал курчавый затылок Франсуа, плечи, спину, ободряя и поощряя, не доверяя обманчивому первому впечатлению. Если месье Моран способен не только покорно принимать и подставляться чужим страстям, но полноценно отдаваться… Тогда его цена неизмеримо больше жалких двухсот золотых! От слез и застилающего сознание багряного тумана Франсуа почти ничего не соображал - пока к нему не пробилось ощущение того, что с ним больше не обращаются, как с бесчувственной куклой, вещью для удовольствия. Что-то изменилось, д’Арнье двигался в нем по-другому: словно бы он, Франсуа, обратился в водоем, и Шарль с размаху нырял в него, быстро и глубоко, томительно-неспешно поднимаясь на поверхность и всякий раз беспокоя дремлющую загадку в глубинах. Тело Франсуа начало жить независимо от разума, ища способ поскорее пробудить непонятную тайну в замкнутой ракушке. Прогнуться в талии, пошире развести колени, расслабиться, поймать ритм чужих движений... осторожно податься навстречу, чувствуя тепло прикосновений губ Шарля, его тяжелое дыхание подле самого уха, его горячее тело, нависшее над ним - как зверь нависает над добычей. - Умница, - прошептал Шарль, - молодец, вот так, правильно... Он сосредоточился на том, чтобы удерживать магический, завораживающий обоих ритм, отвлекающий от мыслей обо всем, кроме грядущего удовольствия. Ни боли, ни нетерпения - одно только мерное покачивание вверх - вниз, словно они лежали не на постели, а на морской глади. Еще и еще раз, медленно и уверенно. - Как... удивительно, - онемевшими губами выговорил Франсуа. Его влекло куда-то, как течение реки увлекает малую лодку, оцепенение постепенно уходило, и даже боль сгинула. Воздух стал насыщенно-влажным, как перед приближающейся грозой, и ему самому было жарко, так невыносимо жарко... Слезы высыхали, он учился двигаться так, как было приятно Шарлю и ему самому, а потаенное местечко в глубине тела билось маленьким растревоженным сердцем. Он не удержался, застонав не от терзающей изнутри боли, но от подступающего к горлу наслаждения, выдохнув имя невольного любовника: - Шааарль... Мне хорошо, правда... очень... так и должно было быть? - Да, - выдавил совершенно исстрадавшийся Шарль. Признание месье Морана с лихвой окупило все предшествующие жертвы. А кроме этого, он наконец получил моральное право на свое удовольствие, поэтому движения его снова ускорились. Сделав еще несколько мощных толчков, Шарль обрел желанное освобождение. На сей раз не было ни вспышки, ни внезапной обжигающей судороги - лишь накатившая волна мягкого, обволакивающего тепла, и ощущение заполненности, до краев и больше, как будто в пустой доселе сосуд налили молодого игристого вина. По собственному опыту Франсуа смекнул, что д’Арнье только что излился в него. Это оказалось не так уж страшно и унизительно, с учетом, сколько масла уже оказалось у него внутри. Актер сжался, неловко помогая себе рукой и вздохнув с облегчением, когда тело ответило на его старания - пусть не столь яростно и обильно как в первый раз. Шарль отпустил его и завалился набок, с видимым облегчением переводя дух. Простыня под ними была влажно-липкой, брезгливый Франсуа скривился и перебрался на другую часть постели, нерешительно присев рядом. «Вот так. Двести обещанных ливров в прибыли, твоя невинность в убытках. Наверное, могло быть и хуже». Он заглянул в лицо Шарля - слегка отсутствующее, замкнутое, словно выточенное из камня. Доволен, нет, не поймешь... - Как только я отдышусь, я отсчитаю вам уговоренное, - Шарль д’Арнье задрапировался во всегдашнюю надменность, как в императорскую мантию, скрывая от Франсуа растерянность и робкую приязнь - вот еще чего недоставало! - Примите мои поздравления с удачным дебютом, месье Моран. Как вы убедились, не так уж это и страшно. - Благодарю, - Франсуа отвел взгляд, не замечая, как дрожит его невольно оттопырившаяся нижняя губа. Господин Д’Арнье получил желаемое, у него больше нет необходимости изображать любезность. Хотя всего несколько мгновений назад он был таким, что у Франсуа сердце замирало от его нежности, от ласкового, ободряющего шепота. Но теперь они снова месье д’Арнье и Франсуа Моран, все возвращается на круги своя. От этого становилось больно и незаслуженно обидно. «Чего он хочет, этот Франсуа Моран? - д’Арнье с легкой неприязнью воззрился на сидевшее неподалеку воплощение растоптанной невинности. Какого дьявола, почему он должен чувствовать себя виноватым, глядя на опущенную каштановую макушку и ссутуленную спину, на которую будто взвалили все грехи мира? - Признания в нежных чувствах, что ли? Я был с ним ласков и терпелив, он получит сумму, за которую иному горожанину приходится трудиться едва ли не год, и он еще недоволен?» - Подите сюда, Франсуа. Что вы так помрачнели? Франсуа предпочел бы сейчас забиться куда-нибудь в темный угол, оплакивать свои горести, но д’Арнье купил его время и тело на нынешнюю ночь, так что, наверное, не стоило капризничать. Месье Моран послушно приподнялся, удивившись, отчего под ним так влажно, опустил взгляд и испуганно вскрикнул. Там, где он сидел, осталась желтоватая скользкая лужица использованного масла с отчетливыми алыми вкраплениями. Кровь текла и по ноге, размазанный, пугающий след. -Не бойтесь, такое случается, - успокоил его Шарль, ловя себя на желании стереть пальцами кровавую струйку, поднимаясь по теплой гладкой коже от тонкой щиколотки к колену и выше, по внутренней стороне бедра, к натруженной дырочке... Быстро сморгнув, он велел: - Ложитесь на живот. Он встал с постели - лежавший ничком Франсуа услышал плеск воды. К измученной и саднившей плоти прикоснулась прохладная ткань, успокаивая дергающую, будто при загнившем нарыве боль. Шарль аккуратно обтер потеки масла, семени и крови, вновь намочил полотенце и, раздвинув ягодицы Франсуа, вложил между ними импровизированный компресс. Ощущение влажного свертка между ногами было слегка непристойным. Вот так оно и выглядит, то, о чем Франсуа Моран прежде только слышал - драная задница. - Спасибо, - собравшись с духом, пробормотал Франсуа. Подумал и осторожно заикнулся: - Неужели от меня теперь никакого проку? Может, я смогу для вас что-то сделать... Шарль? - Пока можете просто смирно полежать, изображая раненого гладиатора, - фыркнул Шарль, пристраивая у себя за плечами подушку и откидываясь на кроватную спинку. - Чуть позже мы сыщем применение вашим вновь открывшимся талантам. - Талант не может быть вновь открывшимся. Он либо уже отрытый из недр земли и явленный миру, либо еще закопанный и нуждающийся в извлечении на свет, - дотошно и чуть язвительно уточнил Франсуа. Поерзав, улегся поудобнее, пристроив подбородок на сложенных кулаках и глядя на Шарля снизу вверх. В этом ракурсе тот производил еще более внушающее и монументальное впечатление, и Франсуа не верилось, что он сумел благополучно пережить его натиск. Актер нерешительно переполз ближе, пристроив голову на колено д’Арнье. Безнадежно пытаясь разобраться, что он испытывает к этому человеку. Он должен был его ненавидеть: ведь надменный аристократ из Тулузы только что поимел его - всласть, до слез и крови. Но ненависти не было, было лишь глухое раздражение и потаенное любопытство. А еще - смутное желание вынудить Шарля скинуть маску высокомерного и замкнутого хлыща. Но Франсуа совершенно не представлял, с какой стороны подступиться к д’Арнье. - Удивительно, как ни у кого старого содомита из тех, что обожают театральных мальчиков, не дошли до вас руки, - Шарль рассеянно перебирал локоны Франсуа, покачивал пальцем сережки в ушах. - На их месте я бы приковал вас к постели и имел до кровавых мозолей на члене… Откуда вы вообще такой взялись, Франсуа Моран? Давно вы околачиваетесь на сцене? - Из Каркассона, - хихикнул Франсуа. - В театре я уже… ну, лет пять этой осенью точно будет. - Он нахмурился, пытаясь объяснить: - Понимаете, Шарль, я ведь не раз был свидетелем, как это происходит - из-за денег, ради покровительства, выгодной роли, доходного места, лишнего бенефиса. Видел, что случается потом. Разбитые сердца, очерствевшие души... готовность лечь под любого, кто поманит купюрой. Мне не хотелось, чтобы это случилось со мной, вот я и старался всячески избегать подобных ситуаций. Мне... мне хотелось пройти через подобное с человеком, который не будет мне противен и не станет капать слюной, причитая: «Ах, какая сладкая попка, дайте же мне поскорее вставить туда!» Вот, - он смутился и отвел взгляд. - А вышло - сами видите, что. - Я старался вовремя сглатывать слюнки, - очень серьезно кивнул д’Арнье, - к сожалению, прочие моменты, оскорбляющие вашу добродетель, наличествовали - деньги, вопросы покровительства, неприятный вам человек, находящий вашу попку весьма аппетитной. Ужасно. - Ужасно, - согласился Франсуа. - Утешает лишь, что продался я задорого. Мне кажется, я смогу с этим справиться и продолжать жить дальше. Наверное, все оттого, что я слишком легкомысленен и не способен подолгу и всерьез над чем-то страдать. В конце концов, моя утрата невинности произошла не столь уж скверно, как у некоторых из моих знакомцев. Мне теперь даже проще - одной трудностью меньше, - он провел ладонью по ногам Шарля, серьезно попросив: - Научите меня еще чему-нибудь, а? Вместо ответа Шарль устроился поудобнее, взял Франсуа за плечи и потянул вверх: - Я хотел бы вас поцеловать, если вы умолкнете на минутку. - Умолкнуть - ни за что! - патетически известил Франсуа, осторожненько прижимаясь к Шарлю и запрокидывая голову. Не удержавшись, шепотом поинтересовался: - Так? -Именно, - тоже шепотом отозвался Шарль, и завладел его ртом, целуя жадно, ненасытно, с той страстью, которую Франсуа видел лишь мельком, которую он скрывал, чтобы не спугнуть неопытного любовника. «Ой...» - невесть в который раз испуганно подумал Франсуа, но заставил себя не отшатнуться. На миг ему показалось, что д’Арнье и впрямь пытается поглотить его, сделать частью себя - так настойчиво он раздвигал языком его губы, вталкиваясь внутрь, с силой прижимая своим языком его трепещущий язычок, прикусывая и в буквальном смысле слова засасывая то нижнюю, то верхнюю губку. Франсуа ощущал его ладонь на своем затылке, мягко, но настойчиво удерживавшую его голову в нужном положении, порой чуть поворачивая то туда, то сюда. В ушах чуть звенело от прилившей крови, Франсуа жмурился, послушно отвечая на бесконечный поцелуй и задыхаясь от нехватки воздуха. Недюжинным усилием воли Шарль заставил себя отстраниться, заметив: - Если бы в Тулузе организовали фестиваль поцелуев, вы бы завоевали там первый приз. Безо всяких сомнений и подтасовок. - Это природное, - буркнул Франсуа, торопливо переводя дух и чувствуя, что опять невесть почему краснеет. Господь свидетель, ему понравилось целоваться с Шарлем, понравилось так, что сердце замирало и дух перехватывало от восторга. Пауза показалась ему слишком длинной, он сам потянулся вперед, нахально и самонадеянно завладев чужим ртом, прильнув к нему, как к источнику в пустыне. Страстно откликаясь на его поцелуй, Шарль одновременно подтолкнул Франсуа так, что тот переступил коленями. Как раньше - о, целую вечность назад! - их члены оказались рядом, соприкасаясь уже без досадной преграды. От ощущения недозволенной и желанной близости д’Арнье вновь ощутил острое желание. Скользнув ладонями вдоль спины Франсуа, он осторожно дотронулся до отверстия, которое совсем недавно покинул. - Ммм? - с вопросительной интонацией промычал Франсуа, напрягшись, когда к нему прикоснулись там, где все еще болит, но не в силах ни разомкнуть объятия, ни прервать поцелуй. Шарль полулежал под ним, Франсуа оказался на нем верхом, как распутная девица - и осязание недвусмысленно сообщало о том, что д’Арнье вновь мучим своими запретными потребностями, доказательство чему росло и увеличивалось прямо на глазах. Франсуа стоило было бы отстраниться, а он вместо этого чуть подался вниз, потеревшись собой о поднимающееся достоинство невольного любовника и тихонько ахнув в его напряженный рот. Моран нынче ночью не переставал удивлять Шарля готовностью к авантюрам и экспериментам. Сейчас он в очередной раз поразил д’Арнье: вместо того, чтобы жалобно захныкать, выказал готовность начать все сначала, от поцелуев до собственно слияния, мучительно-сладкого и такого необыкновенного, не похожего ни на что, бывшее у Шарля прежде. - Перевернитесь на спину, - коротко велел он. - Та-ак? - на смену заиканию пришло невольное растягивание гласных, местечковый акцент, с которым Франсуа говорил с рождения и от которого старательно избавлялся, считая его вульгарным - хотя его уверяли, якобы в его исполнении это звучит очаровательно. Он вскинулся, слезая с Шарля и опрокидываясь навзничь рядом, не отпуская его руки и с настороженным любопытством вглядываясь в лицо любовника-наставника, словно стараясь прочитать ответ на загадку: «Я угадал? Я правильно делаю, ты доволен мной?» Инстинкт заставил Франсуа плотно сдвинуть колени, но разгорающееся игривое любопытство оказалось сильнее - он нерешительно приоткрылся. - Красивый... - Шарль произнес это так, что Франсуа оставалось только догадываться, адресовано ли это слово ему, или мимолетно сорвалось с губ любовника, словно эхо его мыслей, а что у д’Арнье было на уме - одному Господу известно. Широкая ладонь Шарля скользнула по животу Франсуа, обхватила член, покрытый засохшим семенем, пальцы принялись поглаживать его с неожиданной бережностью. И с таким старанием, что спустя малое время Франсуа закрыл глаза, позволив телу самому выбирать, как поступать. Он расслабился, осторожно приподнимая бедра и толкаясь ими в такт движущейся ладони Шарля, перекатывая голову по подушкам и невольно постанывая от удовольствия - жаркого, заставляющего вертеться, поневоле облизываясь и хватая воздух губами. Шарль молча любовался им, по выражению раскрасневшейся мордашки угадывая, чего мальчику хочется в данный момент - быстрее? медленнее? сильнее? осторожнее? - Я сейчас точно опять... - слабым голосом предупредил Франсуа, когда сладкое жжение в паху начало становиться невыносимым, стремясь выплеснуться, а нежные складки кожи на стоящем торчком достоинстве сделались невероятно чувствительными, отзываясь на малейшее движение пальцев Шарля. - Не надо, не хочу... сейчас, - он чуть согнул колени, приподнимая бедра над постелью и безмолвно предлагая д'Арнье передвинуть ладонь чуть ниже, к взломанной пещерке. - А я хочу, - безапелляционно пресек робкие возражения Шарль, продолжая ласкать его так, как решил сам, а не так, как бы этого хотелось дражайшему месье Морану. - Ну и ходите мокрый с ног до головы, - нарочито-возмущенно бросил Франсуа. И сам задвигался резче, настойчиво тычась в сомкнутую ладонь, стремясь достигнуть финала - и желательно и в самом деле забрызгать Шарля своим творением. - У меня есть кому облизать все это безобразие, - хмыкнул Шарль, - своим болтливым языком, капля за каплей... - будто иллюстрируя свою завуалированную угрозу, он наклонился и лизнул Франсуа в губы. - Ой, нет... - слишком живое воображение Франсуа мгновенно нарисовало ему картинку стекающих вязких капель и привкус собственного семени на языке. Он замер, вцепившись в складки простыни и вообще не двигаясь, стараясь заставить разгоряченное тело успокоиться. Получалось скверно, природа требовала своего, и он удрученно протянул: - Чего вы добиваетесь, Шарль? - Снова увидеть ваше лицо, когда вы кончаете, - искренне удивился д’Арнье, - я ведь уже сказал вам, что это изумительное зрелище. Вам будто и стыдно, и приятно, и хочется облегчения, и жаль расставаться с семенем... Объект и причина «удивительного зрелища» растерянно захлопал ресницами от столь неожиданного известия. Осознал, переварил, отвел взгляд в сторону и пробормотал: - Хорошо, только заставлять облизывать не надо... Франсуа снова зажмурился, возвращаясь к утраченному состоянию, к теплому облаку удушливой влажности, с готовностью принявшему его в свои объятия, закружившему в белесом ореоле. Спустя несколько мгновений распростертое на постели худощавое тело беспомощно задергалось, словно кукла на ниточках, пальцы заскребли простыни, голова запрокинулась, из горла рванулся то ли стон, то ли судорожный вскрик - а ладонь Шарля заблестела от выплеснувшейся вязкой жидкости. - Собственно, почему «не надо»? Откуда такая брезгливость по отношению к самому себе? - усмехнулся Шарль, поднося наполненную живым перламутром ладонь к собственным губам, и лениво слизнул несколько капель. - На вкус - совершенно ничего противного. Даже… сладко. Вам нравится сладкое, Франсуа? - Нравится, но дело не во вкусе, - не открывая глаз, пояснил Франсуа. - Меня точно стошнит, если я это попробую. Чувства опустошенности и расслабленности почему-то не было, наоборот, от чувствовал себя на удивление бодрым. Даже взвинченным, готовым в любой миг рвануться невесть куда, словно все его нервы и жилки натянулись до предела. - Не вы ли самоуверенно собирались взять в рот мой член? - напомнил Шарль. - И не был ли я чертовски прав, что не позволил вам этого? Посмотрите на меня, Франсуа. Свободной рукой он сгреб Морана за плечо, развернул к себе: - У вас вид сытого кота... - Какой уж есть, - Франсуа пожал плечами, не пытаясь отвернуться или вырваться, смотря в глаза цвета весенних барвинков. Пытаясь догадаться, что скрывается в их глубине. - Ну, и собирался. Мне кажется, я бы смог это сделать... но только без... без жидкости. - Какой вы, оказывается, капризный! - д’Арнье мазнул его по губам испачканными пальцами. - Попробуйте - вообразите, что это крем с эклера, - он с нарочитой чувственностью прошелся языком по своей ладони, подбирая чужое семя. - Мое воображение упорно отказывает, - Франсуа осторожно вытер ладонью губы, так и не прикоснувшись языком к собственному творению, и уныло повесил голову. - Простите. Меня начинает подташнивать от одной мысли. Я не капризничаю, у меня... у меня просто не получается. - «Не получается» - аргумент, который можно использовать хотя бы после одной попытки что-то сделать, - пожав плечами, Шарль отер руку о простыню. - Но принуждать вас я не намерен, возня не окупится. Воображение же, Франсуа - это удивительная вещь. Домысливание и угадывание позволяет преподнести партнеру массу приятных сюрпризов. Вот, к примеру, вы... я уверен, что вам очень нравится, когда касаются вашего затылка - казалось бы, вполне безобидно, но вас это возбуждает. Я прав? - Н-ну... да, - поколебавшись, признался Франсуа. Сказанное Шарлем не стало для него новостью, но лишним подтверждением открытия, совершенного одной из его знакомиц по актерскому цеху. Дама была намного старше Франсуа и добродушно посмеялась бы, попытайся юнец затеять с ней интрижку, но почтенная госпожа Лефевр была добра к нему и учила полезным мелочам. Она же первой и обнаружила, что нет лучшего способа успокоить паникующего Морана и привести его в нужное расположение духа перед выходом, чем малая порция мягких поглаживаний по буйной головушке. Его наставница плоховато видела, вечерами Франсуа читал, устроив голову на коленях дамы и наслаждаясь ощущением женских пальцев в своих волосах. - Да, мне это приятно, - он чуть мотнул локонами, словно приглашая Шарля дотронуться до них, ощутить, как они скользят между пальцами, сетью опутывая чужие руки. Шарль охотно погладил его по шее, мимолетно, одними кончиками пальцев, прежде чем запутать их в тяжелых прядях, поглаживая и почесывая Франсуа, как огромного кота. - Самое чувствительное место у вас - спина. Стоит провести пальцем вдоль позвоночника, как я почти ощущаю, что у вас по коже бегут мурашки. Странное дело, Франсуа казалось, он неплохо изучил возможности собственного тела. Но впервые кто-то столь откровенно обсуждал его и разбирал по косточкам его привычки и склонности - не ошибаясь и не заблуждаясь. И да, когда д’Арнье пересчитывал губами и пальцами выступающие косточки в его хребтовой впадинке, Франсуа хотелось жмуриться и повизгивать от удовольствия. Он склонил голову под чужую руку, потираясь о гладящую ладонь и выжидающе косясь на Шарля - что еще ты пожелаешь от меня? - Как думаете, что понравилось мне? - приподнял бровь Шарль, не прекращая перебирать и распутывать мягкие, льнущие к пальцам прядки. - Вы жаловались на недостаток воображения, но в наблюдательности вам, наверное, не откажешь? Вы были бдительны и тщательно следили за каждым шагом противника. Где мое слабое место, месье Моран? - А-а, э-э... - расслабившийся и успокоившийся Франсуа растерянно захлопал ресницами, пытаясь восстановить в памяти события последнего часа и сообразить, что именно было по душе д’Арнье. К своему стыду, он куда больше был занят новизной собственных переживаний, чтобы успевать еще и пристально следить за Шарлем: - Н-ну, вам нравится целоваться. Не только в губы, но и... повсюду. А еще вам нравится, чтобы все шло согласно вашим желаниям. Вот. И еще... - он задумался, пытаясь смекнуть, что еще можно было сказать, чтобы сказанное заодно стало бы комплиментом для Шарля. - Виляете, точно нерадивый школяр на экзамене, - Шарль наклонился и легонько потянул его за серьгу. - Из чего я заключаю: вы просто получали свое удовольствие и нисколько не задумывались о моем, ах, как это обидно и несправедливо. Ведь трудиться, по идее, должны были именно вы, а не я, - тон д’Арнье был скорее игривым, нежели серьезным. - Возможно, следует дать вам еще один шанс изучить мои нужды и предпочтения? - Я испрааавлюсь, - наигранно-жалобно протянул Франсуа, невольно подаваясь ближе к Шарлю следом за пальцем, тянувшим золотое колечко. - Позвольте мне оправдаться, не будьте чрезмерно жестким к начинающему! Может, я не столь безнадежен, как кажется на первый взгляд. Он осторожно провел пальцем по лицу сидевшего напротив человека, наощупь изучая его черты. Шарль выпустил Франсуа из объятий, и лег на спину, закинув руки за голову и чуть согнув одну ногу в колене - живописная поза получилась у него на удивление естественной. - Нынче я удивительно добродушен... Пробуйте, угадывайте - предоставляю вам полную свободу действий. Возможно, в действиях Франсуа было куда больше старания и стремления угодить, чем подлинного чувства - он мог худо-бедно изобразить вспышку страсти по отношению к женщине, с которой был знаком всего пару часов, но вот по отношению к мужчине, впервые в жизни затащившему его в постель... Тем не менее, актер пытался использовать весь свой небогатый опыт, а способность быть нежным и внимательным имелась у него от природы. Оставалось только следовать ее подсказкам, вспоминая преподанные Шарлем уроки. Целуя, прикусывая и полизывая на удивление гладкую кожу, спускаясь все ниже и ниже. Д’Арнье задумчиво наблюдал за его действиями. Стоило ему попросить Франсуа предпринять что-нибудь самостоятельно, как у юнца делалось столь испуганное и несчастное лицо, будто его подвергали утонченному издевательству. Это смешило и раздражало одновременно. Однако по мере того, как Франсуа ласкал его и, очевидно, попутно смирялся со своей горькой участью, выражение его мордочки сменилось с обиженного на любопытное. Порой он искоса косился на Шарля, пытаясь прочитать на этом красивом, задумчиво-снисходительном лице признаки удовольствия - или, напротив, неудовольствия. Д’Арнье немало поднаторел в искусстве притворства - его лицо хранило совершенно непроницаемое выражение, заставляя Франсуа нервничать. Он так хотел показать себя с лучшей стороны, но совершенно не знал, что для этого нужно сделать. - Прекратите поминутно оглядываться, - тихо засмеялся Шарль, - мне нравится, очень нравится, вы большой умница, Франсуа - вот только я вижу, вам самому это не в радость... - Что вы желаете, пробуждения неземной страсти? - невесело отшутился Франсуа. - Я же вас не знаю. Мне вообще все это... ужасно непривычно. Я боюсь ошибиться, а вам вольнО надо мной смеяться! - О, на страсть я даже не рассчитывал. Так - немного приязни, капелька любознательности, чтобы придать остроты пресному усердию... - чуть пожал мощными плечами Шарль. - Как поживает ваша попка? - Напряженно, - отшутился Франсуа, невольно вздрогнув при упоминании сей деликатной части тела. И приуныв при мысли о своей бесталанности. Поерзал, на пробу сжимая и разжимая внутренние мышцы. Вздумай Шарль повторить попытку вторжения, ему, Франсуа, придется весьма несладко. - Вы... вы хотите еще раз? - Как раз раздумывал над таким вариантом, но сейчас вы к нему непригодны, - скорбно вздохнул Шарль, погладив актера по упругой ягодице. - Для того, чтобы ласкать меня ртом, вы слишком брезгливы, что же остается? Каким бы способом вы могли бы ублажить? - на лице д’Арнье отразилась глубочайшая задумчивость. - Я-а... Я не знаю, - растерялся Франсуа, не поняв, смеется над ним или Шарль рассуждает всерьез. Рассуждая логично, он действительно не мог больше сделать для Шарля ничего. Не позволит же этот ледяной красавчик ему забраться на себя - да Франсуа меньше всего хотел этого. Стало быть, надо соглашаться на один из предложенных вариантов. - Может... может, мне все таки стоит попробовать еще разок справиться со своей брезгливостью? - Я же обещал не обижать вас, - напомнил Шарль д’Арнье, - не надо жертв, которые не порадуют ни вас, ни меня. Что ж... Возможно, наилучшим выходом для вас будет отправится в постельку, а для меня - совершить ночную прогулку по Тулузе. Если вы не возражаете, месье Моран, на днях я снова нанесу вам визит. - Я ничуть не против, но… - Франсуа выжидательно уставился на поднявшегося с постели и начавшего одеваться д’Арнье. В блестящих карих глазах актера читалось невысказанное и исконно простонародное: «Сожрал пирожок - гони монету, сволочь!» - Ах да, чуть не забыл, - чужая скопидомность искренне позабавила д’Арнье, бросившего на разворошенную постель тяжелый бархатный мешочек. - Премного благодарствуем, - пакостным голоском протянул Франсуа, мгновенно позабыв про боль, досаду, обиды и пережитое унижение. Деньги. Боже мой, настоящие деньги, звонкие монетки чистого золота, спасение от нищеты и долгов! Он вцепился в кошелек, понимая, что выглядит вульгарно и неприглядно, но не в силах ничего с собой поделать. Прирожденному аристократу д’Арнье, небось, никогда в жизни не доводилось просыпаться, не зная, будет ли у него вечером крыша над головой, хлебать тошнотворное варево из гнилой рыбы и луковой шелухи, толкать по грязной дороге тяжеленный фургон и латать разъезжающуюся под иглой рубаху. Черт с ней, с честью, цена его невинности - двести полноценных золотых. - Не надо так осуждающе на меня смотреть, - молодой актер нежно прижал драгоценный мешочек к груди. - Для вас это мелочь на булавки и носовые платки. Для меня - возможность несколько дней прожить по-человечески. Шарль от души расхохотался - черт с ними, с деньгами, но юный Моран имел такой потешный вид, что это стоило потраченных ливров! - Вы упорно мне напоминаете белку, месье Моран - ухватившую вместо лещины кокосовый орех. Надеюсь, на мои кровные вы приобретете себе кусочек жизни поаппетитнее. Счастливых вам сновидений, - д’Арнье ушел, тщательно прикрыв за собой дверь, а Франсуа остался - в полутемном гостиничном нумере, один-одинешенек. Заветный мешочек согревал ладони, Франсуа баюкал его, как любящая мать - младенца. Он до сих пор не верил, что д’Арнье честно расплатился с ним. Но тулузский аристократ отдал обещанное, заплатил, словно дорогой куртизанке, если называть вещи своими именами. И он был добр к нему, к бродяге без роду и племени, презренному актеру, одному из тех, кого даже не хоронят на церковных кладбищах, зарывая за оградами! - Да и наплевать, - отчетливо произнес в ночной тишине Франсуа. - Пошло оно все. Я богат, а что мне проку с чести? Он пересчитал деньги, разделил их на несколько частей и спрятал в укромных местах - в точности как белка, с которой его метко сравнил языкатый господин д’Арнье. Закончив, рухнул в постель, мысленно поблагодарив Фортуну. Все-таки она любит своего беспутного Франсуа! Следующим вечером д’Арнье не появился. Франсуа Моран провел день в постели, блаженствуя, заказывая завтрак и обед в нумер, и с удовольствием убеждаясь в том, что его тело с честью выдержало тяжкое испытание. Случившееся ночью напоминало о себе лишь занудливым нытьем промеж ног, как будто он стер задницу о седло или перестарался с упражнениями для развития гибкости. Ослепительные солнечные лучи пронизывали задернутые кружевные шторы, расчерчивая пол косыми горячими полосами. Франсуа пил холодное вино, пощипывавшее язык, размышлял о том, явится ли д’Арнье снова - и как ему надлежит вести себя с этим человеком. Вдруг сей надменный господин опять возжелает разделить с ним ложе, суля деньги за согласие? По холодной физиономии не разберешь, что там творится на душе у месье Шарля - но, похоже, тот остался доволен… Вот бы разузнать, кто таков этот д’Арнье. Чем занимается, какова его репутация? Обеспечен ли он или с шумом и треском проживает остатки некогда внушительного семейного достояния? Может статься, он вовсе не дворянин, а разбогатевший негоциант, потакающий своим извращенным потребностям? Или иностранец со средствами, полагающий, что в веселой Франции можно без труда подыскать самые разнообразные удовольствия? «Ну, купил же он тебя…» Шарль-Антуан д’Арнье объявился к концу третьего дня, когда Франсуа с затаенным облегчением решил: он больше никогда не увидит высокого красавца в черном. Когда месье Моран явился в свой нумер, тулузский гранд уже был там, удобно устроившись в кресле и рассеянно листая книгу, позаимствованную из имущества актера. На столе гордо возлежал пузатый ковровый мешок, и, стоило опешившему от незваного вторжения Франсуа перешагнуть порог, д’Арнье указующе ткнул перстом в сверток: - Мне сообщили, якобы вы изволите целыми днями валяться в постели. Скверная привычка, месье Моран. Посему мы отправляемся на прогулку. В мешке - наряд для вас. Извольте примерить. - На к-какую прогулку? - оторопел актер. - Когда вы последний раз смотрели календарь? - укорил его д’Арнье. - Нынче Иоаннов день. Торговые гильдии и ремесленные цеха устраивают танцы с музыкой и угощениями. Также будет уличный маскарад, гуляния и фейерверк. - А я-то думаю, с какой радости спозаранку трезвонят в колокола… - месье Моран с любопытством сунулся в мешок, выясняя, что за наряд приволок ему непредсказуемый господин д’Арнье. Извлек расшитый серебряными узорами лиф и возмущенно уставился на тулузца, ожидая объяснений. Не дождался и подал голос: - Месье Шарль, это женская одежда! - Первый раз в жизни узрели таковую? - заломил бровь д’Арнье. - Позволю себе усомниться. Вы, месье Моран - актер. Недурной, насколько я могу судить, и гордящийся своим ремеслом. Для вас не должно составить труда перевоплотиться в иную личность. Полагаю, в более юных годах вы с легкостью изображали на сцене гризеток и развеселых субреток - ваш облик и фигура вполне подходят для таковых амплуа. Облачайтесь и идем. - Но я не хочу! - осмелился возразить Франсуа. Д’Арнье скупо улыбнулся: - Не припомню, чтобы я интересовался вашим мнением по этому поводу. Не злоупотребляйте моим терпением, Франсуа - оно велико, но отнюдь не безгранично. Я же не предлагаю вам разгуливать по улице нагишом и с павлиньими перьями в заду. Это всего лишь платье. Несколько старомодное, но вполне милое, - он вернулся к страницам книги, давая понять, что спор исчерпан. Обескураженному Франсуа оставалось лишь забрать мешок и удалиться за ширмы - где, чертыхаясь и сквернословя сквозь зубы, актер принялся за тяжкое дело переоблачения. Ворох нижних юбок, сорочка, жуткое чудище корсета, лиф со множеством завязок, панталоны, чулки, узкие туфли с бантами, перчатки… После изрядных мучений шнуры были затянуты, пуговки застегнуты, кружева и складки расправлены. Новоиспеченная девица предстала испытующему взгляду д’Арнье. - Как я и предполагал, вы очаровательны… мадемуазель, - снисходительно кивнул мучитель. - Подберите волосы, но можете не слишком усердствовать - в нынешнем году здешние модницы, вторя юной королеве, чтят сельскую игривость и живую непосредственность. Завершила наряд осыпанная серебряными блестками бумажная лилия на длинной шпильке, собственноручно воткнутая д’Арнье в каштановые локоны Франсуа. В качестве утешения актеру вручили узкую полумаску, подхватили под локоток и вывели из гостиницы на улицу, в праздничный гомон и кутерьму под алеющим закатным небом. Тулуза праздновала - с размахом, не считая потраченных денег, веселясь и надеясь на лучшее. На троне сменился правитель, Людовик XVI был молод и преисполнен самых добрых намерений, а потому и его подданные уповали на грядущие перемены и снижение налогов. Прекрасной Тулузе нынче было грех жаловаться: горожане пели, пили и плясали, шумно приветствуя торжественные процессии, над которыми покачивались в роскошных носилках золотые статуи Богоматери и святого Иоанна Крестителя. Шумный людской водоворот увлек две малые щепки, а настроение Франсуа Морана, подобно флюгеру под сильным ветром, стремительно развернулось с уныло-недовольного направления на восторженно-оживленное. Он был по-детски счастлив на подобных празднествах - разгульных и шальных, с их обманной вседозволенностью, дарящей ему возможность флиртовать и обнимать за упругие талии незнакомых, но таких доступных хохочущих красоток. На праздниках никто не интересовался его именем и происхождением, он был своим среди своих, свободным, как птица в небесах. В веселом буйстве карнавалов им ощущалось что-то древнее, как камни мостовых Тулузы, в эти дни и ночи на землю снисходило буйное язычество, пробуждая уснувший дух прежних времен. Такие мгновения очаровывали Франсуа, он полагал, что рожден именно для встречи с ними - и теперь актер испытывал искреннюю благодарность д'Арнье, столь бесцеремонно притащившему его на праздник. Навязанная роль девицы лишала Морана права на некоторые из карнавальных радостей, доступных только мужчинам, а пышные юбки и затянутый корсет обременяли тяжким грузом - но пребывание в чужом обличье лишь добавляло веселья. Шарль д'Арнье вел себя истинным кавалером - немногословным, чье любое высказывание разило точно в цель, галантным, предупредительным и достаточно ненавязчивым. Он ничуть не возражал, когда его спутницу увлекала за собой цепочка танцующих или хорошенькую девицу зазывали составить пару - спустя пристойное время уводя увлекшегося Франсуа за собой. Вскоре актер оценил преимущества бытия спутницы месье д'Арнье. Тот продвигался сквозь горланящую и пляшущую толпу с надменной уверенностью индийского тигра, шествующего по родным лесам. Шарлю безропотно уступали дорогу, некоторые из горожан приветственно кланялись: похоже, Шарль-Антуан д'Арнье был небезызвестен в Тулузе. Однако любые расспросы Франсуа натыкались на сложенный из льда и гранита бастион. Шарль, вы здешний уроженец или приехали из других краев? - Родня живет на севере, в Нормандии, довольствуясь моими обстоятельными письмами. - Значит, вы давно в Тулузе? - Достаточно, чтобы город и его назойливые обыватели успели слегка прискучить. - Чем же вы заполняете ваши дни и скрашиваете досуг? - Тем же, что и любой живущий - стремлюсь к обогащению материальному и душевному, хотя и не слишком усердствуя в намерениях. Иногда мечтаю осчастливить мир, но это вздорное желание быстро улетучивается. - А не будет ли дерзостью с моей стороны… - Месье Моран, я что-то не могу разобраться. Вы служите музе театра или подрабатываете осведомителем? Вам поручено от начальства вызнать все обо мне? Ступайте танцевать, не забивайте свою головку вещами, которые вас ничуть не касаются. Маска скрыла смущение Франсуа, а вовремя метнувшийся навстречу тип вовлек «девицу» в пестрое кольцо отплясывающих развеселую аллеманду. Случайный партнер оказался весьма ловок в исполнении танцевальных фигур, что Франсуа, сам изрядный любитель танцев, мог оценить по достоинству. Как и предприимчивость случайного знакомого, бойкого и полупьяного мещанчика, на все лады расхваливавшего гибкость стана поддельной девицы, ее каштановые локоны и алые губки, настойчиво прихватывая Морана пониже талии. Как подобает веселой барышне на танцульках, Франсуа хихикал, жеманно напоминал о подобающем кавалеру поведении, но не слишком артачился. Зная, что д'Арнье непрестанно, неотвязно наблюдает за ним, пожирая холодным синим взглядом всякое движение вертлявой фигурки в серебряно-белом одеянии. То, как взлетают в кружении юбки Франсуа, как шустро переступают по истертым камням ступни в узких туфельках. «Зачем он потащил меня на улицы, может, ему доставляет удовольствие глазеть, как меня лапают? Ой, Франсуа, вот окажешься ты благодаря его милости по уши в дерьме - так не жалуйся. Сперва пляски с танцами, а потом затащат в темную подворотню, задерут юбчонки и вставят под самый корешок. Хотя нет, господин Шарль слишком брезглив и хорошо воспитан, чтобы сношаться по грязным углам. Что, если ему просто пожелалось отправиться с тобой на прогулку? Да нет, с чего бы это, сдался я ему…» С последними аккордами аллеманды и финальными поклонами Франсуа не отпустили - незнакомец крепко ухватил приглянувшуюся красотку за острый локоть. Как на грех, д'Арнье куда-то запропастился. Как Моран не вертел головой по сторонам, сквозь прорези маски ему никак не удавалось разглядеть ставшую уже почти привычной высокую фигуру. Партнер по танцам настойчиво влачил Франсуа за собой, убеждая: - Пойдем, дорогуша, тут рядом есть отличное местечко, тебе понравится! - Но я не одна, - месье Моран решительно уперся каблучками туфель в булыжники. - Да наплевать. Нынче праздник, переживет твой дружок ночку без тебя. Поверь моему слову, он уже наверняка подцепил другую. Почему бы тебе не повеселиться без него, милая? Я буду Жако, а тебя как звать, красавица? Ответить Франсуа не успел - рядом возник Шарль д'Арнье, неуловимым взгляду движением высвободив руку актера из чужой хватки. Незадачливый претендент на внимание дамы раздосадовано выругался… вгляделся пристальнее и сник проколотым бычьим пузырем: - Вот ведь дьявол… Прощения просим. Не подумайте чего, месье, мне чужого не надобно. Отступая, разочарованный кавалер опасливо вытаращился на Франсуа и, поразив актера, сложил пальцы в обереге от дурного глаза и плюнул через плечо. После чего на удивление шустро ретировался, затерявшись среди гуляк. - Вас, похоже, тут не только знают, но и побаиваются, - констатировал месье Моран. - Кого он испугался, меня или вас? - Какая разница. Худая слава всегда опережает добрую, - равнодушно откликнулся д'Арнье. - Надеюсь, с вами не случилось ничего дурного за время моего отсутствия? Скоро начнется фейерверк, пойдемте, посмотрим. Сойдя с шумящей улицы в узкие переулки, они поднялись вверх по зажатой между стенами домов лестнице, выйдя на высокую, пустующую террасу. В нарушение всех приличий Франсуа уселся на широкой балюстраде, свесив ноги и с восторгом озирая раскинувшийся внизу город - огромный, окутанный темнотой и усыпанный множеством разноцветных огоньков. Шарахнул первый залп, огни шипящих золотых, алых и зеленых ракет отразились в темных водах реки, стеклах домов и витражах церквей. Месье Шарль облокотился на ограждение рядом с актером, отблески фейерверка окрашивали его профиль то в золотистые, то в кроваво-алые тона. Невесть отчего Франсуа пришло на ум, что в таком освещении загадочный господин д'Арнье смахивает на Князя Тьмы, завлекающего в сети невинную душу. Видно, не зря простак-обыватель так его испугался. Словно уловив течение мыслей актера, Шарль рассеянно поинтересовался: - Скажите, Франсуа… сидя здесь, вы не мечтаете о дне, когда этот город падет к вашим ногам? - Чудес не бывает, вопреки уверениям святой нашей Матери-Церкви, - хмыкнул актер. - Даже если мне невероятно повезет и я добьюсь успеха на сцене - театральная слава недолговечна. Мое имя продержится на слуху год или два, пока на подмостках не явится новая звезда, затмевая сияние прежней. Но да, не скрою, я мечтаю о том, чтобы в моей жизни был год славы. Или месяц. Или хотя бы день. - Для легкомысленного служителя Мельпомены - на удивление здравая оценка своих сил, - без прежней иронии в голосе заметил д'Арнье. Франсуа покосился в его сторону, с удивлением отметив тень глубокой печали, омрачившую безупречно-великолепный лик. Это длилось всего мгновение - пока в небе над Тулузой не расцвел огненный букет, сверкающий и переливающийся всеми красками радуги. «Он одинок, - внезапно догадался месье Моран. - Он знатен и богат, он пользуется известностью, но месье д'Арнье ужасно одинок. Рядом с ним никого нет - вернее, он никого не подпускает к себе, избегая стороннего вмешательства в свою жизнь. Это ледяная статуя… невесть почему заинтересовавшаяся моей скромной особой». - Меня всегда отличало торгашеское здравомыслие. Наверное, когда я сбежал из дома и нанялся в балаган, оно налипло на подошвы моих туфель и теперь постоянно волочится следом, - отшутился Франсуа. - Так ваши родители были торговцами? - Да, и довольно успешными, - дернув плечом, признался молодой актер. - Тогда почему вы оставили родной дом? - пожелал узнать д'Арнье. Месье Моран помолчал, провожая взглядом опадающие звезды фейерверка, прежде чем ответить: - Всякий день там походил на минувший, а минувший - на тот, что был и пять, и десять лет тому. Одни и те же разговоры, одни и те же сплетни вечерами в трактире… одни и те же покупательницы в галантерейной лавке, одни и те же лица вокруг - с рождения и до смерти. Уютное, удобное, теплое, изученное до последнего дюйма болото. Мне казалось, я скоро сойду с ума. Однажды утром осеннего дня я проснулся с мыслью - сейчас или никогда. Встал, собрал узел, запер за собой дверь и ушел. Я не жалею, - с вызовом в голосе добавил актер. - Ни единого дня из прожитой мной жизни я не сожалею о том, что сделал. - Хотел бы я знать, искренне вы говорите, месье Моран… или читаете отрывок из очередной сыгранной вами пьесы, - Тулузу окутывала сгущающаяся ночная тьма, они были одни на террасе, месье д'Арнье обратился силуэтом, тенью у каменных перил. - В том и другом случае у вас неплохо выходит. Откровенность за откровенность - прощаясь, я солгал. Я не намеревался снова встречаться с вами, Франсуа. Одного раза, как правило, бывает более чем достаточно. Я получил свое, вы получили свое, пусть дальше жизнь идет своим чередом. Но… - Шарль грузно шевельнулся в темноте, - но я обнаружил, что ваше общество не только развлекло меня. Я скучал по вам, Франсуа. Раздобыл этот дурацкий наряд, пребывая в уверенности, что вы наотрез откажетесь надевать его. Но вы не стали возмущаться, согласились исполнить мою прихоть. И весь вечер были так милы и обворожительны, что порой я забывал, кто вы на самом деле под этими шелковыми тряпками. У вас такой мелодичный смех… и такие забавные сережки. Хотите, я подарю вам другие, из настоящего золота и с настоящими бриллиантами? - Не хочу, - наотрез отказался Моран. Он поежился, хотя летняя ночь была жаркой и душной, а складки нижней сорочки насквозь промокли от испарины под туго затянутым корсетом. В словах д'Арнье крылась тоска, звериная, глухая, пугающая осознанием того, что в руки Франсуа случайно угодило нечто, позволяющее распоряжаться этим человеком. Власть плоти и желания, привязь, более крепкая, чем если бы она была выкована из золота и стали. - Пожалуйста, не надо так говорить. Не стоит осыпать меня незаслуженными комплиментами, месье Шарль. Вы же… - он хотел сказать: «Вы же просто купили меня на одну ночь», но язык почему-то не поворачивался. - Не дразните меня без нужды, это жестоко. Зачем вы пришли, чего вы от меня хотите? Все было так просто, двести ливров, раздвинь ноги и улыбайся, а теперь вы, словно нарочно, пытаетесь все запутать и усложнить. Франсуа сдернул маску, натянутый на основу из папье-маше серебряный бархат, обшитый кружевами, и, размахнувшись, швырнул ее вниз. Маска, кувыркаясь, исчезла среди ветвей росшего внизу платана. - Вам было нужно мое тело, месье д'Арнье, вы сами не раз это повторили - и доказали на деле. Чего же вам теперь еще? - Мне больше нравилось, когда вы называли меня Шарлем, - заметил д'Арнье, поправляя в прическе Франсуа съехавшую во время танцев набок серебряную лилию. - Вы обратили внимание, что возвели шаткое сооружение своих рассуждений исключительно на собственных представлениях о том, что мне нужно, а что - нет? Да, я не сентиментален, не слишком добр, не терпелив и не склонен играть словами. Мои недостатки можно перечислять хоть до утра. Но это отнюдь не означает, что ничто в мире не способно меня тронуть. - Во мне не сыщется ничего, способного вас тронуть, - резко отозвался Франсуа, скрывая под дерзостью недоумение и растерянность. - Я ведь просто актер с большой дороги. Но не глухой и не слепой, и я могу догадаться, что вы предпочитаете в жизни. Брать и владеть. Вы скучаете, вам подвернулась под руку новая живая забава, и показалось любопытным вызнать: сумеете ли вы теперь получить от меня бесплатно то, за что вам поначалу пришлось расплачиваться. - Может, вы недалеки от истины, - не стал отрицать д'Арнье. Франсуа уже имел возможность убедиться, как проворно может двигаться Шарль-Антуан, и сейчас он получил лишнее тому подтверждение. Д'Арнье с легкостью сдернул актера с парапета - прошелестели и заколыхались юбки - и притиснул к себе. Широкая ладонь легла на затылок поддельной девицы, запрокидывая Франсуа голову и заставляя смотреть в глаза, казавшиеся сейчас бездонно-черными. - Вы сводите меня с ума, - спокойно, даже чуть отстраненно констатировал Шарль д'Арнье. - Будь я проклят, если понимаю - почему. Я не могу спокойно смотреть на вас, Франсуа - особенно сейчас, созерцая девицу, а осязая юношу. Все эти дни вы не выходили у меня из головы. Почему, что в вас есть такое, черт вас побери, месье Франсуа Моран! - он встряхнул актера, как играющая собака треплет тряпичную куклу, и тут же, словно пытаясь загладить невольную грубость, поцеловал его - нежно, легко касаясь губами и языком его рта, будто у лица Франсуа заполошно плескала крыльями ночная бабочка, а сам он был мерцающей в сумраке свечой, манящей к себе заблудшие души. - Вы вынуждаете меня быть смешным и нелепым, а я терпеть этого не могу. У вас вид дешевой шлюшки за два су, мне хочется незамысловато изнасиловать вас и позабыть навсегда - но я не в силах причинить вам хоть малейший вред и не могу изгнать вас из своих мыслей. Я должен понять, отчего так случилось. Я страстно желаю обладать вами - но, если вы скажете «нет», я… я отпущу вас. - Нет, - выдохнул Франсуа, уверенный, что еще миг медвежьих объятий - и сперва захрустят, ломаясь, гнутые пластины корсета, а потом - его ребра. - Нет, - повторил д'Арнье. - Почему? - он выкрикнул свой вопрос прямо в лицо актеру - но выполнил свое обещание, разжав руки. Франсуа шарахнулся назад, изрядно приложившись копчиком о выступ парапета. К счастью, юбки смягчили удар. - Я же видел - вам не было противно, вы были довольны, почему же теперь - нет? Неужели все, чего вы хотите - это деньги? Заплатить вам? Сколько? Моран понимал, что стоящий перед ним человек разъярен и оскорблен. Чудо, что он и впрямь не накинулся на упрямца, силой беря желаемое. Франсуа хотелось бежать - осознавая, что путей к бегству нет, через пару шагов он запутается в юбках и позорно грохнется на мостовую. Актеру пришлось собрать все имеющееся в его душе мужество, чтобы отыскать и произнести слова в свою защиту: - Я не хочу ваших денег, месье д'Арнье… Шарль. Как и вы, я пытаюсь уразуметь, с чем имею дело - с мимолетной прихотью скучающего аристократа… или с чем-то иным. Другим. Чему я еще не ведаю названия. Вы говорите, якобы я свожу вас с ума - но вы пугаете меня и удивляете. Между нами нет ровным счетом ничего общего, кроме одной-единственной ночи. Зачем я вам сдался? - Хочу выяснить, цветут ли лилии в пыли, - Шарль д'Арнье обладал поразительной способностью быстро брать себя в руки. Теперь его голос звучал ровно и спокойно, и сам он ничуть не напоминал то обуреваемое гневом прекрасное чудовище, что ярилось и бушевало на террасе миг назад. - Вы умница, Франсуа, я вам уже говорил это? Благодарю, что привели меня в чувство - и простите за то, что невольно испугал вас. Я слишком привык подходить к людям с одинаковой меркой - зная, что в массе своей они не представляют из себя ничего особенного, легко покупаясь и продаваясь. Я оскорбил ваши чувства - чем я могу загладить свою вину? Отвезти вас обратно в гостиницу?.. Над башней взлетела запоздавшая одинокая ракета, взорвавшаяся розовыми огоньками. Запоздалый фиакр, остановленный Шарлем, покачивался и подпрыгивал на выбоинах, везя аристократа из Тулузы и притихшую барышню к площади Ангелов. Остановились в переулке, издалека еще доносился возбужденный гомон - горожане расходились по домам. Д'Арнье подал руку своей спутнице, помогая сойти с подножки экипажа, подвел ее к дверям нумеров, прикоснулся на прощание губами к запястью затянутой в кружевную перчатку ладони - изящной, но слишком крупной для девушки. «Сможешь так запросто отпустить его? - хихикнуло искушение. - После всего, что он тебе наговорил? Чтоб я сдох, если это было самое что ни на есть подлинное признание в любви! Он втюрился в тебя по уши, ха!» - Не уходите, - почти беззвучно выдохнул Франсуа. Матово-золотистый фонарь над дверями выдал недоверчиво-радостный блеск синих глаз, но Шарль не тронулся с места - пока приглашение не стало ясным и недвусмысленным. Пока Моран сам не потянул его за собой, по безлюдному коридору к выкрашенным белой краской и расписанным аляповатыми цветами створкам, в полутьму маленькой комнатки, насквозь прогретой летним солнцем. Щелкнул ключ, поворачиваясь в замке, отделяя их от мира - и д'Арнье наклонился, прижался пылающим лбом к виску Франсуа, вдыхая неповторимый, особенный аромат волос актера, маленького месье Морана, аромат, опиумным дурманом круживший голову. Все было вздором и выдумкой, но сейчас д'Арнье хотелось пойти на поводу у своих грез, поверить в сладкий обман. - Вы... ты... что случилось? - Франсуа обомлел - несколько мгновений Шарль был с ним настолько нежен, как и женщинам не всегда удавалось. Словно Франсуа и в самом деле был фарфоровой драгоценной статуэткой, к которой даже прикоснуться толком нельзя. - Шарль, вы больше на меня не сердитесь? Пусть он рискнул пригласить д'Арнье в свои комнаты, он по-прежнему побаивался этого человека и его потаенных страстей. Но Франсуа невыразимо нравилось ощущать обжигающее дыхание на своем плече и открытой шее - оно и в самом деле жгло кожу, как горячий ветер Аравийских пустынь. - Ужасно сержусь, разве не заметно? - в голосе д'Арнье отзвуком дальней летней грозы послышался низкий, чувственный смешок, тяжелая и одновременно нежная рука обвила Франсуа за талию. - Возможно, я даже примерно накажу вас за те мучения, что мне пришлось испытать сегодня по вашей вине. За вашу ветреность и легкомыслие, с которым вы бросались в чужие руки, - он провел языком вдоль шеи молодого человека, не удержался от того, чтобы покачать сережку в полускрытом рассыпавшимися локонами ухе. - Как вы изящны, Франсуа. И как вам идет этот наряд… кстати, полночь уже пробило, маскарад завершился, пришла пора снимать маски… Разрешите мне побыть вашей горничной? - Хороша горничная гренадерского обличья, - Франсуа поежился, поводя плечами и осознавая, что вскоре задохнется в натуго стянутом корсете. Актер послушно замер на месте, позволяя Шарлю извлекать себя из карнавального платья - как вылущивают из мякины семечко, как из кокона являет себя миру новорожденная бабочка со смятыми влажными крыльями. Руки, скользящие вдоль спины, по плечам, вниз по бокам и бедрам, ослабляя затянутые банты шелковых лент и путаницу шнурков, позволяя вздохнуть свободнее. Парусом взлетели и упали на пол нижние юбки, очертив вокруг них магический круг. Обнажив Франсуа и заставив его переступить через ворох тряпок навстречу себе, Шарль бережно погладил багровые вмятины, оставленные на смуглой коже жесткими закраинами корсета. - Отчего вы не пожаловались на неудобство? - попрекнул он Морана. - Мы бы вернулись в гостиницу и избавили вас от этого орудия пытки. - Ерунда, - беспечно отмахнулась жертва моды. Сочувствие д'Арнье было приятно, однако из врожденного духа противоречия Франсуа всеми силами старался показать, что ничуть не тронут чужой заботой. - Маленькое упражнение на выносливость. Справляются ведь женщины, умудряясь по нескольку дней и ночей таскать на себе эту дань красоте, а тут - несколько жалких часов. По большей части я ничего не заметил - мне было так весело! - он поневоле насвистел несколько тактов танцевальной мелодии, мысленно вернувшись на празднующие улицы. В лихой и беспечный карнавал, в круговерть масок, в место, для которого он был рожден. Шарль подтолкнул его к постели, заставив сесть на край - и опустился перед ним на колени, расстегивая пряжки на туфельках. Доселе Франсуа сам разоблачался по его требованию, и эта незамысловатая процедура почему-то необыкновенно взволновала д'Арнье. - Ой, ну не стоит, я и сам могу... - начал Франсуа, в замешательстве пытаясь отдернуть ногу и убеждаясь, что с равным успехом может вступить в единоборство с каменной статуей. Столь неожиданная перемена ролей изрядно его удивила. Доселе Шарль требовал от него исполнения той или иной своей прихоти, но нынешним вечером его самозваному наставнику возжелалось побыть в роли прислуги. Прежде никто и никогда не снимал с него обувку, а зрелище коленопреклоненного д’Арнье заставило Франсуа испуганно и восхищенно заморгать. - Можно встать на колени перед богом и перед женщиной... но я-то ни то, ни другое, - осторожно съязвил он, дабы нарушить торжественность момента - и сообразительно протягивая другую, неразутую ногу. - Женщин здесь нет, а Господь уже давно не призирает детей своих, - коротко бросил Шарль, принимаясь за подвязки и чулки, с бесподобной небрежностью лаская изящную голень в едва различимом золотистом пушке, вычерчивая пальцами замысловатые узоры, а то и каббалистические знаки. Франсуа откинулся назад, упав на спину и раскинув руки по постели - эдакая распутная пародия на распятие. - Шарль, можно зажечь еще свечей? Д'Арнье поднялся, прошел по комнате, передвигая подсвечники и чиркая спичками - огромная черная тень металась за ним, перескакивая со стен на зашторенное окно и обратно. Он зажег все свечи в двух больших жирандолях и пристроил их ближе к постели, удовлетворенно наблюдая, как волна теплого сияния накрывает разметавшегося на постели Франсуа. Обычно про подобные взгляды говорят «раздевает», но на месье Моране не было ни единой нитки, и взгляд д'Арнье, казалось, проникал под кожу. Франсуа нравилось лежать вот так, расслабившись после танцев и споров, слушая шум собственной крови в ушах, ощущая гладкость согревающихся под ним простыней и созерцая сквозь полуопущенные ресницы то, как разоблачается Шарль. Актер чуть подвинулся, когда д'Арнье опустился рядом с ним - и уже почти привычно провел ладонью по гладко-бархатистой коже, горячей изнутри. Борясь с ощущением, что он гладит прирученного хищника, эдакого оборотня в человеческом облике, способного как безжалостно растерзать дерзкого, так и сонно мурлыкать под ласкающей рукой. Вот пальцы Франсуа дотронулись до выемки между ключицами Шарля, бережно отодвинув в сторону золотую цепочку и висящий на ней крест. Кожа д'Арнье казалась такой светлой по сравнению с его собственной, в ямке между выступами ключиц отчетливо и быстро пульсировала голубоватая жилка. Франсуа невесть почему страстно захотелось дотронуться до нее губами и кончиком языка. Вроде бы Шарль ни в чем ему не препятствовал - значит, он может сделать и это, не спрашивая разрешения? Всего-то и нужно - подтянуться на локтях и прильнуть, ощутив чуть солоноватый вкус чужого тела. Губы д'Арнье шевельнулись в беззвучном одобрении, он едва удержался, чтобы не положить ладонь на склоненную макушку Франсуа, но вовремя сообразил, что этот жест выглядит слишком властным, будто есть нужда утверждать свое главенство. Франсуа же шел к нему навстречу сам, без понуканий, Шарль не хотел спугнуть его, поэтому ограничился тем, что легонько коснулся губами его виска: - Вы так прекрасны в своей слабости, Франсуа. - Чем пользуются все, кому не лень, - ворчливо откликнулся актер, нехотя поднимая голову и встречаясь взглядом с Шарлем. Какие темные и при этом прозрачные глаза, дрожащие в них крохотные отражения зажженных свечей, и странное ощущение вседозволенности, распаленное и требовательное. Готовность следовать за д'Арнье туда, куда ему будет угодно, и почти никакого страха, никакой боязни... «Будет очень остроумно - влюбиться в мужчину! Да-да, еще предложи ему вернуть то, что он тебе заплатил. Мол, теперь я позволяю вам спасть со мной не ради денег, а исключительно по доброте душевной». Пристальный взгляд д'Арнье смутил Франсуа, он торопливо наклонил голову, разрывая невидимую цепь, снова и снова скользя губами по светлой коже, испещренной кое-где золотыми брызгами веснушек, такой на удивление нежной - и разительно отличающейся от женской. - Бедный, бедный Франсуа... - с ласковой усмешкой проговорил Шарль, - всякий норовит его обидеть... а потом еще раз обидеть. - Я не бедный, я временно богатый, - неразборчиво пробормотал Франсуа. - Не настолько, как мне хотелось бы, но я учусь довольствоваться малым, - целуя Шарля, он постепенно спускался все ниже и ниже, боязливо прикоснувшись кончиком языка к соску, твердому и похожему на согретый солнцем шершавый камешек. Женщинам такая ласка нравилась, но распространяется ли его опыт и на мужчин? - Вскоре вам станет недоставать этой малости, - предрек д'Арнье. - Продолжайте, вы сегодня неплохо начали… - Хорошие начинания, между прочим, нуждаются в стороннем одобрении и поддержке, - ханжески заявил Франсуа, в шутку укусив Шарля и замерев в ожидании кары. Сейчас он не испытывал ни испуга, ни смущения, только игривое любопытство. На него накатила эдакая разухабистая решительность - не все ли едино, быть с мужчиной или женщиной, главное, чтобы к тебе неплохо относились? Может, он и в самом деле распущенное и от природы растленное существо, но не догадывался об этом, пока Шарль не открыл ему глаза? - Могу вам поаплодировать, - внес ценное предложение Шарль. От игривого укуса Франсуа под кожей разбежались мириады огненных искорок, предвещающих скорый пожар страсти, испепеляющей все на пути к ее утолению. - Аплодисменты в постели несколько неуместны, - тоном искушенного знатока заявил Франсуа. Возмездия отчего-то не последовало, напротив - от его укуса Шарль на миг словно бы сжался, а затем расслабился с довольным вздохом. Только теперь Франсуа действительно начал ощущать Шарля д’Арнье как живого человека - ритм его дыхания, стук сердца, забавные мелочи вроде еле различимого урчания в животе, от которого никак не избавишься, вкус кожи, потихоньку становящейся влажной и разгоряченной, напряжение и игру мускулов. - Поцелуи в качестве вознаграждения вполне приемлемы. Ему нестерпимо хотелось, чтобы Шарль опять провел ладонью по его спине, от затылка и линии волос до выступа копчика и ягодиц, чуть надавливая пальцами - в точности как покупатель, проверяющий в лавке качество бархатного отреза. Шарль поймал его двумя пальцами за подбородок, приподнимая его лицо к своему, томительно-медленно целуя его в губы. Франсуа прогнулся в спинке, как кот, требующий, чтобы его немедленно погладили, и Шарль охотно выполнил немую просьбу, прошелся по ложбинке позвоночника, будто проверяя дорожку, ведущую ко входу в святая святых, и вернулся - рано, еще не время. Поцелуи и прикосновения заставляли Франсуа дрожать, трепетать, словно последний листок на осеннем ветру. Голова становилась пустой, легкой и звонкой, где-то под сердцем, под ребрами, напротив, зародился горячий, свинцово-тяжелый комок, тянувший к земле. Франсуа разрывало напополам, устремляя одновременно к небу и земле, бросая из жара в леденящий холод. Он цеплялся за остатки своей решимости, своего намерения пройти всю дорогу до конца, не испугаться, довериться опыту Шарля и положиться на него. Широкие ладони скользили по спине актера, приручая, приучая к новой степени близости, поглаживали лопатки, будто д'Арнье ожидал, что из них вот-вот проклюнутся крылья и бело-перистым шатром укроют двух грешников от мира. Он избегал касаться Франсуа более интимно, обретя новое, доселе незнакомое удовольствие в этих незамысловатых предварительных ласках. - В прошлый раз все было... совсем по-иному, - осторожно заметил Франсуа в краткой паузе между поцелуями, облизнув внезапно ставшие шершавыми и сухими губы. Ему было слегка не по себе. Сомнений в намерениях Шарля у него не возникало, и в то же время ему хотелось определенности, а не мучительного пребывания на грани между дозволенным и запрещенным. Ему нравилось нежиться в чужих объятиях, выскальзывая из рук Шарля и возвращаясь обратно - и мечталось, чтобы они сделались более сильными и настойчивыми, как в прошлый раз, лишая даже мыслей о возможном сопротивлении. - Неужто вы всегда одинаково играете одну и ту же пьесу? - Шарль легонько толкнул Франсуа, опрокидывая его на спину, прижимая к перине тонкие запястья и нежно покусывая напрягшуюся шею. Д’Арнье не мог долго терпеть чужие ласки, какими сладостными бы они не были, предпочитая ведущую роль. - Мне казалось, в нюансах и заключается все искусство... - За слишком сильное разнообразие и отклонение от заданных рамок порой можно и того... схлопотать длительное нравоучение с наглядным своеручным обучением, - чуть осипшим голосом сообщил Франсуа, стараясь лежать спокойно и уговаривая себя: «Все в порядке, все хорошо, все непременно будет хорошо...» Он понимал, что Шарль физически намного сильнее него, но когда ему в очередной раз напоминали об этом обстоятельстве, Франсуа невольно пугался. - Театр и любовь - они изрядно схожи в своей игре, своих масках и фальшивых драгоценностях, но в чем-то и различны. Шарль, между тем, поочередно положил его ладони на выгнутую спинку кровати и чуть прижал к прохладному металлу, как бы запрещая Франсуа самовольно сдвигать руки с указанного им места. - На сцене или у алтаря - возможно, но в постели подобные ограничения не действуют, - проговорил он, осыпая поцелуями грудь любовника. - Что меня чрезвычайно радует... Д'Арнье было тесно и неудобно на узкой гостиничной постели, и он выглядел чрезвычайно комично, скорчившись в ее изножье. Но Франсуа даже улыбнуться не успел, потому что в следующий момент его мужская плоть оказалась во рту Шарля. Актер сумел удержаться от панического взвизга, впившись зубами в нижнюю губу так, что во рту стало солоно. У него не было причин пугаться, ведь ему не причиняли боли, а вовсе наоборот - просто все случилось так неожиданно. Он дернулся в сторону, но безмолвный запрет удерживал сильнее настоящей привязи. Оставалось только зажмуриться до расплывающихся под сомкнутыми веками багряных кругов и ждать. До его слуха доносился аппетитно причмокивающий звук. Франсуа попытался заставить себя вернуться к прежнему состоянию расслабленности, ощущению, схожему с тем, что испытываешь, нежась в теплой ароматной воде или плывя по прогретой солнцем заводи. Ну какая разница, рукой его ласкают или губами? Просто... просто непривычно до чертиков, только и всего. И грызет подлая мыслишка касательно того, что рано или поздно Шарль д'Арнье пожелает, чтобы дружок развлек его подобной забавой - ведь Франсуа только что наглядно показали: ничего страшного или сложного в этом нет. Он лежал, жмурясь, сглатывая сухим горлом и слыша собственное частое дыхание, ощущая, как щекочет кожу упавшая на бедро длинная прядь волос Шарля. Не в силах наслаждаться моментом - от растерянности, накатившего стыда и раздражения на самого себя. В какой-то момент Шарль сообразил, что поспешил: Франсуа еще не готов к подобным играм и они вызывают у него скорее панику, чем восторг. Д'Арнье отстранился, критически разглядывая распятого на постели юнца. Зажмуренные глаза, страдальчески сдвинутые брови, закушенные губы говорили куда лучше любых слов. - Это на самом деле так ужасно, как выглядит? - полюбопытствовал д'Арнье, успокаивающе поглаживая бедро любовника. - Это не ужасно, ужасен я, - Франсуа осторожно приоткрыл один глаз, потом второй, с досадой ощущая поплывшее по скулам тепло запоздалого смущения. - Простите. В очередной раз. Все хорошо, только... - он заерзал на постели и в отчаянье выпалил: - Только у меня ни черта всякий раз не выходит! Я знаю... вернее, я верю, что вы не сделаете со мной ничего, что бы мне не понравилось, я сам делал такое для женщин... но я всякий раз пугаюсь, когда вы что-то делаете для меня, и это противно! - он шмыгнул носом, отвел взгляд, буркнув: - На кой ляд вы вообще со мной возитесь, а?.. - Хороший вопрос, - Шарль сделал вид, что задумался, не прекращая поглаживать шелковистую кожу Франсуа вокруг да около члена, почти не отреагировавшего на его ласку. - Возможно, потому, что мне это доставляет удовольствие? А вам, похоже, нравится воображать меня насильником, который забросит вам коленки на уши, сложит вдвое и заставит истекать кровью и чужим семенем. Говорю вам в тысячный раз - мне не по душе подобные забавы. Напротив, мне чертовски любопытно видеть вас с пылающим от вожделения взглядом. Дайте сюда руку, - Шарль протянул ему ладонь. - Неправда, - обиженно проворчал Франсуа, не желая признаваться в том, что подобные мыслишки неоднократно посещали его голову, а роль насильника, по его мнению, подходила Шарлю-Антуану д'Арнье почти что идеально. - Ничего такого я не думаю и не воображаю, напраслину возводить изволите… Руку он все-таки протянул, нерешительно оторвав ее от изогнутого кроватного изголовья. Безнадежно честя себя за внезапные перепады настроения от решительности к панике. Шарль улегся бок о бок с ним, целуя пальцы Франсуа, щекоча языком между ними, легонько прикусывая костяшки. - Рад, что ваше мнение обо мне меняется к лучшему, - проговорил он, опуская руку Морана к его же достоинству и переплетая их пальцы на столбике плоти. - Надо же, а поначалу вы так старательно демонстрировали, насколько вам неважно мое мнение о вашей великолепной персоне... - и, не удержав язык за зубами, Франсуа съязвил: - Так ведут себя лишь две категории людей: самонадеянные невежды… и безнадежно влюбленные. Сейчас, когда Шарль твердо и ласково держал его за руку, актеру стало куда спокойнее. Он мог спрятаться от самого себя, повернувшись и прижавшись лицом к твердому плечу д'Арнье. Уступая его желаниям и следуя собственным - наглядно, без мешающих слов, показывая, какая именно ласка была бы ему приятна. Дав наконец выход подспудно таившемуся возбуждению - волне теплых искорок в крови, ноюще-тянущей истоме и охотно откликнувшейся плоти, отвердевшей под гладящими пальцами. Шпильку д'Арнье предпочел пропустить мимо ушей - может, потому что в ней, помимо ехидства, таилось некое зерно истины. Маленький месье Моран мог болтать что угодно, пока его тело отвечало на прикосновения Шарля именно так, как тот рассчитывал. Месье Моран мог прятаться от самого себя на чужом плече - это было совершенно безнадежно, но чертовски приятно, и Шарль, продолжая ласкать его рукой, принялся легонько щекотать языком его ухо. - Золотая цепь на незримом мужском ошейнике обычно начинается с парочки премилых золотых колечек. В вашем случае она рискует начаться с сережки, - не унимался Франсуа, на которого теперь накатил стих легкого злоязычия - оно помогало прийти в себя и расслабиться. Он хихикнул, мотая головой, пытаясь спасти свои ушки от ставшего слишком проворным и настойчивым языка Шарля. - Подарить вам ее на память? - Я собираю коллекцию приятных воспоминаний, а не хлама, - д'Арнье чувствительно потянул болтуна за мочку. - А вы, дражайший месье Моран, стали не в меру самоуверенны и нахальны. От их совместных усилий член Франсуа воспрял в полный рост, а Шарль и не думал прекращать сладкую пытку. Юнец вертелся на постели, невольно начиная откровенно ерзать в такт движениям их соединенных пальцев, резко подаваясь навстречу, ноя: - Кому хлам, а кому что было по средствам, то и купил, ай, ну не надо так, перестаньте… - Франсуа попытался отодвинуть ласкающую руку, немедля получив щелчка по костяшкам пальцев. Намек был ясен без слов, хныканье и жалобы пропали втуне: «Не ты здесь распоряжаешься. Отпущу, когда сочту нужным». - Вот куда еще можно было бы привесить золотое колечко, - заметил наконец д'Арнье, любуясь на дело рук своих, - очень необычно и весьма оригинально, хотя, наверное, чертовски болезненно. Живое воображение Франсуа немедля нарисовало покачивающееся на кончике торчащего члена кольцо, играющее веселыми искорками. Он нервно расхохотался, прикрывая рот ладонью: - В вашей голове, Шарль, бродят крайне причудливые идеи! Безусловно, подобное украшение произведет сногсшибательное впечатление на дам, но с ним же невозможно... э-э... в общем, она же обрекает носителя на добровольное самоотречение от любых радостей жизни. Даже гулящая девица не согласится, чтобы в ее скважину вставили ключ с кольцом. А вдруг оно оторвется в самый ответственный миг? Траур на всю оставшуюся жизнь! - Можно рассматривать это, как золотой запас на черный день, - предложил Шарль, кончиком пальца качнув налитую плоть, словно язычок колокольчика. - Надежно припрятанный, ибо вряд ли кому придет в голову искать золото в колодце меж ножек грешного создания. Но так и быть, сохраним вас в неприкосновенности для шлюх всех возрастов, мастей и расценок. - Правильно, правильно, - с готовностью поддакнул Франсуа. Ему было как-то слегка не по себе, очертания предметов мебели в комнате расплывались перед глазами, пламя свечей казалось бушующим костром. - Не надо цеплять на меня всякие колокольчики, они же станут звенеть и цепляться за выступающие части... Актер не понимал толком, что говорит и что делает. Д'Арнье добился своего, испуг сменился возбуждением - не насытившимся и не вырвавшимся на свободу, а потому схожим с мечущимся зверем в клетке, где клеткой было само тело Франсуа Морана. Он никак не мог отыскать того положения, в котором ему было бы удобно, ему хотелось, чтобы Шарль приласкал его еще немножко - но по уже полученному опыту Франсуа знал, чем для него заканчивается подобная игра: горячим и опустошающим всплеском. - Знаете, чего мне хочется, Франсуа? - вкрадчиво прозвучал над его головой голос д'Арнье, это сдержанное урчание льва. - Выпить ваше семя, как марочное вино столетней выдержки, смакуя каждую каплю. - Хорошо, - согласие слетело с губ Франсуа без малейшего вмешательства разума. - Я... я больше не могу возражать... и сопротивляться тоже не могу, вы победили, ну так пользуйтесь, пейте, если вам так того хочется, - он смотрел на Шарля точно через пластину мутного стекла, видя очертания фигуры в расплывающемся золотом ореоле, и ошалело пробормотав: - Я ведь принадлежу вам, правда? - Франсуа поерзал спиной по сбившимся простыням, разводя колени в стороны, открывая доступ к себе - и не жмурясь, хотя зажженные и плывшие над головой свечи слепили его. «Я принадлежу вам» - если в Господнем мире под высокими небесами и существовали слова, способные обезоружить Шарля-Антуана д'Арнье, то Франсуа Моран невесть каким чутьем безошибочно угадал их. Просто и искренне признав превосходство тулузского аристократа над собой, он одержал победу. Планы, которые строил относительно него д'Арнье, были позабыты и развеялись прахом. - Мой, - подтвердил д'Арнье, целуя Франсуа в приоткрытые губы, прежде чем приступить к осуществлению своего каприза. - Только мой. Он наклонился над Франсуа, будто тот был святыней, а он - паломником, и почти благоговейно провел языком по его плоти. Возникший из небытия юный актер стал для Шарля д'Арнье олицетворением Юга, цветущего, лукавого, прекрасного и порочного, добровольно распахнувшего ворота не для завоевателя, но для гостя. В кои веки д'Арнье мог не утомлять свой острый разум подозрениями и грядущими замыслами, рухнув в сверкающую пустоту, где билось чужое сердце, а на губах эхом отдавалась пульсация жилок в мужестве Франсуа. «На самом деле я принадлежу только себе и больше никому. Но вам, господин д'Арнье, хочется быть обманутым, а мое ремесло - обманывать. Значит, мы оба остаемся довольны…» - Франсуа казалось, он сломя голову преследует кого-то или стремится первым добраться до заветной цели - несется, не смотря под ноги, задыхаясь, давясь скользким, бьющимся комком сердца, застрявшим в горле. Порой он отчетливо видел происходящее со стороны: себя, дугой изгибающегося над постелью, склонившегося над ним Шарля, тусклую ржавчину его волос, намертво впившиеся в бедро пальцы, оставляющие по себе темные отметины. Жар, несущийся по венам, испепеляющий изнутри, требовательная, влажная узость рта Шарля. «Я словно сосуд, он пьет из меня, пока не оставит ни капельки, даже на самом дне...» Франсуа не удержался, оторвав руку от медного изгиба изголовья и прижав ее ко рту. Не кусаясь, но накрепко втиснув костяшки в губы, перекрывая дорогу иступленным воплям - ему хотелось кричать, ему до ужаса хотелось кричать, пока он не сорвет голос. Шарль, как и обещал, испил его, как выдержанное вино или волшебное зелье, теряя голову от ощущения власти над этим драгоценным источником, злоязычным и отзывчивым, как струна, месье Мораном. Сглотнув последние вязкие капли, д'Арнье тяжело уронил голову ему на бедро, будто захмелев от вкуса его семени. Опустошение и облегчение выплеснулись не только семенем, но и слезами. Украдкой Франсуа вытер тыльной стороной ладони намокшие ресницы, не желая ни двигаться с места, ни говорить, ни шевелиться. Только лежать вот так, ощущая теплую тяжесть прижавшегося к нему Шарля и осторожно поглаживая его рассыпавшиеся волосы, густые и мягкие, как звериная шерсть. - Лев и лилия, - образ вспыхнул в голове, непрошеный и незваный, как большинство его удачных находок. Франсуа Моран знал, что теперь не избавится от двух этих намертво связанных слов, пока не найдет им достойного обрамления и оформления, не заключит в золотую витую рамку своих фантазий и ритмичных строчек. - Это мы. Лилия и лев. Шарль выразил свое восхищение богатством воображения Франсуа, потеревшись щекой о его бедро и неразборчиво проурчав нечто благосклонное. Он и в самом деле походил на пресыщенного хищника, тяжкой лапой придавившего к земле добычу - сам больше не хочу, но не позволю посягнуть никому другому. - Я словоблуд, да-а? - жалостливо поинтересовался Франсуа, пропуская между пальцами намокшие от испарины локоны Шарля. - Ничего не могу с собой поделать, это... - он пожевал губами, подбирая нужные слова, - это сильнее меня и никогда не интересуется, в уместный момент или нет оно вознамерилось посетить мою голову. Я знаю, у меня пока не слишком хорошо получается... но рано или поздно получится, потому что я их иногда слышу - голоса внутри меня, и то, о чем они болтают, и когда поют... - он смущенно фыркнул, приглашая д'Арнье посмеяться над своей болтовней и понимая, что тому вряд ли интересно, что творится в голове у его юного любовника. Франсуа с рождения нравилось играть словами и мечталось оставить на память о себе нечто бОльшее, чем смутные воспоминания знакомых и надгробная плита с именем. С глубоким вздохом, больше напоминающим сытый рык потягивающегося зверя, Шарль передвинулся повыше, обнял Франсуа так, чтобы его влажная от слез щека прижалась к поблескивающему испариной плечу д'Арнье. - Я понимаю, - заверил он. - И то, что я говорил о ваших стихах на Фестивале, было правдой, от первого до последнего слова. Вы талантливы, месье Моран… Франсуа. Беспечны, милы, беззаботны, красивы - и возмутительно талантливы. Плоть от плоти этого края и его бьющей чрез край жизни. В былые времена вы точно стали бы странствующим трувором, обольстителем прекрасных дам и лучшим голосом Прованса. - И очередной обманутый муж вздернул бы меня на воротах своего замка - в назидание неверной женушке и ее излишне восторженным подружкам, - рассмеялся Франсуа. Он свернулся под горячим боком Шарля, положив ладонь ему на грудь и пальцами ощущая сильные толчки сердца. - А ваше законное место было бы во главе отряда крестоносцев, носящихся по барханам, налево и направо рубя головы сарацинам во имя освобождения Иерусалима. - Мне уже не раз говорили об этом, - с серьезным видом кивнул д'Арнье. - Иногда ночами я и впрямь начинаю верить, что родился не в том месте и не в том времени… но приходит утро и все расставляет на свои места. Не нам дано выбирать времена, в которые мы являемся на свет и дни, в которые мы умрем, - Шарль притянул Франсуа ближе, обнял руками и ногами, прижимаясь напряженным членом к его бедру. - Я все еще пугаю вас, месье Моран? - Вы меня интригуете, - отшутился актер, слабо охнув - все-таки Шарль стиснул его слишком сильно. Извернувшись, Франсуа накрыл своими ладонями руки д'Арнье, словно замкнув вокруг него и себя незримую стену. Можно было не задаваться вопросом, желает ли д'Арнье продолжения игрищ - его тело говорило само за себя. Поколебавшись, Франсуа осторожно передвинулся: теперь чужое достоинство оказалось крепко притиснутым к распадку между его ягодицами, пугая и возбуждая своей близостью. Шарль шумно выдохнул над ухом: он не был святым, чтобы устоять перед столь откровенным искушением, и осторожно толкнулся внутрь. - Ой, - еле слышно выдохнул Франсуа. - Ой. «Сам вилял задницей и прижимался, теперь терпи. Ты ведь убедился - это не смертельно и не так уж болезненно, если только сам не сопротивляешься изо всех сил. Есть ли смысл корчить из себя нетронутую девственницу - после всего, что с тобой вытворяли?» Он уткнулся лицом в раскрытую ладонь Шарля - так было легче. Расслабился, не подаваясь навстречу, но и не отдаляясь, просто ожидая и чувствуя, как чужая возбужденная плоть неспешно преодолевает сопротивление его собственной. Переждать, позволить Шарлю владеть им, думать о чем-нибудь отвлеченном... - Сейчас будет хорошо, - хрипло пообещал Шарль, - еще немножко, сейчас... Он целовал взъерошенный затылок, гладил плечи Франсуа, медленно, пядь за пядью, продвигаясь внутрь, пока не сообразил, что эта осторожность только причиняет партнеру дополнительное неудобство, и резким движением вбил себя до конца, притиснувшись теснее некуда. Будто они с месье Мораном были недостающими деталями головоломки, и вот их с усилием соединили, сложили вместе, шип в паз и зазор в зазор, и полюбовались на получившуюся фигуру - а что, недурно вышло… Можно было не сомневаться - сейчас Шарль пребывал внутри него, целиком и полностью, все его немалое достоинство, разгоряченное и распиравшее Франсуа изнутри. Невольно хотелось напрячься, вытолкнув из себя мешающий посторонний предмет - и сжаться, удерживая его в себе, лаская собой, свыкаясь с его присутствием и правом Шарля д'Арнье поступать с дружком так, как ему заблагорассудится. «Распутная вы все-таки тварь, мсье Моран, и с рождения испорченная...» Признав сей печальный факт, Франсуа вспомнил, что человеку время от времени надо дышать, а он невольно затаил дыхание, пережидая финальный рывок-погружение Шарля. Верхняя губа невольно задралась, дрожа, как у рычащей собаки, он с невольным всхлипом втянул в себя воздух - ощутив себя нанизанным на чужое орудие, беспомощным и бессильным. Шарль обнимал его, не торопил, позволяя свыкнуться с положением и этой странной любовью, и спустя какое-то время Франсуа боязливо пошевелился, убеждаясь, что с ним все в относительном порядке. - Вы настоящее сокровище, - д'Арнье до крайности умилили робкие попытки Франсуа ласкать его собой, отвечая. Его стремление явить себя не только красивым, но вопиюще неподвижным телом с узкой дырочкой, но чем-то бОльшим. - Угу, то еще сомнительное сокровище... - с трудом выговорил Франсуа, хватая воздух пересохшим ртом. - Гх... геральдический поросенок в лилиях... Ой, как больнооо... Противореча сам себе и собственным жалобам, он продолжал двигаться вперед и назад, то прижимаясь спиной и задиком к напряженному мускулистому животу Шарля, то чуть отодвигаясь. Стискивая находящийся внутри него внушительный предмет, и уразумев, что нужно выгнуться - тогда Шарль сможет проникнуть в него чуть глубже и под иным углом, дотронувшись собой до маленькой тайны внутри, где неудобства превратятся в удовольствие. Изогнувшись, Франсуа забросил руку назад, впился пальцами в бедро Шарля, ощутив, как упруго перекатываются мышцы, получив точку опоры и возможность двигаться с бОльшим размахом. - Свиненок верещал, кололся и продолжал жевать чертополох, - постным голосом прокомментировал д'Арнье, хотя его действия прямо противоречили ханжескому тону. Франсуа совершенно правильно понял, как надо лечь, чтобы им обоим было удобнее, требовательно ухватился за него, будто приглашая любовника немедленно оценить его находчивость и усердно заработал бедрами - пусть не совсем в лад, но зато с неподдельным энтузиазмом. - Он вкууусный, - буркнул Франсуа, постепенно все больше и больше входя во вкус порочной забавы, ерзая, вертя задиком и бедрами. - Вовсе я не свиненок, это вы во всем виноваты, учите молодежь всяким пакостям... Ааай! - недовольное бухтение неожиданно прервалось довольно громким и самозабвенным вскриком, за которым последовала короткая судорога, заставившая Франсуа выгнуться дугой - заехав Шарлю макушкой в подбородок. Чувствительность удара не смягчила даже роскошная растрепанная гривка месье Морана. - Ай, еще! - требование подкреплялось сильным толчком и сжавшимися мускулами, настойчиво и резко стиснувшими достоинство д'Арнье. Просьба заслуживала того, чтобы все внимание Шарля сосредоточилось только на юнце - неистово вилявшем задиком и жалобно-востроженно умолявшим подарить ему удовольствие. Он охотно дал еще, врываясь в податливое тело, как приливная волна - в расселину между скалами. Как Франсуа не пытался сдерживаться, вопли рвались наружу - бесстыдные и бессмысленные, извещавшие весь мир о том, насколько ему хорошо. Так хорошо, болезненно, жарко и до головокружения приятно ощущать себя глиной в чьих-то руках, предметом страсти, которую не скроешь и не сыграешь по заказу, которая сама подтверждает и укрепляет себя. Всяким движением, вскриком, стуком обезумевшего сердца и прокатывающей по телу горячей волной, тонким звоном пульсирующей в ушах крови и вспышками под зажмуренными веками. Шарль яростно и сладко вламывался в него, Франсуа потерял равновесие, перекатившись на живот, ткнувшись горящей от возбуждения и стыда физиономией в подушку, целиком отдавшись чужим рукам и чужому желанию. Кажется, Шарль обхватил его за талию и поставил на колени - Франсуа было все едино, ему хотелось, чтобы искрящееся безумие продолжалось и продолжалось, он упрашивал д'Арнье не останавливаться - а может, это ему только казалось. Шарль до синяков стискивал любовника, не только рывками вколачивая себя в него, но и подавая его навстречу каждому своему толчку, пронзая Франсуа до самых укромных уголков нежного тела. Д'Арнье взрыкивал истинным хищником, вминая Франсуа в перину, прижимаясь к нему всем телом и вздергивая его бедра, чтобы открыть себе проход еще и еще на пядь, пока не взорвался праздничным фейерверком, отмечавшим их новые отношения. В какой-то миг неистово-нежной схватки Шарль с такой силой навалился на него, что Франсуа только жалобно всхлипнул, ощутив, как утекает из легких воздух - и почти сразу же задергался в невольных судорогах опустошения, чувствуя, как под ним расплывается на простынях влажно-теплое пятно. Он ощущал горячие, обжигающие кожу капельки семени Шарля, стекающие по его ногам - семени, которое могло бы дать жизнь наследникам рода д'Арнье, но было растрачено впустую, ради мимолетного удовольствия. Франсуа глубоко и обессилено вздохнул, сожалея о том, что все закончилось - слишком быстро, слишком рано, ему хотелось продержаться еще немножко. Шарль пару минут приходил в себя, потом сообразил, что лежит на Франсуа всей тушей и торопливо сдвинулся в сторону, тяжело дыша и заставляя себя вернуться к реальности, где сердце не колотится с такой бешеной скоростью, а перед глазами не мельтешат багровые огоньки. - Свиненочек, - нежно пробормотал он, кончиками пальцев ловя стекающие по ногам Франсуа струйки собственного семени, - серебряная лилия... - Занял бы первое место, был бы Розой. Вы бы тогда всласть изощрялись над тем, отрастил ли я достаточно острые колючки, - с трудом ворочая языком, откликнулся Франсуа. - А лилия... ну что теперь поделаешь, буду Лилией. На слух куда приятнее и милее, чем обыденное «мсье Моран». Я воображала, да? - он пошарил вокруг, пока не наткнулся на руку Шарля и не стиснул его пальцы, влажные и горячие. - Спасибо. Мне... мне еще никогда не было так хорошо - хорошо и странно. - Я рад, - просто ответил Шарль. У него не было ни сил, не желания искать достаточно остроумный ответ, тем более, что искренность Франсуа требовала такой же откровенности в ответ, а не очередной легковесной шуточки, на которые оба были мастерами. Он поцеловал все еще дрожащую от напряжения ладонь любовника, потерся об нее щекой. Франсуа подвинулся, ибо лежать в липкой лужице собственного творения было выше его сил, воистину почти кошачья чистоплотность брала свое. Приподнявшись, обнял Шарля за шею, прижимаясь, шумно вдыхая его запах, терпкий и горячий - и д'Арнье почти привычным жестом обхватил его в ответ, прижимая к себе, как любимую игрушку. - Удивительное дело, - отсутствующим голосом проговорил Франсуа, обращаясь даже не к Шарлю, а к его расплывчатому отражению в зеркале. - Я всегда полагал, случись со мной нечто подобное, я до конца дней своих не смогу смотреть людям в глаза, мучаясь несмываемым позором. Но я совсем не чувствую себя испачканным или совращенным. Хотя суть наших деяний оставалась прежней - не больно это достойное занятие для мужчины, тащить в постель свое же подобие. - Вы внезапно вздумали исповедоваться или репетируете монолог несчастной жертвы коварного соблазна? - приподнял бровь Шарль. - Да, я содомит. Прекрасно знаю, как это грешно, грязно и совершенно противоестественно. Но я таков, каков есть. И не намерен извиняться за это даже перед Господом Богом, который создал меня таким, что даже самая прекрасная женщина не вызывает во мне ничего, кроме ленивого любопытства. Или вам интересно, как я пришел к подобному выводу? Так сказать, кто стоял у истоков моей порочной склонности? - Я вовсе не осуждаю вас, Шарль, - примиряюще вскинул руку Франсуа. - Да, мне любопытно узнать, как люди приходят к подобному. Рождаются с неким изъяном в душе... или становятся из-за потрясений и переживаний? Мне нужно знать, чего теперь стоит опасаться и как жить после того, как я узнал о себе такое, о чем прежде и не догадывался, - он озадаченно склонил голову набок, словно прислушиваясь к себе и общаясь со своим внутренним голосом. - Расскажите мне, что произошло с вами. Как вы осознали то, чем являетесь? - Думаю, вы и впредь будете спать с мужчинами, - тихонько хмыкнул Шарль, - потому что вам бесподобно удается... принадлежать. Не становиться безгласной тенью, но вызывать ненасытное желание обладать вами, обрести ценный трофей и запереть его в золотой клетке. Вы будете ускользать, как песок меж пальцев, но игра «уйди - останься» в вашем исполнении доставит удовольствие и вам, и подлинному ценителю. Франсуа скосился на него с удивлением и опаской, поэтому Шарль не стал и дальше пророчить будущее маленькому месье Морану, а перешел к рассказу о своем прошлом. - Разумеется, в юных годах я представления не имел, что сделаюсь мужеложцем. Но, как говорится, человек предполагает… В ту пору - а было мне около четырнадцати лет - я обучался в колледже. Вы счастливец, Франсуа, вы не представляете, что это такое: запереть в четырех стенах две сотни подростков и дюжину взрослых мужчин, не предоставив им иного занятия, кроме зубрежки и молитв. - Верно, не представляю. Но догадываюсь, - Франсуа поджал ноги, обхватив их руками и положив подбородок на колено. Он еще не решил, как отнестись к услышанному «пророчеству» - но вкупе с тем, что он узнал о себе и тем, о чем смутно догадывался раньше, картина получалась несколько настораживающая. Принадлежит и является трофеем обычно женщина, а какая из него трепетная девица - он любит выпить, и подраться под настроение, и отмочить какую-нибудь каверзу... Но Шарль так произносил слова «обладать вами», что Франсуа невольно начинал гордиться собой - хотя и понимал, что особой его заслуги в этом нет, скорее, это вина смазливой мордашки и молодости. - Монастыри, колледжи, работные дома, тюрьмы, в общем, любые места, где нет и не предвидится ни единой женщины - это жутковато. Не хотел бы я оказаться в подобном заведении, быстренько бы начал искать способ удрать... Но вам, как я понимаю, побег совершенно не светил. Что же случилось дальше, вы приглянулись кому-то из почтенных наставников, да-а? - Не так сразу, - д'Арнье пристроил поудобнее подушку за широкими плечами. - Я был скверным учеником - точнее, учился я хорошо, но никак не был «подобен трупу в руках воспитателя». Пререкался, обижал слабых, насмехался над тупыми, но чванливыми... за что был порот практически каждую субботу. Заходишь к дежурному наставнику, сам подаешь розги, сам раздеваешься и ложишься, а по завершении благодаришь за вразумление. Благодарить-то я благодарил, но ни добрее, ни скромнее от этого не становился. Единственное, чему меня это научило - не попадаться. Я стал аккуратнее и делал пакости исподтишка. Так вот, к тому времени, когда мне стукнуло четырнадцать, я почти достиг совершенства в умении заметать следы, и почти забыл, каково оно - быть наказанным. Не буду пересказывать суть проделки, но на сей раз я попался - с попустительства одноклассников, которым изрядно надоело наблюдать, как я выхожу сухим из воды, - Шарль замолчал, припоминая неприятные подробности. - С таким характером и такими манерами вы точно не пользовались любовью однокашников, так что неудивительно, что они поспособствовали вашему падению, - понимающе кивнул Франсуа. - Ваша иллюзорная броня неуязвимости разбилась вдребезги, вам предстояло ответить за все. Заодно на провинившегося шкодника навешали бы чужие грешки - должен же кто-то за них ответить. Вас с нетерпением ожидала словесная выволочка от господ преподавателей и целое ведро свежевымоченных розог? - Воистину так, - кивнул д'Арнье. - Хуже всего было, что я чувствовал себя таким униженным, как никогда раньше. Пороть меня должен был один из старейших преподавателей. Прежде мне не случалось попадаться ему под руку, но лупил он так, что мальчики потом отлеживались в лазарете. Что же, я по обычаю заголился, улегся и стал с ужасом ждать своей порции розог. Когда же он стал хлестать скамью, я подумал, что старикан спятил, но он хорошо знал, что делает... Отсчитав по деревяшке все, что мне было положено, он, как вы догадываетесь, наклонил меня над этой самой скамьей и сделал, что хотел, пока я орал благим матом, да так, что меня в дортуарах слышали. - Орать-то орали - да только от боли... или от удовольствия? - не удержался от ехидной реплики Франсуа. - Позволю себе робкое предположение - вам понравился процесс. Мне трудно представить, чтобы обычный подросток после подобной выволочки воспылал неудержимым желанием вновь подвергнуться подобному наказанию - а что-то подсказывает мне, что так и произошло. То, что вызвало бы отвращение у обычного мальчишки, вам, наоборот, пришлось по душе. Почему? - Я орал от стыда, Франсуа, - Шарль покачал головой, - от уязвленной гордыни. От сознания того, что на меня нашлась управа. Я клялся себе, что отныне стану тише воды, ниже травы, и меня в самом деле не наказывали - с месяц или около того. Я десятой дорогой обходил почтенного наставника... И все же мне было любопытно - а что, если вставляешь ты, а не тебе? Мне не составило труда найти себе жертву, которую я угрозами и посулами заставил лечь под себя. Он был очень красивый мальчик, настоящий ангел - его звали Себастьяном... С ним я и понял, как хорошо это может быть. Он, разумеется, не получал такого удовольствия, как я, и поспешил признаться во всем на исповеди, надеясь, что его спасут, - Шарль чуть скривил губы. - Но ему это не помогло? Скорее всего, ему не поверили, - предположил Франсуа. У него почему-то не получалось осудить Шарля д'Арнье за его юношеские похождения: тот был таким, каким явился на свет, и следовал велениям своей природы. - Бедолага до завершения колледжа оставался вашим амантом поневоле? - Ему это не помогло, а навредило, - Шарль откинул голову, будто опасался, что Франсуа прочтет по его лицу нечто такое, чего великолепный господин д’Арнье стыдился по сей день. - В число попечителей колледжа входил один знатный и богатый господин, охочий до юных трепетных мальчиков. Нас с Себастьяном представили ему как весьма способных и многообещающих выпускников. Мы отправились погостить в его имение, где собралось блестящее общество - от позолоты резало глаза. И они велели нам - мне - заняться любовью посреди банкетной залы, под смех и комментарии... - Вы это сделали? - сочувственно прошептал Франсуа, протягивая руку, обнимая Шарля за шею и бессчетный раз поражаясь гладкости и теплу его кожи. Живое воображение охотно нарисовало ему непристойную картинку сплетающихся мальчишеских тел - отчего-то на ковре темно-багрового цвета с мелким золотистым узором. - О Боже, Шарль... - он подался ближе, прижавшись щекой к широкому и твердому плечу д'Арнье. - Вот так мы взлетаем и падаем. Наверное, мне не стоило заводить этот разговор - но я не подозревал… Шарль бережно погладил его по волосам, благодаря за жест сочувствия. - Прежде я никому об этом не рассказывал, а следовало бы. Иногда мне кажется, что исповеди придумали не напрасно... так вот, я это сделал. Я впервые был нежен и осторожен со Себастьяном, назло всем им, а он все равно вырывался и плакал, а под конец просто сомлел. Его унесли в спальню, я же оставался в гостиной до утра, и гости тискали меня, как живую игрушку. Я сумел понравиться, меценат колледжа желал видеть меня всякий раз, как навещал свое имение, а это случалось частенько. После того случая я больше не трогал Себастьяна, хватало развлечений и без него - но до меня дошли слухи, что по завершении обучения мой ангел покатился под откос, став дешевой давалкой... Мой господин не был скуп или чрезмерно жесток, я привык выполнять его капризы не без удовольствия для себя. Он покровительствовал мне около четырех лет, до той поры, пока я не стал бриться чаще одного раза в полгода - тогда он счел меня слишком старым для своей постели. Мы расстались - он был так любезен, что дал мне несколько рекомендательных писем и представил влиятельным знакомым. У меня началась своя жизнь. Франсуа по-кошачьи потерся подбородком о плечо Шарля, не одобряя и не осуждая, но занося услышанную историю в библиотеку памяти - вдруг да пригодится. - Вам посчастливилось, Шарль. Ваш покровитель был хорош с вами, раз даже сейчас вы вспоминаете о нем без злости и раздражения. Наверное, - актер в задумчивости прикусил губу, - наверное, повезло и мне, что звезды сошлись над Тулузой именно так, что я встретился с вами, а не с кем-нибудь из сценических меценатов… Уже так поздно, неужели вы опять уйдете, Шарль? - он просительно взглянул на д'Арнье. - Не надо. Оставайтесь здесь. Места хватит на двоих, или я переночую в креслах, мне не привыкать… Шарль бережно отстранил со лба Франсуа непокорный каштановый локон: - Я бы и рад принять ваше любезное предложение, месье Моран, - против обыкновения, в вежливом обращении не угадывалось ни малейшего оттенка иронии, - но есть вещи, с которыми не поспоришь. Восходы и закаты, приливы и отливы - а еще долг, который мне надлежит исполнять. - Но вы вернетесь? - Франсуа мертвой хваткой вцепился в руки д'Арнье. - На этот раз - вы вернетесь? Господи, я ведь ничего о вас не знаю, я даже не смогу разыскать вас в Тулузе, если вы опять сгинете невесть куда! Пожалуйста, обещайте, что мы снова увидимся! - Мы увидимся, моя дорогая Лилия, - мягко заверил его Шарль. - Успокойтесь и ложитесь в постель. У вас глаза слипаются. Хватит с вас на сегодня приключений и впечатлений. Летние дни летели, словно бархатистые лепестки золотых с бледно-розовой каймой роз, что в изобилии расцветали в благоухающих садах Дамы Тулузы. Никогда еще жизнь Франсуа не была такой пряной и головокружительной. Никогда прежде никто так не относился к нему, не заботился о нем, наставляя его разум и всесторонне развивая тело. Всякое утро Франсуа просыпался, в нетерпении ожидая встречи с д'Арнье - и засыпал с мыслью о том, что вскоре они увидятся снова. С веселой обреченностью Франсуа Моран понимал, что влюбляется - неотвратимо, неудержимо, впервые в жизни. Любовь пришла к нему, как ослепительная летняя молния, вспыхнувшая за дальними холмами, пронзив серебряной иглой от макушки до пяток, вонзившись в сердце и оставшись там. Он нарочно не желал задумываться о завтрашнем дне, о том, что д'Арнье может исчезнуть столь же таинственным и внезапным образом, как он возник в жизни странствующего актера. Франсуа просто хотел быть рядом с ним, с Шарлем. Разговаривать, соприкасаться руками при ходьбе, заниматься упоительной любовью душными летними ночами, когда простыни становились влажными от испарины разгоряченных тел. Д'Арнье водил его по городу, рассказывая поучительные и пугающие истории о деревянных алтарях древней работы в маленьких церквушках, о мостах и особняках Тулузы, о развалинах крепостей и замков в окрестностях города. Живой ум Франсуа с готовностью впитывал удивительные истории, как пористая губка поглощает влагу. Не слушая возражений, д'Арнье таскал актера в маленький фехтовальный зал - оказавшись наставником строгим и требовательным. Франсуа довольно небрежно обучили сценическому фехтованию с эффектными выпадами и красивыми стойками, призванными услаждать взгляд публики. Д'Арнье настойчиво переучивал его, добиваясь верной постановки руки и ног. Убеждая Франсуа в том, что у молодого актера есть задатки неплохого фехтовальщика. Месье Моран пытался доказать, что сие умение ему никогда не пригодится, он ведь не дворянин, ему шпаги не положено - на что д'Арнье со своей всегдашней непроницаемой усмешкой отвечал: «Жизнь непредсказуема». Его сон будет спокойнее, если он лично удостоверится в том, что месье Моран способен постоять за себя не только болтливым языком, но и острым клинком. Вдвоем они бродили по городским паркам и старым заброшенным садам, где меж замшелых камней пробирались звенящие ручейки. Они говорили обо всем на свете, от философии до моды и рассказов Франсуа Морана об актерском ремесле - кроме личности д'Арнье, ибо от этих расспросов Шарль-Антуан уклонялся с небывалой ловкостью. Поняв, что тема является запретной, Франсуа мысленно пожал плечами и перестал ломиться в накрепко запертые ворота. Возможно, время для подобной откровенности еще не пришло. Возможно, такова была жизнь д'Арнье, что в нее не допускались посторонние - однако все его время и внимание во время встреч принадлежало Франсуа Морану и только исключительно ему. Разумом молодой актер понимал, что любой его собрат по цеху поспешил бы воспользоваться свалившимся прямо в руки щедрым рогом изобилия. Выклянчивая в подтверждение сердечной склонности подарки и наряды, памятные безделушки и драгоценности - все, что составляет радость жизни, служа ее украшению и пополняя кошелек. Ибо никакая, даже самая головокружительная страсть не вечна, зато добротный костюм от хорошего портного прослужит еще не один год, а былые символы высоких чувств выгодно закладываются в ломбарде. «Хорошее отношение должно хорошо оплачиваться», - не раз твердили Франсуа более опытные товарищи, однако у молодого актера язык не поворачивался намекнуть Шарлю о том, что он с удовольствием обновил бы свой гардероб или перебрался в гостиницу получше. Он довольствовался ощущением безграничного обожания, которое испытывал к нему Шарль - обожания, мерцающего потаенными искрами в синих глазах, таящегося в каждом слове и действии д'Арнье, в его прикосновениях, исполненных нежности и желания обладать. Обладать всецело и бесконечно. Иногда Франсуа казалось: будь у Шарля д'Арнье возможность, он впрямь замкнул бы актера в золотой клетке, дабы тот принадлежал только ему одному. Давая взамен все, чего пожелает душа и жадность Франсуа. Это пугало и возбуждало. Это кружило голову. Может, оно и впрямь было любовью, которую Франсуа доселе знал лишь по текстам пьес и театральной сцене. Та любовь, ради которой люди пренебрегали честью и самой жизнью, сжигая корабли и мосты, бросаясь в бурный океан страстей, заведомо зная, что им не суждено вернуться на твердый берег. Чувственная жажда д'Арнье была бесконечной и бездонной, Франсуа боялся, что не обладает способностью утолить ее - но актер старался, старался изо всех сил, став податливым воском в руках Шарля. Задаваясь порой тягостным вопросом о том, к чему все это может привести и чем закончиться. Алое и золотое - в таких цветах д'Арнье явился нынешним утром, и эти ослепительно яркие краски были ему к лицу куда больше привычных темных. Франсуа заикнулся вопросом о том, куда они собираются нынче - но, увидев многозначительную улыбку, понял, что ответа не дождется. Шарлю возжелалось сделать ему сюрприз, и месье Моран, набравшись терпения, последовал за старшим товарищем. Д'Арнье привел юного спутника на платные конюшни. Где с нескрываемым удовольствием предъявил тонконогого вороного жеребца с диковатым взглядом лиловых глаз и составлявшего ему компанию в стойле по соседству солового мерина. - Я не умею ездить верхом! - панически заверещал Франсуа, немедля отступая к спасительным воротам конюшен. - Я опозорюсь! Надо мной даже бродячие собаки будут смеяться! Я лошадей видел только издали и в упряжке! - Месье Моран, - укоризненно протянул Шарль, - стыдитесь. Столько вульгарных криков. Подозревая о вашей неискушенности, я заранее попросил хозяина подобрать вам самую спокойную и незлобивую лошадь на конюшнях. Сегодня такой прекрасный день, неужели вы откажетесь от моего приглашения совершить небольшую прогулку за город? Франсуа? - Н-ну, я… - замялся месье Моран. - Значит, согласны, - подвел итог д'Арнье, желавший, чтобы все в жизни происходило исключительно по его усмотрению. - Идите сюда. Ногу в стремя, хватаетесь за луку, сил подтянуться у вас наверняка достанет, - убедившись, что Франсуа, хоть и болтается в седле неуклюжим мешком, но грохаться наземь вроде не собирается, д'Арнье ласково потрепал вороного коня за челку. Тот довольно фыркнул, потянувшись мордой к Шарлю - видимо, хозяин давно не баловал любимца визитами. Дорогу через город Франсуа старался лишний раз не вспоминать. Д'Арнье предусмотрительно выбирал самые малолюдные переулки, но Моран все едино не мог отделаться от ощущения, что обыватели Тулузы дружно таращатся на него из-за занавесей, от души насмехаясь над неуклюжей посадкой и неловкостью. Они пересекли мост, выехав в предместья, где Франсуа почувствовал себя настолько самонадеянно, что шлепнул конька поводьями по шее, побуждая его перейти с шага на размашистую рысь. Вороной красавец д'Арнье гарцевал, тянул шею, прося повода и возможности вихрем пронестись по дороге, но был удержан железной рукой всадника. Мимо по направлению к Тулузе прокатил дилижанс, оставляя за собой шлейф желтой пыли. Франсуа сперва от души посочувствовал пассажирам, запертым в тесноте и духоте болтающегося на ухабах экипажа, а потом - себе, ибо ноги и натертые о седло бедра уже начинало сводить судорогой. Они миновали несколько утопавших в яблоневых садах деревушек, каменные мостики через небольшие речки, живописную мельницу над озером - и в уединенной рощице д'Арнье наконец придержал коня. Франсуа не спрыгнул, но скорее стек с лошадиной спины на такую твердую и надежную землю. Пошатываясь, отошел на пару шагов и шлепнулся навзничь в траву у корней огромного старого каштана, утекающим голосом простонав: - Я умер, похороните меня кто-нибудь... - Умер он, поглядите-ка на неженку, - добродушно проворчал Шарль. Ему самому прогулка показалась слишком короткой, он с превеликим удовольствием гнал коня дальше - но тогда месье Моран начал бы многозначительно кряхтеть и охать, привставая на стременах и сетуя на то, как он измучен тяжелой дорогой. Пусть себе валяется, наслаждаясь отдыхом и предоставляя Шарлю возможность любоваться прелестным зрелищем. Памятные двести луидоров, возможно, стали самым удачным деловым капиталовложением д'Арнье. Он заполучил истинное сокровище, даже не сознающее толком своей цены - и теперь маялся от ревности ко всему миру, не представляя, как удержать месье Морана подле себя. Актеру доставляло искренне удовольствие быть с ним - но это сейчас, пока полыхает жар первоначальной влюбленности и неутоленного любопытства, пока Франсуа всецело заворожен личностью своего нового знакомца. Но потом, что будет потом? Перед выездом д'Арнье запасливо сунул в подседельную сумку несколько бутылок вина, хлеб и завернутый в тряпку, исходящий слезой ломоть сыра. Отпустив коней бродить по лужайке, пощипывая траву, Шарль прихватил вино и снедь с собой, присев рядом с Мораном. Актер мечтательно смотрел в безоблачное небо, где выписывали круги стрижи. - Мне так хорошо с вами, Франсуа, - невольно вырывалось у д'Арнье. - Спасибо, - Франсуа протянул руку, завладев бутылкой и со вкусом отхлебнув прямо из горлышка. - Вы не поверите, скажете, что я безбожно преувеличиваю и цитирую классиков, но мне кажется: мой день начинается с мгновения, когда я вижу вас, и заканчивается лишь тогда, когда вы уходите. Что я не в силах достойно отблагодарить вас за все, что вы для меня делаете. Выпитое вино сладко пощипывало язык, Шарль так пристально глядел на него своими чуть прищуренными, невозможными лазурными глазами… Франсуа был приятен этот взгляд собственника, и нравилось чуть поддразнивать Шарля - возясь с шейным платком, словно бы в рассеянности теребя завязки на сорочке. Сознавая греющее душу обстоятельство: ему не обязательно расплачиваться за съеденное и выпитое своим телом. Он может просто поблагодарить д'Арнье за прекрасно проведенный день, и оба останутся довольны. - Почитай мне что-нибудь, - вдруг попросил Шарль, поудобнее прислоняясь спиной к шероховатому стволу каштана. - Все равно что, по твоему усмотрению. От неожиданности просьбы Франсуа сморгнул. Ему казалось, что Шарль, пусть и старается скрывать это, относится к его ремеслу и творчеству с легким высокомерным презрением. В самом деле, разве это достойное дело, кривляться на сцене да переводить бумагу на дурные стишки? Но просьба была настолько лестной, способной растопить и менее отзывчивое сердце, чистейшим елеем пролившейся на честолюбие месье Морана, что он просто не мог отказать. - Постарайся только не слишком громко храпеть, когда тебя сморит от жары и скуки, - с наигранной улыбкой попросил он. Уселся, по излюбленной привычке обхватив колени руками. Несколько раз глубоко вздохнул, прочищая горло и собираясь с мыслями. Франсуа читал чуть нараспев, не заботясь о своем провинциальном акценте и верности произношения. Не задумываясь над выбором, произнося то, что само приходило на ум и гладко ложилось на язык - легкомысленные вирши и глубокомысленные катрены, свои попытки переводов древних авторов и пародии на авторов новых. Стоило ему чуть потянуть паузу, вопросительно косясь на д'Арнье - не заснул ли? - как горделивая голова немедля чуть наклонялась: «Даже не надейся, продолжай, я слушаю». Франсуа сглатывал пересохшим горлом, отпивал глоток из бутылки - и читал дальше, глядя сквозь кружевную тень каштановых листьев на своего единственного слушателя. Перетекая из образа в образ, перебирая настроения, как нанизанные на нить времен резные бусины четок. Очарованный Шарль слушал, затаив дыхание, а в голову лезли непрошеные мысли о том, что ждет Лилию провансальских гор в будущем? Нестерпимо горько было думать о том, что месье Моран будет голоден и в нужде, что ему нечем будет растопить печурку в скверной меблирашке, а свои стихи он будет царапать на обороте неоплаченных счетов. Да, пусть твердят, что не в деньгах счастье, но если бы д'Арнье обладал возможностью обеспечить этому прекрасному и беспечному созданию достойную жизнь… - Вы замечательный актер, Франсуа, только сейчас я начал понимать это, - медленно проговорил Шарль, когда месье Моран вновь прильнул к почти опустевшей бутылке в поисках вдохновения. - Истинная Золотая Роза, что бы там не решило наше напыщенное жюри Фестиваля. - Ах, какая откровенная лесть, - со смешком отмахнулся Франсуа. - Пока я еще никто. Отыщите меня лет через десять и, если я не потеряю голос, не помру в дороге от лихорадки или не пропью талант - то выйду на сцену королевского театра. Шарль, если вы не позабыли, я как-то говорил вам о льве и лилии - ну, так я это сочинил. На днях. Для вас… тебя. Он зажмурился, мягко и легко выдохнув четырнадцать положенных строк сонета. Рассказывая о диком звере, завороженном мимолетной красотой выросшего в тени цветка, и о лилии, очарованной красотой и мощью льва, способного переломить тонкий стебель одним ударом лапы, но не тронувшего хрупкой красоты. Они были счастливы, пока солнце не иссушило ручей. Льву пришлось уйти, лилия увяла, ибо некому больше было восхищаться ее ароматом. - Очень красиво, Франсуа. И очень грустно, - Шарль помолчал, повторяя про себя услышанные строчки - чтобы запомнить их навсегда. - Мне бы не хотелось, чтобы ты увял в одиночестве, забытый и оставленный всеми. - О, до этого еще далеко, - Франсуа солнечно, беспечно улыбнулся. - К тому же добрая Фортуна вновь решила проявить ко мне благосклонность. Ваша милость больше не сможет попрекать меня бездельем и грехом праздности. Кажется, я подыскал место, директор и владелец которого милостиво согласился взглянуть на меня и оценить мои способности. Если я придусь по душе ему и труппе, меня возьмут на испытательный срок. Разве не замечательно? - Замечательно, - севшим голосом подтвердил д'Арнье. - Труппа местная или заглянувшая в Тулузу проездом? - Местная, хотя и не слишком известная. Они… они выступают на подмостках, что на площади святой Женевьев. Не Бог весть что, но для начала вполне сойдет… Ты огорчен? - он всем телом развернулся к Шарлю. - Я расстроил тебя своими пустыми виршами? - сам Франсуа полагал, что сонет вышел недостаточно образным, но слишком манерным. - Прекрасные стихи, и не надо возводить на себя напраслину, - д'Арнье обнял его, чуть укачивая на груди. Повозившись, Франсуа удовлетворенно вздохнул: - Как хорошо… хоть превращайся в дерево и оставайся здесь навсегда. - Не стоит, иначе мне жутковато даже представить, как будет выглядеть любовный акт в нашем исполнении. Разве что ты будешь дуплистым деревом, - выражение лица Шарля было трагически-серьезным. Франсуа радостно расхохотался, откидывая голову назад и блестя мелкими зубками. - Суучком в дупло! - выговорил он между пароксизмами смеха. - Да ну тебя! Ты еще задумайся, как оно скрипеть будет! А если застрянет там, внутри? - К скрипу можно привыкнуть. Кровать тоже скрипит, а вот что делать, если дупло облюбуют пчелы? - задумчиво изрек д'Арнье, ловя актера за плечи и опрокидывая себе на колени. - Дождаться осени, выкурить пчел, вытащить мед... и съесть! - Франсуа выразительно провел кончиком языка по губам, словно собирая последние благоуханные капельки осеннего меда. - А весной - цвести и благоухать... Хорошо быть деревом на вооольном ветруу! - он смеялся, глядя снизу вверх на Шарля, вскидывая руки и кладя ладони ему на плечи, притягивая навстречу себе, навстречу нежно очерченным и приоткрытым в смехе губам, карим глазам с мерцающими в их глубине лукавыми зелеными искорками. Навстречу своей готовности принимать и отдавать, требовательно впиваясь в губы, поглаживая языком чужой язык, царапая невольно согнувшимися в когти пальцами плечи Шарля сквозь камзол и рубашку. Зарываясь пальцами в густые волосы Шарля, ощущая, как д'Арнье расстегивает пуговицы на его жилете и распускает ремень, проникает ладонями под сорочку, гладя живот и спину, ехидно-ласково выспрашивая: - Но теперь-то ты догадался, какая часть тела у меня чувствительнее всего? - Ты весь - как одна большая и очень чувствительная часть, - проворчал Франсуа, с величайшей неохотой отрываясь от губ Шарля, чтобы торопливо глотнуть воздуха. - Пальцы. Губы. Волосы. Ты точно родился на свет с единственной целью - однажды свести меня с ума. Ах, Шарль... - он склонился пониже, прижимаясь гибким, легким телом, выгибаясь под пальцами, поглаживающими ложбинку позвоночника на узкой спине. - Воздух тут, что ли, какой-то особенный… или вода… или вино, что люди сходят от него с ума. Д'Арнье лихорадочно стаскивал с него и с себя все, что в этот миг казалось лишним - кюлоты, чулки, исподнее. Туфли Франсуа одна за другой улетели в траву, а стоять босиком на узловатой и теплой земле было удивительно приятно. - Воздух тут не при чем. Просто вы, южане, с рождения ненормальные, - горестно констатировал Шарль, притягивая Франсуа к себе, усаживая верхом и с легкостью приподнимая под ягодицы. Отыскивая своим гордо вздыбленным мужеством заветное отверстие, двигаясь по знакомому пути, с каждой подобной прогулкой не терявшему своей прелести, но обретавшему новые оттенки и грани. - Ваше безумие заразнее чумы и оспы - а я, видимо, умудрился подцепить эту заразу от тебя. Как же я хочу тебя, Франсуа… Ответ месье Морана прозвучал неразборчиво, перейдя под финал в протяжный стон, в котором отчетливо прозвучало чье-то имя, перемешанное с нелепыми, но так сладостно звучащими прозвищами. Франсуа выгнулся дугой, заломив руки за спину и накрыв ладонями пальцы Шарля, сминавшие его маленькие ягодицы, намертво переплетя свои пальцы с его. Он выгнулся дугой, запрокидывая голову, пока упавшая назад масса вьющихся локонов не перепуталась с травой - и застыл, приподнимаясь и опускаясь в такт движениям проникавшего в него все глубже и глубже д'Арнье. Тот пожирал глазами извивающееся на его члене гибкое, смуглое, полумальчишеское тело, обреченно сознавая - Франсуа Моран стал для него навязчивой идеей. Им нельзя насытиться, даже если не выпускать его из постели все семь дней недели. - Больноо, - хрипло простонал Франсуа, отстраняясь так далеко, что возбужденное достоинство Шарля почти выскользнуло из него - и судорожным рывком насаживаясь обратно. - Ох, Шаааарль… Помедленнее… Ах, как хорошо… Еще! - Так «еще» или «больно»? - Шарль выполнил его просьбу, дивясь человеческой природе, способной отыскать золотую крупицу наслаждения в даже необъятных рудных отвалах боли и страдания. - Отстань, - Франсуа подхватила темная, стремительная река нарастающего удовольствия, когда звуки внешнего мира отступали, бросая его посреди клокочущего моря собственной пробуждающейся чувственности. Моран распрямился, подавшись вперед и впившись пальцами в плечи Шарля, нависнув над ним и сильными, упругими толчками яростно вколачивая его в себя, глядя мутными от вожделения, страсти и боли глазами - но ничего не видя. Нажимая и нажимая, тяжело, как натруженная лошадка, фыркая носом, и надрывно постанывая сквозь стиснутые зубы. Безостановочно работая бедрами, скользя разъезжающимися в стороны коленями по траве, по-змеиному выгибаясь под ладонями Шарля - гибкое, покрытое испариной создание со смуглой кожей, словно светившейся изнутри. Вынуждая д'Арнье до крови обдирать спину о шершавый ствол каштана - и уводя за собой в окутанную жарким маревом, знойную пустыню, в самом сердце которой пробивался сквозь пески прохладный, колдовской источник. Шарль до кровоподтеков сжимал его ягодицы, умирая от желания погрузиться в него еще, еще, еще раз, а потом снова, пронзить так глубоко, чтобы Франсуа ощутил биение его плоти у самого сердца. Миг, неизбежный и всегда неожиданный. Охватывающий тело огонь, побуждающий к судорожно частым, лихорадочным рывкам, к безнадежной попытке сжаться, удержать вторгшегося захватчика внутри себя. Головокружение и оглушительный звон крови в ушах, скатывающиеся по ребрам капельки пота, соль и сладость любви. Животно-чувственные звуки, не крик и не стон, но нечто среднее между ними, еще рывок, жжение, скольжение чужого достоинства внутри - и беззвучный всплеск, солнце качается в небесах... Задыхаясь и хрипя, Франсуа упал на грудь Шарлю, ловя раздувающимися ноздрями кисловатый запах пролившегося семени, что сейчас текло по его бедрам, и понимая, что ему самому кончить не удалось. Шарль не позволил ему выплеснуться, стиснув несчастный член у самого основания и превратив его в пульсирующий столбик боли. - Я сохранил тебя для себя, - хрипло прошептал Шарль. - Расчетливый, злобный, коварный вымогатель, - крепкий кулачок с силой врезался Шарлю под ребра. Впрочем, удар был смягчен кусающим поцелуем и вкрадчивым шепотом: - Лежи вот так, не двигайся... Прежде д'Арнье никогда не предлагал ему поменяться ролями - а Франсуа и не просил о перемене, считая само собой разумеющимся, что его любовник сполна владеет им. Будь у мсье Морана время поразмыслить, он наверняка не решился бы, попросив Шарля не искушать и не предлагать того, на что Франсуа не имеет никакого права. Но сейчас, разгоряченный, страдающий от тысячи раскаленных крохотных иголочек, незримо пронзающих его плоть и от желания обладать, Моран даже не осознавал, что творит. - Иди, иди, иди сюда... - Шарль окончательно сполз на землю, пристроив голову на выступающем корне. Вкинул ноги, обнимая ими партнера за талию и мельком подумав, что Франсуа самоуверенно переоценивает свои скромные возможности. Как выяснилось спустя миг, Шарль д'Арнье в кои веки заблуждался. Маленький месье Моран исполнял свой долг со всем возможным старанием и пылкостью юности, двигаясь с небывалой яростной нежностью, умудряясь болезненно кусать Шарля в шею и скользить внутри него - плавно и сильно, как тому нравилось, входя долгими, размашистыми движениями и замирая на миг там, внутри, прежде чем отступить назад. Как приливная волна, как ветер, как обжигающий огонь в человеческом облике. Шарль скрестил ноги у него на пояснице, подталкивая Франсуа, помогая ему вдвигаться все глубже и глубже, до упора, пока между телами не оставалось ни пяди, и казалось, они никогда не смогут разомкнуть объятий, так и останутся спаянными, влитыми друг в друга навеки. …В кронах деревьев шумел ветер, проплывающие облака тащили за собой полупрозрачные тени, солнечные лучи поглаживали спину Франсуа, точно проводя по ней мягкой кисточкой. Они лежали, укрывшись в высокой траве, обнявшись и рассеянно-лениво целуясь. Где-то неподалеку бродили кони, мягко топоча копытами и звякая кольцами на уздечках. В голове у Франсуа было пусто и светло, и думалось о том - повторится ли когда-нибудь подобное, встретится ли ему женщина или мужчина, которых он будет любить вот так же, как влюбился в Шарля д’Арнье из Тулузы, загадочного и замкнутого, того, кому можно доверить свое тело и душу. С кем захочется провести жизнь - всю жизнь, до самого ее заката. На взъерошенные волосы Франсуа опавшим лепестком присела бабочка, и Шарль улыбнулся: - Точно, цветочек. - Угу, дикий такой цветочек... - после сладостной любви Франсуа клонило в сон, его голова то и дело падала, он упрямо вскидывал ее - пока все-таки не сдался и не задремал, тесно прижавшись к Шарлю, уверовав, что д’Арнье будет беречь его дремоту, не позволив никому и ничему ее разрушить. Он не представлял, сколько так проспал на чужих руках - но пробудился от осторожного потряхивания за плечо. Ему стало зябко - солнце уползло за купы верхушек деревьев, тени стали длинными и синеватыми. - Пора возвращаться, - негромко и с нескрываемым сожалением в голосе произнес д'Арнье. Что-то изменилось за эти несколько часов. Франсуа чуял это нюхом актера, способного уловить малейшую перемену настроения темной пропасти зала, отделенного от сцены жестяным желобом с пылающими свечами. Шарль-Антуан д'Арнье сделал свой выбор, принял некое решение, давшееся ему с изрядным трудом и душевным напряжением. Д'Арнье помогал актеру одеться, отделываясь односложными, ничего не значащими фразами от настойчивых вопросов Морана - и лишь когда они проделали не менее полпути обратной дороги к Тулузе, изволил разомкнуть уста: - Я намерен представить тебя кое-кому, Франсуа. Нынешним же вечером. Этот человек достаточно могущественен, чтобы устроить твою судьбу - сейчас и на будущее, о котором ты совершенно не заботишься. Не старайся показаться хуже или лучше, чем ты есть, не дерзи, но и не стой с намертво зажатым ртом. Будь самим собой, и ты не пожалеешь. - Звучит заманчиво, но пугающе, - озадаченно приподнял ровные темные дуги бровей Франсуа. - Открой тайну - этот внезапный визит никак не связан с тем, что ты всякий раз обходительно именуешь «исполнением своего долга»? - Связан, - резко кивнул д'Арнье. - Ты… ты сам все поймешь. Я желаю тебе добра, Франсуа. Тебе не место на подмостках дешевого уличного балагана, поверь мне. - А где же тогда мое место? Может, в чьей-нибудь постели? - с вызовом прищурился актер. - Там, где твои таланты и твою игру смогут оценить по достоинству, - д'Арнье уже понял, какую наживку нужно цеплять на золотой крючок, чтобы Франсуа Моран не смог устоять перед искушением. - Франсуа, это всего лишь небольшой дружеский ужин и полезное знакомство. Ты заблуждаешься, полагая меня способным коварно заманить тебя в ловушку - я по твоему лицу вижу, что ты думаешь именно об этом. Разве я хоть раз давал тебе повод заподозрить меня в двуличности? - Нет, - был вынужден признать Франсуа. Все эти дни Шарль был честен и откровенен с ним. - Но ты никогда не отвечал на мои вопросы о том, кто ты такой. Шарль-Антуан д'Арнье - имя, вот и все, что я о тебе знаю. - Потому что прежде этого было достаточно, - д'Арнье стиснул зубы с такой силой, что на скулах появились желваки. - Так поедешь со мной? - А куда я денусь, - Франсуа беспечно дернул плечом. Его снедало любопытство, ядовитой змеей грызшее изнутри, и страх того, что излишняя доверчивость может дорого ему обойтись. Его влекло следом за Шарлем, туда, где призывно мерцал огонек удачи. Так, в настороженном молчании, они миновали грузные городские ворота, проехали сквозь центр города и остановились подле чугунных ворот, за которыми колыхал листвой обширный палисад. Сквозь ветви деревьев мирно, зовущее просвечивали квадраты окон - похоже, за платанами и каштанами скрывалось довольно большое здание. Выбежавшие слуги распахнули створки, под копытами лошадей зашелестела усыпанная толченым кирпичом дорожка. Из вечерних сумерек выплыло высокое крыльцо под жестяным фигурным навесом, освещенное покачивающимися лампами - и конь д'Арнье сам остановился у витых бронзовых перил, видимо, давно привыкнув к тому, что хозяйские прогулки завершаются именно здесь. - Мы приехали, - Шарль спрыгнул на землю, скрипнул гравий под каблуками его сапог. - Приехали - куда? - Франсуа, задрав голову, смотрел на надменно возвышающееся над ним здание, на мраморные украшения и позолоченные завитки, не торопясь покидать седло. - Этот особняк принадлежит тебе? Кто же ты, в таком случае? - голос актера предательски дрожал. - Принц королевской крови инкогнито? Тогда мне нечего здесь делать. Позволь мне уйти, Шарль… или кто ты там есть на самом деле! - Это дворец архиепископа Тулузы, а я всего лишь скромный слуга его преосвященства… и Господа, - тяжело выговорил д'Арнье. - Клянусь, все эти дни ты именовал меня моим подлинным именем, и я не лгал тебе ни единым словом. Просто… умалчивал о некоторых вещах, дабы не смущать без надобности твой ум. Здесь ко мне предпочитают обращаться - «отец Антуан». - Но… - с высоты конской спины Франсуа мог взглянуть на голову Шарля д'Арнье и убедиться в том, что темно-рыжие прямые локоны не прорежены тонзурой, непременным клеймом священников. - Но ты… твои… - Викарию его преосвященства дозволены некоторые привилегии… за которые, разумеется, мне однажды придется нести воздаяние и строгое наказание, - с былым снисходительно-ироничным презрением пояснил д'Арнье. - Ты по-прежнему хочешь уехать? Я не стану тебя удерживать, Франсуа, и слуги откроют перед тобой ворота. Но, прежде чем уйти, дай себе труд задуматься. Ты ведь ничего не теряешь, а можешь приобрести очень и очень многое. - Ненавижу вашу сладкоречивую братию, - поколебавшись, Франсуа бросил поводья и, неловко перебросив ногу через шею своего конька, соскользнул вниз. - Ты, ты… - У тебя еще будет возможность высказать мне все, что ты обо мне думаешь… Лилия, - на губах Шарля д'Арнье промелькнула и исчезла горькая усмешка. - Полагаю, говорить ты будешь долго и горячо. Предвещая все твои нападки - да, ты прав. Я такой, каков есть. Идем, его эминенция давно выказывал желание познакомиться с таинственным победителем Фестиваля Цветов.