Высокие небеса Тулузы

Ночь перед премьерой Франсуа провел в одиночестве. Он наплел Шарлю д'Арнье об актерских дурных приметах, запрещающих заниматься любовью накануне первой постановки. Сумел удержаться от искушения пореветь в подушку над своей несчастной судьбой. Даже поразмыслил над тем, что в своих неприятностях виноват только он сам. Стало быть, некого винить и нечего расстраиваться. Но снился ему полнейший провал, вонючие пятна от тухлых овощей на декорациях и Рийоль, с мрачным видом строго выговаривающий ему за срыв спектакля. Кончилось все тем, что невыспавшийся Франсуа удрал из дворца и отправился шататься по Тулузе, завершив долгую прогулку по рассветному городу подле дверей театра гг. Шосселена и Рийоля. У главного входа стоял крытый прилавок, где торговали билетами на представление. Оценив не слишком бойкую с утра торговлю, Франсуа юркнул внутрь. Оказалось, почти вся труппа явилась заранее. В разных углах сцены и гримерок вполголоса репетировались дуэты и отчитывались монологи. Наскоро подшивались оторвавшиеся ленты и банты к костюмам. Воздух был пропитан гремучей смесью паники и нервного восторга. Франсуа немедля вовлекли в очередной прогон финальной сцены. Когда молодые актеры начали эпизод по третьему разу, явился Рийоль и разогнал всех, приговаривая: «Заставь дураков богу молиться - весь лоб расшибут!» Месье Морана он придержал, перегородив дверной проем своей палочкой распорядителя с серебряным набалдашником. - Я обдумал твое предложение, - без обиняков заявил мэтр Рийоль. - Оно разумно, и я согласен. Задержись после спектакля. Мне понадобится твоя помощь в одном деле, - он хмыкнул. - У нас будет небольшое представление на свежем воздухе. Из древних времен. Положись на меня и ничего не бойся. Твоя задача - выйти и произвести впечатление на благородное собрание. С этим ты справишься, - мэтр удалился, оставив Франсуа маяться догадками и предположениями. Прокурор Ла Карваль тоже готовился к вечерней премьере. Отряд жандармов, тайно собранный в Ратуше, получил подробнейшие указания и выжидал, когда по цепи курьеров, расставленных по городу, придет известие о месте и времени проведения ритуала. Кантен бросил последний взгляд в зеркало в тяжелой золотой раме. Черный камзол обвивала перевязь с прицепленной боевой шпагой. За поясом притаились два пистолета, за голенищами тщательно начищенных сапог - стилеты в замшевых ножнах. Ла Карваль размял мускулы, побрился, расчесал густую черную гриву, написал исполненное почтительности письмо монсеньору де Лансальяку, напомнив тому о данном обещании выступить душеприказчиком прокурора, и покатил в театр. В качестве спутника прокурор прихватил с собой Армана - уступив робким просьбам молодого человека, страстно желавшего увидеть премьерную постановку, и рассудив, что месье Шапри лучше остаться под присмотром. Вечер обещал быть долгим и крайне занимательным. Сегодня все должно было решиться, и Ла Карваль не верил в свое поражение. Время шло. В «Театре Фортуны» зажгли свечи в настенных жирандолях и в большой люстре, со страшным скрипом спущенной на тросах вниз с потолка, а потом поднятой обратно. Сменили декорации, в последний раз обрызгали сцену водой. Подожгли фитили толстых свечей, запущенных плавать в широком желобе с водой, отражаясь в начищенных листах жести и освещая сцену. Начали появляться и рассаживаться первые зрители. Актерская молодежь таращилась на них сквозь прорехи в занавеси и щели в кулисах, не веря своим глазам - кто-то пришел смотреть на них! Ла Карваль выбрал себе место получше: сбоку в одном из первых рядов, предназначенных для богатых посетителей, где стояли не простые деревянные скамейки, но обитые потертым бархатом кресла. Оглядел публику и помещение, задумчиво кивнул - по возможности актеры привели зал в порядок. Городская знать не пожелала украсить своим присутствием премьеру в неизвестном театрике. Оценить искусство мэтра Рийоля и его труппы явились обычные горожане: мещане и небогатое дворянство Тулузы. Люди, алчущие новых развлечений и искренне любопытствовавшие, что смогут им предложить в новом театре, только что распахнувшем свои двери. Мнение этих людей, впечатление, которое произведет на них грядущий спектакль и которым они завтра поделятся с друзьями и соседями, во многом станет решающим для «Театра Фортуны». Именно от них зависит, сможет ли труппа остаться в городе и завоевать себе место под солнцем. Или актерам придется, несолоно хлебавши, убираться прочь по разбитым дорогам провинции, выступая в сенных сараях перед туповатыми крестьянами, перебиваясь с хлеба на воду и тщетно мечтая о возвращении в город. По залу пробежали нанятые мальчишки с колокольчиками, оповещая о начале представления. Негромко, таинственно запела флейта - мэтр Рийоль решил, что спектакль должна сопровождать музыка, создающая у зрителей надлежащее настроение. Музыка из глубины веков, под которую и надлежит развиваться выдуманной истории о том, чего не было - но могло бы быть. Неизбежное приближалось. Чем ближе становилась роковая минута начала спектакля, тем, как ни странно, больше успокаивался месье Моран. Неважно, что будет потом и в какие передряги он умудрится влипнуть в будущем. Сейчас труппу ожидают два часа спектакля, на подготовку к которому они затратили столько усилий - только это имеет значение. Мэтр Рийоль собрал актеров на крошечном пятачке за декорациями, оглядел с ног до головы и кивнул: - Начали. Служанки, воины, Федра, Энонна - на сцену. Все будет хорошо, - последняя фраза ничуть не вязалась с привычным образом строгого наставника, безжалостного к малейшим промахам молодежи, и оттого прозвучала неожиданно приязненно. - Все будет хорошо. Вы справитесь. И девушки пошли, подхватив длинные тяжелые юбки, совершенно не напоминавшие легкие одеяния греческих статуй. Со сцены долетел проникновенный голос Федры - Зизиль, скорбящей о своей запретной страсти. «Господи, ну пожалуйста, если ты есть! Не дай мне опозориться у всех на виду!» - Франсуа ждал, когда распорядитель назовет его имя, краем уха отслеживая реплики со сцены, но все равно вздрогнул, услышав негромкое: - Ипполит, Терамен, Ариция - на сцену! Они поднялись по трем ступенькам. Влюбленная парочка, царевич и его подруга, еще не подозревающие о сгущающихся над ними грозовых тучах, и их общий приятель. Франсуа, Мари-Раймон, Николетт. Никогда не существовавшие люди, разыгрывавшие свою историю на фоне грубо намалеванной на подранной холстине площади древнего города. Лица под масками, подхваченные течением пьесы. Выставленные напоказ перед глубиной зала, перед сотнями глаз публики, шуршавшей обертками кульков с засахаренным миндалем и печеными яблоками, сплетничающей и заигрывающей с соседями по скамье, пересмеивающейся и ссорящейся, колющей орехи и краем глаза косящейся на сцену. Спустя какое-то время шорохи и перешептывания затихли. А может, Франсуа так показалось. Слова роли лились сами собой, нанизываясь на сверкающую золотую нить, не путаясь и не забываясь. Смеялась Ариция, звенели невидимые струны, соединяющие воедино трех молодых людей, флейте подпевали две расстроенные скрипки - спектакль шел. Шел, вовлекая участников и зрителей в свою незамысловатую мистерию из подручных средств. Кантен де Ла Карваль, завсегдатай парижской Оперы, варьете на Бульварах и «Комеди», знал толк не только в красоте актрис, но и в их искусстве. Господин прокурор был приятно поражен. Ни разу не видев месье Морана на сцене, он счел, что Франсуа, как актер, не представляет из себя ничего особенного. Звонкий голос и приятная мордашка при изящной фигуре еще не делают из человека талантливого исполнителя - но сейчас Ла Карваль был вынужден признать, что ошибся в своей оценке. Перед ним был истинный талант. Еще юный и не набравшийся сценического опыта, порой совершающий ошибки и допускающий промахи, но - талант, сиявший ярким огнем поддельного театрального алмаза из стекла и фольги. Перед ним все отступало на второй план, и королевский прокурор против воли оказался захваченным в плен, поддавшись чарам разыгрываемой на сцене трагедии. Федра признавалась пасынку в любви… Ах, как Кантен Ла Карваль понимал ее… Зрители молчали, напряженно глядя на сцену - лишь трепетали веера сидевших в партере мещанок да поблескивали редкие лорнеты их спутников. Публика внимала. - Молодец, - удивленно шептал Кантен, - вот не ожидал, Франсуа… молодец! Федра признавалась - и получала отказ, полный вежливого, тщательно сдерживаемого раздражения. Она и ее любовь были не нужны Ипполиту. Он не понимал и боялся клокочущего водоворота страстей женщины, не желая портить отношения с отцом и навлекать на себя гнев богов. Царевичу было достаточно своих подруг и друзей, он не нуждался еще и в Федре, предвидя, что пылкая и безумная любовь мачехи принесет ему только беды и горести. В характере жизнерадостного, любезного со всеми, разумного и почтительного молодого человека, истинного образца достоинств и мужества, сверкнула потаенная доселе грань холодного, точного расчета - опрокидывавшая все представления зрителей о нем. Занавес упал, первый акт завершился. В левом углу зала неуверенно захлопали. В правом - столь же неуверенно засвистели и зашикали. Привыкшая к традиционному прочтению трагедии, публика растерялась, не в силах решить, негодовать или восхищаться. Опешили и смутились даже знатоки, наизусть помнившие текст пьесы и видевшие не одну постановку, и несколько занесенных прихотью судьбы в «Театр Фортуны» газетных репортеров, считавших своим долгом опорочить любую новую труппу, обвинив ее в исключительной бесталанности. Ла Карваль в задумчивости откинулся на спинку потрепанного кресла. «Никому, ни мужчине, ни женщине, не по силам надолго завоевать маленькое и яростное сердце месье Морана, - с грустью подумалось ему. - Он лишь увлекается нами ненадолго. Собирает и засушивает, как экзотических бабочек в альбоме, чтобы рассматривать долгими зимними вечерами. А потом возвращается к ней, своей истинной и единственной любви, своей богине и своему проклятию - Мельпомене с ее масками, фальшивыми коронами и грязными подмостками. Вот кого он любит на самом деле, преданно и верно. В его глазах никто из нас не выдерживает сравнения с ней». Он вдруг представил Франсуа в Париже, на сцене Королевского театра. Может, плюнуть на все и уговорить актера вместе уехать в Париж? Черт с ним, пусть тащит с собой всю труппу вместе с Рийолем, коли ему жизнь не мила без этого балагана под покровительством нарисованной ангелицы с трубой. Они пробьются, они настойчивы и талантливы. - Как тебе спектакль? - спросил прокурор у притихшего Армана, сидевшего по левую руку от него. - Великолепно, - с вымученной улыбкой признал Арман. - Теперь я думаю - может, оно и к лучшему, что ведущая роль досталась не мне? Я не смог бы сыграть - так, и провалил бы все… - Ну, у тебя еще все впереди, - рассеянно ободрил его Ла Карваль, вполголоса пробормотав: - Пожалуй, его и в самом деле надо вытаскивать из провинции. - Что? - осмелился переспросить Арман, до сих пор не избывший страха перед грозным столичным прокурором. Ла Карваль не ответил, и Арман Шапри чуть повысил голос: - Месье прокурор, а можно… можно мне после спектакля навестить Франсуа и остальную труппу? - Конечно, - милостиво дозволил прокурор. - Только не засиживайся на всю ночь, они там намеревались учинить банкет в честь премьеры. Четверть часа законного перерыва Франсуа провел, как в тумане - сидел в закутке, гордо именуемом гримеркой, закрыв глаза и пытаясь сохранить будоражащее нервы ощущение единства с персонажем, возникшее на сцене. Кто-то окликнул его, подсунул чашку с горячим шоколадом, он выпил, даже не различив вкуса. Шелестя юбками и стуча каблучками, влетела Зизиль, над ухом послышался надтреснутый голос Рийоля: - Очень даже неплохо. Зизиль, чуть меньше надрыва, подлинно оскорбленная женщина не выказывает своих обид так явственно. Франсуа, не язви, это не красит ни тебя, ни роль. Между прочим, в зале торчит его милость королевский прокурор в обществе уволенного мною Армана. Что бы это значило, не растолкуешь? - Наверное, Армана взяли под крыло, - не открывая глаз, рассеянно сообщил Франсуа. - Месье Ла Карваль решил снять все пенки и сливки с этого лакомого кусочка. - И как, снял уже? - с неожиданным для него любопытством спросил Рийоль. - Понятия не имею, я им свечку не держал… - Ну-ну, - мэтр кашлянул, деловито распорядившись: - Время. На сцену, месье и мадам. Шарль д'Арнье до последнего мгновения колебался - идти или не идти на премьеру. Франсуа настойчиво приглашал его, но д'Арнье страшился. Его мучил вид новорожденной луны, тонким полумесяцем рассекшей бархатное небо над Тулузой, беспокоило расследование прокурора Ла Карваля и тревожные слухи вокруг этого дознания. У него имелись собственные планы на вечер, но д'Арнье не устоял перед искушением. Ему надо было увидеть Франсуа на сцене и услышать его голос, обладавший способностью изгонять тревожные мысли из разума Шарля. Он хотел окунуться в атмосферу спектакля и шуршащее-шелестящую, томно вздыхающую темноту зала. Увидеть, как месье Моран на глазах восхищенной публики проживет судьбу Ипполита, вложив в велеречивые реплики свою беспокойную и страстную душу. Хотел вновь насладиться умением Франсуа перевоплощаться в иного человека. Шарлю д'Арнье требовалось укрепиться в верности принятого решения и убедить себя в том, что пути назад отрезаны. Мосты сожжены, и, если бы Шарль умел, он станцевал бы в пламени пожаров под надрывный стон флейты. К третьему акту трагедия Расина зазвучала так, как ей надлежало звучать по замыслу мэтра Рийоля. Не галантной скрипкой нынешних времен с манерно-нежными переливами, но варварским перебором жильных струн, натянутых меж отполированных бычьих рогов. Очаровывая против воли смотрящего, затягивая в происходящее, словно в водоворот. Стенобитным тараном проламываясь сквозь современную искушенность и пресыщенность зрителей, вынуждая не оценивать искусство актеров, но сопереживать персонажам. Чадили сгорающие свечи, строфы звенели и резали душный воздух, паутина страсти и ненависти затягивалась все туже - и освободить от уз могла только смерть. Уже произнесены все роковые слова и обвинения, уже ничего нельзя исправить и повернуть назад, уже не осталось иного выбора... Традиционно о гибели сорвавшегося со скалы Ипполита сообщал вбегающий вестник, после чего следовала картина всеобщего плача и горестных стенаний. Мэтр Рийоль и здесь рассудил по-своему. «Упадешь здесь, - на досках углем нарисовали крест, невидимый со стороны зала. - Обойдемся без разбившейся колесницы за кулисами. Дадим Федре кинжал - и пусть вершит отмщение». Кинжал был театральным, с убирающимся в рукоять лезвием. Вошедшая в образ Зизиль перестаралась, так яростно треснув Франсуа промеж лопаток, что завтра на спине точно должен был появиться синяк. Актер немного промахнулся, упав слишком близко к огибающему рампу широкому жестяному желобу со свечами. От них тянуло жаром, Франсуа показалось, у него трещат волосы и дымится край распахнувшегося одеяния - но двигаться было нельзя, требовалось дождаться мизансцены, в которой его «труп» оттаскивали к дальнему краю сцены. Оцепеневшая Федра с ужасом глядела на дело рук своих, и в тишине оттуда-то из зала донеслось испуганно-жалобное девичье: «Ой!..» «Вот именно, что ой. Читай монолог быстрей, пока я не изжарился заживо!» Федра опомнилась, заговорив с необходимыми рыдающими интонациями. На сцену явился Терамен в сопровождении стражи, и финал спектакля Франсуа наблюдал со смертного одра Ипполита, чувствуя, как потихоньку отпускает сведенные судорогой мышцы, и сладко кружится голова. Спектакль удался. Это угадывалось в затаившем дыхание зале, в темпе игры, в репликах и голосах актеров. Может, потом очарование премьеры неуловимо пропадет, развеется в воздухе, но сейчас - сейчас все получилось. Франсуа хотелось смеяться от восторга - жаль, ему полагалось еще четверть часа лежать неподвижно, отдыхая и медленно приходя в себя. Труппа доигрывала финал с самоубийством Федры и монологом Тезея, сильной и цельной натуры, измученной противоречивыми чувствами к супруге и пытавшимся оправдать перед богами ее поступок. Обессиленного и страдающего царя сменяла потерявшая любимого Ариция. Девушка расстелила подле тела Ипполита свой черный траурный плащ, бросив на него меч - дерево, обернутое сияющей фольгой - и царский скипетр из позолоченной жести. Меч воина и скипетр правителя оказались бессильны против гибельной женской страсти. Страсть превыше доводов рассудка, превыше чести и мнения общества. Страсть не ведает пределов, губя сама себя - ей нет места в этом мире, ей дозволено лишь иногда опалять людей своим жарким дыханием. Страсть ослепляет и оглушает, вынуждая нас творить жуткие вещи - и над ее жертвами Ариция, прощаясь, негромко и безыскусно пела простенькую песенку, сочиненную Франсуа. В последний раз всхлипнула и умолкла флейта. Ибо дальше - ничего, кроме тишины. - Все, - осипшим голосом произнес мэтр Рийоль. - Спектакль окончен. Первые робкие аплодисменты в тишине. - Вставай, - вполголоса окликнула Николетт, вымученно улыбаясь и потрепав Франсуа по плечу. - Вставай. Общий выход на поклоны. - Мы поставим твою пьесу, - почти шепотом выговорил Франсуа. - Очень скоро. Я договорился с мэтром. Мадемуазель Годен просияла улыбкой. Искренней, лишенной фальши - и Франсуа поймал себя на том, что готов влюбиться в эту предприимчивую девушку. В ее дразнящий взгляд и ее преданность сцене. Зал, наконец разобравшийся в своих эмоциях и вынесший решение, взорвался аплодисментами. Они набирали силу, как весенний разлив, как катящаяся в горы лавина, и у Армана Шапри звенело в ушах от грохота - от награды зрителей актерам, к которой он тоже мог иметь отношение, да вот не сложилось. А ведь он мог стоять там, на сцене. Мог раскланиваться, улыбаться и принимать букеты - тяжелые букеты с влажными листьями и одурманивающим запахом поздних роз. - Беги, конечно, - отмахнулся в ответ на его невысказанный вопрос Ла Карваль. Прокурор переволновался, его била нервная дрожь, которую он тщетно пытался скрыть. Он был там, на сцене, рядом с Франсуа - в своем воображении, конечно, но ему порой казалось, что он видит зрителей так, как на них смотрят актеры со сцены. Он обмирал перед всякой репликой Ипполита - ведь легкомысленный Моран мог забыть текст, или споткнуться, или завалить сцену. И теперь, когда пыльный занавес лежал на досках сцены, а актеры в который раз вышли на поклон, Кантен испытал невероятное облегчение. Два часа зловредный бесенок водил его по тонкому льду, по иголкам, по обнаженным нервам, по острому страху за себя, ведь Кантен ни в коем случае не желал Морану провала, наоборот, он молился, чтобы премьера прошла удачно. В глубине души Ла Карваль мечтал о возможности остаться сейчас наедине с Франсуа. Овладеть им, пока еще не сгинула горячность и душевный надрыв сыгранной пьесы, пока актер Моран де Лис являет общее со своим персонажем, Ипполитом. Заглянуть в бархатно-карие шальные глаза, затуманенные осознанием успеха и усталостью, насладиться вкусом его губ - наверное, сейчас они будут сухими и напряженными, не желающими отвечать на поцелуи. Как было бы приятно быть с ним, ощущать, как Франсуа Моран возвращается к самому себе - и начинает чутко откликаться на подаренную ему ласку, звеня натянутой серебряной струной… Спустя пару ударов сердца Ла Карваль вспомнил, зачем он здесь. Долг сковал забывшееся сердце железной броней - ибо в полутьме бокового прохода рядом с прокурором объявился Рийоль, вынырнувший из неприметной дверцы. - Судя по выражению вашего лица, вы остались довольны нашим представлением, - сухо заметил мэтр. - Думаю, грядущий спектакль тоже придется вам по вкусу. Около театра бдят ваши люди? Сообщите им: мы едем к старому дворцу Монфоров, более известному как Пустырь Монфоров. Северная часть города, руины вдоль бывшей крепостной стены - местные уроженцы хорошо их знают. Я должен сказать пару слов моим юным подопечным, приложившим столько сил, а через полчаса ожидаю вас в вестибюле. За кулисами дым стоял коромыслом. В ближайшую лавку послали за вином, фруктами и лакомствами, устроив небольшое пиршество для избранного общества. Франсуа по праву героя вечера досталось кресло, однако он уступил место Зизиль, усевшись на подлокотнике, размахивая бокалом, смеясь в голос и рассказывая о том, как он перепугался, поняв, что вот-вот задымится. Все пытались перекричать друг друга, бурно восхищаясь, хваля, восторгаясь, пребывая в уверенности, что мир лежит у их ног. Скромного появления Армана никто не заметил, пока его не углядел Жанно и не присвистнул: «Беглец явился!» - Посидишь с нами? - успевший слегка захмелеть Франсуа решил проявить великодушие. - Я рад, что ушел, - тихонько признал Арман, - иначе загубил бы всю пьесу. Поздравляю, Лилия... это было... у меня просто слов нет. Вы молодцы! Мари-Раймон снисходительно хлопнул его по плечу - месье Шапри аж присел: - Что ни делается, все к лучшему! Девочки, налейте мальчику. Филипп, твое царское величество, подвинь задницу, пусть Арман сядет… Слушай, ты не думаешь вернуться к нам? - Мне надо идти, меня ждут, - вяло попытался сопротивляться Арман, хотя уходить ему совсем не хотелось, атмосфера триумфа, пусть и чужого, пьянила не хуже вина. Жанно усадил его, Николетт вручила бокал, Дени сказал длинный и совершенно бредовый тост за Мельпомену, который всем понравился и веселье пошло своим чередом. - Пустырь Монфоров, - тихо произнес прокурор, минуя на лестнице театра неприметного старичка, по виду - зажиточного еврея, решившего на старости лет чуточку изменить заповедям Иеговы и посетить театр. Старичок, не изменившись в лице, побрел прочь. Вскоре пустырь, и подступы к нему будут надежно окружены жандармами - даже самая юркая мышь не проскочит. Теперь стоило бы отправить домой и Франсуа, и Армана, но молодые люди наверняка предпочтут праздновать в театре ночь напролет, и за них можно не волноваться. К пятому или шестому тосту Франсуа слегка подзабыл, на каком он свете находится, о данных обещаниях и своих былых страданиях. Премьера удалась, все было замечательно. Кто-то чувствительно встряхнул его за плечо, отобрав недопитый бокал. Франсуа хотел было возмутиться, но столкнулся взглядом с болотно-зелеными зрачками мэтра Рийоля. Это почти мгновенно его протрезвило. - Выйдем, - одними губами позвал Рийоль, и Франсуа послушно вскочил, бросив: «Я ненадолго». В коридоре кто-то открыл окно, снаружи тянуло промозглой ночной прохладой. - Что, уже пора? - Франсуа совершенно не хотелось бросать начавшуюся вечеринку, где ему было так хорошо и радостно, и тащиться невесть куда. Пусть даже в интересах правосудия, месье Ла Карваля и его преосвященства. - Пора, - кивнул мэтр. Сунул Франсуа в руки полотняный мешочек, звякнувший чем-то металлическим. - Выйдешь через черный ход, там тебя ожидает экипаж. Тебя отвезут на место и доставят обратно в целости и сохранности, обещаю. Не паникуй и ничего не бойся, - он сделал движение, словно желая дотронуться до плеча Франсуа, но отдернул руку. - Кстати, где твой дружок, уже ушел? - Какой дружок? Арман? - Франсуа попытался вспомнить. Какое-то время Арман сидел рядом с ним, потом отошел, потом тощенькая фигурка в золотистом камзольчике мелькала где-то рядом, пока не исчезла с глаз долой. - А-а... я не знаю, мэтр. Он говорил, что ему надо бы поскорее вернуться, может, улизнул потихоньку? Рийоль поджал узкие губы: - Он бы попрощался. - Перебрал вина и вышел подышать свежим воздухом? - Франсуа с каждым мгновением становилось все тревожнее. - Хорошо бы, если так... ладно, я разберусь, куда он делся. Ступай и не подведи меня. Франсуа ушел, оглядываясь через плечо. В узком пустынном переулке его и в самом деле ожидал фиакр с задернутыми изнутри окошками и покачивающимся фонариком на углу крыши. Месье Моран забрался внутрь, приглушенно щелкнул кнут, зацокала копытами лошадь. Убедившись, что Лилия благополучно отбыл, мэтр Рийоль еще раз заглянул к веселящимся актерам и актрисам. Нет, никто не видел, как уходил Арман, да вон вроде мгновение назад стоял вот тут и говорил вот с тем... Рийоль нахмурился, покусывая губу. Колеса божьих мельниц должны были вращаться, и он спустился в вестибюль, к ожидающему прокурору. Ехали долго, через незнакомые Франсуа кварталы, забирая вверх по склонам холмов. По дороге месье Моран распустил завязки врученного мешочка, понимающе хмыкнув. Внутри оказалась горстка украшений - браслеты, цепи, перстни и широкое ожерелье с крупными алыми и синими камнями, выглядевшими подозрительно настоящими. Судя по всему, предстояла церемония в духе тех, которые живописал прокурор Ла Карваль, с песнопениями и кровавыми человеческими жертвоприношениями. «Хрен вам, а не меня в жертву, - Франсуа примерил один из перстней на средний палец, тот оказался велик. - Не дамся». Фиакр прогромыхал по неровной мостовой еще немного и остановился. Возница постучал в стекло на передней дверце: - Прибыли, сударь. Ступайте на свет, вас встретят. До пустыря Кантен и Рийоль добирались пешком, будто бы директор театра решил прежде измотать своего спутника или дать время своим сообщникам подготовиться. Впрочем, Кантен давно привык к долгим пешим переходам, а сапоги его были легки и удобны. Город менялся. Остались позади роскошные особняки знати, дома богатых горожан и ярко освещенные кофейни, претендующие на звание самых шикарных заведений в столице провинции. Теперь прокурора окружал весьма убогий пейзаж - лачуги бедноты, скверный запах и кучи грязи под ногами. Идти оставалось чуть меньше четверти часа - Ла Карваль чуть ли не в первый же день по приезде в Тулузу подробно изучил карту города и прекрасно знал, где расположен Пустырь Монфоров, некогда покоривших мятежную столицу провинции. - Кто станет вашей жертвой на этот раз? - тихо спросил он Рийоля, - опять какая-нибудь влюбленная малолетняя дурочка? Кстати, расскажете, как умерла малышка Полетт? Она была влюблена в одного из ваших соучастников... в кого? Случайно, не в вас, Рийоль? - Полетт Лану и ее тетка Амалия Лану, - мэтр привычно лавировал в сумраке по узким переулкам, перешагивая канавы. - Несусветная дурость в голове и мечты о том, как досадить своим подружкам, как разбогатеть, не приложив к тому никаких усилий. С ней крутил шашни Мартин, сынок Эшавеля. Ему нравится собственными руками разрушать чью-то девственность, неважно, девичью или мужскую. Полагаю, на сей раз все закончится раньше, чем жертва будет принесена. Я нашел кое-кого, кто возьмет на себя эту роль, но ему... - Рийоль на миг осекся, однако договорил с уверенностью, - ему ничего не грозит. Его не тронут и пальцем, обещаю. Почти в то же время Франсуа Моран, спотыкаясь в темноте о булыжники и выбоины, пересек обширный пустырь, приблизившись к темному зданию с готическими стрелками башен. Впереди замерцал раскачивающийся фонарик, Франсуа, как ему велел кучер фиакра, побрел на свет - оказавшись в полуразрушенном вестибюле, где маячила закутанная в черный плащ с капюшоном фигура. Судя по голосу, молодой мужчина, довольно вежливо поприветствовавший позднего гостя и велевший идти следом. Они поднялись по деревянной лестнице, положенной поверх развалившейся мраморной, вошли в пустую комнатушку с чисто выметенным полом и уголком, отгороженным пестрой ширмой. Провожатый сообщил, что здесь месье может подготовиться - и вышел, оставив Франсуа в обществе фонаря и свечей. За ширмой пряталось большое качающееся зеркало с маленьким столиком, уставленным баночками с гримом. На придвинутом табурете лежал сложенный черный плащ, шелковый и скользкий. Месье Моран пожал плечами и принялся разоблачаться, уже понимая, что от него требуется - нацепить на себя горстку звенящих украшений и продефилировать во время церемонии. После чего юркнуть куда-нибудь в укрытие и затаиться, дабы не быть зарезанным или подстреленным не в меру бдительными жандармами. В том, что визит жандармерии в заброшенный ветшающий дворец вскоре состоится, он не сомневался. Что ж, он сделает то, что зависит от него, а о всем прочем позаботится Ла Карваль. Интересно, бравый господин прокурор уже скрывается где-то неподалеку? Его не торопили. Присев к зеркалу, Франсуа принялся сооружать себе новое лицо, подходящее для грядущего представления. Диковатое, пугающее лицо жертвы древних богов. - Мы пришли, - мэтр Рийоль махнул рукой в сторону громоздившегося в ночи темного здания путаных очертаний - сплошные острые углы, загогулины и резкие изломы. - Полагаю, ваши люди уже здесь? Что ж, представление начинается. Он скинул капюшон плаща, стянул с головы аккуратный паричок, повертел в руках и неожиданно забросил в колючие кусты. - Так будет лучше. Идемте, месье Ла Карваль. «С Богом» - чуть не откликнулся прокурор, на секунду забыв, что рядом с ним убийца и беглый каторжник, а не капитан жандармерии. Привычное, радостное чувство азарта вновь взбодрило кровь, прогнав боль в едва поджившем шраме под сердцем. В голове стучало «К бою!», рука сжала рукоять пистолета - выстрел должен был послужить сигналом его людям. Прокурор шел за Рийолем крадучись, как большая, осторожная кошка - лишь глаза горели дьявольским огнем да ноздри раздувались. Ах, как хотелось ткнуть мэтра ребром ладони по шее, повалить, заткнуть рот и ринуться к убийцам… Но следовало повременить - вдруг друиды выставили дельных часовых и за ними следят? - За домом? - шепотом вопросил Кантен, вспомнив, что друиды служили своим богам непременно под открытым небом. - Во внутреннем дворе особняка, - не особо стараясь приглушить голос, откликнулся мэтр Рийоль. - Послушайте, что вы прячетесь? Вы - гость. Если не станете выставлять оружие напоказ, можете просто подойти вместе со мной и представиться, - он царапающе хмыкнул. Из темных глубин давно покинутого здания поплыли отголоски музыки - ритмичное постукивание барабана, тоскливое, стонущее хныканье флейты. - Они уже начали. Господа прихожане смотрят церемонию и на ваше экстравагантное появление просто-напросто никто не обратит внимания, - снова короткий, царапающий ухо смешок. - Я приложил все усилия к тому, чтобы им было на что поглазеть. Рийоль убыстрил шаг, нырнув в обглоданную безжалостным временем арку, почти потерявшую былую безупречно-стрельчатую форму. Арка выводила в большой двор, окруженный смутно белевшими в темноте длинными галереями двухэтажных флигелей. Горели факелы, воткнутые в землю и укрепленные на стенах, кучками держались темные тени, выстукивал рваный ритм барабан. - Таких гостей как я, - хмыкнул прокурор, - в бандитских сообществах принято вздергивать. Высоко и сразу, как сказали бы англичане. А вы обзавелись обширной паствой, как я погляжу. Действительно, во внутреннем дворе, в центре круга, отмеченного горящими плошками, белел огромный камень, который, как понял прокурор, служил здесь жертвенником. Заполнившие двор фигуры были тщательно закутаны в темные накидки. - Вы не следуете канону, - заметил Ла Карваль, - посвященные в таинство должны быть в белых плащах и без капюшонов - дети Священных Рощ не скрывают лиц от своих богов. Перед глазами всплыло минувшее. Старинная бронзовая тренога, символизирующая костер, легкая шелковая ткань хламиды, облегающая обнаженное тело, сладко нывшее после любви, которой предавались они с Раулем прямо на траве в ожидании жрецов, и песнопения, прославляющие грозного Тараниса и его нынешнее воплощение… Тогда ему было весело и интересно - ах, он так любил театр, что с радостью согласился принять участие в представлении… И знатные дамы, уже успевшие побывать в его постели - в качестве почтительных жриц. И их кавалеры, ласкающие взглядами его прекрасную фигуру, и граф де Вержьен, улыбавшийся искусанными строптивым любовником губами… Нет, сейчас было иное. Сейчас здесь пахло убийством - никакой любви, никакого театра. Смерть и кровь. - Здесь уже давным-давно не существует никаких канонов... да и не было. Мне нужно подойти к ним, - мэтр Рийоль переступил с ноги на ногу. - Оставляю дальнейшее в ваших руках. Полагаюсь на ваше слово, другого выбора у меня все равно нет. Надеюсь, к утру мы останемся в живых, но я, уж простите, не приду, дабы поздравить вас с успешным завершением дела. Удачи вам, - мэтр Рийоль шагнул вперед, став еще одной безликой тенью среди теней, войдя в тесный круг, внутри которого что-то происходило, оставив Ла Карваля в безопасном укрытии черного провала арки, откуда еще можно было улизнуть незамеченным. - Пора, - сопровождающий заглянул в комнатушку, где месье Моран заканчивал наносить последние мазки косметики и застегивал последний замочек на браслете. Франсуа закутался в плащ, скривился - от здешней музыки у него зубы ломило. Невесть почему его неожиданно качнуло, состоящий из темных и серых теней мир куда-то поплыл. Провожатый поддержал его под руку, повел дальше, вниз по лестнице в обширный двор. Франсуа запоздало осознал, что его одурманили - подмешав зелье то ли в косметику, то ли в стоявшие на столики духи с тяжелым, мускусным ароматом, которыми он машинально воспользовался. Музыка уже не казалась ему заунывной, она влекла за собой, манила и дразнила - но провожатый цепко держал его за локоть, не отпуская. Тени с шелестом расступились перед ними, открыв большую, очищенную от сорняков каменную площадку, освещенную воткнутыми в землю факелами. Голова у Франсуа кружилась, голос флейты влек за собой... Чьи-то руки стянули с него плащ, легонько толкнули в спину, он ощутил под босыми ногами щербатые, холодные плиты. Музыка звенела, сознание Франсуа воспринимало происходящее как закономерное продолжение только что сыгранного спектакля. Мистерия, в которой мог бы принимать участие Ипполит. Тяжесть золотых браслетов и камни под ногами. Танец, торжественная ритуальная непристойность, голоса, низко тянущие вибрирующие ноты непонятных слов, чей-то настойчивый шепот, вливающийся в уши: «Ищи. Ищи. Выбери достойного, укажи его нам.... Ищи, найди, укажи...» Франсуа двигался по кругу безликих силуэтов, звенели украшения, плыла музыка, кружилась голова. Он должен был отыскать кого-то, узнать, выбрать и позвать за собой. Туда, к новорожденной луне. Увести в грезы, после которых не будет пробуждения. Голоса вкрадчиво перешептывались, руки прикасались к нему, дотрагивались, поглаживали, подталкивали Франсуа невесть куда, в темноту. Он и пошел, уступив убедительному шепоту, обходя по кругу обтесанный белый камень, прислушиваясь к своей душе - а она влекла, тянула, заманивала в черный омут... Черный, темный, цвета полуночного агата и чьих-то глаз. «Опомнись, опомнись...» Призывы внутреннего голоса были напрасны. Франсуа кружил, точно зная, где скрывается цель его поисков, но не догадываясь, насколько смахивает со стороны на сомнамбулу, вытанцовывающую на краю пропасти. Когда Ла Карваль увидел обнаженного, увешанного варварскими драгоценностями Франсуа, медленно бредущего среди вставших в круг адептов, он едва справился с желанием вытащить шпагу, ринуться на этих людей и перерезать их одного за другим, как взбесившихся свиней. - Мать твою! - взвыл он, стискивая рукоять пистолета с такой силой, что дерево и перламутр чуть не треснули под пальцами. - Рано! Еще рано, брать нужно с поличным, когда кто-нибудь из них возьмет серп... Кантен готов был грызть камень, за который прятался, рвать в кровь собственные пальцы - ну почему он не догадался? Почему решил, что Рийоль не осмелится привести суда Морана? Только потому, что тот лучший его актер? Почему он, опытный следователь, не догадался, что непризнанный де Вержьен сделает все, чтобы королевский прокурор разметал секту в пыль? Ведь Ла Карваль не сложит оружие, пока последний из покусившихся на принадлежавшую ему любимую собственность, не будет изничтожен!.. Пусть лучше убьют его, слугу закона! Его смерть не будет напрасной. Впрочем, Кантен не думал, что эти мягкотелые сибариты смогут тягаться с ним в поединке, хотя их много и у них могли оказаться умелые подручные. Но молодой прокурор был слишком взбешен, чтобы рассуждать холодно и здраво, как неизменно учил его мэтр Тарнюлье. Ла Карваль скрипнул зубами и, покинув убежище, начал подбираться поближе к жертвенному кругу. - Приветствуйте лунного быка, приветствуйте божество! - Франсуа не знал, с какой радости ему на язык навернулись эти слова. Видимо, в затуманенной памяти всплыли отрывки рассказов Ла Карваля о древней религии. Он развернулся, приподнимаясь на цыпочках и распахивая объятия навстречу стремительной тени, тяжеловесно врезавшейся в круг черных плащей и на миг прорвавшей казавшееся нерушимым кольцо. Только на мгновение, потому что тени сбились в комок, откуда доносились невнятные восклицания и глухие звуки ударов, неизменно сопровождающие любую потасовку. - Божество спускается на землю, божество идет, дабы покарать недостойных!.. - Беги, мать твою, беги! - орал Кантен, пытаясь стряхнуть с себя одурманенных каким-то зельем и оттого неуместно смелых жрецов. Последний нападавший, полуодетый, нарумяненный и напомаженный, от которого к тому же разило дорогими духами, полетел на землю, рука уже тянулась, чтобы ухватить Франсуа за запястье, когда на Ла Карваля навалилось что-то тяжелое, одетое в самую настоящую кирасу. Присев и развернувшись, королевский прокурор понял, что влип. На него смотрели абсолютно трезвые и совершенно разбойничьи рожи - человек пятнадцать при пистолетах и саблях окружили его, занесли оружие... Рука прицелилась сама собой, но условленного выстрела не прозвучало - осечка! Тяжелый сапог наступил на запястье, а об голову прокурора со звоном что-то разбилось. - Готов, - послышался густой, прокуренный бас, и Кантен де Ла Карваль потерял сознание. «Бежать? Куда мне бежать и зачем, ведь мое место здесь...» - Франсуа с полусонным изумлением глазел на стычку явившегося божества и смертных, на то, как смутно знакомый и пытавшийся отчаянно сопротивляться черноволосый человек после удара по голове мешком рухнул на землю. Смысл творящихся вокруг него событий доходил до него не сразу, пробиваясь сквозь ядовитые туманы полуночной мистерии. Возможно, церемония должна проходить именно так? Он указал нужную жертву, узрел смертное воплощение божества, служители повергли его и сейчас... сейчас... Что происходит после того, как божество упадет с небес на землю? Ла Карваль говорил об отсеченных головах и золотом серпе... Додумать мысль толком Франсуа не сумел. Кто-то сгреб его за плечи, шумно и жадно сопя в ухо, настойчиво прижимая спиной к себе, потащил назад, не позволяя рассмотреть, что творится там, где лежал упавший. - Тааам... - заплетающимся языком выговорил Франсуа. - Это неважно, - пропыхтели ему на ухо. - Тебя это не касается. Не смотри туда. Идем, идем со мной... - лежавшая на плече рука сползла ниже, пальцы цепко ухватили безвольного Морана за локоть, оттаскивая в сторону, к белеющему камню. Рийоль, наблюдавший с безопасного расстояния, удрученно помотал головой. Он держал королевского прокурора за человека хладнокровного и расчетливого, ожидая, что тот выждет до последнего, убедится в совершении преступления и подаст сигнал к атаке. Да, он показал ему Франсуа - чтобы прокурор точно знал, что поставлено на кон и не забывал о данном обещании. Но мэтр даже не предполагал, что Ла Карваль бросится в безнадежный бой, пытаясь в одиночку спасти своего любимчика. Рийоль намеревался увести одурманенного Лилию в сторонку сразу же, как начнется сумятица появления жандармов, но теперь... Вокруг старого дворца топчется не меньше полусотни блюстителей, и некому дать им условленный сигнал, некому позвать на помощь! Ла Карваля подняли на ноги. Он на удивление быстро приходил в себя, мотал головой и сдавленно чертыхался. Нанятая среди тулузского дна охрана показала себя как нельзя лучше, скрутив королевского прокурора и умело обшарив его в поисках припрятанного оружия. Пистолеты, шпага и кинжалы Ла Карваля валялись на выщербленных плитах. - Остановитесь. Голос прозвучал достаточно громко, чтобы его услышали все присутствующие, но без надрыва. Холодно и уверенно, как опытный дрессировщик обращается к вышедшему из повиновения животному. Шарль д'Арнье выступил из теней. Несмотря на то, что он был облачен в светский костюм, из-за накинутого поверх черного плаща казалось, что на нем полагающаяся по его рангу сутана. Он был неуместен на языческом богослужении и одновременно прекрасно вписывался в жутковатую картину - христианский святой, явившийся возвестить о грядущей каре Господней. «О Боже», - напрочь позабывший, когда он обращался к Господу последний раз мэтр Гийом Рийоль скривился, как от зубной боли. На пустыре рядом с развалинами старого дворца этой ночью явно был назначен аншлаг и всеобщий бенефис. Надо было заказать в типографии афиши с оповещением о грядущей церемонии и развесить по городу, заодно и денег бы заработали. Впрочем, было бы удивительно, если доверенное лицо архиепископа и его правая рука остался бы в стороне от происходящего. Викарий д'Арнье должен был появиться здесь. Что ж, будет занимательно взглянуть, каким образом святой отец намерен остановить грядущее кровопролитие. Здесь собралось слишком много людей, которым не положено знать о происходящем. Слишком много лиц, предпочитавших скрываться под масками. Воистину, как верно заметил английский литератор, весь мир нынче стал театром. Голос Шарля оказал воздействие и еще на одну личность - на Франсуа, от холодного ночного воздуха начавшего приходить в себя. Моран остановился, как вкопанный, вяло пытаясь высвободиться из державших его рук. Закрутил растрепанной головой, соображая, где он находится, и вспоминая, каким образом сюда попал. - Я нахожусь здесь от лица его преосвященства Роже де Лансальяка, архиепископа Тулузского, - все тем же спокойным и ровным голосом произнес Шарль, глядя поверх голов на серп золотой луны, поднявшийся над иззубренными стенами заброшенного замка. Надеясь, что прокурор Ла Карваль пребывает в достаточно ясном уме, чтобы запомнить каждое из произнесенных им слов. Что нанесенный удар по голове не отбил у прокурора способности осознавать, кто здесь враг, а кто - друг. Или пытается быть таковым. - Принесла нелегкая, - раздраженно пробормотали над ухом у Франсуа, и чуть громче добавили: - Заткните пасть святоше! - Нет, пусть говорит, - возразил из темноты другой голос, вроде бы смутно узнаваемый, но звучавший несколько по-другому, более внушительно и требовательно. - Луна еще высоко, у нас есть время. Мне любопытно знать, насколько далеко готов зайти старый боров в стремлении сохранить свою голову на плечах. Коли он рискнул прислать своего любимчика для переговоров, выслушаем его. - Его преосвященство предлагает вам сделку, господа, - Шарлю подумалось, что, узнай монсеньор о его похождениях нынешней ночью, он бы точно распорядился вздернуть «дорогого мальчика» на воротах резиденции. Но что поделать, если месье Роже в добросердечии своем склонен считать любого из живущих лучше, чем он есть на самом деле? - Условия просты. Вы предаете в руки королевского правосудия Амори де Вержьена, он же Альфонс Шосселен. Он позорит и компрометирует сообщество друидов Прованса своей излишней жесткостью. Прочим, как и ранее, будет дозволено отправлять свои обряды в окрестностях Тулузы - с соблюдением поставленных условий, разумеется. Мы пересмотрим заключенный прежде договор, и… Извивавшийся в руках бандитов Ла Карваль безуспешно пытался дотянуться до пистолета. Но увы, его руки, стянутые кожаным ремнем, были заведены за спину, конец ремня держали два человека, а еще один, тот, что в кирасе, сжимал громадной ручищей плечи - не вырваться. Когда на адскую сцену явился Шарль д'Арнье, Кантен не задался вопросом, откуда взялся святой отец, но возликовал. Рассчитывая, что первым делом отец д'Арнье вытащит пистолет и начнет палить во всех подряд, а во вторую - призовет подмогу. Но белокурый архангел предложил спятившим друидам соглашение - то ли в отважной попытке потянуть время, то ли и впрямь выступая от лица своего покровителя. - Вот дерьмо, - простонал Ла Карваль, в безумном гневе опускаясь на землю. Впрочем, его тут же вздернули обратно на ноги. - Меня окружают одни безумцы и фигляры! Шарль, если мы выживем, я лично вас прибью! - Предлагаю начать прямо сейчас, - Франсуа окончательно опомнился, осознав крайне незавидное положение собственной скромной персоны и своих знакомцев. - Мы вполне это заслужили, - он в панике заозирался, пытаясь изобрести хоть какой-нибудь способ побега. Рийоль обещал ему, что с ним ничего не случится, если месье Моран не поддастся страху и не утратит способности здраво соображать. Невесть отчего Франсуа казалось: такого поворота событий хитроумный мэтр никак не предусмотрел. - Позвольте уж нам самим решать, что именовать излишней жестокостью, а что - достаточной, и каковы должны быть обряды, к которым ваша овечья религия не имеет ну ни малейшего отношения, - с прежней язвительной снисходительностью откликнулась тень в островерхом капюшоне, распорядившись: - Прошу прощения, святой отец, что пренебрегаю вашим рангом посланника, но наш ответ - «нет». Взять его. Со стороны галереи появились и направились к алтарю еще несколько темных силуэтов, между которыми судорожно дергался некто светлый. …Арман пришел в себя от холода. Все было так замечательно, они мило поболтали с Николетт о премьере, потом Жанно налил ему последнюю. Однако стоило Арману выйти в узкий темный коридорчик, как кто-то набросился на юношу сзади, прижимая к его лицу смоченный вонючей дрянью платок. Арман даже вякнуть не успел прежде, чем провалился в темноту. Сейчас он тщетно пытался понять, где находится и что, собственно, произошло. Нагой, связанный по рукам и ногам тонким, но прочным шнуром, как ягненок, Арман лежал на каменном полу в каком-то темном и сыром помещении. Над ухом раздавалась заунывная мелодия, от которой становилось жутко. Он ничего не понимал, сходя с ума от ужаса - особенно когда вошедшие личности в темных плащах вздернули его с пола и повлекли куда-то. «Я не хочу умирать! - жалобно причитал про себя Арман. - Пожалуйста, во имя милосердного Господа и всех святых его, неужели никто не вмешается и не спасет меня… нас?» Его тащили, как куклу в человеческий рост, куклой он и был - вроде того соломенного чучела, что жгут на Масленицу, и с каждым шагом надежда Армана на спасение таяла, подобно снегу на солнце. Шарля связали, святой отец стоял неподвижно, опустив глаза и шевеля губами - видимо, читал молитву. Прокурор невольно залюбовался им - ну чистой воды святой, готовый к растерзанию на арене дикими зверями за веру Христову. «Не надейся, - хмыкнул про себя Ла Карваль. - Не канонизируют». Но тут же ему стало не до смеха. Появившиеся со стороны дворца тени ввели в освещенный круг и швырнули на алтарь обнаженного связанного человека, в котором Ла Карваль, к ужасу своему, признал Армана Шапри. - Эй, ты! - зычно окликнул прокурор и тут же качнулся от хлесткой пощечины, рассекшей губу - кто-то из стражников решил проучить королевскую ищейку. - Ты, ублюдок! Отпусти мальчишку, падаль, будь мужчиной - хотя бы раз в жизни! - рот наполнился кровью, и Кантен с отвращением сплюнул под ноги бывшему графу де Вержьену. Разъяренному Ла Карвалю удалось сделать несколько шагов, волоча за собой потерявших равновесие охранников, споткнувшихся о поверженного Кантеном на землю ударом сапога в пах старшего в кирасе - пока кто-то не накинул на горло прокурору прочную удавку. Ла Карваль вскрикнул, падая на колени - до обморока дело не дошло, придушили не сильно, но зато держали уже пятеро, а красный от дикой боли кирасир намеревался пересчитать строптивцу зубы рукоятью пистолета. - Не сметь, - голос Шосселена, вернее, бывшего графа Амори де Вержьена удержал занесенную руку. - Чтобы волос с его головы не упал! В руках Амори Кантен увидел свой золотой поясок. Золотые звенья языческого украшения сверкали в свете факелов столь же ярко и опасно, как и изогнутое лезвие серпа, лежащего на краю обтесанной белой глыбы. Камня, на который бросили скрученного по рукам и ногам Армана. Стоявший рядом Франсуа видел его расширенные темные глаза и перекошенную страхом мордашку. Они встретились здесь, во дворе заброшенного замка, и запах застоявшейся воды с разлагающимися, умирающими водорослями наполнял воздух столь плотно, что его можно было резать ножом. Запах забивался в ноздри, лишал разума и воли к сопротивлению. Запах, стократно более сильный, чем тот, что Франсуа обонял на островке Гаронны. Запах смерти, запах безумия, запах древности. - Возьми серп, - рука обхватила запястье Франсуа, подтащила к серпу, накрыла рукоять его ладонью. - Бери-бери, не бойся. Вот так, - он машинально взял тяжелый серп, вспомнив, как ударил похожим Кантена по ребрам. Похожим - или тем же самым? Показалось, или с другой стороны алтаря, из темноты за ним наблюдали глаза мэтра Эшавеля-старшего, старческие, но умевшие подмечать мельчайшую мелочь, умевшие заглядывать в человеческую душу? Мэтр писал с него жертву древним богам, но сейчас он был не жертвой, а жрецом, и его ягненком был Арман. - Ударь его. Это просто, он же не сопротивляется... Покончи с ним, он стоит у тебя на пути, не бойся, покончи с ним... Арман извивался, как гусеница, едва не слетев с алтарной плиты, но его тут же накрепко придавили к ней несколько пар рук, и тогда он истошно заблажил, как зверушка, чующая охотничий нож. Звать на подмогу ему было некого. «Боже»? Господь что-то не торопился покарать убийц и идолопоклонников. «Мама»? Он никогда не знал женщины, родившей его на свет. Арман просто вопил, истошно и отчаянно, невидящими глазами таращась в бледное лицо Франсуа. - Нет! - голос едва слушался прокурора, уши заложил смертный ужас. Кантен понял - сначала убьют одного мальчишку, потом другого. Пощады не будет. Рийоль обманул. Или обманули его. Во всяком случае, ситуация вышла из-под контроля. Теперь мэтр и его подопечные - в руках взбесившегося Амори, ангела, превратившегося в демона. А тот рассматривал Кантена такими глазами, какими и волк постеснялся бы смотреть на раненую жертву. - Франсуа, не делай этого! - Кантен старался говорить твердо и отчетливо. - Он твой друг, он младше, он ни в чем не виноват, он не заслуживает такой смерти! Франсуа, дорогой, погляди на меня... Франсуа! Шарль, черт побери, скажите ему хоть что-нибудь! - Я не ваш дорогой, - Франсуа улыбнулся, с трудом разомкнув непослушные губы. - Но это совершенно не имеет значения, месье Кантен... ну ни малейшего! - пронзительный визг Армана едва достигал ушей Франсуа, доносясь словно из-за толстой стены. Месье Морана никто не держал, сектанты пребывали в уверенности, что тот до сих пор одурманен и не станет сопротивляться. Франсуа сделал крохотный шажок назад, замахиваясь - и развернулся, наотмашь хлестнув серпом того, кто держал его, шипел в ухо и украдкой непристойно терся о его задницу. Он то ли промазал, то ли слегка зацепил адепта - но этого хватило, чтобы тот с паническим взвизгом отступил назад, запнулся о выщербленную плиту и с размаху сел задницей на камень. Капюшон свалился с его головы, открыв перекошенную физиономию Мартина Эшавеля, любителя неприличных зрелищ и нетронутых юнцов и юниц. Франсуа наступал, неуклюже размахивая золотым полумесяцем, пронзительно и яростно выкрикивая: - Да пошли вы все! Вы просто смешны, вы идиотски нелепы, не более того! Нет никаких древних богов, ничего нет, ничего!.. На очередном взмахе оружие выбили у него из рук. Серп отлетел в сторону, звеня по камням. Эшавель отползал спиной вперед, держась за рассеченную физиономию и скуля, кто-то голосил, кто-то распоряжался. - Молодец! - взвился прокурор, как только яростная золотая молния полоснула по роже Эшавеля-младшего. - Бей их, беги! - он охнул, получив пинок под дых. Франсуа снова подволокли к жертвеннику, серпа в его тонкой руке уже не было. Арман то ли сорвал голос или потерял сознание, и теперь молчал. Морана ткнули лицом в камень, Амори подобрал оружие, вцепившись растопыренной пятерней в волосы актера и вынуждая запрокинуть голову. Серп блестел, почти касаясь человеческой плоти, одно движение - и кровь волной зальет белый искристый камень, стекая в пыль, в грязь, в выгоревшую за лето полынь. - Выкуп! - на Ла Карваля снизошло запоздалое озарение. - Слышишь, ты?! Выкуп - за обе головы! - Не смей! - это закричал уже Франсуа, яростно выкручиваясь из державших его рук. - Да помолчи ты, заткнись! Кто-то зажал ему рот ладонью, Франсуа, не долго думая, цапнул широкую ладонь зубами, с удовольствием прислушался к воплями и ругательствам укушенного. Однако на другой руке, закрывшей ему всю нижнюю часть лица, уже была толстая кожаная перчатка и, кусаясь, он рисковал сломать себе зубы. Актера обхватили поперек груди, и, казалось, медвежья хватка сейчас раздавит ему ребра. Суматоха постепенно утихала. Возмутителя спокойствия и нарушителя обряда, Франсуа, удерживали рядом с алтарем, Арман еле слышно всхлипывал. - Выкуп? - повторил Амори де Вержьен. - Что есть у тебя, чтобы предложить в обмен на невинность и порок? - Он - Таранис! - неожиданно заверещал Франсуа, сообразив, что к чему. - Твой сын признал в нем воплощенного бога, ты торгуешься с собственным божеством! По кругу теней пробежал тревожный шепоток. - Поджилки затряслись? - громко хохотнул Ла Карваль. Укушенный Франсуа стражник заткнулся, даже перестал истошно причитать получивший глубокую царапину поперек лица Эшавель-младший. - Что, сучий выкидыш, боишься призвать на землю свое божество? Правильно боишься, ибо тебе первому он голову и оторвет, никакое бессмертие не поможет! «- Призывая на землю Тараниса, верховный жрец испивает крови его земного воплощения и становится доподлинно бессмертным... - Бред, Рауль! Этого не может быть! - Наши предки верили в силу ритуала. Говорят, сам Цезарь незадолго до мартовских ид распорядился доставить в Рим верховного жреца из Галлии, да поздно было. - Неужели ты веришь в эти полоумные россказни?.. - Кантен, богохульник! Не смей рассуждать о вере таким тоном!.. - Так как все же вызывают Тараниса? - Человек, признанный воплощением божества, должен был овладеть на жертвенном камне врагом друидов. В прежние времена таких было, хоть отбавляй. Бургунды, саксы, римляне… Потом обесчещенного убивали. Однако, страшась последствий, жрецы поступали проще, пренебрегая этой частью ритуала. Воплощение Тараниса растягивали на жертвенном камне, отрезали серпом голову и собирали кровь в серебряную чашу. Жрец пил ее и, если становился бессмертен, значит, жертвоприношение удалось, Таранис ступил на землю. - А если бессмертие не наступало? - Значит, либо воплощение было ложным, либо жрец - отступник, недостойный стать сосудом для бога. - И что, находились те, кому достало нахальства вызвать бога? - Немногие. Ибо явление в мир Бога Войны означал конец эпохи, голод, мор, смерть и разрушение. - Прости на честном слове, Рауль, ну и ерунду ты плетешь!..» - Это еще надо доказать, - резонно заметил бывший Яблочный Ангел. - По юношеской вспыльчивости Рауль был склонен принимать желаемое за действительное, увлекаясь красивой внешней оболочкой в ущерб внутренней сущности. Он с удовольствием объявил тебя божественным воплощением - так ему было не зазорно подставлять тебе задницу! - Трус! - выкрикнул Ла Карваль, и глаза его полыхнули воистину дьявольским гневом, - я знал, что ты трус! Смотрите, смотрите, дети священных рощ, кого называете вы своим Отцом и Светочем! Подлый, лживый человечишка, боящийся открыть вам ворота к бессмертию, боящийся проложить мне тропу на землю Галлии, боящийся оказаться ничтожным слизняком под моими стопами - и этот должен испить святого напитка? О, нет! Никогда мои губы не прочтут священного текста-ключа, никогда я не лягу на жертвенный камень - вы не достойны моего прихода! Ничтожные людишки, какие из вас потомки славных воинов? Дерьмо! Адепты зашептались, склоняя друг к другу головы в капюшонах и как-то сторонясь своего духовного вождя - они так много слышали о Таранисе и обещанном с его приходом бессмертии... - В конце концов, единственный способ изведать истину - провести ритуал, - суховатый, чуть надтреснутый голос мэтра Рийоля врезался в сдавленные перешептывания, как нож в масло. Мэтр, словно в противовес прочим адептам, скинул капюшон, и свет факелов поблескивал на гладко зачесанных рыжеватых волосах. - Это вызов, а вызов либо принимают, либо отвергают. Страшась ответить, мы признаем себя побежденными еще до начала боя, а все наши церемонии становятся не более чем пустыми забавами. Пустить кровь паре мальчишек - много ли в том заслуги, много ли в том силы и чародейства? Уведите их, это и в самом деле просто смешно. Рауль мог быть сколько угодно влюблен, но чувства никогда не затмевали его рассудка... в отличие от многих здесь присутствующих. Черные плащи и скрывавшиеся под капюшонами маски заволновались. Шло стихийное разделение, кое-кто перебрался ближе к мэтру Рийолю, кто-то попятился под незримую защиту Шосселена. Мартину Эшавелю помогли подняться, его вой перешел в непрерывные ругательства - похоже, острый кончик серпа изрядно пробороздил его смазливую физиономию. Кантен старался унять дыхание - неужели получилось? Только бы Арман и Франсуа спаслись, а он... Может быть, в последний момент безумцы опомнятся, сообразят, на кого поднимают руку? Если его убьют в ходе расследования, монсеньор добьется, чтобы из столицы прислали целую карательную экспедицию. Впрочем, черт с ним самим - присяга королевского прокурора требует отдать жизнь за короля и правосудие, и присягу придется исполнять. Хорошо бы еще отпустили Шарля... Старшему Вержьену бросили вызов, который нельзя было пропускать мимо ушей и просто не обратить внимания. Его власть в секте в кои веки подвергалась нешуточному испытанию, и откуда же, спрашивается, возникла неожиданная угроза? Со стороны собственного отпрыска, вытащенного из болот Гвианы, незаконного отпрыска, упрямого и несговорчивого, который вечно имел собственное мнение по любому вопросу, но прежде разумно держал его при себе. Но сейчас мэтр Рийоль, он же Гийом Ля Мишлен, несколькими точными словами умудрился расколоть доселе сплоченное сообщество на несколько фракций. Вдобавок адепты были не на шутку испуганы, кое-кто, пользуясь суматохой, уже выскользнул из круга факелов, затерявшись среди теней заброшенного особняка. В руках у старшего Вержьена находилась ценная и опасная добыча, человек, чью кровь он бы с удовольствием пролил, да еще и растянул удовольствие. По мнению Амори, королевский прокурор заслуживал долгой и мучительной смерти. Также как и юный архиепископский прихвостень, слишком живо напомнивший Амори давние и полузабытые времена нежной дружбы с еще молодым Роже де Лансальяком. - На алтарь его! - загремел Амори. - Э-э... кого именно? - робко осведомился кто-то из подчиненных. - Святошу! Будет вам... будет вам пришествие Тараниса! - Амори, кажется, не совсем соображал, что говорил. Мэтр Рийоль поднял оброненный серп и, поскольку никто ему не возразил, перерезал путы на руках и ногах Армана, стащив обомлевшего юнца с холодной каменной глыбы. Подтолкнул Шапри к Франсуа и его стражнику, вполголоса распорядившись: - Суньте обоих под замок. Потом решим, что с ними делать. Кажется, Лилия понял его замысел, потому как перестал вырываться и беспрекословно позволил себя увести. Молодых людей втолкнули в каморку, где до начала церемонии держали Армана, даже оставив им свечку. Армана колотило мелкой дрожью, Франсуа слышал, как он постукивает зубами. - Это твое? - на колченогом столе валялась кучка нарядной одежды. - Одевайся быстрее. Ла Карваль меня живьем на кусочки разрежет, если с тобой что-то случится. - Думаешь, он... он... Его убьют? - шмыгнул носом Арман. - Он выкрутится, - заявил Франсуа с уверенностью, которой вовсе не ощущал. - И мы тоже. Коли нас там не зарезали - значит, выберемся. Снаружи опять завели прежнюю тоскливую мелодию, сопровождаемую стуком барабана и перезвоном колокольцев. Дверь в комнатушке оказалась неожиданно крепкой, Франсуа первым делом подергал ее - и створка внезапно распахнулась. В маленькое пространство ворвался Мартин Эшавель - половина его лица была залита запекшейся кровью из разошедшейся раны. Стоявший на его пути Франсуа был безжалостно отшвырнут в сторону, упав на груду прогнивших деревянных обломков и ударившись затылком по стену. Эшавель сгреб жалобно вякнувшего Армана, опрокинув его спиной вперед на стол и заломив ему ноги к голове. Из невнятной, но экспрессивной речи отпрыска живописца следовало, что сейчас он вставит жертвенному агнцу так, что тому мало не покажется - и в рот, и зад, и куда угодно - сперва одному, а потом другому. А потом собственноручно свернет обоим шеи, и наплевать, что скажет по этому поводу великий Мастер. Мартин был куда сильнее и тяжелее, но Армана, похоже, захватило всеобщее безумие - он визжал, отбиваясь руками и ногами, как сумасшедший. Теперь, когда угроза погибнуть от рук безумцев на алтаре вроде бы отодвинулась на неопределенный срок, месье Шапри совершенно не улыбалось стать жертвой насилия. Он сопротивлялся изо всех силенок - которых хватило ненадолго. Боль пронзила все тело - Арман истошно заверещал, отплевываясь и напрасно пытаясь отбиваться. Силы оставляли его, после еще одной попытки сорваться с горячего вертела, на который было насажено его беспомощное тело, Арман затих. Совсем затих, распластавшись на столе дохлым зверьком, задравшим лапки к потолку, и лишь вздрагивал в такт толчкам полыхающей боли, разрывающей его надвое. Что-то хрустнуло, словно на обернутый в полотенце стакан с размаху опустили тяжелый камень. Вколачивавший в податливое тело обеспамятевшего мальчишки свой внушительный кол Эшавель обмяк, придавив Армана к столу. Неуклюжим мешком он сполз вниз, на грязный пол, оставшись лежать неподвижно. Франсуа поднял руку, недоуменно глядя на широкий и тяжелый браслет с многочисленными камнями. Золото испятнали грязно-алые следы и несколько прилипших волосков. Арман сглотнул. Всхлипнул, поняв, что не ощущает своего тела ниже пояса. - Встать можешь? - Франсуа протянул ему руку, помогая сесть. - Ты его убил? - обрел дар речи Арман. - Надеюсь, что да, - Франсуа потряс головой, истерически хихикнул. Распластавшийся на полу человек не шевелился, из разодранного виска текла густая, медленная кровь. - Как думаешь, его сапоги мне подойдут? От неожиданности и неуместности вопроса Арман только рот разинул. - Там камни острые, - обманчиво спокойно пояснил Франсуа. - Вон твои туфли, а я не могу босиком. Он присел и попытался стянуть с ноги Эшавеля невысокий сапожок. Тот задергался. Лилия поднялся на ноги, задумчиво нахмурился... и еще разок с размаху приложил его тяжелым браслетом по виску. Арман тихо ойкнул. Мартин больше не двигался. Кажется, он и не дышал. Франсуа стащил с адепта оба сапога, камзол и черный плащ, закутавшись в него с головой, и рявкнул на Армана: - Что расселся? Потом будешь страдать, а сейчас надо сматываться! Одевайся шустрее, мать твою! - Но как мы сбежим? - Арман подобрал свою скомканную рубашку, вытерся ею, равнодушно взглянув на размытые пятна крови. Как он ни дорожил своей невинностью, лишился ее он незамысловато и банально - на грязном замызганном столе. К ногам вроде возвращалась чувствительность, Арман сполз на пол и принялся неловко натягивать на себя одежду. Франсуа нашел почти целый стул и подпер им ручку двери. - Вон в потолке дыра, - задрал голову месье Моран. - Подтащим под нее стол и попробуем вылезти. Стол был добротной работы, тяжелый и отчаянно скрипел ножками по облупившимся доскам пола. Арман, кряхтя, взгромоздил на столешницу табурет, подождал, пока Франсуа подтянется на руках и втиснется в пролом. - Что там? - крикнул ему снизу Арман. Невесть почему ему хотелось, чтобы Франсуа начал расписывать, как жандармы во главе с месье Ла Карвалем разбрасывают всех этих страшных людей и бегут спасать его, маленького несчастного Армана. Но Лилия промолчал. Арман, скрипя зубами и дрожа, тоже вскарабкался на стул и сунул голову в щерившееся зазубринами щепок отверстие. Сил перебраться на гнилые доски чердака у него не доставало, да еще в довершение всех бед с ноги свалилась нарядная туфля с бантом. Арман хотел было вернуться за ней, но Франсуа злобно зашипел, ухватил его за шиворот и втащил наверх. Из их убежища видно было мало - скопление черных фигур в отблесках факелов, и больше ничего толком не разглядеть. Криков слышно не было, значит, оставалась надежда, что королевский прокурор и отец д’Арнье живы. Франсуа прищурился, всматриваясь до солоноватой рези в глазах - но разглядел только мелькнувший между черными плащами край синевато-белого камня и больше ничего. Скорбно вздыхающий Арман вертелся рядом, переступая по зловеще хрустящим доскам, грозившим в любой миг сломаться - и тогда лететь им с грохотом вниз, считая переломанные кости. - Стоя здесь, глазея и страдая, мы ничего не добьемся, - Франсуа попытался вспомнить, каким путем он вошел в старый замок и где дожидается его возвращения экипаж, на котором он приехал. Впервые в жизни месье Моран ощутил ответственность за кого-то. Юнца надо было вытащить из этого кошмара. - Пойдем. - Куда? - нерешительно вякнул Арман. - Туда. Куда-нибудь. Наверх. С изрядными мучениями, стараясь ступать как можно тише и прислушиваясь к звукам церемонии, они выбрались на крышу низкой пристройки. Старая черепица хрустела и ломалась под ногами. С крыши они перебрались на галерею - потерявший туфлю Арман начал прихрамывать, наступив на острый край, но пока не жаловался и героически терпел. На галерее Франсуа вздохнул с некоторым облегчением: их бегства пока не заметили. Песнопения, летевшие над алтарем, стали громче, яростнее и требовательнее, от них хотелось заткнуть уши и бежать подальше. Арман обернулся, его мордочку перекосила страдальческая гримаска. - Мы выберемся, - упрямо повторил Франсуа. - И их тоже вытащим, только шевелись, ради Бога... Пробежка по галерее вывела их к запертой решетке, но замок настолько проржавел, что Франсуа удалось сбить его подобранным обломком кирпича. У алтаря кто-то вскрикнул - единственный раз, звонко и пронзительно. Арман остановился, как вкопанный, и затрясся, прижимая стиснутые кулачки к губам. - Я тебя сейчас стукну, - с досадой пообещал Лилия. - Человек перед смертью так не кричит, поверь мне. Все останутся живы, если ты будешь пошевеливаться. Если нет - я тебя тут брошу. Честное слово, брошу. - Нет, не бросай меня! - испуганно залепетал Арман и вцепился скрюченными пальцами в локоть Франсуа. - Это все из-за вас! - вдруг в голос разревелся насмерть перепуганный мальчишка. - Если бы я не пошел за кулисы, то ничего бы не было! Все из-за вас! - Арман, - очень мягко окликнул Франсуа. - Я считаю до трех, и, если ты не прекратишь рыдать, получишь затрещину. Если твой рев услышат, я тебя сам придушу. Лично. И пусть потом Кантен из меня ремней нарежет. Если бы да кабы... Если бы у монсеньора не было завистливого родственника, если бы месье Ла Карваль лет пять тому не втюрился по уши, если бы не то, если бы не это... Если бы ты не пошел за кулисы, они схватили бы кого-нибудь другого. Идем, - он силком поволок спотыкающегося Армана за собой, вниз по полуобрушенной лестнице, неожиданно сворачивающей то влево, то вправо, спотыкаясь в темноте о камне и монотонно чертыхаясь. Арман вроде сумел взять себя в руки и не отставал, пусть и хромал все сильнее. Лестница неожиданно закончилась, они прошмыгнули сквозь дверной проем - и оказались на пустыре под темным небом. Лунный полумесяц клонился к горизонту, вдалеке мелькали золотистые квадраты окон дремлющей Тулузы. Не верилось, что всего в сотне шагов от спящих людей кучка полоумных поклонников старой религии пытается призвать на землю свое божество. Франсуа огляделся, едва не завизжав от радости - всего в нескольких десятках шагов от него покачивался фонарь на фиакре и смутно виднелись очертания опустившей морду лошади. - Арман, бежим! - он потащил мальчишку за собой, тот запутался в бурьяне и грохнулся на землю. - О-о, вот наказание на мою голову! Когда Арман поднялся на ноги, выяснилось, что он потерял и вторую туфлю, вдобавок, порвал кюлоты, оцарапался и вообще являет собой воплощенное страдание. Франсуа доволок его до экипажа и ткнул мордашкой в лакированную дверцу. Кучер, кажется, вовсе не удивился их появлению в столь растерзанном и непотребном виде, только спросил: - Уезжаем? - Да, - брякнул Франсуа то, что хотелось ему больше всего на свете. Уехать, спрятаться и затаиться в безопасности. Но там, во дворе обветшавшего дворца Монфоров, оставались Кантен и Шарль. Франсуа огляделся: тишина, запустение, окраины города. «Все зависит от того, повезет мне или нет... Фортуна, ты любишь меня?» Попытка свистнуть в два пальца оказалась неудачной, и Франсуа просто заорал во все горло: - Эй, есть тут кто-нибудь?! Марсеееель! Марсель, который служит у прокурора Ла Карваль! Вашего начальника сейчас зарежууут! Кусты высохшего бурьяна неподалеку заколыхались, словно меж ними продиралось нечто тяжелое и стремительное. - Ты откуда?! - Марсель, здоровенная темная тень в осенних сумерках, наконец выдрался из бурьянных колючек и сгреб Франсуа за плечо. - Вы оба - откуда вас нелегкая принесла? Что там? Где месье Ла Карваль? - в такт всякому вопросу он встряхивал Франсуа, как терьер трясет пойманную крысу. - Пустите, а то я сейчас язык прикушу! - наконец возмутился молодой актер. - И ничего не смогу толком сказать! Его отпустили. Со стороны пустыря подтягивались другие тени, полукругом окружавшие экипаж. - Вашего Ла Карваля поймали. Он не может подать вам никакого сигнала, потому что в плену. Там где-то человек тридцать... гм... глупцов-чернокнижников в черных плащах, но у них есть охрана. Не знаю, сколько их. Вооруженные. Собрались во внутреннем дворе, смотрят церемонию. Вы бы поторопились, а то в финале этой мистерии точно кого-нибудь прирежут... - Франсуа перевел дух и жалобно спросил: - Выпить у вас, конечно, не найдется? Ему сунули глухо булькнувшую фляжку в кожаной оплетке. Арман забрался в фиакр, сидел, съежившись в испуганный комочек и выглядывая в распахнутую дверь. Во фляжке оказался дрянной коньяк, Франсуа раскашлялся после двух глотков. Арман от предложения хлебнуть отказался, неотрывно смотрел в сторону темной громады особняка. Жандармы совещались - похоже, они не очень доверяли словам Франсуа. В итоге молодым людям приказали не двигаться с места, а цепочка блюстителей потянулась через пустырь к стенам обветшавшего дворца. - Видишь, все обошлось, - Франсуа присел на узкую ступеньку экипажа. - Всех спасут, и все будет хорошо. Ты не обижайся, я не со зла на тебя кричал, просто боюсь очень... за них. Месье Моран бодрился, но на самом деле ему было совсем не весело. Он замерз, устал, перепугался. У него на глазах изнасиловали человека, он только что впервые в жизни кого-то убил - или по крайней мере, ударил до потери сознания. От коньяка Франсуа подташнивало, украденный шелковый плащ не грел, украшения казались слишком холодными и тяжелыми. Франсуа вяло подумал, что надо бы их снять, но боялся потерять, твердо решив прибрать друидические сокровища в свою пользу. С Шарля грубо сорвали одежду, бросили грудью на камень... Он извернулся, попытавшись сесть - его вновь ударили по лицу и вернули в прежнее положение. Золотые волосы рассыпались по голым плечам и спине, святой отец дергался, напрягая мускулы - прекрасный даже сейчас, перед мучительной смертью. Амори тем временем подошел к Кантену и взмахом руки перерезал удерживающую его за горло веревку. - Ритуал ждет, - прошипел он на ухо прокурору, - и если что-то пойдет не так... у нас останется еще парочка живых мешков с костями, на кого бы мы смогли примерить маску Тараниса... - Только тронь их, падаль! - рыкнул Ла Карваль, поднимаясь с колен и стряхивая удерживающие его руки. Стражники обнажили широкие ножи-тесаки и Кантен понял - малейшая попытка к бегству, и его разорвут на куски. До пистолетов не добраться, значит, придется как-то тянуть время, пока кто-нибудь из его людей не догадается заглянуть во внутренний дворик полуразрушенного дворца. Амори, усмехаясь, глядел в черные глаза Кантена Ла Карваля: - Вот твоя жертва, Таранис. Возьми ее и начни обряд! Серп в его руке угрожающе дернулся, охранники сделали шаг к прокурору, адепты замерли. Дьявольщина, подумал Кантен, он так мечтал сыграть на подмостках, но не на таких же. Увы, кажется, судьба не устает насмехаться над ним - какой актер отказался бы сыграть языческое божество, вкушающее прекрасную жертву? Кто бы устоял перед молитвенно протягиваемыми руками зрителей и взглядами, полными восхищения? Лишь тот, кто знает, чем завершается подобный спектакль. «Пропади она пропадом, эта шлюха Мельпомена!» - ругнулся про себя Ла Карваль, и, гордо вздернув подбородок, играя мускулами, отбросив за спину буйные локоны, неторопливо направился к жертвенному камню. - Шарль, - позвал он. Отец д'Арнье дернулся, сел на камне, озираясь. Кантен перешел на шепот: - Нам нужно выиграть время. Мои люди рядом, но я не могу подать им знак, - его тяжелая, смуглая ладонь опустилась на выпуклую, атлетическую грудь преподобного, снова опрокидывая его на языческое ложе, только уже лицом вверх. Шарлю казалось, его опоили той же дрянью, что и Франсуа. Он слышал и не слышал шепот Кантена, отстраненно констатируя: им предстоит соитие на глазах у изумленной публики, дабы новоявленное божество подтвердило свою мужскую силу. Надо сделать так, чтобы никто не посмел вмешаться и прервать извращенное поклонение. Резко приподнявшись на локтях, Шарль впился в губы Ла Карваля - как сделал это в полусумраке Галереи Ангелов, терзая его рот, давая понять, что еще не решено окончательно, кому будет принадлежать ведущая роль в нынешнем спектакле. Жертвенный камень, страх за судьбу мальчишек, гнев на недогадливых подчиненных и самого себя, толпа пускающих слюни извращенцев, блеск обнаженных сабель и факельный чад - невообразимая какофония ощущений совершенно не располагали к любовным играм. Глаза Амори жгли спину, буравили будто вскипающую под раскаленными сверлами плоть - Вержьен готов был броситься на него в любую минуту, если с выполнением обряда произойдет хоть какая-то заминка. «Друг, ты все понял? - вопросил Ла Карваль того, кто еще ни разу в жизни его не подвел. - Или ты союзник, или мы оба в могиле. Так что вставай, мой дорогой... и за дело!» Пламя факелов плясало в глазах бывшего Яблочного Ангела, и они казались красными, как у самого Вельзевула. Он взобрался чуть ли не на жертвенный камень, наблюдая за обнаженными, целующимися мужчинами. Языки огня освещали алтарь, оставляя во мраке зрителей, чье присутствие Кантен угадывал по шелесту ткани и тяжким вздохам. Тени начали странно перемещаться, сбиваясь в кучи, громоздясь одна на другую - кажется, им с отцом д'Арнье выпало сомнительное удовольствие подать сигнал к оргии. Истерически закричала женщина, но после звонкого шлепка по явно обнаженному телу - умолкла. Лишь самые важные или самые старые адепты остались стоять - кто на коленях, кто на ногах, бормоча молитвы и раскачиваясь. Стражники переминались с ноги на ногу, молчали, поблескивали глазами, но сабель не выпускали. - Святой отец, - прошептал Кантен, безуспешно пытаясь вызвать в себе хотя бы тень страсти, - сейчас меня признают бессильным и прикончат во имя Тараниса. ОтпустИте грехи, пока не поздно. Шарль не ответил. Его странным образом возбуждало происходящее. Огни, темные фигуры вокруг, готовые поклоняться своему избранному, холодный мрак осенней ночи... Он не испытывал смущения, что так некстати охватило Ла Карваля. Смотрят? Пусть их. Он силен и прекрасен, пусть пускают слюни от зависти! Пусть ему не суждено быть божеством, лишь падшим ангелом со сломанными крыльями - он добьется своего. - Таранис забавляется... - послышался с земли свистящий шепот. Амори выпрямился, подобрав с земли оброненный Франсуа серп. Теперь у него в руках было два золотых полумесяца, остро блеснувших при соударении. Медлить становилось опасно. Кантен прикрыл глаза, вызывая в памяти недавние видения. Франсуа спасся, наверняка спасся, он достаточно сметлив, чтобы придумать выход. Сладостная лилия с лукавым взглядом из-под длинных ресниц и гибким, исполненным страсти телом. Его соблазн, чужое сокровище, так пылко целовавшее его, дразнившее обещанием любви… Шарль тяжело дышал, распростершись на спине, следя за Кантеном холодными, как лед, глазами. Рывок, еще рывок - и темно-рыжие локоны словно оттягивают голову назад, запрокидывая искаженное от боли лицо. Д’Арнье выгнулся, инстинктивно пытаясь освободиться от живого орудия пытки, но усилием воли заставил себя замереть на камне. Ла Карваль почувствовал, как дрожат закинутые ему на плечи гладкие ноги, и, наконец, испытал подлинное желание. Все исчезло - Вержьен, факелы, сабли, адепты - только отблески на медовой, влажной коже и проклятия, слетающие с гордых губ... Шарль не стонал - рычал низко, с угрозой, а ногти чуть ли не по лунки вонзились в бедные предплечья Кантена, раздирая их до самого мяса. Постепенно неуемный темперамент королевского прокурора проявился в полную мощь. А смертельная опасность, притаившаяся за спиной в виде человека с двумя серпами наготове, лишь обострила природную чувственность Кантена. Да и Шарль не уступал - воистину, священник превратился в дьявола. Он отдавался прокурору с таким вызывающим бесстыдством, что даже душегубы-стражники, повидавшие на своем бандитском веку всякое - и те смотрели на падре чуть ли не осуждающе. Д'Арнье извивался на жертвенном камне, как золотой бог-змей Нового Света, стонал, как умирающий в страшной агонии, а потом бросался на Кантена с жадностью и силой голодного леопарда. Кантен отвечал - и телом, и сердцем. В эти минуты он видел только Шарля, жил Шарлем, дышал Шарлем, отдаваясь столь же, сколь и получая, сплетая с ним свою плоть, вдыхая его и растворяясь в нем. Зная, что больше этого не повторится - второй такой встречи у них никогда больше не будет. Шосселен и прочие заворожено смотрели на неистовую пляску любви. Амори облизывался, сам не замечая того. На алтаре бились насмерть уже не жрец и жертва, но два яростно-прекрасных божества, две половины единого целого, расколотые чьей-то властной рукой, а теперь вновь встретившие друг друга. Шарль уже не думал ни о чем - ни об исполнении своих замыслов, ни о Франсуа, ни о том, что они с Ла Карвалем занимаются любовью не для собственного удовольствия и даже не на потеху публике. Он отдавался прокурору с таким откровенным желанием, что трудно было и помыслить о том, что подобным способом можно протянуть время. Острые углы камня расцарапали спину д’Арнье. Кантен потянул его на траву - им не посмели помешать, лишь расступились, давая место. Шарль тяжело дышал, озирался по сторонам, наблюдая за разгоравшейся вокруг него оргией. Мужчины, женщины, старики и совсем подростки - паства де Вержьена, захваченная зрелищем соития божеств, предавалась хмельному разгулу. Таранис уложил своего брата, Диспатера, на услужливо расстеленный кем-то из адептов плащ и, повернув на бок, принялся неторопливо ласкать шею и гибкую спину. Шарль глухо зарычал, откидывая голову на плечо Ла Карвалю, прижимаясь к нему спиной, и ощущая, как тот сызнова погружается в его растянутую задницу. Д'Арнье то подавался к Кантену, то соскальзывал с его возбужденного члена - Ла Карваль придерживал Шарля за колено, нависая над плечом, целуя лицо невольного любовника. - Мой герой, - Кантен поднял глаза на звук женского голоса. Изольда де Рамси, с ног до головы увешанная сияющими драгоценностями, Изольда с распущенными волосами и широким золотым поясом на тонкой талии, заменявшим ей одежду. Женщина смотрела сквозь прокурора, сосредоточившись только и исключительно на Шарле д'Арнье. Она изящно опустилась на колени, протянув руку - Шарль вцепился в ее длинные локоны, принуждая наклониться к себе и причиняя боль. Сомнамбулическое выражение фиолетовых глаз баронессы не изменилось. Изольда упала на один локоть рядом с д'Арнье, прильнула поцелуем к его губам. Ее тело, невесть отчего вызывавшее у Ла Карваля раздражение, теперь виделось как сквозь молочный туман, и казалось даже привлекательным. Она обнимала Шарля, обвивалась вокруг него, как змея, но, стоило Кантену протянуть к ней руку, дотронувшись до гладкого плеча, как на тыльной стороне ладони прокурора немедля возникла длинная кровоточащая царапина. Де Рамси с презрением смотрела на него снизу вверх, шипя: - Не тронь! Пугай профанов, я знаю - ты падешь и умрешь, как всякое фальшивое божество! - Изольда, - почти по слогам простонал Шарль. - Я твоя, - откликнулась женщина. - Я с тобой. Я всегда пребуду с тобой. Отуманенный и завороженный любовью и опасностью рассудок Ла Карваля на миг, очнулся, тревожно возопив. Пытаясь довести до сведения своего хозяина некую мысль - безнадежно потерявшуюся в бурном финале и осознании того, что на Пустырь Монфоров наконец-то явились запоздавшие жандармы. - Стоять на месте, никому не двигаться! - надрывно заорали в разных углах просторного внутреннего двора. - Все арестованы! - Смерть тебе! - завизжал недорезанной свиньей де Вержьен, и бросился на прокурора, размахивая золотыми серпами. Кантен едва успел откатиться, подножкой сбив Яблочного Ангела, грохнувшегося прямо под ноги примчавшемуся спасть начальство Марселю. Жандармы хватали и вязали оравших и отбивавшихся адептов, перемазанных травой и семенем, полупьяных от опийного настоя, развязно грозивших карами и местью. Амори успел зацепить кого-то серпами, и, пока его волокли к арестантской карете, выкрикивал проклятия своим сыновьям - которые, по его словам, оба оказались предателями. Кантен в одиночестве сидел на траве - опустошенный и немой. Из него будто высосали все силы. В конце концов он подтянул ноги к голове, уткнулся лбом в колени, закрыл глаза и замер. Марсель набросил ему на плечи плащ, уговаривая подняться, прокурор не слышал ординарца. Все кончилось. Серп не срезал его голову. Значит, предсказанная ему Раулем де Вержьеном смерть на многолюдной площади от невиданного оружия убийства еще впереди. Он жив. Он будет жить - и жить долго. Мэтр Рийоль созерцал непристойный ритуал, кривя губы и постепенно, по шажочку, отступая в тень. В силу невесть каких особенностей физическая любовь не привлекала его вообще - ни в юных годах, ни в зрелости. Он не испытывал плотской тяги ни к женщинам, ни к мужчинам. Разве что порой на него снисходило эстетическое наслаждение - от созерцания молодых людей любого пола, играющих на сцене или занятых повседневными, но никоим образом не интимными делами. То, что творилось во дворце старого замка Монфоров, плоть и кровь, которые обожествлял его свихнувшийся отец, внушало Рийолю сугубое отвращение. Он пятился, незамеченный никем, и благополучно добрался до уединенной пристройки, куда заперли предполагаемые жертвы. Дверь была подперта обломком доски, но не охранялась, внутри обнаружился неподвижный Мартин Эшавель с рассеченным виском и залитой кровью физиономией. Франсуа и Арман пропали. Судя по отодвинутому в угол столу и табурету на нем, молодые люди бежали через крышу. Мэтр Рийоль одобрительно качнул головой. Хотя бы здесь он не ошибся в своих расчетах и верно оценил характер месье Морана. Ожидание в фиакре становилось невыносимым. От всякого звука Франсуа подпрыгивал на истертом плюшевом сидении, а Арман вздрагивал и сжимался, обхватывая себя руками. Они ждали хоть чего-нибудь: криков со стороны руин, блеска и грохота выстрелов, топота шагов убегающих адептов и их преследователей. Огромное черное здание изломанных очертаний помалкивало, рьяно сохраняя свои тайны и не позволяя им вырваться наружу. Франсуа боролся с искушающим желанием отправить Армана в город, а самому вернуться туда, во двор посреди развалин. «Что ты станешь там делать? - настойчиво вопрошал здравый смысл. - Метаться под ногами, рискуя схлопотать случайную пулю? Ты вытащил Армана, сделал хоть что-то полезное. Довольствуйся этим. Сиди и жди». Но ждать было так нестерпимо тяжело. Вдобавок, стоило на мгновение прикрыть глаза, в темноте под веками всплывала призрачная картина. Белый камень, перепутавшиеся черные и золотые локоны, сплетшиеся то ли в объятии, то ли в борьбе тела, смуглая кожа и белая - и взлетающий золотой полумесяц серпа, разрубающий сверкающую нить... Франсуа стиснул ладони между коленями, чтобы не дрожали и не выдавали той паники, в которой он сейчас пребывал. Беспокоясь за всех, к кому был привязан и кто говорил, что любит его. Арман ерзал рядом, вздыхал, шмыгал носом, но хотя бы не рыдал, спасибо ему за это. В руинах выстрелили - сухой треск и бело-золотистая вспышка. Арман взвился, словно укушенный осой в трепетное, Франсуа едва успел поймать его за руку прежде, чем мальчишка выпрыгнул из фиакра, собираясь нестись невесть куда сломя голову. Из темноты беззвучно возникла невысокая тень, ловко запрыгнула в экипаж и захлопнула дверцу. - Так и думал, что вы поблизости, - невозмутимо сообщил изумленно вскрикнувшим молодым людям мэтр Рийоль. Он приподнялся, постучав в стекло переднего оконца, крикнув вознице: «Едем к Цепной». - Второстепенные персонажи сходят со сцены, предоставляя главным героям выяснять отношения в эпилоге. Экипаж тяжело запрыгал по выбоинам пустыря. Франсуа глянул в окно: зловещие очертания старого заброшенного замка Монфоров постепенно удалялись, оставаясь позади. - Что там у них творится? - нерешительно спросил Франсуа. - С ними… с ними все в порядке? - А что с ними может быть не в порядке? - мэтр, погрузившийся в собственные размышления, изумленно поднял бровь: - Господин королевский прокурор в роли языческого божества увлеченно оприходовал на алтаре посланца его преподобия. Удивляюсь телесным дарованиям некоторых отдельных представителей рода человеческого. Воистину, для них ни время, ни место, ни партнер не имеют ни малейшего значения, они всегда готовы к подвигам во имя страсти. Когда я удалялся, на сцену как раз шумно ворвались представители закона. Думаю, где-то через час-другой господин Ла Карваль прибудет в Ратушу - беспощадно карать, распихивать задержанных по камерам и записывать обличающие показания. Ему удалось вытянуть из мутных вод Гаронны полную сеть злодеятелей, - Рийоль выглянул в окно, фиакр грохотал колесами по булыжным мостовым улиц Тулузы. - Здесь я с вами распрощаюсь, господа. Жаль, что придется временно закрыть театр, за один вечер мы сделали очень хороший сбор… Впрочем, можешь попробовать организовать следующее представление, опыта тебе хватит. Через неделю-другую я дам знать о себе. Удачи, Лилия. Он выскочил из мягко качнувшегося с боку на бок фиакра. Страдающий душевно и телесно Арман беззвучно точил слезы, которых, похоже, у него был неисчерпаемый запас. Франсуа приподнялся, стукнул в оконце: - К дворцу архиепископа. Стража на воротах резиденции воззрилась на двух оборванных молодых людей с изрядным подозрением, но все-таки пропустила. Во дворце царила приглушенная суматоха, в коридорах мелькало подозрительно много фигур в рясах и деловито-озабоченных жандармов в мундирах. Франсуа предпочел по стеночке просочиться в свои покои, не попадаясь никому на глаза, посоветовав Арману сделать то же самое: привести себя в порядок и сидеть тихо, ибо неизвестно, какими будут последствия случившегося на Пустыре Монфоров. Оказавшись в безопасности апартаментов, Франсуа первым делом запер дверь на ключ и все засовы. Торопливо обшарил шкафы и комоды, отыскав большую шкатулку с замочком и сложив в нее похищенные реликвии адептов старой религии. Прикинул их стоимость и невольно облизнулся - бенефис можно было считать удавшимся. Спрятал драгоценную шкатулку в глубине поместительного гардероба, прикрыв ее одеждой. Содрал с себя украденное имущество Эшавеля, прошлепал в будуар - где накачал в ванную горячей воды и с наслаждением рухнул отмокать. Ожидая новостей и триумфального возвращения победителей. В карете Ла Карваль оделся в свою, подобранную на пустыре Марселем одежду, быстрыми, жадными глотками осушил фляжку с коньяком - и приказал ехать в Ратушу, где царило истинное столпотворение и где распихивали по камерам арестованных на пустыре. - Соблюдать установленный протокол, - распорядился королевский прокурор, убедившись, что подчиненные и перепуганные таким наплывом задержанных служащие Ратуши справляются со своими обязанностями. - С дамами вести себя учтиво, не запугивать. Если кого привезли голышом - выдать каких-нито тряпок, пусть прикроются. Составить полный список всех задержанных - имена, фамилии, происхождение, род занятий. Расспросить, каким образом они оказались на пустыре, кого знают из сообщников. Мужчинам не позволять говорить ничего, не касающегося дела, но рукоприкладством не злоупотреблять. К угрозам не прислушиваться. Узнаю, что кто-то повелся на посулы, принял деньги и покрыл мерзавца или мерзавку - лично изрублю в куски. Уразумели? Исполняйте. Прокурор одержал верх - но в архиепископском дворце отчего-то не наблюдалось всеобщего ликования по этому поводу. Вернувшийся ближе к утру Ла Карваль не обнаружил ни малейших признаков торжественной встречи. Казалось, во дворце воцарился траур, будто де Лансальяк разом позабыл: его былой сердечный друг Амори де Вержьен - убийца, заговорщик и закоснелый язычник, и теперь оплакивал горестную долю своего Яблочного Ангела. Прокурора известили, что его преосвященство желает немедля видеть его - да, именно немедля, как только месье Ла Карваль перешагнет порог резиденции. Кантен задержался лишь для того, чтобы плеснуть в лицо воды, мимоходом взглянув в зеркало. Вид у него был - что называется, краше в гроб кладут. Под глазами выступили темные круги, лицо осунулось, черные глаза полыхали нездоровым, сумрачным огнем, однако прокурор совершенно не чувствовал себя уставшим. Его провели не в привычную светлую гостиную, обильно украшенную свежими цветами, но в рабочий кабинет, где главенствовали палисандр и темная бронза. Из-за полураздвинутых бархатных штор сочился бледный жемчужно-серый свет - ночь миновала, в небесах Тулузы разгорался рассвет наступающего дня. Монсеньор де Лансальяк восседал за столом с видом Пантократора, Господа Карающего - хмурого, изрядно помятого и наверняка проведшего бессонную и крайне тревожную ночь - невесело приветствовав вошедшего прокурора: - Что ж, поздравляю с успешным завершением расследования, сын мой. Уверен, мой племянник высоко оценит ваше усердие и вознаградит вас по достоинству. - Благодарю, ваше высокопреосвященство, - сдержанно поклонился Ла Карваль. - Благодаря моему дознанию его величество узнает истину - но, боюсь, вашему племяннику она придется весьма не по вкусу. - Вы тонкий софист, мэтр де Ла Карваль, - преподобный грузно откинулся в кресле, глядя не на собеседника, но поверх его плеча - на старый портрет в растрескавшейся раме, изображавший крылатого юношу с корзиной яблок. - Многое зависит от мерки, с которой его величество подойдет к поступкам каждого из участников этого запутанного дела, а не от правосудия. То, что шокирует монахиню, вполне приемлемо для гренадера. - Все в руках Божьих, - нахмурился прокурор, опускаясь в кресло с высокой спинкой напротив монсеньора. - Мой долг - задержать виновных и установить факт злодейства. Дело королевского правосудия - принять решение и вынести приговор. Будет ли он законным? Несомненно. Будет ли справедливым? Хмм. Справедливость поступков короля должна основываться на интересах подданных и поддержании спокойствия в королевстве. Это не моя епархия. Впрочем, есть на земле сила, которая способна подсказать всехристианнейшему монарху правильный выход из любой щекотливой ситуации. Естественно, руководствуясь постулатом: «Скажи правду и посрами дьявола». Не так ли, монсеньор? - В самом деле, дьявол мог бы покраснеть, если казенным языком, избегая всякого упоминания о любви и страсти, описать все, происходившее минувшим летом в моем доме и вверенном моему попечению городе, - склонил тяжелую голову де Лансальяк. - Ну-ка, прикинем. Архиепископ Тулузский - закосневший в своем грехе мужеложец, на протяжении сорока лет предававшийся преступному сожительству с молодыми людьми. Под его крышей беззаботно обитает молодой наложник, который спит со стариком из алчности, с его викарием - из похоти, а с мэтром прокурором - из тщеславия. Это сказано о нас, Ла Карваль? Мы - именно таковы? Что общего между канцелярскими оборотами и живым, подлинным месье Мораном - который вам вроде бы не безразличен? Король не знает ни Франсуа, ни Антуана д'Арнье, и ваши бумаги не послужат им защитой. Он увидит лишь бесстыжих развратников, которых надо истребить без всякой жалости - как Господь некогда поступил с жителями Содома. - Бездоказательно, - пренебрежительно отмахнулся Ла Карваль. - Заинтересованные лица промолчат, месье Морана на время будет лучше удалить из дворца, а вы припрячьте свои красивые картины подальше. Кому в столице будут интересны молодой священник и какой-то актер? - Тому, кому небезынтересны старый архиепископ, засидевшийся на своем месте, и подающий надежды прокурор, - де Лансальяк чуть поморщился. - Могу я узнать, о чем уже успели поведать ваши арестованные? - Покамест ругаются, страдая от похмелья и холода в камерах, грозятся страшными карами - и осознают всю тяжесть своего положения, - довольно ухмыльнулся прокурор. - Ближе к вечеру я задушевно побеседую с ними. Думаю, по меньшей мере половина горе-друидов к тому времени смекнет, что лучшим способом для них вновь увидеть своих родных будет честное и откровенное сотрудничество с властями. Что касается особенно несговорчивых и главарей секты… - Ла Карваль многозначительно пожал плечами. - Будут покладистыми - отнесусь к ним со всем пониманием, я же не зверь. Станут запираться - что ж, у меня есть право применить к ним особенные методы допроса. Не беспокойтесь, мои люди знают свое дело. Никто особенно не пострадает, до Парижа все доедут в целости и сохранности, а в Шатле ими займутся всерьез. Шосселен признАется в том, что действовал под влиянием вашего племянника и на его деньги. Князю Сомбрею придется умерить притязания, вы останетесь на своем месте, - уверяя монсеньора в благополучном исходе дела, Кантен ощущал себя не в своей тарелке. Не все нити дознания были увязаны между собой, что-то беспокоило совесть молодого прокурора и не давало ему покоя. - Я бы не хотел, чтобы Амори… чтобы месье Шосселен предстал перед королевскими дознавателями Парижа, - тихо и прямо промолвил его эминенция. Ла Карваль помолчал, задумчиво разглядывая бронзовые завитки позумента на обрамлении массивного стола преподобного и письменный прибор серебряного литья. - Понимаю, - сухо проговорил он. - Однако негодяй должен понести наказание. Он - истинный зачинщик. Если Шосселен исчезнет, остальные без зазрения совести свалят вину на него, всячески обеляя себя в глазах правосудия. И что тогда? Кого покарают за смерти невинных - и те, что произошли в этом году, и те, что остались неотомщенными в прошлом? Шосселен, ваш прОклятый темный ангел, должен дать ответ за все, что сотворил. Монсеньор выдвинул ящик стола, порылся в нем. Положил перед Ла Карвалем обитую шелком коробочку, в которой покоился маленький плоский флакон лилового стекла, похожий на склянку дорогих духов: - Тогда пусть Амори де Вержьен явится сразу на Господень суд, не тратя времени на человеческую комедию. Прокурор коротко взглянул на яд, потом - на монсеньора, и, не вынеся тоскливо-умолящего выражения на осунувшемся и потекшем складками лице преподобного, отвернулся к окну, где серость рассвета сменилась прозрачной голубизной осеннего утра. День обещал быть превосходным. - Если бы я не знал вас так хорошо, как знаю сейчас… если бы не некоторые обстоятельства и не мое уважение к вам, монсеньор… - сквозь зубы процедил он. - Я готов списать ваше предложение на треволнения минувшей ночи. - Я не оскверню вашу честь соучастием в преступлении, - глухо промолвил де Лансальяк. - Я сам дам яд Амори. Ведь я тоже заслуживаю кары - за то, что не пресек все это сорок лет назад. За то, что дал ему возможность бежать, не уничтожив его. Мне жаль не тех безымянных мальчишек и девчонок, что стали его жертвами, а моего Яблочного Ангела, предавшегося Сатане. Дай вам Бог никогда не узреть в любимом чудовище, Ла Карваль. - Вы позволите сказать мне правду, монсеньор? - горячо и убедительно заговорил Кантен, твердо глядя в выцветшие глаза преосвященного. - Правду о том, что тяготит мое сердце? Позволите говорить с вами так, как я говорил бы с родным отцом? Говорить так, как самый близкий человек может говорить о чести того, кого искренне почитает? Вы позволите? Ибо, если я не скажу вам этого, я никогда себе не прощу! - Говорите, - удрученно кивнул преподобный. - Хотя в общих чертах я представляю, что вы думаете обо мне. Дитя мое, я пятьдесят лет говорю проповеди. - Тогда слушайте! - Ла Карваль судорожно перевел дух. - Вы поступаете, как последний трус. Где ваша гордость, ваша прославленная выдержка? Ваша изворотливость и расчетливость, если на то пошло? Может, вам жаль Амори, но больше всего вы боитесь за себя, монсеньор! Страшитесь до такой степени, что даже решились на уголовное преступление! - Кантен вскочил, закружил по кабинету. Остановился перед де Лансальяком, гневно раздувая ноздри и хмуря черные брови: - О чем вы думали, когда предлагали этот выход, монсеньор? Я знаю, у князя есть сообщники в городской полиции - они не преминут установить причину смерти так называемого мэтра Шосселена. «Старый хрыч убирает свидетелей своей оплошности, боится, что выдадут его на суде!» - вот что станет наговаривать ваш племянник его величеству. Ла Карваль опустился перед архиепископом на одно колено, приложился к пастырскому перстню. - Я с вами, монсеньор. И вместе нам нужно… нужно придумать то, что оставит незапятнанной вашу честь, не оскорбит мою гордость и любовь к вам, но и будет благоприятствовать вашим интересам. Преподобный машинально осенил крестным знамением склоненную перед ним чернокудрую макушку столичного прокурора: - Это не страх, сын мой. Усталость. Стыд. Попытка подвести жизненные итоги, если угодно. Я… - голос архиепископа предательски дрогнул, - я весьма ценю ваше участие и для меня чрезвычайно лестна ваша приязнь. - Они искренни, отец мой, - прошептал Ла Карваль. Он вернулся в кресло и нахмурился, раздумывая. Монсеньор, кажется, взял себя в руки и теперь способен рассуждать здраво. - Скажите, ваше преосвященство, вы давно ли проводили в своей епархии церковный суд? - Кантен решил, что отыскал достойный выход из затруднительной ситуации. - То, что творил де Вержьен - жутчайшая ересь. Его величество весьма религиозен и не потерпит распространения языческой заразы. Да, церковные суды, а уж тем более наказания давно уже не применялись в королевстве, мы же не испанские мракобесы, в конце концов. Но совершенные Шосселеном преступления столь ужасны, что король поймет ваше рвение. Тем более, если светская власть поддержит вас и уступит Церкви право спасти заблудшую душу. Церковный суд приговорит еретика к казни. Если вы решитесь на этот шаг, монсеньор, вам придется принять на себя ответственность, - Ла Карваль сжал кулаки. - Ведь если Амори подпадет под юрисдикцию светских властей, мне придется везти его в Париж. Иначе я поступить не могу. Станет ли король осуждать вас за служение Богу? Вряд ли, ибо преступления слишком ужасны. За Вержьена никто не вступится, ибо парижские язычники, - Кантен смутно улыбнулся, - предпочитают умалчивать о своих невинных увлечениях. У вас будет возможность провести суд келейно, используя лишь те материалы, что подтвердят вину Шосселена. Монсеньор, убийца должен быть осужден! Должен! - Превосходный замысел, месье Ла Карваль, - чуть улыбнулся де Лансальяк. - Как я понимаю, прежде вам не доводилось сталкиваться с тонкостями церковного судопроизводства. Не вдаваясь в подробности, отмечу основное: в основе суда инквизиции, как это ни парадоксально для светского служителя закона, лежит милосердие к обвиняемому. В пределы полномочий церковного суда входит заслушивание свидетелей, проведение допроса - с пристрастием, если понадобится - и вердикт по завершении следствия, обвинительный или оправдательный. В ходе следствия обвиняемый может добровольно признать свои грехи, передавая тем самым свою душу под защиту Церкви. Упорное отрицание вины дает церковному суду основание апеллировать к суду светскому, предавая обвиняемого в руки королевского правосудия. Которое выносит и совершает смертный приговор. Без пролития крови. Через повешение или сожжение, - преподобный нервно дернул щекой. - Что ж, хорошо, монсеньор! - глаза Ла Карваля недобро сузились. - Тогда почему бы вам не созвать паству и с паперти собора Сен-Серпен не объявить толпе о преступлениях де Вержьена? Вы славитесь умением ставить неплохие спектакли - так создайте еще один! С неуправляемой толпой, горящей праведным негодованием, и волнениями в Тулузе. Светская власть в этом случае поспешит вам на помощь, свершив утвержденный Церковью приговор. Жизнь Амори оборвется - именно этого я и пытаюсь добиться! - Вы ничего не поняли, мальчик мой, - скорбно вздохнул преподобный. - Я не виню вас. Вы живете своим умом и жаждете справедливости - такой, какой ее видите вы. Я не желаю убивать Амори. Я хочу помочь ему уйти с достоинством, не под свист и улюлюканье разъяренной черни. Он заслуживает смерти… и он не сможет остановиться, если ему повезет остаться в живых. Он снова кого-нибудь убьет…. Или сведет с ума, как он поступил с Раулем. Но я - я любил его. Это чувство до сих пор теплится в моем сердце. Оно не позволяет мне отдать моего ангела на позор и посмеяние - несмотря ни на что. - Из-за памяти о своей былой любви вы столько лет снабжали его золотом! - не выдержал Кантен. - Амори платит вам чернейшей неблагодарностью, перейдя под руку вашего врага и делая все, чтобы очернить вас! Но вы продолжаете добровольно лезть головой в петлю в стремлении защитить его, и вот этого - этого я не могу понять! Он недостоин вашего милосердия, неужели вы этого не понимаете? - Каким золотом? - недоуменно воздел седые брови де Лансальяк. - Да, признаю, десять лет тому я способствовал устроению фальшивой смерти Амори и его бегству в Новый Свет, дав ему с собой изрядную сумму. Но с тех пор я больше ничего ему не посылал. Не знал, чем он занят и где проживает. Клянусь, я даже не знал, что он вернулся в Европу! - И о том, что разжалованный и сосланный вашей властью каноник Гийом Ля Мишлен бежал из Кайенны и последние года два скрывался в Италии, вы тоже не имели ни малейшего представления? - презрительно скривился Ла Карваль. - Полно, ваше преосвященство. Я готов закрыть на это глаза, но зачем же так настойчиво отрицать содеянное? - Я не лгу, - в явной растерянности продолжал настаивать его эминенция. - Я не давал Амори никаких денег… - Значит, их от вашего имени давал ваш покойный казначей, - махнул рукой прокурор. - Но месье Лану мертв, он не может ни подтвердить ваши заверения, ни опровергнуть их, предъявив счета и расписки. - Погодите, - де Лансальяк подался вперед. Вид у него был - как у оглушенного быка на бойне. - Месье Ла Карваль! Как бы вы ни относились ко мне - откройте, с какой стати вам вообще пришло в голову, что я помогаю Амори деньгами? Кто вам сказал - месье Лану? - Теперь это больше не имеет значения, - прокурор надменно вздернул подбородок. - Амори де Вержьен уедет в Париж. Это приказ короля и министра полиции, и я его исполню. Советую вам навести порядок в ваших владениях и быть готовым ко всему. Я сделаю все для того, чтобы оправдать вас во мнении двора и Шатле… но гарантировать ничего не могу. - Тогда мне остается лишь поблагодарить вас за внимание, с которым вы отнеслись к моей просьбе, - преподобный нервно дотронулся толстыми пальцами до коробочки с флаконом. - За Шосселеном отныне будут следить и днем, и ночью, - внимательно глядя на монсеньора, предупредил Ла Карваль. И неожиданно для себя добавил: - Между прочим, каковы отношения между вашим викарием и мадам де Рамси? Как вы ни пытались убедить меня в ее непричастности и невиновности, мы задержали мадам баронессу среди прочих участников церемонии. Интересно будет послушать ее рассказ. Сдается мне, мадам известно куда больше, чем она желает показать. - Между отцом Антуаном и мадам Изольдой? - оторопел преподобный. - Да нет между ними никаких отношений. Мне казалось, они терпеть друг друга не могут, уж не знаю, почему. Значит, она тоже за решеткой? Если я удержусь на своем месте, в Тулузе грядут изрядные потрясения и перемены… - Надеюсь, вы исполните свое обещание, - прокурор встал, сухо и коротко кивнув, и поразившись сентиментальности де Лансальяка. Он уже шагнул к дверям, когда те сами распахнулись, явив слабо протестующего ливрейного и удрученного Марселя, с порога рявкнувшего: - Она мертва! А он - совсем плох! - Кто мертв? - не понял краткости верного ординарца Ла Карваль. - Баронесса Рамси, - увидев выражение лица прокурора, Марсель зачастил: - Спозаранку пришла служанка из ее дома. Сказала, ей поручено передать госпоже одежду и корзинку с продуктами. Вы передач не запрещали, надзиратель осмотрел корзину, не сыскал ни денег, ни записок каких - ну, и передал. Мадам поела чуток, прилегла на койку, вроде как задремала… и все. Скончалась путем сна. - Служанку задержали? - раздраженно осведомился прокурор. - Какая, мать ети, служанка? Как в городе могли так быстро прознать, что Рамси за решеткой? - Нет, не задержали… Ла Карваль возвел очи горе. - А плох - кто? - Мартин Эшавель, - с готовностью доложил Марсель. - Так хорошо ему врезали, что кончается вроде… Может, толкового лекаря к нему позвать? Ведь еще часок-другой - и помрет… - Зови, - распорядился прокурор. Ординарец торопливо забухал тяжелыми сапогами по турецкому ковру в коридоре, Ла Карваль, пылая гневом, развернулся к преподобному: - Надеюсь, смерть мадам Изольды - не ваших рук дело? - Не моих, - отрекся монсеньор. - Ла Карваль, ваши люди что… допросили с пристрастием Мартина и перестарались? - Мы его пальцем не тронули, - честно признался прокурор. - Ночью кто-то ударил его по голове. Подозреваю, одна из вероятных жертв сектантов защищалась от посягательств. Либо Арман, либо, как я склонен полагать, месье Моран. - А месье Моран как там оказался? - де Лансальяк схватился за сердце, наливаясь нездоровой бледностью. - Вы склонили его к соучастию в вашей авантюре? Господи, Ла Карваль, у вас есть совесть или вы сдали ее на подержание, когда поступили на королевскую службу? - С месье Мораном все в порядке, - отрезал прокурор. - Он сам поделится с вами впечатлениями от нового приключения. Господи, что такого могла знать эта женщина, что ее убили прежде, чем я поговорил с ней? - Ла Карваль невольно скривился, задрав верхнюю губу и, словно рычащая собака, обнажив крупные белые клыки. Неужели его опять пытаются обвести вокруг пальца? Невидимый противник снова нанес удар - значит, он вывернулся из рук жандармов, он не схвачен на Пустыре Монфоров и остался на свободе? Кто ты, где ты, треклятый темный ангел? - Я… Я отправляюсь в Ратушу, - Кантен тряхнул головой, широким шагом выйдя из кабинета и не прислушиваясь к расспросам преподобного. Когда слуги аккуратно прикрыли дверь за прокурором, одна из отделанных полированным деревом панелей в стене кабинета бесшумно приоткрылась. В низкую дверцу боком протиснулся Шарль д'Арнье. Он благополучно вернулся во дворец с пустыря в одном из жандармских фиакров, убедился, что Франсуа Моран жив-здоров, привел себя в порядок - и теперь явился в кабинет патрона. Безупречный, холодно-сдержанный, облаченный в черную сутану и с гладко зачесанными назад темно-рыжими локонами. Де Лансальяк был плох - но сердце пожилого священнослужителя, похоже, было выковано из отличной толедской стали, не сдавшись даже сейчас. Монсеньор полулежал в кресле, тяжело хрипя, булькая горлом и как нельзя более напоминая огромную жабу, по недоразумению облаченную в алый шелк. Узрев своего викария, его эминенция слабо пошевелил рукой: - Антуан, капли… - Что так возмутило месье прокурора? - Шарль откинул крышку ящика с лекарственными снадобьями, прикасаясь к резным пробкам многочисленных стеклянных флаконов, каждый из которых был ему хорошо знаком, и не спеша наполняя рюмку валерьяновым настоем. - В тюрьме Ратуши отравили мадам де Рамси, - преподобный тяжко вздохнул, словно вынырнувший на поверхность кит. - Госпожу Изольду сгубила излишняя доверчивость, - пожал широкими плечами д'Арнье. - Она была умна для женщины, но так глупо и наивно уповала, что я вытащу ее из любых неприятностей. Но зачем бы мне это делать? Мертвые не болтают. Кто знает, что мадам могла бы наговорить господину прокурору, пригрози он ей допросом с пристрастием? Теперь она тиха и на удивление молчалива, она не выдаст - а прочие знают лишь то, что им надлежит знать. - Антуан, о чем ты? - умоляюще окликнул де Лансальяк. - Антуан, мальчик мой… - Да-да, вот именно, - согласно кивнул горделиво посаженной головой Шарль. - Всегда только оно одно: «Антуан, мальчик мой». Люди так легко верят тому, во что им хочется верить. Изольда вбила себе в голову, что станет моей любовницей. Амори - что своими убийствами свалит вас. Кантен Ла Карваль - в то, что героически изловил преступников. Князь Сомбрей - в то, что получит ваши деньги и отдаст долги, тянущие его ко дну. Вы, монсеньор, столько лет верили в мою безоговорочную преданность и верность. А я верю лишь в бесконечность людской глупости и доверчивости. Шарль поставил наполненную снадобьем серебряную рюмку рядом со стеклянно блестящим флаконом яда. Преосвященный оставил свои безнадежные попытки выбраться без посторонней помощи из кресла, пристально, с болезненной нежностью следя за движениями д'Арнье. Пожирая его взглядом, словно стараясь запомнить его навсегда. Одними губами выговорив простой вопрос: - Почему, Антуан? Я любил тебя и заботился о тебе. Я потакал всем твоим желаниям, после моей смерти ты стал бы богат и независим… Почему же ты решил так поступить со мной, мальчик мой? - Все эти годы вы использовали меня, прикрываясь словами о заботе и долге. Но я не в обиде, таков весь мир, - д'Арнье отодвинул тяжелый стул, на котором сидел прокурор, встав напротив преподобного. - Мне надоело дожидаться вашей смерти, монсеньор. Надоело быть приживалом и нахлебником, подстилкой, на которую вы укладываете тех, кто вам нужен. Надоело побираться и красть… Да-да, именно красть. Год за годом я запускал руку в вашу казну, и Лану поймал меня на этом. Он пригрозил рассказать вам, я же в ответ посулил расправиться с его обожаемой дочуркой, если он вякнет хоть слово. Лану молчал, пока малютку Полетт и в самом деле не прикончили. Тогда он рванулся к вам, намереваясь выдать меня - ну что ж, пришлось и его отправить на тот свет. Вы же сами говорили, у меня нет сердца. - Почему ты не обратился ко мне? Я бы дал тебе денег - столько, сколько требуется, - просипел де Лансальяк. Цвет его лица сменился на иссиня-зеленоватый с багровыми пятнами. - И никогда не стал бы требовать возвращения долга… - Вы бы дали мне денег на содержание моей семьи? - сдержанно усмехнулся Шарль. - На… на моего ребенка? Мой брат оказался неспособен дать продолжение роду, не мог же я допустить, чтобы наша фамилия оборвалась на нем? Камилл болен, он угасает, ему осталось уже недолго. Его жена требует от меня все больше и больше, а я… я не могу ей отказать. Элеонора - моя слабость и моя ошибка. Преподобный глухо всхрапнул, жадно хватая дрожащими губами воздух. Шарль продолжал, безжалостно и четко роняя слова: - Когда же судьба проявила ко мне снисхождение и послала мне Франсуа, вы, посмеявшись, отобрали его у меня. Пустяк, но этот пустяк стал последней каплей. Вы отправили меня в Бордо, я побывал там - но заодно навестил и Париж. Найдя единомышленников - вернее, союзников, чьи цели совпадали с моими. Я сговорился с кардиналом де Роганом - и с князем Сомбреем, мечтающим о вашей скорой гибели. Действуя от имени Сомбрея, я вытащил Шосселена из его убежища и натравил его на Тулузу, указывая ему нужные жертвы. Я добился того, чтобы из Шатле к нам прислали именно прокурора Ла Карваля - честного до мозга костей, въедливого и проницательного, но, к сожалению, страдающего от потери любовника и своего одиночества. Я свел его с Франсуа, дабы он сызнова почувствовал себя счастливым. Влюбленные и счастливые глупеют - одуревший от своих чувств господин прокурор с готовностью ринулся по кровавому следу, что я проложил для него. Вы сами себя погубили, монсеньор, так рьяно заступаясь за Амори. Когда Ла Карваль получит неоспоримые доказательства того, что вы покрыли былое преступление де Вержьена, фальсифицировали его кончину, помогали ему все эти годы и закрывали глаза на его нынешние преступления - он забудет о своем хорошем отношении к вам. Вержьен на допросах будет говорить лишь то, что выгодно мне. Он не выдаст меня - по той причине, что не подозревает о моем соучастии в деле, ошибочно полагая устроительницей всего мадам Изольду и князя Сомбрея. Ныне покойную мадам Изольду, - д'Арнье с показным сожалением развел руками. - Выбор за вами, монсеньор. Вы запасливо приберегли яд для своего падшего ангела. Почему бы вам самому им не воспользоваться? Впрочем, вы можете остаться в живых и попытаться обвинить меня. Это вам не удастся, говорю сразу. Я стану все отрицать и всемерно помогать слуге закона. Вас протащат через все круги ада и с позором вышвырнут в отдаленный убогий приход в Севеннах, доживать остатки вашей никчемной жизни. Я же стану вашим преемником на посту тулузского архиепископа. Что скажете, месье Роже? Вы были отличным наставником, а я, смею надеяться, оказался неплохим учеником, осуществив достойную вас интригу. Де Лансальяк почти не слышал завершающих фраз Шарля. Мир в глазах преосвященного мутнел, затмеваясь серой пеленой. Сквозь эту пелену он видел безупречную фигуру Шарля, объятую солнечным пламенем нарождающегося дня и осененную тьмой трепещущих за его спиной прозрачно-черных крыльев - в его угасающем воображении Шарль д'Арнье сливался с Амори де Вержьеном, становясь одним и тем же человеком. - Мой темный ангел, - Роже де Лансальяк не держал зла на своего викария. Он сожалел лишь о том, что уходит, видя перед собой Шарля-Антуана д'Арнье, а не месье Франсуа Морана. Смотреть на молодого человека, воистину не желавшего ему зла и скрасившего последние месяцы жизни преподобного, было куда приятнее. Он пожинает урожай с тех семян, что сам же и посеял. Может, он и в самом деле был слишком суров и требователен к Антуану. Совершил непростительную ошибку, не пожелав чуть получше приглядеться к человеку, столько лет бывшему рядом с ним - и теперь всецело расплатился за нее. Дай Боже, чтобы Антуану посчастливилось больше. Сердце стучит теперь так редко, как часы с заканчивающимся заводом, еще один или два оборота стрелок - и все… - Монсеньор? - приглушенно окликнул Шарль. Де Лансальяк пристально, цепко смотрел на него, жизнь покидала выцветшие серые глаза под дряблыми веками. Архиепископ тулузский умирал без всякого яда, сдавшись той, что в конце концов подводит окончательную черту под всякой и каждой жизнью. Д'Арнье прикоснулся к руке преподобного - она была еще теплой, но тяжелого свистящего дыхания было больше не слышно, грузное чрево под алым шелком не колыхалось от дыхания. Шарль испытал легкую досаду от того, что все кончилось так просто и банально: монсеньор беззвучно ускользнул от него. Ускользнул в смерть от всех должников и кредиторов, наконец избавив Шарля д'Арнье от своего угнетающего присутствия. Поразмыслив, Шарль оставил флакон с ядом на столе. Коли сочтут, что монсеньор в страхе перед разоблачением сам покончил с собой - так тому и быть. Он удалился в ту же незаметную дверцу, в которую пришел, прикидывая, что нужно будет сделать в ближайшие часы и дни, как организовать похороны архиепископа и как избавиться от происков конкурентов - в глазах Парижа он должен остаться единственным достойным претендентом на вакантное место. Впрочем, он позаботился об этом во время пребывания в столице, произведя хорошее впечатление на его величество, но что немаловажно - на ее величество. На мгновение ему вспомнилась Изольда, ее руки и изумительные глаза - но Шарль приказал себе выбросить женщину из памяти. Она ровным счетом ничего для него не значила. Всего лишь инструмент, исчерпавший свою полезность. Не забыть бы распорядиться насчет Франсуа. Пожалуй, на месяц-другой актеру надо будет перебраться из дворца в город. Оставив апартаменты преосвященного и кипя гневом на монсеньора, Ла Карваль решил, что Ратуша с ее заключенными вполне может обождать часок. Коли дама Изольда скончалась, королевский прокурор уже ничем ей не поможет. «Не мудрено, что с эдакими пастырями паства совсем распустилась, - с юношеской самоуверенностью думал молодой прокурор. - Потеряла страх Божий и вытворяет черт знает что! Нет, правильно говорят, от распутных гуляк в рясах надобно избавляться, да поскорее. Если бы де Лансальяк так не напоминал мэтра Тарнюлье, я бы распорядился взять его под домашний арест и говорил бы с ним совсем по-другому…» Ла Карваль намеревался сменить одежду, позавтракать, может, заглянуть к Франсуа и удостовериться, что у актера все в порядке - и отправится с визитом к арестованным. Которые уже должны проникнуться своей горестной участью и сделаться шелковыми. С Шосселеном, конечно, придется труднее всего, ну да ничего, и не с такими справлялись. Жаль, что младший Эшавель пребывает без сознания. Если выкарабкается, будет еще один полезный свидетель. - Арман! - окликнул прокурор, влетая в отведенные ему комнаты. - Горячей воды, завтрак, чистую одежду. Кстати, как вы себя чувствуете? - он в недоумении оглянулся, ибо тихий и безотказный месье Шапри не кинулся привычно ему навстречу. - Арман? Полностью одетый Арман ничком лежал на диванчике, где обычно проводил ночь, уткнувшись лицом в диванный валик. Судя по нервному подергиванию спины и плеч, молодой человек горько плакал. - Арман? - оторопел прокурор. - Что с вами? Все в порядке, ваши бедствия закончились. Злоумышленники арестованы и находятся за решеткой. Вы можете возвращаться в ваш театр. - Меня выгнали оттуда, - глухо отозвался Арман, не поднимая лица. Кантен ощутил сильнейшее желание недоуменно поскрести в затылке - да что такое случилось с мальчишкой? Перепугался вчера, что ли? - Арман, - сделал он вторую попытку договориться, присев на табурет рядом с диванчиком. - Послушайте, у меня выдалась отвратительная ночь, а впереди ждет не менее отвратительный день. Мне жаль, что вы подверглись опасности, но все завершилось благополучно. Больше здесь никого не убьют… Если вы пребываете в удручении и не в силах выполнять свои обязанности, то я все пойму. Полежите и отдохните. Завтра встанете и… - И вы тоже меня уволите, - прорыдал Арман, наконец-то приподняв голову и взглянув на Ла Карваля блестящими глазищами, черными и скорбными, как у святого мученика на иконе. Слезы текли по его лицу, оставляя влажные дорожки. - Мне было так хорошо у вас, но теперь вы уезжаете, а меня непременно вышвырнут на улицу… Я не хочу больше жить. Не могу. Я никому не нужен! Даже вы обращаете на меня не больше внимания, чем на мебель! Прокурор вздохнул, поняв, что завтрака точно не получит. И горячей воды тоже. Юнец не привык оказываться в подобных переделках, неудивительно, что он паршиво себя чувствует. - Обещаю, Арман, я вас не выгоню. Я доволен тем, как вы справлялись с ролью камердинера, и собирался предложить вам постоянное место. С жалованием и прочими благами. Вы едете со мной в Париж, довольны? - мысленно Ла Карваль пожал плечами. Ну что ж, одним ртом больше, одним меньше, какая разница. Марсель не годится в камердинеры, бывший вор со Двора Отбросов - не слуга, но доверенный помощник, тот, кто всегда прикроет спину в драке. А месье Шапри - самое оно, чтобы следить за имуществом. - Его вы тоже возьмете с собой? - напряженно спросил Арман, садясь. - Кого? - не понял Ла Карваль. - Франсуа, Лилию… - А Лилия-то здесь при чем? - искренне удивился Кантен. - Мне казалось, вы приятели. Это он тебя вчера вытащил из замка? - Он, - Арман опустил голову, невнятно пробормотав: - Он… я… я боюсь его… не хочу находиться рядом с ним… - С чего бы это? - прокурор начал испытывать раздражение. - Объяснитесь, Арман. Знаю, у Лилии острый язычок, но вас он вроде бы ничем не задевал и не огорчал. Что случилось, черт бы вас побрал? - Я не могу сказать! - выпалил Арман, бледнея. - Арман, ради всех святых, не морочьте мне голову, - потребовал Ла Карваль. - Что у вас стряслось с Лилией, в смысле, с месье Мораном? Говорите же толком! - Он спас мне жизнь, я благодарен ему, но… - начал Арман и запнулся, вновь разрыдавшись: - Я не могу говорить об этом! Лучше выгоните меня, выбросьте в канаву, но не выспрашивайте! - Арман, - устало произнес Кантен. - Я и в самом деле вас выгоню, если вы немедленно не перестанете ходить вокруг да около и не расскажете, в чем дело. Ну? - он мрачно зыркнул на съежившегося Армана. - Когда нас увели и заперли вместе… - нерешительно заговорил Арман, смущаясь и ерзая по упругой мягкости дивана. - К нам ворвался какой-то человек… Он вел себя как сумасшедший, одержимый… Он пожелал меня - ну, как мужчина хочет приглянувшуюся женщину. Ударил Франсуа и тот упал, а потом схватил меня, опрокинул на стол и стал… стал… - Арман сглотнул. Кантен ободряюще похлопал его плечу, уразумев, наконец, в чем дело и при каких обстоятельствах пострадал Мартин Эшавель. - Я отбивался, как мог, но… у меня не хватило сил, а потом… потом… Лилия ударил его чем-то тяжелым, он упал и больше не шевелился. А Лилия… Лилия сказал, что я - как хорошенькая девчонка и что я должен быть ему благодарен… Я просил его пощадить, а он был как шальной, ничего не хотел слушать. Лег на меня и сделал все, что хотел… - из глаз Армана вновь потекли слезы. Ла Карваль молчал, под смуглой кожей скул перекатывались желваки. Он намеревался похвалить Франсуа за несомненную отвагу, проявленную минувшей ночью, может, даже завести разговор о том, не желает ли месье Моран вместе со своими балаганом оставить Тулузу и перебраться в Париж - а он вон что выкинул… Спас мальчишку - и попользовался им, рассчитывая, что испуганный донельзя юнец промолчит. Или пребывая в уверенности, что Ла Карваль простит ему любую выходку. Чего еще ожидать от сумасброда с подмостков? Для него вчерашний кошмар в заброшенном замке, небось, был как представление, затеянное специально в его честь. А он ведь мечтал о Лилии, желал его завораживающей близости - сейчас и всегда… Воспользоваться чужой слабостью и беззащитностью, мимоходом сломать человеческую судьбу - как это мерзко. Шрам под сердцем болел, ныл, чесался, не позволяя забыть о себе. - Я поговорю с месье Мораном, - наконец тяжело изрек Кантен, вставая. - Лежите, Арман. Послушно свернувшийся на диване Шапри позволил себе короткую торжествующую улыбку в спину уходящему прокурору. Никто не верил в его актерские способности, однако ж месье Ла Карваль не усомнился в правдивости его трагического рассказа. Не будет Лилии никакого Парижа, нечего было нос задирать и хвастаться. Месье прокурор еще наверняка и поколотит его как следует. А он, Арман Шапри, поедет с господином прокурором в столицу! Уж там-то он точно найдет себе место! Однако поговорить с Франсуа прокурору не удалось. В коридоре его настигла весть о безвременной кончине его преосвященства - и Ла Карваль поневоле облегченно вздохнул. Смерть де Лансальяка, пожалуй, и в самом деле стала наилучшим исходом из всех возможных. Мертвецу все едино, что станут говорить о нем живые, Шосселен отправится на виселицу, которая давно его дожидается, а что касается мэтра Рийоля, оставшегося на свободе… ну и черт с ним. Пусть гуляет. Когда же спустя пару дней Ла Карваль заявился в апартаменты месье Морана, то обнаружил полное и вопиющее отсутствие жильца. Вещи были на своих местах, за исключением тех, что принадлежали лично Франсуа, в комнатах царила аккуратная нежилая пустота. Даже расшитые шелком домашние туфли стояли на положенном месте. Актер удалился в неизвестном направлении. Люди прокурора больше не следили за ним, так что никто не мог дать Ла Карвалю точный ответ, куда подевался месье Моран. К отцу д'Арнье в эти дни было не подступиться. Викарий принимал соболезнования от всех сословий горожан Тулузы, искренне оплакивавших потерю своего пастыря, организовывал церемонию пышного отпевания в дворцовой капелле и похорон - спокойный, строгий и возвышенно-прекрасный в своей утрате, все знающий и везде успевающий. Он даже прислал человека - справиться о ходе дознания, но, как показалось Кантену, сделал это исключительно проформы ради. Монсеньор умер, поиски убийц и сектантов успешно завершены, чего же еще? Судя по вопросам, которые задавал посланец викария, отец д'Арнье желал знать одно: когда же господин прокурор вкупе с арестованными изволят отбыть в столицу? …Монсеньор Роже де Лансальяк умер, а заказанная им картина так и стояла посреди Цветочной Залы на своей треноге. Исполненная яростной чувственности и похоти, тревоги и тайны, жажды крови и упоения гибельным восторгом смерти от руки божества, она мерцала искрами нарисованных украшений, влекла и манила к себе. Смотря на нее, Франсуа поневоле вспоминал то, что увидел с чердака пристройки в брошенном замке Монфоров и то, что привиделось ему в дурманном ядовитом тумане над островком на Гаронне. Его видение сбылось - но как причудливо и странно… Монсеньор умер, прокурор Ла Карваль завершил свое расследование, никому не было дела до Франсуа Морана. Слуги по-прежнему приносили актеру завтраки и обеды с дворцовой кухни, убирались в его комнатах - но никто не посылал за ним, никто не желал его видеть. Все были так заняты ужасно важными делами, позабыв о маленьком месье Моране. Может, оно было и к лучшему. Тело монсеньора, выпотрошенное, забальзамированное и подготовленное к погребению, лежало в маленькой внутренней часовне дворца, позже его должны были перенести в дворцовую капеллу для церемонии отпевания. Никто не препятствовал Франсуа, пришедшему проститься с покровителем - но месье Моран не узнал в восковой мумии, втиснутой в торжественно-мрачный гроб черного дерева с позолотой, монсеньора де Лансальяка. Его эминенция любил жизнь и искренне восхищался ее красотой. Ему бы не понравились все эти тяжелые черные ленты, золотые позументы с кистями, запах увядающих цветов, вкрадчивые перешептывания и заунывный голос чтеца. Франсуа оставил в гробу свое скромное подношение, букет алых роз, последних роз Тулузы, срезанных им в саду и перевязанных кружевной лентой, и ушел. Ему больше нечего было тут делать, незачем оставаться в золотой клетке с распахнутой дверцей. Он должен был сам перевернуть эту страницу своей жизни - но, прежде чем уйти, месье Моран хотел увидеть картину. А увидев ее вновь, он возжелал уничтожить полотно. Изрезать холст в клочья, сжечь и развеять пепел с моста над Гаронной - чтобы не осталось никакой памяти о той иллюзии счастья, на миг возникшей между ними. Актер и в самом деле разыскал нож, плоский нож, которым мэтр Эшавель растирал краски. Кривя губы и глотая слезы, подступил к подрамнику - и после изрядных мучений вырезал кусок с изображением богов и их жертвы. Осторожно свернул в трубку и унес с собой, оставив на деревянной треноге зияющий прорехой холст. Уйти из охваченного скорбью и трауром архиепископского дворца оказалось проще простого. Имущества у Франсуа набралось не слишком много. Он прихватил свои записи, памятную пьесу и все побрякушки, затолкал в дорожные кофры несколько подаренных его преподобием дорогих костюмов и пар хорошего белья. Оглядел нарядную гостиную с видом на облетающий сад, пожал плечами, внезапно поняв: он расстается с этим местом без особого сожаления. Шарлю д'Арнье теперь не до него. Пришел, ушел - какая разница… Из него не вышло красивой живой игрушки для богатого покровителя. Ему лучше вернуться туда, откуда он взялся. Теперь у него есть деньги, много денег - и возможность заниматься любимым ремеслом. Когда пыль уляжется и вернется мэтр Рийоль, труппа «Театра Фортуны» начнет учиться театральному мастерству по-настоящему. Свою серебряную лилию Франсуа тщательно прикрепил пониже узла шейного платка. Мельком бросил взгляд в зеркало - изящный молодой человек, франтовато одетый и с вызывающе вольно разлетевшимися каштановыми локонами. Почти такой же, как в начале лета - да не такой. Что-то новое появилось во взгляде, и Франсуа никак не мог решить - нравятся ему эти новые черты характера месье Морана или нет. По душе ли ему Франсуа де Лис, Лилия Тулузы, непостоянный, продажный… так и не научившийся любить? Располагая средствами, актер без труда снял квартирку в переулке по соседству с улицей святого Оноре, неподалеку от театра, который мысленно уже называл «своим». Две комнатки с кухней и узким балконом, выходящим на шумную рыночную площадь со старинным позеленевшим фонтаном посредине. Впервые за столько месяцев Франсуа вновь остался один, в жилище, которое принадлежало только ему. Сразу выяснилось, что он от многого отвык, в том числе и заботиться о себе, но Франсуа знал - вскоре прежние навыки вернутся. Главное, осознать и свыкнуться с мыслью, что теперь он вновь должен полагаться только на самого себя. Постараться не тосковать ночью оттого, что, просыпаясь, не прикоснешься к руке спящего рядом человека, не услышишь его тихого дыхания. Больше не будет чашечки горячего шоколада по утрам в постель… не будет и прогорклого привкуса чужого вожделения во рту, и сладко-яростной боли порочного соития, раздирающего душу и тело. «Все, что не делается - все к лучшему, - убеждал себя Франсуа, следя сквозь потрескавшееся стекло, как торговки на рынке убирают лотки и судачат меж собой, размахивая руками. - Шарлю будет лучше без меня. Ла Карваль… он сильный, он тоже справится. А я как-нибудь выкручусь». Он посетил «Театр Фортуны», место их недавнего триумфа. Труппа пребывала в сборе и недоумении - один из директоров и владельцев театра оказался под арестом по обвинению в каких-то жутких преступлениях, второй попросту бесследно исчез. Молодые люди чувствовали себя потерянными и брошенными на произвол судьбы, Мари-Раймон громко и шумно страдал от похмелья послепраздничного банкета, в растерянных взглядах актеров и актрис читалось: «Что же нам теперь делать? Неужели все потеряно, нужно опять идти и искать новое место?» Моран решительно хлопнул в ладоши, привлекая внимание: - Ну вот что! Хватит сидеть и страдать! Завтра у нас должен был идти второй спектакль. Не вижу причин его отменять. Аренда помещения оплачена на месяц вперед. Билеты и афиши заказаны, у нас есть, кому их продавать. Утром проведем репетицию, вечером выйдем на сцену. В конце концов, это не так уж сложно! У нас всех есть опыт. Поработаем на свой кошелек, пока мэтр Рийоль не вернулся. Слова «поработать на свой кошелек» оказались решающими. Франсуа вел себя так, будто мэтр Рийоль и впрямь оставил дело на него. Эта самоуверенность далась актеру нелегко, но все же принесла нужные плоды. После криков, взаимных обвинений, панических призывов бросить все, пойти в ближайший трактир и устроить попойку было решено повторить «Федру». Никто не заявил о своем желании разорвать контракт и уйти на поиски лучшей доли, все обещали придти завтра на репетицию. Обсуждая пьесу, труппа невесть каким образом переместилась из помещения «Театра Фортуны» в кабачок на набережной. К общему сожалению, трактир оказался закрыт, а в ответ на возмущение посетителей владелец развел руками, растолковав, что в Тулузе на три дня объявлен траур по усопшему архиепископу. Сегодня его преосвященство хоронят - слышите колокола? Берущий за душу перезвон медленно тек над притихшими городскими кварталами, то затихая, то вновь усиливаясь. Колокола пели, тягуче и плавно, раскачиваясь на своих балках, ударяясь боками о чугунные и бронзовые языки. Кувыркаясь под куполом хмурых небес, колокола оплакивали пастыря душ человеческих, столько лет ко всеобщему удовольствию правившего Тулузой - а теперь покинувшего свой любимый город на произвол судьбы. - Он умер, тот старик, для которого мы ставили римскую пьесу? - удивленно спросила Николетт. Приподняла голову, прислушиваясь к тягучему благовесту, перекрестилась: - Жаль его. Для священника он был очень милым. - А еще он любил театр, - добавил Франсуа, подумав, что для преподобного эта незамысловатая эпитафия, произнесенная девушкой-актрисой, была бы наилучшей. Но на надгробии могилы преосвященного, наверное, начертают золотом по мрамору множество других слов. Громких, помпезных и ровным счетом ничего не говорящих о том, каким человеком был месье Роже де Лансальяк. - Мир его праху. - Если он умер, то почему ты здесь, а не там, на похоронах? - поинтересовалась Николетт, когда они, распрощавшись с остальной шумной компанией, неспешно побрели вдоль набережной. Мутно-желтая быстрая вода Гаронны несла к далекому океану всякий сор, закручиваясь водоворотами грязной пены. - Меня туда не приглашали, - пожал плечами Франсуа. - Да и нечего мне там больше делать. Можно сказать, меня вежливо попросили удалиться и не компрометировать более память усопшего. - А мне казалось… - не очень уверенно произнесла мадемуазель Годен, - что тот молодой священник, ну, который участвовал в постановке и играл Тигеллина… Что между ним и тобой что-то есть, - она смутилась. - Что-то и в самом деле было - а потом перестало быть, - признал Франсуа. Опавшие листья каштанов цеплялись за кружевной подол платья Николетт, шуршали под ногами. - Горело-горело - и погасло. Думаю, я больше туда не вернусь. - Так это же замечательно! - одобрила его поступок Николетт. - Ну да… - как-то не слишком твердо согласился Франсуа. Подумал и добавил: - Раз мы все равно не попали в кофейню… Не хочешь сделать мне одолжение и заглянуть в гости? Я снял квартирку, только в ней пока все вверх дном. А еще я умею варить кофе по-мароккански, честно-честно. И рядом с моим домом есть кондитерская, где продают удивительного вкуса булочки с корицей и заварным кремом. И с орехами. Разумеется, благовоспитанная барышня никогда бы не согласилась нанести визит холостому молодому человеку, к тому же живущему отдельно от семьи. К счастью для Франсуа, мадемуазель Годен была актрисой и полагала большинство правил и предписаний, которые надлежит соблюдать воспитанным девушкам из хороших семей, замшелыми, устаревшими и сковывающими свободу человеческой личности. Вдобавок к свежим, только что из печи булочкам они купили бутылку вина - и провели удивительный вечер, болтая, смеясь, импровизируя и разыгрывая отрывки из читанных когда-то пьес. Франсуа не хотелось, чтобы Николетт уходила - и он точно знал: ей тоже не хочется уходить, ей приятно быть здесь, с ним. Без двусмысленных причин и сложных взаимных обязательств, но просто потому, что возникшее между ними чувство было простым, понятным и самым естественным в мире. Он был молодым мужчиной, она - юной женщиной, их тянуло друг к другу, вино кончилось, за окнами сгущалась ночь и колокола больше не рыдали бронзовыми голосами над ушедшим из мира монсеньором де Лансальяком. С Николетт оказалось так легко и просто. Она не была невинной девушкой - но Франсуа не стал выспрашивать, кто был ее первым мужчиной, для него это не имело никакого значения. Важно, что сейчас Николетт была с ним, ее руки обнимали его, она дарила ему простое и безыскусное наслаждение - может, не столь острое и терпкое, какое Франсуа доводилось испытывать с любовниками-мужчинами - но ее любовь была исполнена обычного человеческого тепла, которого порой так не хватает людям в их извечном одиноком пути от рождения к смерти. Они заснули на узкой кровати, обнявшись, вокруг них дремал огромный город - и сквозь прозрачный, утекающий сон Франсуа расслышал осторожный, но настойчивый стук в дверь. Сперва он принял постукивания за продолжение сна, ибо никто, кроме Николетт Годен, не знал его нового местожительства - но стук продолжался, и он был реальным. Моран тихонько сполз с постели, опасаясь разбудить спящую девушку, на ощупь разыскал среди валяющихся на полу вещей камзол и панталоны, влез в них и побрел в маленькую прихожую. Спросонья он испугался, что в «Театре Фортуны» что-то случилось - только бы не пожар от упавшей свечки! Голос, отозвавшийся из-за запертой двери на вопросительное: «Кого там принесло?», принадлежал Шарлю д'Арнье. Франсуа оторопел, едва не выронив свечу и пытаясь левой рукой провернуть ключ в замке. Наконец ему это удалось, и Шарль шагнул через порог - Шарль, закутанный в длинный черный плащ, такой знакомый и одновременно далекий, любовник и наставник, которого Франсуа делил с другими, божество и жертва. - Ты откуда взялся? - растерянно промолвил Франсуа, тут же добавив: - Не шуми. У меня… у меня друзья ночуют. - Хорошо, - полушепотом согласился Шарль, сбрасывая плащ. На добротной шерстяной ткани поблескивали мокрые разводы - видимо, над Тулузой пролился дождь. - Прости, я приставил к тебе соглядатая. Должен же я был знать, куда ты запропастился. - Идем, - в растерянности Франсуа провел ночного гостя в маленькую гостиную, предусмотрительно прикрыв дверь в спальню. Не ведая о том, какая боль пронзала сейчас сердце д'Арнье - ведь все, что он видел, так напоминало их с Франсуа первые встречи. Милый творческий беспорядок повсюду, еще не разложенные по местам вещи, разбросанные листки со стихами, пустая бутылка на столе и витающий повсюду запах крепчайшего кофе с орешками кардамона. Все, как было прежде. Все, как могло быть у них - в безумных, наивных мечтах. Мансарда под крышей и свобода. - Я решил, что буду лишним там - и удалился, - объяснил Франсуа. Он зажег свечи и остался стоять, прислонившись плечом к стенке горки-буфета, д'Арнье уселся на скрипнувший под его тяжестью продавленный диванчик. Моран отметил, каким уставшим и опустошенным выглядит его былой возлюбленный. - Что, справедливость восторжествовала? Месье прокурор добился того, чего хотел? - Шарль кивнул. - Злодеи повержены, второстепенные плуты успели вовремя смыться, занавес. Можно выходить на поклон. Вот все и закончено, Шарль. - Ничто не закончено, - твердо заявил д'Арнье. - Монсеньор отныне покоится с миром и я… - он на миг замялся, - в общем, у меня есть все основания полагать, что спустя месяц-другой мне предстоит воспринять на себя весь груз земных забот, что прежде влачил его преосвященство. - Проще говоря, ты займешь его место, - перевел Франсуа. - Мои поздравления, Шарль. Ты будешь очень хорошо смотреться в роли архиепископа прекрасной Тулузы. Горожане полюбят тебя - может, не сразу, но полюбят. - Монсеньор оставил мне весьма дурное наследство, - с оттенком заметной горечи в голосе признался д'Арнье. - Его образ жизни был далек от благочестивого, отчего и нравы в городе стали весьма и весьма распущенными. Мне придется весьма сурово отделять зерна от плевел, и являть собой образец неподкупной и неподвластной порокам добродетели. Дабы на меня не пал и краешек тени предыдущего пастыря душ. - Надеюсь, ты не собираешься закрыть все театры в Тулузе? - искренне обеспокоился Франсуа. - Если вздумаешь, то хоть предупреди заранее!.. И имей в виду - мы будем протестовать против церковного произвола! - Никто не тронет твой театр, - вздохнул Шарль. - Сделай одолжение, Франсуа, выслушай. Я пришел сюда, дабы сделать тебе предложение. Ты разумный человек и понимаешь: я не могу оставить Тулузу. Даже ради тебя. Слишком многое поставлено на кон, чтобы поступаться этим. Но теперь… теперь я могу исполнить любое твое желание. Только вернись ко мне. Не сейчас, позже, когда все уляжется. Ты получишь все, что захочешь - деньги, драгоценности, наряды. Только будь рядом со мной. Всегда. Каждый день. - А как же тогда быть с твоей безупречной репутацией? - напомнил Франсуа. - Я создам для тебя должность при моем дворе, - мгновенно нашелся с ответом д'Арнье, из чего следовало, что он заранее обдумал свой план беседы с актером. Синие глаза исполнились одержимости, стремления любой ценой добиться своего. Он пожирал Франсуа взглядом - от босых ног до обнаженной груди и сережек в ушах. - Никто ничего не заподозрит. Я укрою тебя от слухов и сплетен, и ты…. - Ты будешь жить где-нибудь в задних комнатах твоего дворца, - согласно покивал Франсуа. - Таиться днем, выходить только по ночам, быть твоей желанной и порочной тайной за семью печатями. Всякий час опасаясь быть раскрытым и обнаруженным. Но - в полной роскоши и довольстве. Нет, Шарль. Благодарю, но - нет. Да, конечно, я понимал: ты никогда не последуешь за мной. Это была ложь, ложь во спасение и ради самообмана. Мечты, красивые и пустенькие, как мыльные пузыри, что пускают дети. Но и эта твоя идея - она тоже мыльный пузырь. - Я мог бы тебя заставить, - Шарль сцепил пальцы на колене, костяшки побелели от напряжения. - Мог бы завтра же разогнать ко всем чертям ваш треклятый балаган и привезти тебя во дворец. - Шарль, ты ли это? - изумленно вздернул брови Франсуа. - Кому, как не тебе, знать - невозможно добиться любви силой. Может, ты добьешься того, что я буду спать с тобой, но я перестану уважать тебя. А не это ли для тебя самое главное? Я все еще люблю тебя, Шарль, мой золотой лев. Ради этой любви, ради всего, что было между нами - не пытайся удерживать меня против воли. Я мог бы встречаться с тобой иногда - хочешь? - неуверенно предложил он. - Нет, - судорожно дернул головой д'Арнье. - Или все, или ничего. - Франсуа, что слу… - их голоса все-таки достигли спальни, разбудив мадемуазель Годен. Девушка сунулась в гостиную - облаченная в нижнюю сорочку Морана, доходившую ей до колен, с небрежно скрученными на затылке волосами, недоуменно моргающая и беззащитная. Будучи актрисой, Николетт тщательно продумала свой драматический выход на сцену, безошибочно подгадав решающий момент. Она совершенно не собиралась уступать Франсуа этому ледяному красавцу в рясе - или делиться с ним. Месье Моран будет принадлежать ей - вкупе со всеми его талантами и прочими достоинствами. - И я не желаю довольствоваться объедками с твоего стола, - Шарль резко поднялся, сделав вид, что никакой босоногой и растрепанной девицы в комнате вовсе не существует. - До свидания, Франсуа. Вернее - прощай. Не трудись меня провожать, - он прошел мимо Николетт, не удостоив актрису и взглядом. Хлопнула закрывшаяся дверь. - Вот и попрощались, - пробормотал Франсуа. Умом он понимал, что разлука с Шарлем была неизбежна, не сейчас, так через день, не при этих обстоятельствах, так при других, но их разговор все равно бы состоялся. Исход его был бы таким же, как сегодня. Франсуа Моран не желал возвращаться в золотую клетку. Ни на каких условиях. Даже к Шарлю. Он не солгал, говоря, что все еще любит д'Арнье и не в силах отказаться от своего чувства - только любовь его стала другой. Хрупкой, как лист обгоревшей бумаги, где едва-едва просматриваются отдельные слова, готовый при любом неосторожном движении рассыпаться в прах, марая углем пальцы. С этим нельзя было ничего поделать - только смириться, пожелав Шарлю д'Арнье удачи в его служении Господу. - Франсуа? - Николетт настороженно смотрела темными глазами, тиская пальцами батистовые складки ворота слишком большой для нее мужской рубашки. - Все хорошо? - Все плохо, но это не имеет значения, - отмахнулся Франсуа. - Когда в моей жизни хоть что-то было хорошо? Идем спать. У нас завтра репетиция, не забыла? - Конечно, я помню, - согласно кивнула мадемуазель Годен, и от резкого движения узел ее волос рассыпался по плечам. Отыскать живую пропажу для Ла Карваля не составило большого труда. Рыба ищет, где глубже, раненый зверь забивается в нору, злобно щелкая челюстями на приближающихся собак и охотников, пса тянет к собственной блевотине, актер неизменно возвращается на сцену. - Марсель, сходи в «Театр Фортуны» на улице святого Оноре. Отыщи там Лилию, возьми за шкирку и притащи ко мне. Если заартачится, разрешаю дать ему пинков по заднице. Не больше трех. Но с чувством. Ординарец месье прокурора прибыл в театр как раз к началу репетиции. Франсуа, заметив в зале массивную фигуру подручного Ла Карваля, мысленно ухмыльнулся - что ж, столичный блюститель закона наконец вспомнил о нем. Изволив прислать вестника с приглашением. Не слишком куртуазным, конечно, но чего еще ожидать от месье прокурора. - Я вернусь через час или два, - заверил труппу Франсуа, спрыгивая со сцены. - Раймон, остаешься за старшего. Прогоните третий акт в более быстром темпе, что-то он в третьем и четвертом действиях начинает нехорошо провисать. В Ратуше визитера провели по выкрашенным скучной блекло-желтой краской, усадили перед дверью кабинета, обитой потрескавшейся зеленой кожей в медных гвоздиках, и велели ждать. Марсель сунулся внутрь, сообщив: «Я его привел», и, браво стуча каблуками, удалился. Франсуа пожал плечами и уныло вздохнул. А он-то самоуверенно полагал, что смог отвоевать себе крохотное местечко в сердце Кантена де Ла Карваля. - Входите, - крикнули из кабинета. Франсуа послушно зашел. Мрачный Ла Карваль просматривал некий длиннющий список, делая заметки на полях, и даже не поднял глаз, буркнув: - Что ж, с вами все в порядке, месье Моран. Я так и думал. - Вашими молитвами, - Франсуа постарался убедить себя, что его ничуть не задевает холодность прокурора. Ла Карваль таков, каким его сотворили Господь и природа. К тому же он сейчас находится при исполнении обязанностей, ему некогда тратить время на нежности и долгие расспросы. - Я жив, вы тоже, вы поймали своих злодеев, а монсеньор скончался. Предваряя ваш вопрос: я не знаю, где мэтр Рийоль. Клянусь, я понятия не имел, что он собирается притащить меня на полуночное бдение. - На котором ваше выступление было оценено по достоинству, - хмуро заметил прокурор. - Ваше тоже, - отпарировал Франсуа. - Примите мои комплименты. Какой артист в вас умер, перефразируя покойного императора Нерона. Сцена по вам плачет… - А по вам плачет тюрьма и галеры! - неожиданно озлился Ла Карваль, отшвыривая перо так, что оно улетело со стола. - Мать вашу, Франсуа! Я держал вас за человека с изрядным ветром в голове, но все-таки не лишенного крупицы порядочности и чести! - Не понимаю, - опешил Франсуа. - Месье Ла Карваль, вы это… с вами точно все в порядке? Я видел, вас там здорово приложили по голове… Вы к лекарю наведывались? Прокурор медленно воздвигся над столом во весь рост. Под его пальцами, сомкнувшимися на закраине, скорбно похрустывал ломающийся деревянный бордюрчик. Франсуа испытал сильное желание юркнуть куда-нибудь под шкаф - хотя под огромное вместилище бумаг и отощавшая крыса бы не протиснулась. Тем не менее, актер не отвел взгляда и собрал все оставшееся у него мужество: - Месье Ла Карваль, я не понимаю, чем заслужил столь сильное неудовольствие. Мне пришлось нанести телесные повреждения одному из господ друидов, но, даю вам слово, я защищался! Вернее, защищал. Этот скот, месье Эшавель, совсем свихнулся от воздержания и полез на Армана. Что мне оставалось делать - стоять и смотреть, как он пялит мальчишку? Я не рвался в герои, мне не оставили другого выхода! Я его что, убил? Вот черт. - Да, вы спасли месье Шапри… но зачем же было доделывать за ублюдка его грязную работу? - грохнул прокурор. - На кой ляд вы сами… Франсуа сморгнул. Удивленно склонил голову набок. Откашлялся, подавив истеричный смешок. - Месье Ла Карваль. Можете мне не верить, можете передать вашим допросных дел мастерам - но я не совершал того, что мне пытаются приписать. Послушайте, ну представьте сами. Нас едва не прикончили. Вокруг орут, прыгают и размахивают оружием. Вас и д'Арнье тащат на алтарь. Нас запихивают в какую-то каморку, и тут вваливается одержимое похотью животное в человеческом обличье. Я пытаюсь его остановить и мне это вроде удается. Я понятия не имею: вдруг сейчас к нам явится еще десяток его полоумных собратьев по вере? Все, о чем я мог думать - как поскорее унести ноги, и желательно в комплекте с головой, а отнюдь не о поспешном удовлетворении порочных страстей. Может, вы на такое и способны. Я - категорически нет. К тому же месье Арман совершенно не в моем вкусе, чтобы силой домогаться его сомнительной благосклонности. Это что, он вам такое рассказал? - Да, - сокрушенно кивнул Ла Карваль. Франсуа не выдержал и расхохотался, уткнувшись лицом в ладони. Слыша, как над его головой столичный прокурор нервно чертыхается и проклинает весь мир с его обитателями, актеров - в особенности. Потом что-то звякнуло, нежно булькнуло и рядом с локтем месье Морана возник до краев наполненный серебряный стаканчик, источающий аромат хорошего рейнвейна. Актер немедля схватил его, наблюдая сквозь мокрые ресницы за мечущимся по тесному кабинету Ла Карвалем: - А я ведь поверил, я ни мгновения не усомнился… Прибью гаденыша… Хрен ему, а не Париж, я ведь посулил взять его с собой… Франсуа, вы… ты простишь меня? - У меня даже сил сердиться на вас нет, - честно признался Франсуа. - Лучше постарайтесь простить Армана. Ему действительно досталось. Может, у него от страха и боли в голове помутилось. Он хороший мальчик, но… слегка завидущий. Ему не пробиться в театре дальше вторых ролей, а в столице… может, из него еще и выйдет толк. Он теперь ваша прислуга? - Вроде того, - Ла Карваль прихватил второй стул и уселся напротив Франсуа, налив и себе. Горлышко бутылки тоненько звякало по серебру. - Франсуа, ответь… Допустим, я предложил бы тебе составить мне компанию в путешествии в столицу - что бы ты ответил? - Только мне одному? - прищурился Франсуа, все еще задыхаясь от нервного смеха и пытаясь представить, как он в замызганной каморке пытается изнасиловать Армана. Картинка выходила живописная, но непристойная. - Разумеется, а кому же еще? - заломил черную бровь прокурор. - Нашему театру в полном составе, - не замедлил с ответом месье Моран. Кантен замолчал, вращая чарку в сильных пальцах и глядя на протершийся казенный ковер у себя под ногами. - У меня есть определенные знакомства, и я мог бы пристроить тебя в хорошую столичную труппу, - наконец раздумчиво проговорил он. - Я видел тебя на сцене и понял - тебе без твоей Мельпомены жизнь не мила. На первые роли, конечно, тебя бы не взяли, но через год-другой твое имя точно бы стало известным. Но я не всемогущ, к сожалению. Я могу похлопотать о твоей судьбе, но пристраивать целый провинциальный театр - уволь. - У нас есть деньги, - напомнил Франсуа и тут же прикусил язык, потому что взгляд Ла Карваля стал прицельно-твердым: - Кстати, друг мой! Куда подевались все те побрякушки, в которых ты щеголял на церемонии? - Потерял по дороге, - месье Моран весьма схоже изобразил Жанно-дурачка. - Будь осторожен, когда начнешь пристраивать их по ломбардам, - от души посоветовал Кантен. - И вот еще что… - он пошарил по карманам черного камзола, выложив поверх документов памятную золотую цепочку. - Жандармы нашли ее около алтаря. Она твоя, я же обещал. Возьми, сделай одолжение, - он пальцем подвинул украшение к Франсуа и вздохнул: - Я так понимаю, твой ответ - нет. - Или едут все, или что мне там делать одному? - Франсуа отставил стакан, протянул руку, сцепив свои пальцы с пальцами Ла Карваля. - Поймите, я пока еще ничего из себя не представляю. Мне нужно учиться. К тому же, - он смешливо фыркнул: - У меня, кажется, появилась невеста. В юбке. С отличным приданым - пьесой, о которой в провинции еще не слышали. Мы добьемся признания здесь - и уж тогда сами отправимся завоевывать столицу. Вы поможете нам, если через год-другой наш табор объявится у порога Шатле? - он состроил умоляющую рожицу. - Я подумаю, - Ла Карваль не выпускал тонкой ладони Франсуа, поглаживая ее, смотря на завораживающую игру света в глубинах рубинового сердца. - Твоя невеста - это Николетт, что ли? Хорошая барышня. Держись ее, Лилия и оставь мужчин в покое, а то они от тебя головы теряют… Кстати, о потерянных головах, - мысли прокурора неуклонно возвращались к почти завершенному делу. - Ты знаешь, что Изольда де Рамси умерла в тюрьме от яда? Она действительно была убийцей дам Лану - тут ты оказался абсолютно прав. А Терезу убил Эшавель - кстати, он все-таки остался жив, хотя ты крепко его отделал. До Парижа и суда дотянет, а там… - Ла Карваль выразительно черкнул большим пальцем по воздуху. - Нет, я не знал о смерти мадам, - Франсуа вздрогнул, заметив: - Она мне нравилась. Несмотря ни на что. Так и не выдала, от кого получила фасон украденного платья. Только намекнула, что я тоже знаком с этим человеком и часто его вижу. Теперь я ломаю голову - кого она имела в виду? Кто был ее Тристаном, которому она хранила верность? - Почему - Тристаном?: - не понял прокурор. - Ах да, Тристан и Изольда. В легенде, помнится, Изольда извела Тристана, чтобы тот не достался другой женщине. А в нынешние времена Тристан покончил с Изольдой, чтобы та не проболталась. Я не верю, что ее рыцарем и темным ангелом был Шосселен. Может, Рийоль? Но тому, похоже, плевать на женщин и мужчин скопом, он любит только сцену. Дело же обстояло так: Шосселена и его ублюдков-сподвижников действительно натравил на дядюшку князь де Сомбрей, задолжавший монету кардиналу де Рогану. Кардинал посулился простить княжеские долги в обмен на… Ла Карваль осекся. Взгляд черных глаз остекленел. - В обмен на что? - потребовал продолжения заинтригованный Франсуа. - Неважно, - пробормотал Кантен. - Не нужно тебе этого знать, целее будешь. Ты виделся с д'Арнье в последние дни? - Виделся, - не стал отрицать Франсуа. - Мы… мы расстались, - актер допил последние капли рейнвейна и встал. - Месье прокурор, полагаю, вам надо работать на благо закона и справедливости. Мне тоже. По вашей милости я бросил труппу в разгар репетиции. Кстати, мы сегодня снова открыты и даем «Федру». Приходите, если пожелаете. Если нет - удачи вам в Париже. Надеюсь, вам понравилось ваше пребывание в Тулузе, - он хихикнул и тут же пожалел об этом - стремительно поднявшийся на ноги Ла Карваль сгреб его, крепко притиснув к себе. Не целуя, просто удерживая актера рядом с собой, зарывшись лицом в крутые завитки каштаново-рыжих локонов. Вдыхая их аромат и едва слышно бормоча в ухо с тяжелой жемчужной сережкой: - Ты только живи. Слышишь? Живи, пожалуйста. Обещай, что не умрешь, как он… Напиши мне - хотя бы одну строчку в год, чтобы я знал: с тобой все хорошо. Обещай, Франсуа! - Обещаю, - с легкостью согласился месье Моран. - Я буду писать. Чаще, чем раз в год. Ла Карваль так и не поцеловал его. Стиснул еще раз, до треска в ребрах, и оттолкнул, сухо проговорив: «Ступайте, месье Моран, всяческих вам благ и успехов». На ступеньках Ратуши Франсуа обнаружил парочку подозрительно знакомых личностей. Мари-Раймон и Николетт Годен, как два воробышка, сидели рядком и ели засахаренный изюм из бумажного фунтика. - Вы почему тут? - грозно вопросил Франсуа. - Я на кого театр оставил? - А я попросил Филиппа присмотреть за порядком, - безмятежно сообщил Раймон. - Это все она, - он обличающее ткнул пальцем в мадемуазель. Николетт улыбнулась и развела руками. - Решила, что тебя арестовали и мы больше никогда тебя не увидим. Ну, мы остановили фиакр и поехали сюда. - Месье прокурор Ла Карваль, которому я оказывал определенную помощь в ведении следствия, просто хотел меня поблагодарить, - чопорно заявил месье Моран, отбирая лакомство. - Нечего здесь рассиживаться. Пошли репетировать. Кстати, милая моя Николетт… Как ты смотришь на то, чтобы выйти за меня замуж? - Это предложение? - деловито осведомилась барышня Годен. - Если да, то я должна подумать. Если вы шутить изволите, то с вашей стороны, месье, дурно дразнить бедную честную девушку! - Это предложение, бедная, но честная девушка, - хмыкнул Франсуа. - Между прочим! Никогда не мог понять, что, богатая девушка уже не может быть честной? Или бедная - нечестной? Держась под руки и легкомысленно болтая, троица актеров пересекла Ратушную площадь. Торопясь на репетицию, спеша навстречу своему будущему, устрашающе прекрасному и пугающему, о котором они сейчас даже не подозревали. Навстречу радости и гибели, предательству и верности, навстречу всему, что уготовила им жизнь под мирным и высокими небесами, еще не осененными трехцветными знаменем Революции и ее затмевающим горизонт дымным пожаром. В тот год они были еще молоды - и счастливы. И новая пьеса обещала дать хорошие сборы. Вот и сказочке конец, а кто слушал - молодец! Господа почтенные зрители, фидбэк оставить не хотите ли? ;-))) Писано жарким летом 2010 года в задымленном Подмосковье, с поддержкой верных друзей и надеждой на лучшие времена.