Высокие небеса Тулузы

Год 1775. Октябрь. Очередной сеанс позирования прошел без эксцессов, и мэтр Эшавель остался премного доволен зверским выражением лица господина прокурора. Карандашные эскизы живописца начали преобразовываться в наброски масляными красками: на светло-желтом холсте, словно сквозь густой туман, проступили очертания камня и неясных фигур рядом с ним. Влекомый ненасытным любопытством, Франсуа по уходу мэтра немедля кинулся смотреть, как продвигается работа. Ла Карваль, на сей раз изволивший скинуть камзол, встал у него за плечом, негромко известив: - Месье Моран, сегодня вы идете фиглярствовать в одиночестве. Обнаружились дела, которыми нельзя пренебречь. Не переживайте, без надзора вы не останетесь. И вот еще какое дело… - прокурор в задумчивости пожевал губами. - Если удастся, прихватите за шкирку мальчугана, который вчера так робел на репетиции, да притащите его сюда. Справитесь? - Сюда - в смысле, во дворец? - удивился распоряжению месье Моран. - На кой ляд он вам понадобился? - Зажарю и съем на ужин, - не пожелал раскрывать своих замыслов Ла Карваль. - Скажем так, мне будет спокойнее, когда он окажется под присмотром. Кстати, месье Моран, вы признали вчерашнего гостя, мецената и покровителя искусств? Это был месье Эшавель. Младший, само собой. Лично мне этот визит кажется весьма многообещающим, а вам? Франсуа сложил губы трубочкой, оскорбив утонченную обстановку Цветочной залы простецким свистом. Попытался отыскать черты сходства между мэтром Эшавелем и громогласно-требовательным посетителем «Театра Фортуны». Не нашел и задумался над тем, каким образом юному Мартину удалось привлечь внимание столь тонкого ценителя красоты, как монсеньор де Лансальяк. «Чего только жизнь не вытворяет с людьми. Каким-то я буду в его годы?» - Постарайтесь свести дружбу с мэтром Рийолем, расспросите о нем ваших коллег, - воспользовавшись оказией, Ла Карваль хозяйским жестом прихватил Франсуа пониже талии. - Помните, тут важны любые мелочи и сплетни. Не разочаровывайте меня - и успехов вам на поприще. - Взаимно, - буркнул Франсуа, выворачиваясь из-под тяжелой руки Ла Карваля. Одевшись попроще, месье Моран уже привычной дорогой оставил дворец, окунувшись в шумный людской водоворот на площади перед резиденцией. Подле фонтана с наядами и Нептуном на колеснице он наткнулся на Мари-Раймона, заигрывавшего с молоденькими прачками, и утащил его за собой. За пару улиц до «Театра Фортуны» парочка наткнулась на Армана. С совершенно потерянным видом чернявый юнец брел вверх по улице святого Оноре. Арман Шапри в самом деле ощущал себя потерянным и потерявшимся. Ему было всего восемнадцать лет, за плечами - сиротский приют в Пуату, за душой - ни гроша, за пазухой - ни камня. В беседах с самим собой он признавал: актер он тоже весьма посредственный, не сыгравший ни одной толковой роли и мыкающийся из труппы в труппу. Разбитной Лилия был совершенно прав, назвав Армана девственником - ну вот так, и здесь не сложилось. Одни не хотели его, других не желал он, потому в науке любви месье Шапри оставался исключительно теоретиком. Сходить на просмотр к Рийолю ему посоветовали актеры последней труппы, где Арману довелось служить - после того, как выяснилось: они уезжают, а месье Шапри за ненадобностью остается в Тулузе. Это было тем более обидно, что ему наконец-то обещали дебют. Арман с головой залез в долги, готовя себе костюм и пирушку для коллег, а теперь остался гол, как сокол. Арман держался, покуда за ним не захлопнулись двери «Театра Фортуны», где его подвергли такому унижению - но, едва завернув за угол, горько, по-детски расплакался от обиды и безысходности. Хорошо бы больше не возвращаться туда… но куда тогда идти? Где раздобыть денег? Как пережить грядущую осень и зиму? - Арман! - услышав свое имя, месье Шапри испуганно сжался, шарахнувшись к стене дома. - Эй! Стой, куда побежал? После слов прокурора Франсуа и в самом деле начал опасаться, как бы вчера с удравшим юнцом не приключилось чего скверного. Но вот он, жив-здоров, пусть и выглядит скверно. - Ты чего нас с Жанно вчера не дождался? Пообедали бы вместе, - он ловко и бесцеремонно подхватил юного сотоварища под руку, заглянул в лицо, нахмурился: - Э-э, что с тобой? Ты сегодня хоть спал или проревел всю ночь? Арман опустил глаза, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Лицо у него и впрямь было опухшее от рыданий в тощую подушку. - Я не спал, я роль учил, - пробубнил он себе под нос. Думая о своей полнейшей никчемности. Вон, Лилия откровенно таскается со страховидным «котом», а несчастным страдальцем отнюдь не выглядит. И одежда у него добротная, и сережки вон какие… - Ага, зубрил роль и до утра оплакивал участь несчастной Ариции, - беззлобно съязвил Раймон. - Утрись, - Франсуа пошарил по карманам, отыскав чистый платок и сунув его Арману. - Ты что, из-за вчерашнего так убивался? Тебя, между прочим, пальцем не тронули! Но своими выразительными стенаниями ты довел дело до того, что на тебя точно положили глаз. Из-за того, что ты трепещешь, аки свеча на ветру. Что теперь прикажешь с тобой делать? - Расслабиться и получать удовольствие, что ж еще, - высказал свое циничное мнение Мари-Раймон. - Я не такой! - с жаром выдохнул Арман, комкая в пальцах льняную тряпицу. - Мне противно! Я не смогу, меня стошнит! Раймон немедля изобразил, как именно стошнит несчастного Армана - в подробностях и со звуками. Франсуа хихикнул, с грустью подумав, что внимает сейчас отголоскам собственных давних стонов и жалоб. - Все мы… не такие поначалу, - буркнул он. - Да, противно. Могу тебя обрадовать, это еще и больно. - Больно? - одними губами переспросил Арман. Глаза у него сделались совсем уж на пол-лица, бездонные, как пропасти. - Если упадешь в обморок, мы тебя тащить не станем, - честно предупредил Мари-Раймон. - Раймон, - укоризненно протянул Франсуа. - Когда на небесах раздавали деликатность, ты точно опоздал к раздаче. Арман, не обращай на него внимания и хорош шмыгать носом. Меня тоже особо не слушай. Да, знаю, мне при рождении позабыли сунуть леденец под язык, и порой я становлюсь злюкой. Не пугайся ты так. Ну, не повезло тебе родиться красавчиком. У тебя ж на лице написано, большими буквами: «Ах, не трогайте меня…» - Но если я буду вести себя развязно, - в воздухе повисло не произнесенное «подобно вам», - наверное, выйдет еще хуже? - у Армана был вид тяжелобольного, которому лекари заботливо подсовывают омерзительное на вкус и вид зелье, суля быстрое и полное исцеление. Но, вместо того, чтобы залпом осушить пузырек с горькой микстурой, месье Шапри упрямо торговался: а можно подешевле? А если уменьшить порцию? А запить? - Хуже быть уже не может, - уверил его Франсуа. «Гм, я что, впрямь кажусь со стороны развязным типом? Вот не думал!» - Боюсь, с развязностью у тебя ничего сейчас не выйдет. Оставайся самим собой. Только не прикидывайся так откровенно трепетной ланью, пронзенной стрелой. Это привлечет к тебе целую стаю любителей… свежатинки. Которые перегрызутся за право стать первым, кто тебя подстрелит и освежует, прости за вульгарную метафору. - Франсуа у нас сегодня - сама деликатность, - хохотнул Мари-Раймон поверх головы Армана. - Арман, ты как, обрел уверенность в себе и умиротворение? Жизнь груба и жестока, так что устраивай побыстрее свое грехопадение и позабудь его, как страшный сон. Или вспоминай, коли оно выйдет удачным. - А как этого добиться? - простодушно спросил Арман. Месье Морану пришло на ум, что монсеньор был бы в восторге от этой невинности, уцелевшей в театральных вертепах. Было бы до крайности забавно устроить знакомство его эминенции и Армана, благо Ла Карваль все равно просил привести юного актера во дворец. Обозвав себя чокнутым сводником, Франсуа дал полезный совет: - Познакомься с кем-нибудь. Желательно обладающим хорошим вкусом и пухлым кошельком. С кем-нибудь, кто отнесется к тебе по-человечески. Конечно, не стоит надеяться на то, что тебя сочтут за равного - но хотя бы заплатят и не выкинут поутру из постели пинком под зад. Арман выслушал с величайшим вниманием, однако без энтузиазма, грустно поинтересовавшись по окончании прочувствованной речи: - Разве так бывает? Коли тебе платят, то разве станут относиться иначе, чем к арендованной вещи? - Платят же клиенты веселым девицам, - увильнул от прямого ответа Франсуа, мысленно признав правоту Армана. - И обращаются с ними недурно. Я не говорю об ублюдках навроде нашего вчерашнего гостя, которым только дай поизмываться над кем безответным. Но порой встречаются люди, которым просто… просто хочется необычного. Если с тобой приятно провести время, то зачем тебя обижать? - Чтобы посмотреть, как я буду просить пощады и плакать, - с видом полной покорности судьбе вздохнул Арман. - Есть и такие любители, - был вынужден признать Франсуа. - И нам нечего им противопоставить. Конечно, ты можешь сбежать при первых признаках опасности и наняться в другую труппу. Но и оттуда тебе придется вскоре сматываться. Ты ничего не приобретешь, только потеряешь. - А можно просто сдаться, сказав себе - пошло оно все к черту, от меня не убудет, - дополнил Раймон. - Покровителя бы тебе. Осознающего твою ценность, который умудрился бы тебя не сломать. Да где ж взять такого? - Франсуа в шутку потрепал Армана по волосам. За разговорами они подошли к входу в театр, открыв скрипучую дверь и обойдя спорящую группку мастеровых, подновлявших и красивших стены фойе. С потолка только что спустили старую, облепленную паутиной, потеками грязного воска и сажей люстру о двух десятках рожков, и теперь она боком лежала посреди вестибюля, мутно блестя медным ободом и перепутанными цепями. По соседству с ней громоздился широкий и плоский деревянный ящик, из всех щелей которого лезло обильно напиханное внутрь сено. Судя по большим красным буквами надписи, в театр доставили большое зеркало, призванное заменить прежнее, растрескавшееся и почерневшее по краям. Месье Шосселен всерьез взялся за благоустройство своего заведения. Репетиция началась с очередной перестановки. Мэтр Рийоль решил превратить «кормилицу Энонну» в комическую старуху, назначив на эту роль склонного к гримасничанию и передразниванию манер окружающих Дени. Прогнали первый акт - быстро, толково и почти без ошибок. Франсуа, как и Арман, невольно украдкой косились в зал: не пожаловал ли Эшавель-младший? Но тот, видимо, был всецело удовлетворен приватным спектаклем, и решил сегодня не удостаивать актеров своим визитом. Тем не менее, незримое присутствие мецената сделало свое черное дело - испуганный вчерашним представлением Арман неожиданно сменил рисунок роли. Мэтр Рийоль то и дело покрикивал на него, требуя вести себя живее и бойчее, а не отдавать концы прямо на сцене. Недовольство распорядителя повергало Армана в еще бОльшую растерянность. Он замямливал текст, нарушал расстановку мизансцен, стараясь держаться поближе к Франсуа, и вообще выглядел так, будто не понимает, с какой целью он влез на подмостки? Мэтр Рийоль не терял надежды, сызнова повторяя, откуда должен выйти Ипполит, куда перейти в течение монолога и с каким выражением произносить монолог. Арман судорожно кивал. По себе Франсуа знал, как опасно подобное состояние духа. Ухваченный было цельный образ персонажа теряется, рассыпаясь и превращаясь в набор написанных кем-то рифмованных фраз, за которыми не вырисовывается живой человек. Тут нужно либо остановиться - скажем, завалиться спать на целый день, или напиться в хлам, или провести веселую ночку с подружкой - либо пересилить себя и работать дальше. Но у Армана подобного опыта не было, да и крупная роль ему досталась впервые в жизни. Мальчишка просто-напросто растерялся. Результат был закономерен. Посреди длинной и трудной сцены объяснения с мачехой Армана постигла немота. Он открывал рот, нелепо шлепал губами, в точности вытащенная из воды рыба, не в силах вытолкнуть из себя ни единого слова. Черные глазища наполнились слезами, намертво сцепленные пальцы побелели. Зрелище было жутковатое и жалкое. Арман не слышал доносившихся со всех сторон подсказок, соляной статуей окаменев посреди пятачка сцены. - В чем дело? - мэтр Рийоль не повысил голоса, но чувствовалось, что он раздражен столь несуразным поведением актера, назначенного им на ведущую роль. - Перебрал вчера? Забыл текст? Арман отчаянно замотал головой, засипел в попытке оправдаться - дар речи к нему так и не вернулся. Мэтр Рийоль в задумчивости покрутил палочку-жезл с серебряным шариком: - Перерыв. Арман, поди сюда. Распорядитель удалился в дальнюю, темную часть зала. Понурившийся Арман неуклюже сполз со сцены и последовал за ним. Остальные плюхнулись на доски и скамейки реквизита, шурша листками с текстом и потихоньку жуя предусмотрительно захваченную с собой снедь. - Нашему Ипполиту сейчас станет до чрезвычайности хреново, - напророчил Франсуа. - Рийоль намажет его на хлеб заместо масла и съест! - сделал большие глаза Жанно, демонстрируя на примере своего пирожка, как будет выглядеть это устрашающее зрелище. - Лучше бы он забрал у него Ипполита, - буркнул Мари-Раймон. - Глянешь - с души воротит. - И отдал тебе? - язвительно заметил Дени, казалось, весь поглощенный изучением роли. - Мне чужого не надо, - проявил несвойственное ему великодушие Раймон. - Вон, пусть Филиппу отдадут. А то чего он недвижную статую в короне изображает? - Потому что мэтр знает: статуя в короне - его лучшее амплуа, - уверил общество добрая душа Франсуа. Добродушный и грузный Филипп проворчал, что сейчас он встанет, и после этого кое-кто ляжет. - Дети, не ссорьтесь, - томным голосом донельзя утомленной шалостями подопечных бонны протянула Николетт. Получилось столь похоже, что по сцене пробежал невольный смех. - У Армана ведь неплохо поначалу получалось, - заметил Дени, когда смешки затихли. - Трогательно так. - Он вообще трогательный. Трогать такого и трогать… - Жанно, а по зубам? - ласково осведомился Франсуа. - Лучше поцелуй меня, моя радость, - Жанно изобразил страдание. - Тьфу на вас обоих, - скривилась Зизиль, «царица Федра». - Мы ей не нравимся, - огорчился Франсуа. Прищурился в темный зал - легкий топоток оповестил общество о том, что мэтр Рийоль закончил воспитательную работу. Но вместо того, чтобы запрыгнуть на сцену, Арман юркнул в дверцу кулуаров и скрылся. - Чего это он?.. - недоуменно спросил Раймон. Франсуа сунул ему в руки свой недоеденный пирог, побежав следом за Арманом и крикнув: - Я сейчас! - Перерыв окончен, - оповестил молодежь мэтр Рийоль. - Где Лилия? - Пошел за Арманом, сейчас вернется, - с готовностью доложила Лоретта. Мэтр чуть скривился, но порицания не высказал, распорядившись: - Акт второй, с начала. Филипп, ты не занят, сходи и доставь их обратно. Скажи, если через полчаса не вернутся, оштрафую обоих. Когда Франсуа нагнал Армана в темном узком коридорчике, того трясло, как в ознобе, глаза снова были на мокром месте. Попытка выяснить, что, собственно, сказал ему мэтр Рийоль, привела к неразборчивому страдальческому лепету. Ничего толком не поняв, Франсуа сделал первое, что пришло ему в голову - обнял всхлипывающего юнца, немедля уткнувшегося зареванной физиономией ему в плечо. - Будет уже влаги на сегодня, - произнес месье Моран, сочтя, что дал Арману достаточно времени на проявление скорби. - Ну, обозвали бездарностью. Ну, отругали. Так ведь заслуженно. Что на тебя нашло с утра? Жизнь кончена или что? - Я действительно бездарность, - глухо отозвался Арман. - Бездарность и неудачник, даже продаться толком не сумел. Всего-то надо будет зажмуриться и потерпеть, а я не могу, у меня внутри все узлом скручивает... И уйти не могу, у меня же долгов... меня в тюрьму упекут для полного счастья... Кому я такой нужен? Лучше бы я умер! - Веревочку одолжить? - с безжалостным ехидством поинтересовался Франсуа. - Будешь висеть такой синенький, с вывалившимся языком и лужей под ногами. Правда, здорово? Раз ты все равно никому не нужен, то какая тебе разница? - Тебе хорошо говорить... - жалобно пискнул Арман. - Мне вообще все хорошо. И у меня все хорошо. А ты сейчас пойдешь на сцену и будешь работать, а не валять дурака, прикидываясь немым от рождения, - при желании Франсуа мог не хуже мэтра Рийоля или прокурора Ла Карваля подпустить в голос жесткости. - А после спектакля ты... ты пойдешь со мной. - Куда? - обомлел Арман. Почему-то ему представился роскошный притон, где заправляет «кот», сопровождавший Франсуа. - Домой, - как о само собой разумеющемся отозвался Франсуа. - Репетировать и талант раскрывать. Пожрем, как полагается достойным людям, и выпьем. Живешь-то, небось, в дыре с крышей, за которую дерут по пять ливров в месяц? - Ш-шесть... - машинально вякнул Арман. Франсуа наконец-то обратил внимание на выражение лица молодого человека и не удержался от смешка: - Арман, я даже отсюда вижу жуткие мысли, копошащиеся в твоей голове. Успокойся. Я живу не в самом обычном месте, но обещаю: там ничто и никто не будет угрожать твоей жизни и чести. Мы просто спокойно поговорим и попробуем привести тебя в порядок. Больше ничего. Ровным счетом ничего. Кроме того, мне за тебя неспокойно - гость давеча шептался с мэтром, похоже, касательно тебя. У меня дома ты будешь в безопасности. Ну, все? Мы можем возвращаться? Ты вытянешь сцену или будешь и дальше позориться у всех на глазах? - Я… я постараюсь, - покивал Арман, и в самом деле подобрался, приосанился, а заодно попытался вернуть на свою рожицу вменяемое выражение. - Так-то лучше, - одобрил Франсуа, - вот так и ходи. После вразумления блистать Арман не начал, однако больше не уподоблялся нервной девице в обществе клетки с мышами. Сбился с текста всего пару раз и даже удостоился одобрительного хмыканья Зизиль. Репетиция закончилась, следующая была назначена завтра на то же время, и Арман неуверенно приблизился к Франсуа, натягивающему камзол: - Так мне правда можно с тобой? - Конечно, о чем разговор! - Франсуа жизнерадостно заухмылялся, представив Армана в роскошных интерьерах архиепископской резиденции. - Пошли! На улице Франсуа удалось поймать наемный фиакр. Затолкав туда Армана и дав в качестве адреса Новую рыночную площадь, месье Моран с удобствами расположился на обитом вытершимся репсом сидении. Изумленный и недоумевающий Арман ерзал напротив, пытаясь выяснить, куда же они все-таки направляются. Экипаж остановился напротив палисадника за изящной решеткой, Франсуа протащил вяло сопротивлявшегося Армана за собой. Жизненного опыта юного месье Шапри вполне достало, чтобы понять: никакими меблирашками тут не пахнет, а особняк, в который они зашли, никак не мог быть борделем, пусть даже и очень дорогим. Его вели по коридорам настоящего дворца - со стенами цветного мрамора и фресками на потолках, со статуями на пьедесталах и мебелью розового дерева с позолоченными украшениями. Арман онемел, думая, что угодил в какую-то из пьес, а Франсуа и сопровождавший его Жан Пари - вовсе не те, за кого себя выдают. Может, они - скучающие наследники знатных и богатых семейств, в поисках острых ощущений развлекающиеся тем, что под чужими именами играют в дешевом театре? Мало зная о нравах великосветской молодежи, Арман полагал, что подобные забавы им как раз по нраву и по карману. Но зачем тогда здесь он? На пороге очередной, залитой светом и благоухающей жасмином гостиной Арман остановился, как вкопанный, жалобно и робко вопросив: - Франсуа, я ничего не понимаю. Кто ты? Что это за место? - Сын мой, я тоже ничего не понимаю, - из распахнувшихся напротив дверей явился его преосвященство. - Франсуа, что это? - де Лансальяк скептически воззрился на съежившегося юношу с видом добродетельного отца семейства, чьи дети притащили с улицы завшивленного помойного котенка и теперь хором умоляют разрешить взять его в дом. - Это Арман, - лаконично пояснил Франсуа. - Мой коллега по сцене. Месье прокурор невесть зачем попросил доставить его сюда. Монсеньор, в доброте своей вы ведь не станете возражать, если он несколько дней попользуется вашим гостеприимством? Он тихий, много не ест, чужого не берет и по углам лужиц не оставляет. - Я не… - от вида величественного пожилого священника, запросто обратившегося к Франсуа по имени, у Армана в голове что-то заклинило, как давеча на сцене. Только вместо немоты им овладело стремление лихорадочно говорить, пытаясь оправдаться невесть за что, в том числе и за свое появление здесь, где ему были совершенно не рады. - Пожалуйста, простите! Я не хотел, Франсуа просто предложил мне пойти к нему домой, я не знал, я… - он пятился, пока не уткнулся спиной в косяк, в ужасе всхлипывая и понимая: он совершил нечто невообразимое. Ему надо было еще вчера съехать с квартиры и затаиться, а не возвращаться в театр месье Шосселена. - Арман, не блажи, - с отвращением махнул рукой Франсуа. - Монсеньор, не гневайтесь на него. У бедняги, кажется, ум за разум зашел… - Вот только слабоумного фигляра мне недоставало для полного счастья, - искренне возмутился его эминенция. - Раз он понадобился Ла Карвалю, вот и отведи его туда! Эй, кто-нибудь! Пошлите за месье прокурором, да поскорее! - А, вы вернулись? - Кантен де Ла Карваль возник, как чертик из табакерки или явившийся по вызову демон из преисподней, захлопнув двери и пугнув своим оскалом метнувшихся на призыв монсеньора ливрейных. - Как прошла репетиция, месье Моран? Рад, что вы не позабыли о моей просьбе. Месье, я что-то не разобрал толком - как вас зовут? И не нужно так бледнеть, никто из нас не кусается. - Ш-шапри, Арман Ш-шапри, - заикаясь, представился юноша, не в силах оторваться от косяка. Появление в числе действующих лиц высокого и представительного брюнета, затянутого в мундир полицейского чина, окончательно выбило молодого актера из колеи. Особенно когда Арман признал в незнакомце «кота», сопровождавшего Франсуа в театре. Арман не знал теперь, что и думать, испуганно промямлив: - Я... я ни в чем не виноват, п-правда... Я н-никому ничего не с-скажу... Ла Карваль задумчиво обозрел тщедушное, встрепанное, крайне юное и, по-видимому, крайне голодное и запуганное создание - мальчик смотрел на него, как на ужас всей своей жизни, бессвязно лопоча. Он был такой жалкий, и в то же время такой хрупкий и милый, что у Ла Карваля на миг защемило сердце. Да еще глаза - большие, черные, как у него самого, только необыкновенно добрые и беспомощные. - Не нужно оправдываться, - прокурор постарался улыбнуться как можно приветливее. - Вы ни в чем не провинились. Разве что в нищете, ну так ведь это не порок? Месье Моран, как я понимаю, не стал вводить вас в курс дела - за что ему большое спасибо, - Франсуа шутливо раскланялся. Ла Карваль значительно покосился на де Лансальяка: - Месье Шапри может остаться здесь? Под мою ответственность. - Только после того, как вы дадите мне внятное и разумное объяснение причин, по которым вы решили превратить мою резиденцию в приют страждущих, - отчеканил его преосвященство. - Причем немедленно. Я слушаю. - А ты - заткни уши, - вполголоса посоветовал съежившемуся Арману Франсуа. - Ибо тут смешались дознание, столичная политика и черт знает что. Позволь представить: монсеньор де Лансальяк, архиепископ Тулузы. Месье Кантен Ла Карваль, прокурор Шатле, прибыл в Тулузу для расследования. Он же Жан Пари. Только в обморок не падай. Арман икнул, испытывая сильнейшее желание забраться под кресло и затаиться там. Он был не лишен сообразительности и мог сложить два и два, поняв: слишком многие тут не те, за кого себя выдают. Ему, волей случая угодившему в жернова тайн сильных мира сего, самое время прикинуться глухим, немым и слепым. Тяжелый черный взгляд фальшивого «кота», оказавшегося королевским прокурором, заставлял его чувствовать себя маленьким и ничтожным. Арман зажмурился, страдая от того, что был готов вот-вот расплакаться, как перепуганное насмерть дитя, и мимолетно позавидовав Франсуа: неужели он всякий день имеет дело с этим жутким человеком и не боится его? - Монсеньор, я полагаю, нам удалось разыскать ту личность, о которой мы давеча так познавательно беседовали, - поколебавшись, начал Ла Карваль. - Личность, которая, как мы полагали, сейчас проповедует заблудшим душам по ту сторону Атлантики. Монсеньор грузно подался вперед, вслушиваясь в каждое слово прокурора. - Наше предположение оказалось верным - он заведует театром. В числе покровителей труппы - Мартин Эшавель. Этот мальчик, - прокурор небрежно кивнул в сторону затаившего дыхание Армана, - очень подходит на роль кандидата на главную роль в грядущей трагедии. Я решил забрать его оттуда. - Полагаете, не будет… э-э… кандидатуры - сорвется представление? - монсеньор прекрасно умел понимать недосказанное. - Вряд ли, - отрицательно помотал головой Ла Карваль. - Я хочу, чтобы у них не было выбора. Не осталось иного кандидата, кроме того, что предложу им я. С помощью небезызвестной картины. - Это весьма рискованно, - пожевав губами, заявил преподобный. - Я знаю, - небрежно отмахнулся прокурор. - Так я забираю месье Шапри? Он может спать в моей приемной. Месье Шапри! - окликнул он молодого человека. - Я не прошу вас хранить молчание обо всем увиденном и услышанном здесь, это вам должно быть понятно и так, - он навис над юношей, как коршун над беззащитным цыпленком. Ла Карваля забавлял потерянный вид Армана. Прокурор не считал себя жестоким человеком, но его привлекала чужая зависимость и беспомощность. - Благодарю за понимание, ваше преосвященство. Спасибо, месье Моран. Идемте, Арман. Хотите есть? «Ничего я не хочу!» - Арман поймал себя на сильнейшем желании вцепиться в раззолоченные подлокотники кресла, остаться в обществе Франсуа - единственного человека, решившего позаботиться о нем, пусть и таким диковинным образом. «А вот Лилия, небось, за милую душу всякий вечер ужинает с ним - и ничего, живой пока, - осторожно заикнулся здравый смысл, опомнившийся от испуга. - Для него этот Ла Карваль просто знакомец, единомышленник или кто он есть. Вот больше делать нечего королевскому прокурору, как запугивать мальчишку-актера из театра со скверной репутацией. Арман, сколько можно бояться, а?» - Благодарю вас, месье Ла Карваль, - сделав над собой усилие, осторожно выговорил Арман. Франсуа из-за плеча монсеньора подавал ему знаки, недвусмысленно означавшие: «Не спорь и соглашайся!» - Конечно, я... я с удовольствием разделю ваше общество, месье прокурор.. Фраза прозвучала несколько двусмысленно. Впрочем, Армана больше занимала мысль о том, как бы не опозориться за столом: вид сияющих белизной и вышивкой скатертей, фарфоровых тарелок и сияющих приборов поверг юнца в некоторый ступор. Отыскав знакомые ложку и вилку, Арман уткнулся в дымящуюся тарелку с супом, стараясь лишний раз не поднимать взгляда на усевшегося напротив человека. «Экий заморыш!» - думал про себя Ла Карваль, наблюдая, как свалившийся ему на голову подопечный чинно, изо всех сил стараясь не торопиться, не хлюпать и соблюдать правила приличия, уписывает обильный обед с кухни его преосвященства. В своей жизни Кантен повидал сотни нищих, побирающихся, шатающихся по городским улицам подростков. На его взгляд, Арман немногим отличался от них - разве что ему недоставало прожженности и бойкости юных бродяжек. Да еще парень внешне отчасти походил на самого прокурора: черноглазый и черноволосый, лишь кожа, в отличие от оливковой смуглости Ла Карваля, была болезненно-белой. Когда юнец насытился и отложил ложку, Ла Карваль заговорил: - Давно вы на сцене, Арман? Ваши родители не возражали против вашего решения стать актером? - Я… я н-никогда не имел возможности узнать их м-мнение на сей счет, - от волнения, что с ним заговорили, Арман вновь начал заикаться. - Я н-никогда не в-видел моих р-родителей… Я вырос в сиротском доме в Пуату. Кто меня туда принес - неизвестно. Там принимают детей из корзины святого Ангела, знаете эту т-традицию? - Кантен снисходительно кивнул. - Пуату - большой город, так что они могли быть кем угодно, - молодой человек виновато пожал плечами, извиняясь за свое неказистое происхождение. - Мне было около пятнадцати, когда один из наших попечителей начал выказывать мне… э-э… он проявлял сугубую заинтересованность в моей судьбе и обещал обеспечить мое будущее. Его доброта показалась мне несколько натянутой - и я предпочел оставить приют. В Пуату я наткнулся на странствующий балаган, ставивший пантомимы в итальянском стиле, и вместе с ними поехал на Юг. У меня неплохо получалось, но я никак не мог найти постоянной работы, перебираясь из труппы в труппу, переезжая из города в город, пока не добрался до Тулузы. Вот и вся моя жизнь, - Арман обезоруживающе робко взглянул на столичного прокурора, добавив: - Да, вот и вся моя жизнь. Кантен взглянул на него с легким одобрением: - Молодец, что предпочли поруганию жизнь скитальца. А потом задумался, вздохнув: - Хотя не знаю. Может, вы избрали неверный путь. - У меня и не было особого выбора, - с обескураживающей прямотой признал Арман. Он с опаской попробовал вино, догадываясь, что оно наверняка дорогое и хорошее, намного лучше той кислятины, к которой он привык - и он не сумеет по достоинству оценить вкус. Вино тягучей сладкой каплей перекатывалось на языке, проскользнуло в горло, обожгло и растаяло. - Воспитанников приюта по достижении совершеннолетия отправляли на королевские мануфактуры либо в услужение попечителям приюта. На самом деле мне повезло, и мое ремесло мне нравится. Мне бы только найти кого-нибудь, кто согласился бы меня натаскивать. Отыграть толком хоть один сезон. Получить постоянный ангажемент… Я надеялся, что смогу проявить себя здесь, в «Театре Фортуны». Знаю, труппа месье Шосселена пользуется не лучшей репутацией. Я… - он нервно закрутил в руках скомканную салфетку, не понимая, с какой стати вдруг так разговорился. Столичному чиновнику нет до него никакого дела, он просто коротает время за малозначащей беседой: - Я уже почти собрался с духом, чтобы согласиться на их условия - лишь бы остаться там и учиться. Мне еще никогда не доставалась ведущая роль, а это - большая удача… Ла Карваль не знал, зачем он тратит время, выслушивая незамысловатую историю затюканного мальчишки. Сам по себе месье Шапри его ничуть не интересовал - лишь как фигура в партии, которую он разыгрывал, пешка, вероятная жертва. Теперь Арман в безопасности и недосягаем для цепких рук его противников. Надо только пристроить парня куда-нибудь на время процесса дознания, чтобы не путался под ногами. - Вот что, месье Шапри, - перебил он юношу, почти не прислушиваясь к тому, что говорил Арман. - Покамест путь в любезный вашему сердцу театр для вас закрыт. Недели на две, на три. Заняться вам все равно нечем, будете моим камердинером. Обязанности не слишком обременительные, зато получите жалование. Арман покраснел, не зная, как ответить на подобное предложение. С достоинством отказаться или, помявшись для приличия, согласиться? Спустя миг он сообразил: прокурора не интересует его согласие или отказ. Ла Карваль не спрашивал, Ла Карваль принял решение и поставил Армана в известность. - Марсель! - окликнул ординарца прокурор, поднимаясь из-за стола. - Марсель, этот молодой человек поступает ко мне в услужение. Покажешь ему, как и что. - Будет сделано, - прогудел Марсель, пребывая в некоторой озадаченности: зачем месье прокурору вдруг занадобился камердинер, да еще такой ледащий, кожа да кости? Однако Марсель никогда не задавал лишних вопросов и не спорил, полагая, что начальству виднее. Идея купить бочонок вина на всех и распить его принадлежала Мари-Раймону. Выбор компании пал на осеннее сотерне - молодое, только что перебродившее и обжигающее своей сладостью язык. Скинулись вшестером, взгромоздили запечатанную покупку на загривок Филиппу, как самому сильному и крепкому, и двинулись к старому монастырю доминиканцев. Туда, где в узких и пыльных, насквозь прокаленных солнцем улочках, располагались дешевые гостиницы с грязноватыми нумерами. В окнах здешних домов частенько не хватало стекол, а в мостовой - булыжников, краски на стенах давно выцвели и облупились. Здесь, в небогатых кварталах Тулузы, пахло прокисшей едой и гниющими фруктами. На покосившихся балконах в ящиках пышно отцветали последние розы, в кучах песка играли дети, и через темные щели переулков сварливо перекликались из открытых окон женщины. Здесь, в гостинице «Клубок и кошка» по соседству снимали комнаты Раймон, Николетт и Жанно, пригласившие к себе остальных, дабы прорепетировать в более уютных условиях, нежели пыльная сцена с торчащими из досок ржавыми гвоздями. Вдобавок на пару дней мэтр Рийоль вынужденно прекратил репетиции: плотники добрались до сцены и принялись рьяно ее разбирать. С актеров было взято клятвенное обещание упражняться самостоятельно - и они честно выполнили обещанное. - А сотерне вовсе не для пьянства. Это чтобы запоминалось крепче! - заявил Филипп, кряхтя на узкой лестнице под тяжестью бочонка, в котором глухо и заманчиво побулькивало молодое вино. Бочонок торжественно водрузили в центре комнаты, решив, что он будет символизировать трон. Не без мучений выбили клепку, подставили под кран кружки и приступили к репетиции. К наступлению сумерек бочка была опустошена на три четверти. Повсюду в комнатах валялись разбросанные листы со словами ролей. Упившийся Дени прикорнул в уголке на коврике. Филипп и Жанно несколько заплетающимися языками пытались объясниться в любви Зизиль, Раймон и Лоретта куда-то исчезли. Франсуа, чья голова слегка кружилась от выпитого, отправился на поиски, сыскав пропажу в комнате напротив. Парочка занималась любовью - избрав для своих игрищ не постель, а отчего-то письменный стол. Озадаченный Франсуа поинтересовался причиной столь странного выбора. - У кровати, мать ее, ножки подламываются, - не прерывая трудов по ублажению подружки, объяснил Мари-Раймон. - А теперь сгинь. Франсуа пожелал им всяческих успехов, закрыл дверь и побрел дальше - в поисках понимания и сочувствия. В подвыпившем виде месье Моран всегда начинал искать собеседника, дабы обрушить на него свои разнообразные переживания. Хотя особо переживать Франсуа Морану было не из-за чего: он обретался на всем готовом и занимался любимым делом. Его немного тревожил холодок, пробежавший в отношениях между ним и Шарлем, но актер списал все на постоянную занятость и усталость отца д'Арнье. Нелегко, наверное, быть викарием при такой важной и значительной персоне, как монсеньор. Дела и дела, бесконечные бумаги, улаживание споров между монастырями и светскими властями, налоги и прочее, несть ему числа. Неудивительно, что Шарлю не до любовника и не до страсти нежной. «Да и потом, в любви ведь самое интересное и волнующее - знакомство и обретение предмета своих интересов, - с уверенностью все повидавшего и испытавшего опытного ловеласа рассуждал Франсуа. - Д'Арнье получил от меня все, что желал. Он говорит, что не слишком нуждается в телесной близости, мол, ему достаточно моего присутствия, сознания того, что я рядом и никуда не денусь. Как знать, как знать. Может, и денусь… - однако мысль о возможной разлуке страшила Франсуа. Актер не слишком переживал об утрате апартаментов в архиепископском дворце, нарядов и лакомств, но ему становилось холодно и боязно от раздумий о том, как он будет жить без д'Арнье. - Ла Карваль поймает своих преступников и тоже уедет. Укатит в свой Париж, поминай как звали, на полдороге забудет и меня, и все, что он сгоряча наобещал… Какая причудливая у нас жизнь, вся сотканная из обещаний - невыполнимых и невыполненных». Пребывая в столь меланхолично-раздумчивом состоянии, Франсуа прошел коридором с обшарпанными бумажными обоями, выйдя на внутреннюю террасу гостиницы, углом выступавшую над двором с пыльной зеленью. Там, сложив руки на покосившемся деревянном ограждении, сидела Николетт Годен. Девушка рассеянно смотрела вниз, созерцая беготню детей, и оглянулась через плечо на звук шагов: - Месье Моран? Что остальные? - Допивают остатки вина и резвятся - в той степени, в какой ноги согласны поддерживать их, - Франсуа прислонился к деревянному косяку, расписанному некогда яркой, а сейчас выцветшей синей краской с красными зигзагами. - Вы так немилосердно оставили нас, милая Николетт… - Не люблю шумных застолий, - мадемуазель Годен строго поджала губы. - Понимаю, в нашей жизни не так много радостных мгновений и наши друзья склонны пользоваться ими в ущерб здравому смыслу и своему здоровью. Не сознавая того, что их разгульное поведение пагубно сказывается на репутации актеров в целом. - Н-ну, наша братия с древнейших времен никогда не отличалась ни хорошими манерами, ни добродетелью, - попытался отшутиться Франсуа. Николетт отрицательно покачала головой, чуть качнулись воткнутые в узел темных волос бумажные цветы: - Такое положение вещей не может длиться вечно. Когда-нибудь мы добьемся того, чтобы наше ремесло уважалось, а нас не считали балаганными паяцами, нанимаемыми на вечер. Мы несем людям искусство и просвещение… Ну чему вы улыбаетесь, Франсуа? - с досадой оборвала она свою горячую речь. - Считаете, я гоняюсь за химерами пустых надежд? - Нет, но… - Франсуа была симпатична эта девица, так непохожая на большинство актрис странствующих театров. Ему было жаль разрушать ее искреннюю веру в лучшее. - Между прочим, я читаю столичные газеты, - Николетт верно истолковала смысл его недоверчивой улыбки. - Актеры «Комеди» почти добились освобождения от извечной зависимости театра от прихотей двора. - «Комеди» в столице, а у нас что? - Франсуа широким жестом обвел дворик и террасу с ползущим по стене вьюнком. - Провинция. Скажите спасибо, что у нас есть возможность ставить хоть что-то. Что нас не выгоняют всякий вечер за пределы городской стены, как того требует закон. Мы в куда лучшем положении, чем наши предшественники. Некоторым из нас даже удается привлечь внимание сильных мира сего. Николетт помолчала, обрывая лепестки увядших от жары цветов. Отвела взгляд и решительно заявила: - Я не верю, что это внимание сделало вас счастливым, месье Моран. - Франсуа, - поправил актер. - Хорошо, Франсуа, - девушка с досадой выбросила пригоршню лепестков во двор. - Да, я не могу похвастаться искушенностью в некоторых вопросах, подобно вам. Но я немного знаю мир, я не слепа, и я вижу - вы несчастны там. Вы предпочитаете проводить время с нами, вы не спешите возвращаться обратно. Так отчего бы вам не прекратить эту… это… - она замялась, подбирая нужные слова, - эту связь? - Николетт, - укоризненно протянул Франсуа. - О чем вы только говорите? Какую такую связь? Я работаю на его преосвященство, и только. Между нами существует определенная договоренность. Если я разорву ее, с чем я останусь? С пустыми руками! Мадемуазель Годен прикусила губку и решительно поднялась, расправив складки бледно-голубого дешевенького платья: - Франсуа, я хочу вам кое-что показать. Только обещайте, что никому не расскажете о том, что видели. - Клянусь! - с готовностью обещал заинтересованный месье Моран. Девушка привела его в свою комнатушку - скромную и прокаленную солнцем, как и все комнаты гостиницы «Клубок и кошка», обильно украшенную цветами, и тщательно заперла двери за задвижку. Из дорожного сундука Николетт вытащила большую плоскую шкатулку, запертую на сложный накладной замок и перетянутую для верности несколькими ремнями. Весь хмель из головы месье Морана давно выветрился, ему было донельзя любопытно узнать, что же за тайну такую хранит мадемуазель Годен - и почему она решила поделиться своим секретом? Николетт с видимым усилием провернула ключ в тугом замочке, откинула коробку шкатулки. Внутри лежала сафьяновая папка, которую девушка, после заметного внутреннего колебания, вручила Франсуа со словами: - Вот, прочтите. Хотя бы начало. Месье Морану хватило первых пяти страниц, чтобы понять - у него в руках истинный шедевр. Комедия, совершенно новая и незнакомая. Современная, искрометная, исполненная истинно мольеровского духа, написанная легким и запоминающимся языком. Франсуа охотно продал бы душу за умение писать - так. Такому таланту он не мог даже завидовать. - Что это? - выдохнул он, вцепившись в хрустнувшие под пальцами страницы и пожирая их взглядом. - Чье это сочинение, Николетт? Откуда у вас рукопись? Мадемуазель Годен вздохнула: - Эту пьесу написал супруг сестры моей матушки. Он уже пробовал себя на поприще драматурга, но его предыдущие творения провалились. Это его творение хотели ставить в столице еще года три тому, да король и цензура запретили, опасаясь скандала. До меня доходили слухи, что нынешней весной премьера в Париже все же состоялась. Но текста пьесы еще нет ни в одной книжной лавке, а мне… я ее просто-напросто выклянчила у месье Огюстена - тогда, когда планировалась первая постановка. Он отдал мне текст в обмен на обещание: если я попаду в хорошую труппу или найду достойных соратников, я постараюсь способствовать ее постановке. У меня есть официально заверенное нотариусом право на владение пьесой, которое я могу передать антрепренеру труппы… или моему супругу, если мне когда-нибудь вздумается выйти замуж. Франсуа благополучно пропустил мимо ушей историю, в результате которой мадемуазель стала обладательницей пьесы, однако за его слух зацепились слова «моему супругу». Как месье Морану ни хотелось читать пьесу дальше, он оторвал взгляд от исписанной мелким почерком страницы, проникновенно заявив: - Николетт, вы - чудо и истинное сокровище. Вы намерены ознакомить с этим шедевром месье Рийоля? - Еще не знаю, - мадемуазель Годен быстрым жестом подровняла листки в папке. - Я мечтала просто учиться и овладевать мастерством, но, чем дольше я наблюдаю за труппой, чем больше думаю… Как полагаете, Франсуа, может, мне так и поступить? Но я - всего лишь женщина. Где гарантия, что меня не обманут? Такая постановка сулит театру большую выгоду… наверняка связанную с изрядным скандалом. Одна я не справлюсь… - голос Николетт чуть дрогнул. Франсуа поймал себя на том, что втайне ожидал этой дрожи и жалобных интонаций. Прозвучавших столь правдоподобно, что любой охотно уступил бы зазывной песне очаровательной сирены. Располагавшей к тому же истинным сокровищем - и отлично осознававшей ценность содержимого своей шкатулки. - Вне всякого сомнения, вам потребуется помощь и поддержка, - Франсуа с сожалением проводил взглядом опустившуюся крышку шкатулки. Как наяву расслышав тихий щелчок механизма, представив себе вращение зубчатых шестеренок и валиков, запирающих замочек. Отделивших его от обладания искушающим секретом - разделенным теперь на двоих. Если только милая Николетт не сделала своего предложения еще кому-нибудь. Для гарантии. Она ведь такая рассудительная молодая особа. - И я… я приложу все усилия, чтобы помочь вам. Тулуза должна увидеть эту пьесу, а мы - мы должны стать теми, кто представит ее раньше всех прочих, - говоря, он словно бы невзначай все больше и больше наклонялся вперед, догадываясь - мадемуазель Годен не отстранится. Они поцеловались над шкатулкой с рукописью. Губы у девицы Николетт Годен, она же Акта и Ариция, были сухими и теплыми, с едва ощутимым вишневым привкусом модной помады. Она улыбалась - едва заметно, как подобает благовоспитанной девице, заключившей очень удачную сделку. Франсуа испытал странное, забытое ощущение, целуясь с женщиной. Вроде как именно это ему приличествовало от природы, так почему же он так удивлен мягкости ее губ? Шарль д'Арнье смотрел в суровые глаза архангела Михаила, собственного зеркального отражения. Облаченного, как в броню, в сознание собственной вечной непогрешимости и знание вечной истины, и вооруженного, как мечом, правом карать неправедных. Ноги сами принесли его в капеллу, и теперь он неподвижно сидел на обитой багряным бархатом скамье, устало, по-крестьянски, навалившись грудью на спинку передней лавки. Размышляя, перебирая воспоминания, как скупец перебирает золотые монеты. Думая о Франсуа Моране - актера опять носило где-то в городе. Месье Моран все чаще пребывал в обществе прокурора Ла Карваля - но связывали их, похоже, исключительно деловые отношения. Месье Морану нравилось разыгрывать роль помощника дознавателя, и Шарль д'Арнье ничего против этого не имел. Он готовил свою душу к этому испытанию - а оно оказалось слишком тягостным. В резиденции духовного пастыря Тулузы редко что могло укрыться от взора его эминенции - или от взглядов неслышно скользящей по коридорам прислуги. В свой черед монсеньору де Лансальяку донесли о том, что отец д'Арнье пребывает в дворцовой капелле. Не молится, не встречается с кем-то - просто сидит, ведя безмолвный диалог со Всевышним. Что вероятнее всего - споря с самим собой. «Он справится, - повторял себе де Лансальяк, неплохо изучивший характер своего преданного викария. - Что бы ни томило его, чем бы ни была отягчена его душа, Антуан справится». Очередной слуга, отправленный в капеллу, вернулся с известием о том, что отец д'Арнье, несмотря на поздний час, по-прежнему остается в церкви. Роже де Лансальяк недовольно нахмурился. Закряхтел при мысли о том, что придется на ночь глядя тащиться в капеллу. На первый взгляд, было бы куда разумнее вытребовать Антуана д'Арнье немедленно пред очи покровителя. Разумнее - да не слишком… Шарль так ушел в свои мысли, что не заметил появления монсеньора. К слову сказать, при желании и необходимости преподобный мог ходить очень тихо и появляться там, где его не ждали. Грузно присев на соседнее сиденье, де Лансальяк оглядел своего былого фаворита и нынешнего вернейшего сподвижника. Испытав по результатам осмотра тягостное сожаление, лишь подтвердившее высказанное некогда монсеньором предположение. Вроде бы все было, как прежде - и уже не так. Замкнутый Антуан д'Арнье неосторожно позволил мимолетному увлечению перерасти в истинную страсть - а предмет его увлечений не обладал способностью по достоинству оценить сокровище, подаренное ему судьбой. Монсеньор де Лансальяк полагал, что разлука охладит чувства молодых людей, и внешне все выглядело именно так, месье Моран и д'Арнье вели себя как друзья, а не любовники, но преосвященный ни на миг не доверял этому впечатлению. - Мне казалось, я поручал тебе присматривать за месье Мораном, - обращаясь не к Шарлю, а к некоей точке за его плечом, осведомился его преосвященство. - Его нет во дворце. Где он? Шарль медленно повернул голову в сторону де Лансальяка, будто не вполне соображая, кто с ним говорит и где они вообще находятся. В свете мерцающих свечей прямые волосы д'Арнье вспыхнули рыжеватой бронзой. - Месье Моран… где-то в городе. Господин прокурор уверил меня в том, что к нему приставлено надлежащее сопровождение, - медленно проговорил он. - Полагаю, в данный миг месье Моран более занят своей сценической карьерой, нежели чьими-то чувствами. - Вы что, повздорили? - удивился монсеньор, недовольно проворчав: - Карьера у него… Какую еще карьеру выдумал себе этот юный проходимец? Почему ты вообще слушаешь то, что он несет - у него же мельница вместо языка, и всякий день - очередная гениальная идея! - Время от времени месье Моран изрекает дельные вещи, - угрюмо признал Шарль. - В чем-то я могу его понять. Он актер, и хочет заниматься своим ремеслом - несмотря на ту покойную и обеспеченную жизнь, которую предлагаете ему вы… - Антуан, мальчик мой, - не дослушав, перебил де Лансальяк, - сдается мне, с тобой в последнее время что-то не в порядке. Да, месье Моран очарователен, остроумен и на удивление сладок в постели… Но это еще не повод терять голову. Именно это с тобой в данный миг и происходит. Ты слушаешь его, потакаешь его выдумкам вместо того, чтобы удержать его от ошибок, прощаешь то, что спускать бы не следовало. Что он там вытворяет в своем театре, ты знаешь? Ты уверен, что он в театре - а не в чьей-либо постели, того же Ла Карваля, к примеру? Что, даже это не имеет для тебя ни малейшего значения? - Простите мне мою дерзость, отец мой, - склонил голову Шарль, - но… вы пожелали уложить Франсуа в свою постель - разве я дал вам каким-то образом понять, что ваше решение задело мои чувства? Почему тот предполагаемый факт, что месье Морану взбрело в голову разделить ложе со столичным прокурором, должен волновать меня в бОльшей степени? - Потому что есть же разница между мною и этим столичным выскочкой! - громыхнул преподобный, донельзя удивленный полным отсутствием сопротивления и апатией отца д'Арнье. - Потому что порой таких, как твой ненаглядный Франсуа Моран, надо брать за шкирку и против воли удерживать от некоторых поступков! Ибо сами они не задумываются над тем, что творят! Он занимается именно этим - ждет, когда ты остановишь его. Когда задашь ему трепку, доказав, что он тебе важен и что ты неравнодушен к тому, что он творит. Таких нельзя отпускать на свободу, полагаясь на их здравомыслие и сдержанность - ибо они немедля пускаются во все тяжкие. Не по злобе или стремлению досадить, но по несусветной глупости! Я рассчитывал на тебя, Антуан, на то, что ты удержишь это неразумное и резвое дитя подле себя, но он умудрился окрутить тебя и - теперь носится невесть где, а ты сидишь здесь и изображаешь аллегорию Отчаяния. Ты имел несомненное влияние на него, но утратил, потакая его желаниям и разрешив ему все, что угодно. Монсеньор перевел дух и с каким-то приглушенным отчаянием в голосе вопросил: - Ну что мне прикажете делать с вами? Посадить Франсуа под замок, пока не одумается? Выслать тебя куда-нибудь в Севенны? Или сунуть вам кошелек с ассигнациями и выгнать обоих за порог: гуляйте, пока не перебеситесь? Выправим тебе свидетельство о длительном отпуске от трудов праведных, благо ты нечасто вспоминаешь о Господе. - Моя вина, моя величайшая вина, но, боюсь, я и раньше не думал о Нем слишком много, - хмыкнул Шарль, - пожалуй, что теперь это случается куда чаще. Как мне поступить, монсеньор? Надавать Франсуа пощечин, потому что я сильнее? Наорать, потому что старше, и я точно знаю, в какой стороне солнышко встает? - Боюсь, время пощечин и криков уже безнадежно миновало, - язвительно хмыкнул преосвященный. - Твоему дружку, как ты сам признал, нельзя отказать в сообразительности... также как и в определенной юношеской наивности. И выпадает тут, заблудший сын мой, одно из двух. Либо ты проиграешь состязание за чужое сердце, либо тебе придется изыскать способ внятно и доступно растолковать месье Морану, где его место. Ты предоставил ему свободу - он вовсю пользуется этой свободой, и вскоре позабудет даже о том, чтобы оглянуться на тебя. Нет, коли в твоем сердце и вправду все перегорело… - де Лансальяк повел в воздухе пухлой ладонью, словно отметая нечто невидимое. - Даже если я выиграю это соревнование, ваше преосвященство, что мне делать с трофеем? - невесело усмехнулся Шарль. - Что я могу ему предложить, кроме постыдного, тайного сожительства, да еще за чужой счет? Не проклянет ли меня Франсуа за то, что я привяжу его к себе сердечными узами? Не сойду ли с ума от тревоги за него я сам? Может быть, для него будет лучше позабыть это лето и все, что было между нами. Я хочу, чтобы он был счастлив. - Что самое досадное, при ветреном характере этого дитяти он и в самом деле будет счастлив, - чуть нахмурился де Лансальяк. - Погорюет месяц-другой, вспоминая, как вам было хорошо вместе. Может, поплачет украдкой в подушку... и вскоре утешится с кем-нибудь другим или другой. Ты открыл ему тайну того, что между мужчинами и женщинами нет существенной разницы. Теперь его жизнь станет вдвое занимательнее. Может, вам и в самом деле уехать? Антуан, сынок, чего бы хотел ты сам - помимо того, чтобы наше общее несчастье и головная боль была счастлива? - монсеньор бросил на Шарля изучающий взгляд, короткий и цепкий. - Обрести покой, - почти не задумываясь, ответил Шарль. - Прежде я мечтал о богатстве и влиятельности, о том, чтобы иметь возможность заткнуть пасть любому, кто осмелится тявкнуть в мою сторону. Но сейчас - сейчас я мечтаю о покое. Я привык быть бессердечным и преданным - и я хочу снова стать им. - Так может, будет лучше дать месье Морану понять, что всему рано или поздно приходит конец - и плохому, и хорошему? - монсеньор в задумчивости покрутил толстыми пальцами. - Он мальчик умный и сообразительный, поймет. Конечно, я сам просил его остаться в Тулузе, но в свете нынешних событий… Вдруг он и в самом деле сумеет найти общий язык с Ла Карвалем, и тот пожелает захватить месье Морана в столицу? - преподобного явно интересовала реакция подчиненного на такое предположение. - У месье прокурора есть очаровательная манера думать за себя и за своего протеже, - чуть пожал плечами Шарль. - Но кто знает, вдруг Франсуа придется по душе такая опека? В сущности, он склонен подчиняться - не одному, так другому. - Каких только глупостей и преступлений не совершают люди ради того, что они называют любовью, - раздраженно буркнул монсеньор. - В любом случае, прокурор и его люди пробудут здесь еще не меньше двух недель. Мы со всей очевидностью узрим, смогут ли две столь противоречивые натуры поладить меж собой. Если нет - ну что ж, приищем для месье Морана местечко в Тулузе, которое придется ему по душе и где он не станет подвергать себя излишним опасностям и искушениям. Если да - тут Господь им судья, а мы ничего не сможем поделать. Может, присутствие Франсуа сумеет отчасти смягчить эту вечно смятенную душу и примирить ее с миром. - Быть по сему, аминь, - подняв глаза к легкому, парящему потолку капеллы, Шарль д'Арнье обрел уверенность в том, что поступает правильно. Сейчас он искренне сожалел о том, что не верует настолько искренне и глубоко, чтобы просить Господа о знаке или целиком положиться на волю Провидения. - Благодарю вас за все, монсеньор. - Благодарить будешь позже, - отмахнулся монсеньор де Лансальяк. На пальце сверкнуло тяжелым золотом пастырское кольцо. - Когда мы изопьем до конца эту горькую чашу и посмотрим, останемся ли мы в живых. Ступай спать, Антуан. Знаю, мой совет бесполезен, но все же постарайся не думать о своей ветреной Лилии. Я потолкую с ним, - он чуть ухмыльнулся. - Ступай, мой мальчик. Сегодня был тяжелый день, и я хочу побыть один. Иди-иди, - он мягко, но настойчиво выпроводил Шарля из капеллы. Вместо того, чтобы, как было велено, вернуться в свои апартаменты, Шарль д'Арнье невесть зачем свернул к комнатам Франсуа - зная, что обнаружит их пустыми, нарочно желая еще разок уязвить без того ноющее сердце. Он и не догадывался прежде, что оно способно так болеть - и так лихорадочно колотиться о ребра при виде полоски света из приоткрытой двери ванной комнаты и услышав знакомый голос. Голос, безмятежно и полусонно напевающий простонародную песенку под гулкий звон льющейся воды - месье Моран изволили вернуться и заниматься поздним туалетом. Камзол и жилет актера валялись на полу гостиной - Шарль подобрал их, бросив на кресла. Открыл дверцу в ванную. Замер на пороге, глядя на мокрые вьющиеся волосы, прилипшие к гибкой спине, следя за грациозностью обыденных движений - как Франсуа наклоняется за лежащим в лотке куском мыла, дорогого и твердого, пахнущего молотыми зернами кофе с примесью лаванды, как поднимает тяжелый фарфоровый кувшин. Как, извиваясь, сбегают по длинным ногам прозрачные струйки воды, разбиваясь о медное дно ванны - следы чьих рук так старательно смывал с себя ветреная Лилия, его радость и горечь? Шарль достал из комода чистую простыню, сзади набросив ее на плечи Франсуа. Актер не вздрогнул, видимо, он давно уже ощутил присутствие постороннего - и знал, кто именно этот посторонний, так поздно заглянувший к нему. - Мы… прости, я задержался, - Франсуа постарался, чтобы его голос звучал виновато. Ему хотелось, чтобы Шарль повысил на него голос, накричал, выясняя, за каким чертом он шатается по ночному городу и в чьей компании - но д'Арнье лишь молча прижал его к себе, не обращая внимания на промокшую ткань. Горло Шарля перехватило петлей невысказанных упреков и опасений, мешающей дышать и наслаждаться кратким мгновением близости Франсуа. - Ты сердишься? - актер обернулся, на удивлении ловко ткнувшись губами в вырез распахнутой на груди сорочки. - Мы просто заболтались, вот и все. - Я так и думал, - сухо и спокойно отозвался Шарль, без труда перенося Франсуа через высокий бортик ванны. - Я понимаю, у тебя есть жизнь за пределами дворца. - Ну-ка отпусти меня, - неожиданно резко потребовал Франсуа. Ощутив опору под ногами, обхватил ладонями лицо Шарля, чуть привстав на цыпочки и заставив более высокого д’Арнье наклониться к себе. Вгляделся в синие глаза, скорбно и трагично вздохнув: - Шарль, ты пробуждаешь во мне уснувшую было совесть. Что я с ней буду делать, в нынешние-то распущенные и безнравственные времена, когда можно заработать полсотни ливров за то, чтобы позволить всласть похватать себя за задницу? - он прижался всем телом, встряхнувшись и сбрасывая намокшую простыню на пол. - Ну прости. Я свиненок. Отнеси меня в спальню, пожалуйста. Или отнеси куда хочешь. И делай со мной, что хочешь. Я иногда забываю, что на самом деле я принадлежу тебе - как и прежде, - он улыбнулся, лукаво и чуточку смущенно. Шарль стиснул в ладонях его руки и прижал к своим губам: - Какая совесть, Франсуа, у меня у самого ее никогда не было. Иначе я никогда бы не покусился на твою невинность и не запугивал тебя… - Ах-ах, отцом д’Арнье овладело запоздалое раскаяние в совершенных грехах, - беззлобно поддел Франсуа. - Нет-нет, ты добился своего - я настолько перепугался, что мне не оставалось ничего другого, кроме как нападать. Я всегда так делаю, когда мне страшно: стараюсь не думать о последствиях и ломлюсь напрямик, в надежде, что повезет. И ах, как мне невообразимо повезло, я никогда и не мечтал о таком везении... - он пощекотал острым ногтем шею Шарля. - Ну ее к черту, эту невинность. От нее одни хлопоты, без нее намного легче... Стой, замри! - прежде чем Шарль успел остановить своего неуемного дружка, Франсуа по-кошачьи мягко прыгнул на него, обвив ногами талию. Шарля от этого маневра почти не шатнуло, он охотно подхватил Франсуа под ягодицы и, глубоко, жадно целуя его, попятился в спальню, рухнув спиной вперед на неразобранную постель. - Мое-мое-мое... - задыхаясь, умудрялся бормотать Франсуа в паузах между поцелуями. Оседлав бедра Шарля, он торопливо стаскивал с него одежду, ластясь, зацеловывая, выглаживая собой - пальцами и всем телом, словно пытаясь проникнуть под кожу. Словно прося прощения за что-то невысказанное. - Мой. Больше ничей, правда? Шарль, я так тебя люблю... - смешки, бесконечные поцелуи, долгие и страстные, от которых так сладко болят и ноют распухшие губы... - Вот залюблю тебя до полного бессилия, и больше не будешь заполночь шататься по городу, - сделал зверское лицо Шарль, перекатываясь на живот и вминая Франсуа в пышные перины постели. - Ха! - бог весть, каким образом Франсуа умудрялся вкладывать в короткое восклицание столько презрения, недоверия и язвительности сразу. - Залюбит он меня, как же! - Франсуа завертелся, извиваясь под навалившимся на него тяжелым телом, пытаясь обрести свободу и обессиленно хихикая, запрокидывая голову, подставляя шею и плечи губам д'Арнье. Каштановые локоны рассыпались по белизне обшитых кружевом подушек, переливаясь в отсветах масляных ламп рыжими искрами. - Неужели это был вызов? - Шарль приподнял голову, прислушиваясь к воображаемому эху слов Франсуа. - И ты думаешь, что после сомнений в моей мужской неотразимости я его не приму? - Какой вызов, о чем ты? - Франсуа в поддельном изумлении расширил бархатные глаза. - Святооой отец, о чем это вы начали рассуждать? Вы, если мне не изменяют зрение и слух, суетно заботитесь о впечатлении, которое производите... да еще занимаетесь блудодейством! Причем добро бы еще с падшей девицей, так нет, вы умудрились между делом совратить бестолкового юнца! - он обвил Шарля руками и ногами, скрестив лодыжки у него за спиной. - Нет-нет, никаких брошенных и принятых вызовов. Вам это просто невместно. - У меня такое ощущение, будто ты нахватался от нас с монсеньором церковной премудрости, а мы от тебя - театрального распутства, - резюмировал д'Арнье, просовывая руку между их сплетенными телами, чтобы приласкать Франсуа, - с кем переспишь, от того и наберешься.... - Спи с книжкой, это намного безопаснее для репутации и нравственности, - посоветовал Франсуа. - И не смей винить меня в распутстве! Я таким не был - это все из-за тебя, только и исключительно из-за тебя! Уммм... - он слегка прикусил Шарля за плечо, вертя задиком и потираясь о ладонь, настойчиво оглаживавшую его промеж ног. - С «Декамероном», например, - предположил Шарль, охотно поддерживая предложенный Франсуа легкомысленно-игривый тон. Так было легче и проще, словно и в самом деле ничего не произошло. - Или с книжкой Апулея, а то еще можно почитать на сон грядущий этого новомодного... как бишь... маркиза де Сада. Весьма успокаивающее и душеполезное чтение. - Ну, если теперь твоя растревоженная душа требует итальянских развеселых сказочек и душераздирающих историй о падших девицах, то кто я такой, чтобы ограничивать твой круг чтения? - Франсуа подтянулся на локтях, зарывшись лицом в распущенные локоны Шарля и глубоко вздохнув: - Чем от тебя пахнет, а? Похоже на осенние листья... или на увядающие цветы... - От меня пахнет лилиями, - пояснил Шарль д'Арнье, - чем же еще. Тобой, Франсуа... Розами и корицей, имбирем и кардамоном, шоколадом и медом. - Выражаясь не столь изящно, кое-кто в последнее время жрет слишком много сладостей, а потому пропах ими насквозь, - беспечно рассмеялся Франсуа. - Забыл еще упомянуть духи, а я за них целый ливр выложил, за крохотную бутылочку, - он изгибался под рукой Шарля, безмолвно зовя его. Предлагая себя, как редкостное изысканное лакомство на светлом фарфоре простыней - и опасливо вспоминая обманчиво простодушную девушку с темными очами. - Да, - выдохнул Шарль, подхватывая его разведенные ноги под коленями и укладывая их себе на плечи, - конечно же, и безумно дорогие духи тоже... Он легонько, на пробу, толкнулся внутрь, обмирая от знакомого и каждый раз острого удовольствия. - Сильнее, - мягко и вместе с тем требовательно попросил Франсуа. Карие глазища неотрывно смотрели в темно-синие. Одной рукой Франсуа уцепился за переплетение деревянных ветвей резного изголовья постели, другой сжимал плечо Шарля, порой загоняя острые ноготки в живую плоть. Теперь он научился вовремя расслабляться, уступая партнеру - и почти свыкнувшись с неудобствами первых мгновений. Всего-то и хитростей: лежать спокойно, позволяя Шарлю распоряжаться собой. Глядя снизу вверх на знакомое до малейших черточек лицо в обрамлении медно-рыжих прядей, еле слышно подбадривая любовника - не словами, но интонацией неразборчиво-нежных звуков. Чуть подаваясь навстречу в тот миг, когда Шарль погружался в него - и ускользал, поддразнивая и не давая обещанного, пока Франсуа не выдержал, певуче простонав: - Ну Шааарль же... Д'Арнье, спасибо ему за это во веки веков, наконец перестал измываться над дружком, и Франсуа невольно вскрикнул, заметался, перекатывая голову по подушкам. Ощущая, как его раскрывают - не торопясь, позволяя насладиться всяким и каждым мгновением любви. Ему казалось, Шарль несет его на руках над пропастью, восходя по невидимой, звенящей под ногами лестнице - и грешный мир остается далеко внизу, а здесь только лижущее кожу, но не причиняющее боли прозрачно-алое пламя, которое можно зачерпнуть ладонью. Отдельные капли срывались с руки, сверкая искрами, как две капли воды похожими на рубин в подаренном кольце. Франсуа бормотал что-то пересохшими губами, молитвой повторяя имя возлюбленного. Прося не оставлять его - и показать, что там дальше, за бездымным пламенем и высокими белыми облаками. Тая под Шарлем, еще, глубже, снова, и еще раз, и так бесконечно, часами, которыми притворяются минуты, отпущенные смертным для блаженства. «Я хочу, чтобы ты был со мной. Долго, так долго, всегда. Ты не поймешь меня, Франсуа, но это неважно. Только будь со мной. Не уходи. Забавляйся с кем хочешь, играй в свой театр, но не уходи, не оставляй меня, иначе все, что я делаю, не имеет смысла…» Юности не свойственно помнить о чужих тревогах, ибо и собственная-то забывается на лету, превращаясь в сон. Потому месье Моран был очень удивлен тем, что его спозаранку безжалостно растолкал камердинер его преосвященства. Категорично и очень холодно потребовав немедля встать и явиться к монсеньору. Франсуа охнул. Схватился за голову. Вообразил те громы и молнии, которые сейчас обрушатся на его повинную голову. Но делать было нечего - пришлось торопливо одеваться и бежать. В спальне преподобного до сих пор царил полумрак, бархатные шторы были задернуты, сладковато пахло настоем валерьяны. Встав на пороге, Франсуа нерешительно переминался с ноги на ногу, маясь осознанием своей вины. - Нагулялся? - угрюмо вопросил его преосвященство, полулежащий на россыпи подушек, гневно хлопнув ладонью по стеганому атласному одеялу. - Вы не желаете объясниться, месье Моран? Где вас носило и почему вы не находите необходимым поставить меня в известность о том, что благополучно возвратились? - Я больше не буду, - скорбным голосом уверил преподобного Франса. Говоря по правде, месье Морану начала приедаться роль капризного и легкомысленного юного создания, в которой его желал видеть де Лансальяк. Франсуа полагал, что обладает правом на свою собственную жизнь и свои тайны. - Я просто задержался на репетиции - и думал, вам непременно доложат о моем возвращении. Он сложил ладони на груди, придав голосу и лицу самое умоляющее выражение из возможных: - Простите засранца, месье Роже, а? Пожаааалуйста... - Надеюсь, когда ты доживешь до моих лет, - ворчливо отозвался де Лансальяк, - никакой, прости Господи, засранец, не заставит тебя своими выходками провести такую ночь, какая нынче была у меня... И я очень надеюсь, что к вечеру у меня в гостиной не поселится твой балаган! - Если это хоть немного вас развлечет и приободрит, то я с удовольствием позову моих друзей, - с готовностью предложил Франсуа. Пересек спальню, грациозно опустившись на колени рядом с постелью преподобного и обеими ладонями накрыв кисть де Лансальяка. - Они будут рады воспользоваться вашим гостеприимством, а вы одним мановением руки получите личный маленький театр, готовый сыграть для вас все, что угодно. Месье Роже, я не хотел ничего плохого. Я не подумал, что вы будете переживать из-за меня. - Я не подууумал, - передразнил его виноватый голосок преосвященный, - какая очаровательная безмозглость! Я воображаю себе невесть какие ужасы, а он, видите ли, просто задержался на репетиции своего дурацкого спектакля! Может, запретить тебе шататься туда, огорчая отца д'Арнье? Пусть Ла Карваль занимается расследованием, - де Лансальяк запустил пальцы в густые пряди на затылке Франсуа, поднял его лицо к своему. - Я не желаю, чтобы ты пропадал невесть где. Я хочу тебя счастливого, здоровенького, чистенького, надушенного и красиво одетого. - И безумно скучающего посреди всей этой роскоши, - в тон его преосвященству подхватил Франсуа, капризно выпятив нижнюю губку. - Месье Роже, мне ровным счетом ничего не угрожает, и я хочу вернуться туда, на сцену. Я счастлив только там, - он невесело улыбнулся. - Уделите лучше часть своего внимания Арману. Не смотрите, что он похож на уличного оборвыша. Он куда спокойнее и покладистее меня, и когда ему говорят: «Сиди здесь!» - он ни за что не рискнет встать со стула, пока ему не разрешат. Монсеньор немного подумал, пожевал губами, вынужденный признать правоту любимца. Стоило Франсуа заскучать, как он делался дерзким и своевольным, а ослабленный поводок возвращал преосвященному игривое прелестное создание, ластящееся к его рукам. - Что он из себя представляет, этот твой Арман? - брюзгливо промолвил он наконец. - Чистый лист, на котором судьба вывела всего несколько строчек, - Франсуа решил, что достаточно постоял на коленях, удовлетворяя разобиженное самолюбие его высокопреосвященства, и вполне может присесть на край постели, не спрашивая разрешения. - Нетронутая, диковатая и пугливая красота. Особыми талантами по части подмостков не блещет - и, что удивительно, сам это осознает. В отличие от вашего покорного, Арман обладает на удивление покладистым нравом. Это кусок добротной глины, из которой опытный мастер может вылепить все, что угодно, - смешок, быстрый взмах отброшенной назад челки и блеск раскачивающихся жемчужин. - У меня такое ощущение, что ты подыскал себе замену. И теперь усердно пытаешься убедить меня в том, что это именно то, о чем я мечтал с младых ногтей, - де Лансальяк потрепал Франсуа по щеке. - Откуда мне знать, о чем вы мечтали с младых ногтей? - хмыкнул Франсуа. - Просто... просто он действительно хороший мальчик, в отличие от меня. К тому же... - он довольно ухмыльнулся, - если он надолго пропадет со сцены, ведущая роль достанется мне. Легко и просто. - Ах ты, мерзкий интриган, - преподобный не выдержал и рассмеялся, очарованный этим милым коварством. - Я ни на минуту и не поверил в твое человеколюбие, однако подозревал другой интерес. Думал, тебе пришло на ум завести собственного домашнего любимца о двух ногах, а ты всего лишь хочешь главную роль... - Чтобы играть и развлекаться, у меня есть Шарль, - безмятежно сообщил Франсуа. - От еще одной игрушки я приобрету только головную боль и бесконечные хлопоты. Жаль тратить на них время. Зато вы получите галантное развлечение, которое скрасит вам дни и вечера, и будет приносить пользу, а не сплошные неприятности, - он покосился в сторону отщелкивающих часы и минуты часов на камине. - Месье Роже, мне пора идти позировать. Вы соблаговолите присутствовать или на сей раз воздержитесь? - Воздержусь, - решил его эминенция. - Должен же я по-человечески позавтракать, коль скоро твое вчерашнее исчезновение лишило меня аппетита к ужину. Хм, и можешь кликнуть ко мне этого... Жермена? Армана. Взгляну вблизи, - смягчился монсеньор. - Как угодно вашей милости, - Франсуа свалился с постели, изобразил поклон с отмашкой, едва не свалив фарфоровую вазу, украшавшую покои преподобного. - Желаете - представим в лучшем виде. Арман пребывал в крайней растерянности. Вместо того, чтобы шагать через весь город на репетицию, жуя дешевый пирожок с требухой, он получил обильный завтрак, после чего ему было велено заняться приведением в порядок чужого гардероба. Месье прокурор, наскоро перекусив, ушел по своим делам, мимоходом буркнув, чтобы Арман не смел покидать дворца, Лилия тоже больше на глаза не показывался. Арману подумалось, что непоседливый Франсуа добивался именно этого, устранения конкурента со сцены. Впрочем, Арман был не в обиде, понимая, что как актер Лилия не в пример лучше него самого. Новоиспеченный камердинер возился с сорочками Ла Карваля, когда постучавшийся в дверь ливрейный потребовал от него немедля явиться к законному хозяину дворца, его преподобию де Лансальяку. Услышав имя, Арман затрепетал. Приглашение было не из тех, которыми можно пренебречь, а потому он зашагал, куда вели - замерев в конце пути под изучающим взглядом преподобного. Монсеньор де Лансальяк решил, что Франсуа на редкость точно описал своего театрального знакомца. Трепетный и невинный цветочек, с которого еще не стряхнули капли утренней росы. Маленький, испуганный, тронь пальцем - обморок, надо учить всему, начиная с поцелуев. Глазищи на пол-лица, в них ожидание, вопрос и мольба - да, мальчик, да, это именно то, что ты думаешь. - Итак, - преподобный отложил в сторону салфетку, - вы нуждаетесь в покровителе. Это был не вопрос - констатация факта. - Да, ваше высокопреосвященство, - обреченно признал свое незавидное состояние Арман. Он тоже исподтишка таращился на давешнего старика - сидевшего сейчас за кофейным столиком в невообразимо роскошном халате и смахивавшего не на первосвященника, заправлявшего всей духовной и отчасти светской жизнью провинции, но на стареющего дельца, у которого уже нет необходимости подсчитывать свои доходы и ограничивать расходы. Да, перед ним был старик - но старик властный, привыкший к тому, что его распоряжения выполняются беспрекословно и быстро, без малейших возражений, и способный удовлетворить любой свой каприз. - Простите меня за вторжение и за то, что я злоупотребил вашим гостеприимством. Если бы я знал, где живет Лилия, простите, Франсуа... я бы ни за что не отважился явиться незваным гостем в ваш дом. Простите, - он опустил глаза, печально подумав, сколь удивительно и прихотливо вьется нить человеческой жизни. Еще вчера никому не было дела до начинающего актера Армана Шапри, а сегодня могущественный человек намерен принять участие в его судьбе. И еще неизвестно, что хуже. В отличие от прокурора Ла Карваля, рассеянно внимавшего вполуха истории злоключений Армана Шапри, монсеньор Тулузский оказался слушателем внимательным и дотошным. Он выяснял и переспрашивал, уточняя и сызнова возвращаясь к уже сказанному. Заставляя Армана припоминать труппы, в которых ему довелось сыграть, и города, куда молодого актера забрасывала судьба. Приходя к неутешительному выводу: покамест Арман Шапри может похвалиться только хорошеньким лицом и фигурой, изящной более от постоянного недоедания, чем из врожденной грации. У него не было ни бойкого языка, ни бьющего через край таланта, ни душевного очарования, ни хотя бы внутренней силы. Если Франсуа был сияющей драгоценностью, несомненной, пусть и не знавшей резца мастера, то мальчишку Шапри можно было смело уподобить камню, не отделенному от породы. Имейся у него время, де Лансальяк, возможно, занялся бы духовным и телесным воспитанием юноши, превращая его в одного из своих земных ангелов. Но увы, именно времени монсеньору Тулузскому теперь отчаянно не хватало - а то, что имелось, требовалось посвятить иным предметам, нежели собственное удовольствие. «Этот красивый с виду сосуд пока наполнен только боязнью завтрашнего дня и опасениями быть разбитым, - вынес приговор монсеньор де Лансальяк. - Мне некогда с ним возиться». - Вы сказали, месье прокурор временно взял вас в услужение? - с подчеркнутой вежливостью обратился преподобный к юнцу, смиренно замершему подле стола с видом испуганной газели, готовой вот-вот броситься наутек. - Что ж, прекрасно. Господин прокурор пробудет у нас еще недели три. По его отбытию я займусь вашей участью - если, конечно, моя собственная звезда не склонится к закату. Ступайте, месье Арман. Не чуя под собой подгибающихся ног, месье Шапри вышел из гостиной. Испытывая сильнейшее желание сбежать из всей этой бьющей в глаза роскоши. Немедля, вот прямо сейчас. Вернуться в захламленную съемную квартирку под самой крышей, где жарко пахнет раскаленной черепицей и голубиным пометом. Спрятаться и затаиться, чтобы никто больше не обращал на него внимания. Почему бы всем этим важным и богатым людям не оставить его в покое? Он никто, он меньше чем никто. Господь не наделил его особыми талантами. У него даже не достанет нахальства преподнести себя подороже. Все, чего бы он хотел - иметь возможность зарабатывать столько, чтобы достало на жизнь. Он не мечтал о шумном успехе и известности любой ценой, с готовностью признавая свое скромное место на сцене. Но его подхватило и закружило пестрой круговертью жизни, увлекая невесть куда. Никто в целом мире не интересовался мнениями и робкими желаниями Армана Шапри. Он тишком вернулся в апартаменты господина прокурора - обнаружив, что месье Ла Карваль вернулся. Столичный гость был не один: на диване сидел незнакомый Арману молодой мужчина в черной шелковой сутане священника. Высокий, крепкого сложения, с густой шевелюрой медно-рыжего цвета, с холодным и холеным лицом прирожденного аристократа. Прокурор что-то горячо втолковывал визитеру, тот сдержанно кивал - и оба раздраженно оглянулись, когда Арман робко, как-то виновато сунулся в дверь. Впрочем, ощущение постоянной вины невесть за что преследовало Армана Шапри всю его короткую жизнь. - Ага, вот и месье Шапри, - отрывисто бросил Ла Карваль. - Соберите мне багаж на пару дней, пусть Марсель вам поможет. Мы совершим небольшую вылазку в окрестности… и вы отправляетесь с нами, - эта мысль пришла в голову прокурору только что. Мальчишка не займет много места и будет на глазах, а то мало ли что. Тут же выбросив Армана из головы, прокурор обратился к собеседнику: - Так что скажете, отец д'Арнье? На случай непредвиденных обстоятельств мне необходим представитель церковной власти. У его преподобия с этим человеком связаны лучшие вспоминания, мне не хотелось бы беспокоить его такой просьбой. - Монсеньору лучше вообще не знать об этой поездке, - подтвердил мнение прокурора Шарль. - Хорошо, я согласен. Полагаю, будет нелишним составить официальную бумагу от имени его преосвященства и заверенную его печатью. Когда вы предполагаете отправиться? - Как только месье Шапри соберет мой саквояж, - прокурор украдкой перевел дух. В глубине души Ла Карваль почему-то ожидал, что отец д'Арнье наотрез откажется от рискованного предложения - но святой отец проявил свойственную ему холодную рассудительность, согласившись. Прокурору хотелось прихватить с собой месье Морана. Вдруг он узрит своим загадочным внутренним оком нечто любопытное? Однако Кантен не успел перехватить актера после утреннего сеанса позирования, тот удрал в свой ненаглядный балаган. В путь отправились не верхами, но в экипаже, позаимствованном в архиепископской каретной, выбрав наиболее скромный и неприметный, без гербов на дверцах. Арману было велено залезть на крышу, составив компанию ординарцу господина прокурора, чему молодой человек только порадовался. Следом за каретой скакали шестеро жандармов устрашающего вида, и с точки зрения Армана все это было донельзя интересно и захватывающе - только оставалось непонятным, куда же это они собрались. Месье Шапри болтался на крыше экипажа, мертвой хваткой вцепившись в медные поручни, восхищенно таращась по сторонам. Экипаж и жандармский кортеж миновали город, выехали в предместья, держа путь, как определил Марсель, в южном направлении. Пыльная дорога вилась между холмов, расчерченных грядами виноградников. Мелькали деревушки и мельницы, убранные поля и леса в порыжелой осенней листве. Иногда задувал сильный холодный ветер, напоминая о том, что на дворе уже октябрь. Лошади мотали гривами, фыркали, слаженно молотили копытами, устремляясь все вперед и вперед. Порой в отдалении проплывали смутные очертания замков, оседлавших скалы - бывших грозных крепостей, превращенных теперь в загородные резиденции тулузской аристократии. На перекрестке в безвестном городке возница придержал коней, уточняя дорогу - и Арман расслышал, что они направляются в местечко под названием Вилль-де-Брев. Впрочем, истинной цели путешествия Арман не увидел. Экипаж вкатил в деревушку с одноименным названием - Арман прочитал его на указателе при въезде - остановившись подле постоялого двора «Золотая подкова». Здесь мсье Шапри вместе с багажом высадили, велев снять в гостинице пару нумеров получше и почище, заказать ужин и ждать возвращения прокурора и его спутника. Когда месье прокурор вернется? А черт его знает, задумчиво отозвался Ла Карваль, захлопывая дверцу. Карета укатила, а растерянный Арман Шапри остался в незнакомом городе в обществе одного из жандармов, приставленных к юноше. Утешало одно - хозяин гостиницы, похоже, изрядно струхнул при виде важных господ, а потому робкие пожелания Армана были немедля выполнены. Убедившись, что две соседние комнаты приготовлены, в очагах разведен огонь, а белье на постелях относительно свежее, молодой человек заказал ужин и съел его, не почувствовав вкуса. Тщетно пытаясь сообразить, какое загадочное дело привело месье прокурора в уединенный городок - и скоро ли тот возвратится. Ничего не решив, забрался с ногами на узкий диванчик и задремал вполглаза, устав от тряски в дороге и обилия впечатлений. Вилль-де-Брев, владение маркизов де Муши, перешедший после замужества к супруге покойного графа де Вержьена, оказался единым в двух лицах. Первоначально это имя носил мрачный средневековый замок, от которого сейчас остались только живописные руины да несколько жилых строений, потом оно перешло к очаровательно-вычурному особняку, выстроенному в начале века на берегу живописного озера. По смерти всех представителей семейства де Вержьен и после тяжб с королевской казной поместье отошло дальнему родственнику семейства де Муши. Донельзя удивленному, когда на пороге его дома внезапно объявились королевский прокурор Шатле и викарий его преосвященства монсеньора Тулузского. Не имея привычки долго ходить вокруг да около, прокурор напрямую изложил свою просьбу, больше напоминавшую приказ: им необходимо увидеть место последнего упокоения графа Амори де Вержьена. Возможно… тут Ла Карваль чуть запнулся, однако продолжил: возможно, им потребуется осмотреть могилу не только снаружи, но и внутри. Да, вы совершенно верно поняли. Раскопать гроб и потревожить его обитателя. Святой отец проследит за тем, чтобы процедура была совершена с надлежащим благоговением. Да, его высокопреосвященство не возражает. Вот его дозволение. Нет, помощь не нужна, жандармы справятся - только потрудитесь одолжить им лопаты, доски, фонари и веревки. Вы желаете присутствовать, месье де Муши? Прекрасно, только помните - все увиденное должно умереть вместе с вами. Что, не пойдете? Я вас понимаю. Так где захоронение? Амори де Вержьен, былой Яблочный Ангел, обрел последнее пристанище в саду поместья, на берегу пруда. Под сенью ив, а не яблонь. Ла Карваль опасался, что госпожа графиня в стремлении увековечить память супруга возвела над могилой здоровенный монумент, который уж точно не сдвинуть силами блюстителей закона - и тогда все его планы летят к черту. Но могила графа де Вержьена оказалась украшена обычной мраморной плитой с золотыми буквами и рельефным изображением перевернутого факела. С кряхтением и сдавленной руганью ее отодвинули в сторону, принялись раскапывать слежавшуюся и прокаленную солнцем нынешнего жаркого лета землю. Ла Карваль и Шарль д'Арнье, не сговариваясь, отошли к берегу пруда. Вечерело, вода казалась темной и бездонной - хотя пруд изрядно обмелел за лето. Ла Карваль волновался. Страха перед мертвецами он не испытывал, пиетета и трепета перед разрытой могилой - тоже. Его больше тревожило, не ошибся ли он в своих предположениях. Сможет ли он оправдаться в столице, если осквернение могилы окажется напрасным? Если он просчитался, погнавшись за давно умершим призраком? Хорошо, что отец д'Арнье хранит молчание - Ла Карваль не выдержал бы расспросов, сорвавшись и наговорив того, чего говорить бы не стоило. Кантен искоса взглянул на профиль спутника - четкий, словно самой природой предназначенный для того, чтобы красоваться на монете, драгоценной камее или картине. Ах да, картина. Еще немного, и она будет завершена. Еще немного - и луна умрет, чтобы бессчетный раз возродиться, разрезав небо тонким золотым серпом. Интересно все же было бы знать, о чем сейчас думает отец д'Арнье. И вновь оказаться с ним в одной постели тоже было бы неплохо - но сейчас это ни к чему, не до того, незачем понапрасну бередить душу. У него есть миссия, которую он должен выполнить. Ивы печально шептались под ветром. Лезвие чьей-то лопаты глухо ударилось о доски. Шарль д'Арнье перекрестился - машинальным, привычным движением, окликнув Ла Карваля: - Пойдемте, взглянем. Жандармам пришлось зажечь фонари. Два стояли прямо на кучах вывернутой земли, один покачивался на ветке дерева. В этом качающемся свете Ла Карваль нетерпеливо заглянул в отрытую яму с торчащими из песчаных стен обрубками корней, увидев стоящий на дне гроб - большой, красного дерева с бронзовыми накладками и изображением креста на крышке. Места рядом с гробом как раз хватало, чтобы встать человеку - и, ухватившись за веревку, Ла Карваль прыгнул вниз, сопровождаемый приглушенным восклицанием д'Арнье: «Осторожнее». Прокурору спустили привязанный на веревку фонарь, трещавший и распространявший вокруг себя прогорклый запах сгорающего масла. При его свете Ла Карваль торопливо подковырнул ножом замки на крышке гроба де Вержьена, привязав к вычурным массивным ручкам сброшенные вниз веревки. Убедился в прочности узлов, махнул рукой - тяните. Одна из веревок звонко лопнула, остальные выдержали. Провернувшись на покрывшихся патиной шарнирах, крышка слегка приподнялась. Ла Карваль заранее прикрыл нос и рот шарфом - но зловония вроде не ощущалось. Он в нетерпении подтолкнул тяжелую крышку, спеша заглянуть внутрь, получить ответ на вопрос, жегший его, словно огнем. В недрах гроба, обитого изнутри атласом - то ли бледно-лиловым, то ли белым, в неверном свете фонаря было трудно точно определить свет - никого не было. Не доверяя глазами, Ла Карваль пошарил внутри рукой - плотная ткань высохла и трескалась при прикосновении, неприятно цепляясь за пальцы. Нет, никого. Ни малейшего следа усопшего. Граф Амори де Вержьен, скончавшийся десять лет тому от оспы, благополучно отсутствовал. Стоявший на краю раскопа д'Арнье наклонился вперед и слегка присвистнул, вполголоса заметив: - По-моему, Ла Карваль, вы ничуть не удивлены. Теперь, вдобавок к мертвым женщинам, у вас имеется еще и беглый покойник. Выбирайтесь-ка оттуда, - он протянул руку, за которую и уцепился Ла Карваль. Сухая земля под каблуками его сапог с шорохом осыпалась, стучась о стенки пустого гроба. - Господа, засыпайте могилу. От имени его преосвященства все получат по десять ливров, - посулил жандармам Шарль, надеясь, что так работа пойдет быстрее. - Ангел вознесся прямиком на небеса, минуя бренное состояние трупа, - констатировал столичный прокурор, отряхивая одежду от приставшей сухой травы и комочков земли. Мелькали лопаты, комьями летела вниз земля, насыщая разверстую в безмолвном крике пасть пустой могилы. - Возможно, он никогда не умирал, - подал плечами д'Арнье. - Либо воскрес в третий день и теперь шатается по миру в поисках пристанища. Не страшитесь, что однажды ночью Амори постучит в вашу дверь, возмущенный тем, что вы обшарили его гроб? - Тьфу на вас, святой отец, - с душой произнес Ла Карваль. Подумал и твердо добавил: - Мне нужно выпить. Едемте обратно. Надеюсь, месье Шапри справился с поручением. - Кто он такой, этот Шапри, и на кой предмет вы его подобрали? - рассеянно осведомился Шарль, пытаясь отвлечься от мрачных размышлений. - Бродячий актер. Выступает в одном дешевом и подозрительном балагане, - отмахнулся прокурор, шагая по темной аллее к видневшемуся вдали особняку. - Сам по себе он ничего не представляет, но… - Молод, хорош собой, наверняка одинок… и совершенно беззащитен, - угадал недосказанное Шарль д'Арнье. - Если ваши рассуждения касательно сущности скрывающейся в городе секты истинны, молодой человек наподобие вашего подопечного идеально подходит на роль вероятной жертвы. А если вдобавок ко всему он еще и невинен… - Я не проверял, - буркнул Ла Карваль, неприятно уязвленный тем, что святой отец так быстро раскусил истинную подоплеку его забот об Армане Шапри. Он запрыгнул в экипаж, качнувшийся под его весом, раздраженно крикнув кучеру: - В город! Заслышав шаги и хлопанье дверей, Арман шустрой белочкой спрыгнул с дивана. Пытаясь догадаться по выражениям лиц и обрывкам фраз, чем завершилась поездка господина прокурора и его спутника: успехом или неудачей. Месье Шапри немедля погнали за ужином и вином, а после выставили из комнаты, велев отправляться спать. Зевая в ладонь, Арман вернулся на облюбованный диванчик - отметив, что сквозь тонкую щелястую стену до него неразборчиво доносятся голоса из соседней комнаты. Довольно громкие, но вроде бы не предвещавшие ссоры. Поданная на стол курица в белом соусе с кислыми сливами оказалась весьма недурна, но Кантен уделял больше внимания винным бутылкам. Напряжение последних часов оставило его, сменившись вялостью и раздражением. Его быстрый и цепкий ум вроде бы сумел ухватить картину происходящего в Тулузе, но в складываемой им мозаике по-прежнему недоставало нескольких кусочков. Тех жизненно важных кусочков, без которых картина была не картина, а мешанина пестрых пятен с черными силуэтами загадочных фигур. «Снова картина, - подумалось Ла Карвалю. - В этом городе все создают картины. На холсте или из своей собственной жизни. Отец Антуан желает быть архангелом, бесстрастно взирающим на коловращение мира, месье Моран - успешным актером. Могила де Вержьена, убийцы и еретика - пуста. Черный ангел расправил крылья и улетел невесть куда. Знает ли об этом преподобный? Знает ли он, что в действительности происходило в Тулузе десять лет назад?» - он опрокинул бокал, почти не распробовав винного букета. Шарль д'Арнье пристально смотрел на него сквозь пламя стоящей на столе оловянной жирандоли, безуспешно пытающейся сойти за серебряную. Синие глаза грешного священнослужителя были спокойными и чуть прищуренными, словно он целился в далекую и маленькую цель. - Я подозревал, что рано или поздно вы отыщете эту могилу, - Шарль не пил, держал бокал перед собой, медленно вращая и следя за колебаниями бледно-рубиновой жидкости. - Но я хотел собственными глазами убедиться, достанет ли у вас решимости откинуть крышку гроба и заглянуть внутрь. - То есть вы с самого начала знали, что Амори де Вержьен жив? Знали - и молчали?! - Ла Карваль ухватился за край стола и начал медленно подниматься, наливаясь дурной кровью. - Успокойтесь, Ла Карваль, - д'Арнье примиряюще вскинул крупную, почти безупречных очертаний кисть. - До нынешнего дня я понятия не имел, что вы идете по следу покойного любимца монсеньора. Я даже имени его не знал. Но догадывался, что со смертью этого человека что-то нечисто - но и только. Ни к кому из своих ангелов его эминенция не был привязан так, как к нему. И покойный Лану… - Шарль замолчал, коснувшись губами ободка бокала. - Договаривайте, - потребовал Ла Карваль, падая на жалобно хрустнувший под ним стул. - Что не так с Лану? Я беседовал с его домашними и друзьями, его жизнь была у всех на виду. Образцовый семьянин, честнейший человек, преданный своему господину, но… - Вот именно, «но», - отчеркнул в воздухе пальцем д'Арнье. - Но. Ваши же собственные уверения перечеркиваются этим крохотным «но». Честнейший и преданный человек внезапно пытается оборвать жизнь того, кому обязан своей карьерой и состоянием. Оставляя при этом превесьма, я бы сказал, странную предсмертную записку. - Смерть дочери свела его с ума, - не слишком уверенно пробормотал прокурор. - Я так не думаю, - отрицательно качнул головой Шарль. - Какую должность занимал в штате преосвященного мэтр Лану? - Казначея, - не замедлил с ответом Кантен. - К сожалению, даже приказ его величества не позволит мне прикоснуться к тайнам финансов его преподобия монсеньора де Лансальяка. Я знаю, что мэтр Лану отлично справлялся со своими обязанностями - и, как цепной пес, хранил секреты преосвященного. Какие - теперь уже не выспросишь. К чему вы клоните, отец Шарль? - Дворец монсеньора отнюдь не был раем единомышленников, а его служащие - не ангелы, - медленно выговорил д'Арнье. - Среди множества денежных потоков, которыми управлял мэтр Лану от имени монсеньора, имелся один… один ручеек. Довольно внушительный такой ручеек, небольшая река. Не пересыхающая по меньшей мере вот уже лет пятнадцать и питающая некий потайной сад. Из врожденного любопытства я решил проследить, куда течет эта золотоносная река. - И? - Ла Карваль отхлебнул прямо из бутылочного горлышка, клацнув зубами по толстому стеклу. - Не обладая талантом дознавателя, я наделал множество ошибок, - признал свое несовершенство Шарль. - Однако кое-что разузнать мне удалось: один рукав этой реки находился в Тулузе, другой устремлялся в Италию. А года два назад положение дел изменилось - бывший итальянский рукав перемещается по Франции. Марсель, Ним, Фуа, Тулуза. Всегда и постоянно - Тулуза. - «Золото из рук его», - как завороженный, повторил Ла Карваль фразу записки из кармана покойного Пьера Лану. - «Золото да падет на головы их, оборотясь раскаленным свинцом. Да не будет им нигде укрытия…» Кого ссужал деньгами ваш патрон? Кого?! - ему хотелось сгрести д'Арнье за отвороты щегольского дорожного камзола и трясти, пока викарий не даст правдивый ответ. - Я не знаю, - д'Арнье встал, прошел по комнате от окна к двери, четыре шага по вытертому пестрому ковру. - Но можно догадаться, что эти люди или человек часто переезжали, - он остановился за спиной Ла Карваля, теперь его дыхание чуть ерошило волосы прокурора. - Я не лез в дела его преосвященства, всецело доверяя ему и исполняя то, что он считал нужным поручить мне. Я прекрасно знал, что не все его дела безупречны и честны, но таков весь мир. Кто я таков, чтобы воевать с общепринятым порядком? Монсеньор сделал меня тем, кто я есть теперь. Мне не хотелось прослыть неблагодарным, - ладони, словно невзначай опустившиеся на плечи Ла Карваля, были вескими и спокойными, руками уверенного в себе человека. - Но теперь… Я в сомнении. В сомнении и смятении. Я думал, в гробу де Вержьена будет лежать тело давно умершего человека. Но тела нет. Нет и никогда не было. А монсеньор и его верный казначей пересылают немалые деньги неведомо кому. Год за годом. Что они оплачивают, молчание? Возможность сохранить в неприкосновенности свои тайны - к примеру, о том, что на самом деле произошло десять лет назад в Тулузе и, возможно, творилось в других городах? Я священник, пусть и не слишком ревностный в своем служении, но я - не слуга закона. Зато вы, Кантен де Ла Карваль - королевский следователь. - Мне нужно имя. Хотя одно имя, - против воли Ла Карваль поддался убеждающей силе вкрадчивого, исполненного внутренней силы голоса. - Я устал гоняться за призраками. - Шосселен, - шепот, которым было выдохнуто над ухом имя, больше напоминал любовное признание. - Альфонс Шосселен. Я не знаю, настоящее это имя или поддельное. Не знаю, кто этот человек, но последние два года получателем денег является именно он. И сейчас я отважусь предположить: он каким-то образом связан с беспокойным мертвецом де Вержьеном, улетевшим Яблочным Ангелом. Если не является им - в ином обличье. - Этого не может быть, - с пьяной уверенностью заявил Кантен. - Почему? - пальцы Шарля бережно и умело разминали плечи Ла Карваля, прогоняя усталость из напряженных мышц, и в его голосе почти не слышалось тревоги. - Вы сталкивались с Амори де Вержьеном лицом к лицу? - Я знал его сына… - Кантен прикусил кончик языка. Перед глазами вспыхнули белые искры, рот наполнился солоноватой слюной, изгнавшей хмельной дурман. - Это давняя история. Ах, святой отец, что бы вам не заговорить немного раньше! - он принудил себя рассмеяться, нетрезвым и злым смехом, потянулся к бокалу, но не сумел ухватить его трясущейся рукой. - Довольно с меня на сегодня. Послушайте, Шарль, я должен подумать. Над всем, что вы сказали. Хорошо поразмыслить. На трезвую голову. Спасибо вам, но… - руки исчезли, Ла Карваль поднялся, не слишком твердо держась на ногах и честно признав: - Сейчас от меня никакого толку. Признаться, в моей практике это первое вскрытие могилы. К тому же незаконное. Вы же меня не выдадите? Шарль д'Арнье отступил в тень дальнего угла комнаты, обхватив ладонями локти. Кивнул, длинные прямые локоны упали вперед, скрыв часть лица. - Разумеется. Все сказанное и сделанное останется исключительно между нами, - заверил он, из-под приспущенных ресниц наблюдая за тем, как прокурор не слишком твердой рукой поворачивает ключ в замке. Как он уходит, локтем придерживая захваченную с собой бутыль, и как за ним закрывается дверь. Оказавшись у себя в комнате, Ла Карваль сунул бутылку в карман и выпрямился, тяжело привалившись спиной к двери гостиничного нумера. Ему хотелось кричать. Хотелось выть от отчаяния и бессилия. Зверь, с рождения обитавший в темных глубинах его души, чуял близкую добычу - но человек сегодня не поддался жаждущему рыку. И теперь разъяренная тварь клацала окровавленной пастью, полосовала когтями сердце, требуя схватки, близость которой она чуяла расширенными, дрожащими в предвкушении ноздрями. Кантену надо было сделать единственный шаг навстречу - и он получил бы желаемое, великолепное тело с перекатывающимися под светлой кожей мускулами, достойного соперника и любовника. Он заполучил бы Шарля д'Арнье - и кучу неприятностей. Шарль ничуть не желал его - но святому отцу зачем-то требовалась эта ночь близости. Как продолжение его внезапной откровенности. Его руки были подобны капкану, Ла Карваль даже ощутил холодок захлопнувшихся челюстей, чудом не сомкнувшимся на живой плоти. Он прикинулся захмелевшим и улизнул. Но Господь свидетель, как же ему сейчас хотелось обладать Шарлем. Пасть в пропасть и сгореть в огне, что бушует внутри бесстрастной мраморной статуи с синими глазами. Утолить свою безумную жажду, не думая о последствиях. Но - нельзя. Цепь, ловушка, клетка. Искушение, манящее к себе. Липкая паутина. Одно неосторожное, необдуманное движение - и его с головой замотают в плотный кокон невысказанных обещаний, взаимных одолжений, моральных долгов и молчаливых соглашений. Сеть, из которой не вырваться. - Месье прокурор? - разбуженный и встревоженный Арман зашевелился на диванчике, затеплил свечу. Прижал ладонь к губам, расширенными от испуга глазами глядя на растрепанного, терзаемого неудовлетворенным желанием и страстью столичного прокурора, еле слышно пролепетав: - Что случилось? - Ничего, - Ла Карваль содрал камзол, швырнув его прямо на пол. За камзолом последовали жилет и рубаха в расплывающихся винных пятнах. Избавившись от одежды, молодой прокурор, зло отфыркиваясь, принялся умываться в большом жестяном тазу, разбрызгивая воду и чертыхаясь про себя. Он совершенно позабыл об этой ходячей докуке, безмолвном месье Шапри, даже не сознающим, каких опасностей ему удалось избежать. Боже, почему он не оставил мальчишку под надежным присмотром Марселя и не позвал с собой Франсуа? Но может ли он теперь доверять актеру? Есть ли в этом двуликом городе хоть один человек, на которого можно положиться? Франсуа связан с д'Арнье - хотя черт их разберет, насколько прочна эта связь, ведь Моран вроде бы является живой собственностью преподобного… Которого актер тоже не балует вниманием… А мальчишка так диковато и опасливо косится издалека. Где случайные прохожие наткнулись бы на его труп с полуоторванной головой - у берега Гаронны или в какой-нибудь сточной канаве? - Ровным счетом ничего, Арман. - Но вы… С вами все в порядке? - меньше всего Арману хотелось ложиться спать в обществе прокурора, пребывавшего в столь неуравновешенном состоянии духа. Сжавшись в комочек, он следил за тем, как тот затравленным зверем мечется по комнате, шипя сквозь зубы обрывки слов и ругательств, проклиная невесть кого - может быть, самого себя. По добросердечию Арман испытывал сочувствие к чужим страданиям - но предпочел бы, чтобы месье Ла Карваль исходил яростью в другом месте. Подальше от Армана Шапри. Желательно за крепкой дверью с надежными замками. Окончательно спятивший зверь ревел, задирая морду к окровавленной луне. Пусть его лишили достойной добычи, но в темном углу источала соблазнительный аромат сахарная косточка, доступная и беззащитная. Нужно всего лишь протянуть руку и взять ее. Косточки не способны защищаться, они рождены, чтобы жалко хрустнуть в клыках хищника, наполнив его пасть сладостью и кровью. «Но я не зверь, я - разумный человек!» - Нет, - Ла Карваль остановился посреди комнаты, несколько раз глубоко, со свистом, втянув воздух сквозь зубы. - Со мной не все в порядке. Мне очень жаль, месье Шапри, но для вашего же блага - проведите ночь в другом месте. Отец д'Арнье! - прокурор качнулся в сторону, ударив кулаком по тонкой стенке. От сотрясения с гвоздя сорвался и грохнулся на пол дрянной пейзажик. - Что такое? - приглушенно отозвался из-за стены Шарль. - Сделайте одолжение, приютите месье Шапри на ночь! - рявкнул Кантен. - Ступайте, месье Арман. Ступайте, кому говорят! Ничего не понимающий, донельзя перепуганный Арман вцепился в тонкое гостиничное одеяло, закутавшись в него наподобие плаща, и шмыгнул в коридор. Всей шкурой чуя: только что он чудом избежал весьма жутковатых неприятностей. Когда за мальчишкой захлопнулась дверь, Ла Карваль ничком рухнул на узкую гостиничную кровать, вжавшись всем телом в колкую упругость набитого сеном матраца. Вгрызся зубами в мягкую подушку, расшитую аляповатыми цветами, заглушив рвущийся наружу крик. Приказывая себе успокоиться. Успокоиться и взять себя в руки. Обдумать то, что он узнал сегодня. Решить, каким образом это может быть использовано в игре, которую он ведет. - Хорошо ли это - никого не предупредили и укатили невесть куда? - капризно возмутился Франсуа, заглянув после сеанса позирования в комнаты прокурора и обнаружив, что Ла Карваль вернулся из своей загадочной поездки. - Оставили меня тут одного отдуваться перед мэтром Эшавелем… - актер приязненно кивнул Арману, сунувшемуся в кабинет за новыми распоряжениями, и без приглашения плюхнулся на диванчик. Выжидательно уставился на Кантена: - Куда вас носило и что вы там разузнали? - Что нового в вашем театре? - ответил вопросом на вопрос прокурор, усаживаясь рядом. Франсуа рассеянно дернул плечом: - Все по-прежнему. Мэтр Рийоль натаскивает труппу, месье Шосселен держится в тени. Новых актеров не принимали. Господин меценат больше не показывался. Ну не томите, я же вижу - вам есть о чем поведать! - он состроил умилительно-просящую рожицу. - Сейчас по вашей вине я умру от любопытства! - Я навещал могилу Яблочного Ангела, - коротко отозвался Ла Карваль. - И что, она действительно под яблонями? - в нетерпении подался вперед актер. - Под ивами. В ней пусто. Предвосхищая ваши расспросы - да, я видел это собственными глазами. Отец д'Арнье может выступить моим свидетелем, - прокурор сделал паузу, наблюдая, как воспримет новость месье Моран. Актер приоткрыл рот, собираясь что-то сказать или спросить. Передумал. Прикусил кончик ногтя на мизинце, и только после этого осторожно изрек: - Выходит, месье Амори отнюдь не на том свете, а на этом. А монсеньор догадывается об этом? Или - не догадывается, а знает точно? - Я имею все основания думать, что монсеньору известно местопребывание его любимца, - прокурор забил голосом последний гвоздь в крышку гроба. - И я знаю, мы дышим ему в затылок. - О-о, даже вот как… Наш театр? - без труда смекнул Франсуа. - Вы руководствовались случайным выбором - но попали точно в цель? - Как утверждают философы, вся наша жизнь состоит из мелких случайностей, соединенных Господом в единую нить или цепь, точно не помню, - в черных глазах Ла Карваля мелькнуло торжество. - Однако у меня по-прежнему нет веских доказательств. Поэтому вам, Франсуа, предстоит кое-что сделать. - Что именно? - актер склонил голову набок. Невесть почему эта его привычка нравилась Кантену. Как и житейская сметливость месье Морана, и манера смотреть на собеседника сквозь обманчиво-скромно опущенные ресницы. Если бы он мог без колебаний доверять месье Морану… Если бы Ла Карваль чуть больше верил людям - не раз получая доказательства того, что ради выгоды или спасения они с легкостью обманут и предадут, невзирая на все клятвы и обещания. Он симпатизировал де Лансальяку, но симпатии к подозреваемому имеют свои границы. Прокурор встряхнулся, отгоняя непрошенные размышления: - Вы пойдете сегодня на репетицию? Отлично, я так и думал. Найдите способ переговорить наедине с господами Шосселеном и Рийолем. Пригласите их взглянуть на незаконченное творение мэтра Эшавеля, что таится за стенами архиепископской резиденции. - Так они и пойдут со мной, - усомнился в своих силах Франсуа. - Придумайте что-нибудь! - Ла Карваль протянул руку, стиснув пальцы молодого человека и с неудовольствием взглянул на сверкающее гранями рубиновое сердце. - Вы же такой умник! Что вам стоит наврать им с три короба? Главное - чтобы они увидели картину. - Допустим, господа купятся на мою болтовню и придут. Что дальше? - пожелал узнать месье Моран. - Дальше вы проведете их в зал и скромно отойдете в сторонку. Станут расспрашивать - отвечайте кратко, четко и правдиво. Постарайтесь известить их, что сюжет картины был предложен лично господином столичным прокурором. Намекните, якобы прокурору ведомо нечто о древних божествах - и о связи, тянущейся через века к сегодняшним дням. - Связи навроде вашей золотой цепочки? - лукаво прищурился Франсуа. - Вы откроете когда-нибудь эту великую тайну - почему вы носите ее, не снимая? - Когда-нибудь - да, - скрепя сердце, посулил Ла Карваль. Надеясь, что его обещание послужит месье Морану эдаким задатком на будущее - ведь актеру так нравилось вызнавать чужие тайны. - Вы сделаете это? - Я просто не могу отказать в такой настойчивой просьбе, - рассмеялся Франсуа. - Ничего не обещаю, но постараюсь… Скажите, обязанности месье Шапри при вашей персоне сводятся только к накрыванию стола и своевременному подношению туфель, или постель на ночь он вам тоже согревает? - Месье Моран, запомните мои слова, - нарочито зловеще начал прокурор, - не стремитесь узнать больше того, что вам положено. Невинность сего кроткого агнца совершенно меня не волнует. Как и он сам. Я просто хочу, чтобы он… чтобы его не выудили из Гаронны с улыбкой от уха до уха. Чтобы он не разделил судьбу вашей несчастной знакомой, мадемуазель Люсьен. Когда все завершится, так или иначе, месье Шапри может отправляться на все четыре стороны. - Его преосвященство проявили заинтересованность в его судьбе, - прозрачно намекнул Франсуа. - Вот и пусть забирает его себе со всеми потрохами, - отмахнулся Ла Карваль. - Набьет из него чучело или пришьет ангельские крылья, мне нет до этого дела, - он с неохотой отпустил руку Франсуа, вспоминая, какое несказанное удовольствие смогла подарить ему эта тулузская лилия с нежным ароматом. Повторится ли это сызнова? Или стоит держать руки подальше от месье Морана? С такого станется проникнуть сладкоречивым змеем в душу и обвиться вокруг сердца так, что потом не отодрать и с кровью… - Перестаньте так интригующе улыбаться, месье Моран. Марш на репетицию. Сцену в «Театре Фортуны» перестелили - теперь доски мягко и упруго проседали под ногами, от них едва различимо пахло свежей сосной. Труппа привычно выстроилась подле рампы, и мэтр Рийоль с неудовольствием осведомился: - Кто-нибудь знает, где Арман? - Он больше не придет, - интонации голоса Франсуа прямо-таки сочились любезностью и ядом. - Ежедневный труд оказался для бедного мальчика слишком тяжким испытанием. Он нашел себе местечко получше. Где его таланты оценят по достоинству. Жанно понимающе хмыкнул. Николетт недоуменно всплеснула руками, взглядом потребовав у Франсуа объяснения. Но месье Моран пребывал в убеждении: испробовав сладкой жизни в архиепископском дворце, Арман сам не захочет возвращаться. Эта тихая и кроткая душа не разрывается от противоречивых желаний и отлично скрасит последние годы монсеньора де Лансальяка. Мэтр Рийоль рассеянно похлопал по ладони своей неизменной указующей тросточкой. Внезапно он вскинул голову, смерив Франсуа холодным взглядом бледно-зеленых глаз. - Перемена ролей, - спокойно объявил он. - Ипполит - Франсуа. Терамен - Мари-Раймон. Жанно будет Аркасом. Упомянутый Жанно не удержался и тихонько взвыл от восторга, ударив себя кулаком по ладони. - Если кто из вас наткнется на месье Армана, передайте ему, чтобы не трудился возвращаться - он уволен. Франсуа украдкой улыбнулся. Убеждая свою совесть в том, что не сделал ничего дурного. Все так поступают. У Армана не хватило бы умения достойно сыграть роль, и спектакль бы просто-напросто провалился. Их усилия пошли бы насмарку из-за неопытного мальчишки, лезущего на сцену, где ему вовсе не место. Арман не рожден для театра. Пусть лучше прислуживает монсеньору и подставляет ладошки под дождь чужой щедрости. Пусть вволю лопает пирожные с золотого блюдечка и валяется на шелковых простынях. А ему, Франсуа Морану, нужно жить, нужно добиваться места под солнцем, не зависящего от чужой преходящей милости. «Он меня еще благодарить должен! - твердил себе Франсуа. - У него все равно ничего бы не получилось, а у меня - получится! Еще как получится!» Вряд ли великий создатель «Федры» и безымянный, но не лишенный дарования писака, что потрудился над переделкой творения Расина, предполагали, что ясный и недвусмысленный образ царевича Ипполита можно истолковать столь удивительным и неожиданным образом. Персонаж, создаваемый Франсуа под незаметным, но настойчивым руководством мэтра Рийоля, произносил положенные речи - и вместе с тем разительно отличался от задуманного Расином. Ипполит в исполнении Франсуа с невинным видом язвительно высмеивал чувства влюбленной мачехи и опасно заигрывал с давним другом. Оправдывался перед отцом, намекая на неверность его супруги и вместе с тем не произнося ни единого слова прямой укоризны, дразнил подругу обещаниями, которые не собирался исполнять… Атмосфера на сцене сгущалась, хотя никто из актеров не мог прямо указать на причину своих тревог. Соглашаясь с тем, что с заменой главного действующего лица спектакль стал гораздо лучше. Пьеса обрела внутренний стержень и цельность, она стала насыщеннее - и опаснее, словно за каждой из движущихся по сцене фигур выросла огромная тень, зловещая и опасная. Словно всякое произнесенное героями спектакля слово таило в себе иной, куда более тревожный смысл. А Франсуа искренне наслаждался происходящим. Ловко уклоняясь от любых попыток заговорить с ним о чем-то, не касавшемся роли. Он давал свое представление для мэтра Рийоля - зная, что тот сумеет по достоинству оценить оригинальную трактовку образа, и всячески стараясь привлечь его внимание. Задержавшись по окончании репетиции и окликнув распорядителя: «Мэтр, можно с вами переговорить… по одному важному вопросу?» - Я так и понял: тебе сегодня что-то не дает покоя, - коротко кивнул Рийоль. - Надо отдать тебе должное, Лилия - ты так старательно тянул действие на себя, что порой это выглядело… просто забавно, - он бледно улыбнулся. - Жаль, что Арман покинул нас. Ему недоставало мастерства, но он был так естественен в своей неискушенности. Публика сочувствовала бы ему. Тогда как твое прочтение образа, несомненно, удивит зрителей - и озадачит. Ну, если у тебя и впрямь серьезный разговор, я предпочитаю вести его в более подходящем месте. Они ушли. Прислуга гасила свечи, погружая зал в гулкую темноту. Подходящим местом мэтра Рийоля оказался тот самый кабачок, где Франсуа недавно ужинал в обществе Жанно. Здесь и впрямь никто не обращал на соседей внимания. Хочешь - плети заговоры против короны, хочешь - делай непристойные предложения. Поначалу беседа двух новых посетителей кофейни шла на удивление благопристойно. Если бы кто посторонний дал себе труд прислушаться, то озадаченно пожал бы плечами: сколь удивительные вещи обсуждают между собой лицедеи, когда не выступают напоказ. Говоря о придуманных и никогда не существовавших людях, точно о давних знакомых, решая хитросплетения их судеб и всерьез переживая из-за их семейных и жизненных драм. Франсуа мялся, не представляя, как перейти к истинной цели своего разговора, не отрывая взгляда от замызганной скатерти и стараясь не встречаться взглядом с мутно-зеленоватыми зрачками мэтра Рийоля. Тот не собирался облегчать собеседнику задачу, вынуждая молодого актера сделать первый шаг. Франсуа наконец решился, рассеянно водя пальцем по краю оловянной кружки: - Мэтр, скажите… мне кажется, вы считаете меня небесталанным. Может, я ошибаюсь, но… я уверен, что заслуживаю бОльшего… Как и многие из нас, вынужденные прозябать там, где мы есть. Рийоль чуть откинул голову назад, смерив Франсуа оценивающим взглядом, будто впервые увидел его. Узкие губы тронула мудрая и неприязненная усмешка: - Видишь ли, мальчик… Твоя незаурядность кроется именно в том, что столичная сцена признает недостатком. Акцент. Подвижность. Мимика. Тебя можно научить чеканной декламации, приучить неподвижно стоять на месте, изящно помавая рукой в патетических моментах, и принимая благообразный вид. Все это, вместе взятое, превратит тебя в посредственность, каких на пятачок - пучок. - Пропади она пропадом, эта столица, - отмахнулся Франсуа. Ему очень хотелось показать себя не взбалмошным юнцом, а рассудительным и знающим человеком, но непосредственная натура брала свое. - Здесь, на Юге, всегда существовали свои традиции и свое мерило сценического таланта. Я не хочу превращаться в посредственность, я хочу сохранить себя, - он оставил кружку в покое, сцепил пальцы с такой силой, что костяшки побелели. - Но я слишком мало умею. У меня никогда не было толкового и постоянного наставника. Я хочу работать с вами и учиться у вас. Постоянно. Хотя бы пару сезонов. Я знаю, обучение стоит денег. Я могу заплатить! - он нервно сглотнул, повторив: - Да, могу. Не просто наличными. У меня… у нас с мадемуазель Годен хранится пьеса авторства ее родственника. Великолепная, острая, просто конфетка, которую совсем недавно поставили в столице, а в провинции о ней еще не слышали. - Я не держу постоянной труппы, - Рийоль небрежно пожал узкими плечами, поправил и без того безукоризненно сидящий парик. - Докажи, что на тебя стоит тратить время - тогда я, возможно, смогу дать тебе пару дельных советов, которые пригодятся в будущем. Франсуа зажмурился. Перевел дух, словно собираясь прыгнуть с обрыва в бездонный омут. Хотя здесь больше подошло бы сравнение с туго натянутым канатом, по которому он отважно вознамерился пройти над клокочущей огнем бездной. Если Ла Карваль прознает, какие именно переговоры он тут вел… - Я знаю причину, по которой вы не можете собрать постоянную труппу, - медленно, едва ли не по буквам выговорил он. - И почему вы часто переезжаете. Возможно, я знаю способ переменить эту ситуацию. Средство, которое даст вам возможность изменить давним правилам - не задерживаться нигде подолгу и устраивать судьбы нанятых вами актеров по своему усмотрению... Рийоль негромко рассмеялся: - Скверная формулировка, Франсуа. То ли угроза, то ли коммерческое предложение, то ли похвальба. Определись. - Упаси меня Боже от угроз, и тем более - от пустой похвальбы, - яростно замотал головой Франсуа, поняв, что от испуга и волнения перестарался с драматизмом. - Это предложение. Сулящее обоюдную выгоду. Особенно в свете того, что день премьеры неумолимо близится. События, которые должны произойти - они произойдут. Вопрос в том, чем они закончатся. Кто уцелеет, а кто - нет. - Ничего не понимаю, - благожелательно улыбнулся мэтр. - Это отрывок из той пьесы, о которой мы говорили? Которую ты предлагаешь поставить в надежде на невиданные барыши? - Это пролог к пьесе для малого круга ценителей, что будет поставлена очень и очень скоро, - Франсуа с трудом заставлял свой обычно бойкий язык ворочаться, порождая слова. Актер вынудил себя посмотреть в зеленовато-желтые глаза сидящего напротив человека, отделенного от него неширокой столешницей трактирного стола. - Она называется «Возмездие нечестивым, или Гнилые яблоки райского сада». В основу положены события, имевшие место здесь, в Тулузе, лет десять назад - а может, и еще раньше, задолго до моего рождения. Распорядитель и постановщик - месье Ла Карваль, он же Жан Пари, его милость королевский прокурор из Шатле. В ролях - графы де Вержьен, старший и младший, ныне покойные, и некоторое число живых лиц, предпочитающих оставаться неизвестными. Если вы и сейчас скажете, что якобы ничего не понимаете, я больше ни слова не скажу. Просто встану и уйду. Выкручивайтесь, как знаете. Только имейте в виду, господину прокурору нужны жертвы и процесс. Очень нужны. И в их поисках он ни перед чем ни остановится. «Ой. Ну вот, сказал. Теперь все зависит от него - пожелает ли он схватить брошенный мяч или предпочтет сделать вид, будто никакого мяча вовсе и не было. И тогда я просто не представляю, как быть…» Мэтр Рийоль продолжал улыбаться, но теперь веселья в его улыбке больше не было. Он не потешался над амбициозным и самонадеянным юнцом, рвущимся в его ученики, он приветствовал человека, только что занявшего первую строчку в списке кандидатов в неприятности. - Допустим… только допустим, для поддержания нашей занимательной беседы, что мне доводилось слышать эти имена - де Вержьены и месье Ла Карваль, - медленно произнес он. - Раз вы знаете семейство де Вержьен, значит, от вашего внимания наверняка не укрылся тот факт, что у графа Амори, Яблочного Ангела, было двое отпрысков. Младший умер и похоронен в Париже. Что сталось с бастардом этого скандального семейства - старшим сыном Амори от танцовщицы Ля Мишлен? - Франсуа пер напролом, рассудив, что нападение будет сейчас наилучшей из возможных стратегий. - До меня доходили туманные слухи о Гвиане и Кайенне… Впрочем, все это неважно. Неважно, что там было в прошлом, кто кого любил и кто кого убил. Важно то, что происходит сейчас. Круг замыкается, да-да, я сам призываю неприятности на свою голову, но… но я уже усвоил, за необходимое порой приходится очень дорого платить. Я хочу, чтобы вы остались в живых, мэтр Рийоль… хотя на самом деле вас зовут совсем не так? Чтобы вы учили меня… нас. Чтобы мы поставили столичную пьесу раньше всех - и сорвали банк. - Вот как, - только и промолвил в ответ Рийоль. Его странные, бесстрастные глаза вновь скользнули по лицу и фигуре Франсуа, почти осязаемо. - Какое любопытное предложение. Для безработного актера, коим ты представляешься, Лилия, ты знаешь поразительно много такого, чего тебе знать совсем не положено. В том, что ты действительно актер, у меня сомнений нет. Но что касается всего остального… Должен ли я тебе верить? Не проще ли будет собрать саквояж и спешно покинуть прекрасную Тулузу? - В начале этого лета я участвовал в Фестивале Цветов и приглянулся местному архиепископу, - ошалев от собственного нахальства, Франсуа решил смешать правду с ложью, надеясь, что Рийоль не сможет разделить их. - Я ставил для него пьесу. Можете спросить Мари-Раймона и Николетт, они участвовали в постановке, им лгать совершенно незачем. Ну и… выполнял для преподобного иные обязанности, чего уж тут. Потом из столицы приехал прокурор Ла Карваль - ловить чернокнижников и дьяволопоклонников, которые якобы прячутся под рясой его преподобия. Месье прокурор мне доверяет. Я… я исполняю кое-какие его поручения. - Для господина прокурора ты тоже исполняешь те самые «иные обязанности»? - с понимающей усмешкой кивнул Рийоль. - Что ж, это многое объясняет. У Франсуа достало ума изобразить смущение. - Тебя приставили просто следить и вынюхивать, а ты решил проявить инициативу. Похвально, - одобрил мэтр. - Хотя грызут меня подозрения в том, что ты и сейчас не до конца откровенен. - Все мы преследуем как тайные, так и явные цели, - Франсуа никак не мог решить, поверил ему этот загадочный человек или издевается. - Мои личные дела с месье Ла Карвалем касаются только меня и его. - Итак, месье прокурор копается в сточных канавах Тулузы, извлекая на свет давно похороненные кости десятилетней давности, - Рийоль пригубил немного вина, покатал его на языке, размышляя. - Много ли ему уже удалось обнаружить? - Пустую могилу графа де Вержьен и тот факт, что в Тулузе свили себе гнездо поклонники не Сатаны, но древних галльских богов, - Франсуа решил, что ничем не навредит расследованию прокурора, поделившись сведениями. - А еще он позирует мэтру Эшавелю. В весьма, я бы сказал, специфическом образе. - Что-что? - заинтересованно приподнял тонкие рыжеватые брови Рийоль. - Монсеньор архиепископ умудрился убедить несгибаемого мэтра прокурора стать натурщиком? Хм... - Ага, я знал, я знал, что это вас наверняка заинтересует! - довольный собой Франсуа хихикнул. - Еще неизвестно, кто там кого убедил. Послушайте, мэтр… Вам ведь нет никакого дела до этих столичных интриг, правда? Вы никого не убивали - ну, я надеюсь, что никого не убивали, - вкрадчиво произнес он. - Вы же наверняка предпочли бы остаться в стороне и заниматься театром. А я… я могу это устроить. - Не преувеличивай свои скромные возможности, - отрицательно качнул головой мэтр Рийоль. - Если предложение взглянуть на картину не попытка подкупа и не ловушка, а жест миролюбия, я бы не отказался взглянуть на творение месье Эшавеля. Прекрасный мастер. Его место - при дворе, в столице, а не в провинции. - При двореее... - задумчиво-завистливо протянул Франсуа. - Наверное, его преосвященство полагает своё окружение ничем не хуже королевского двора. Мэтру щедро платят за каждое полотно его кисти, угождают его желаниям, чего же больше?.. Правда, никто не видит его картин, кроме малого числа избранных. Так и в Париже наверняка было бы то же самое - он работал бы для малого круга подлинных и понимающих ценителей, и более ни для кого... Нет, это не подкуп и не жест миролюбия. Это... - он задумался, почесывая кончик носа, - это... гм... ну, не знаю. Это мое сожаление. Ужасно жаль, что, кроме монсеньора, художника и моделей, никто не увидит эту картину, вот. Кстати, ваш компаньон не желает прогуляться в архиепископскую резиденцию? - Я не принимаю решения за других людей, - Рийоль выложил на край стола стопку монет, плату за ужин. - Но я потолкую с ним. Ступай, Лилия. Франсуа извелся в ожидании завтрашнего дня и ответа Рийоля. Он бродил по дворцу, как злая осенняя муха, не зная, чем заняться. Все валилось из рук, на ум приходили отрывки из прочитанной пьесы - и Франсуа изводился сожалением, что успел прочитать так мало, всего несколько страниц. Он заставил себя сесть, попытался что-то написать - но вместо стихотворных строчек из-под его пера вышла непристойная картинка, которую месье Моран в раздражении порвал в мелкие клочки. Подумал, не нанести ли визит Шарлю - и загрустил еще больше. Из лучших побуждений д'Арнье начнет расспрашивать, чем опечален его любимец, а прокурор велел не распускать язык. Как тяжело жить в окружении постоянных секретов. Словно в комнате с натянутыми струнами, и к каждой привязан колокольчик. Малейшее неловкое движение - и раздастся назойливый трезвон. «Но ты по-прежнему любишь Шарля? - вопрошал отражение в темном оконном стекле Франсуа. - Ведь любишь? Или чувство к нему стало для тебя привычным, утратив прелесть новизны? Ты не знаешь, как быть и что сказать, чтобы ненароком не обидеть его. Догадываясь, что любой выбор будет неверным. Ни уйти, ни остаться. Ты больше не читаешь ему стихов по вечерам… да ты и сам стал другим. Между тобой и тем Франсуа Мораном, что нынешней весной приехал в Тулузу, осталось так мало общего… помимо серебряной лилии. Это горько… и неизбежно». Он так и не заснул толком, проворочавшись полночи, то и дело вставая - посмотреть на фарфоровый циферблат часов, выглянуть в темный парк под окном, прислушиваясь к шелесту листвы. И к дверям «Театра Фортуны» Франсуа Моран в кои веки тоже явился первым, неожиданно заметив на стене дома то, что заставило его сердце лихорадочно забиться. Афиша. Извещавшая горожан Тулузы о грядущей постановке «Федры». Афиша на дешевой бумаге, сквозь которую влажными полосами проступил клей, с изображениями греческих масок Комедии и Трагедии. Первая афиша в жизни Франсуа Морана де Лис, где его имя открывало список исполнителей. Первый толковый спектакль в его жизни, где он будет премьером. Пусть в довольно убогом театре, но не где-нибудь, а в Тулузе! С настоящими зрителями! Может быть, их представление даже удостоится пары строчек в выпуске местной газеты! Он все-таки смог чего-то добиться. Сам, без чьей-либо помощи. И он не намерен жертвовать явившейся ему перспективой ради расследования месье Ла Карваля и спасения монсеньора - тот достаточно богат и влиятелен, чтобы самому как-нибудь выкрутиться. Франсуа ощутил на своих губах глуповато-горделивую улыбку, которая никак не желала исчезать. Даже когда он пересек темный зал и поднялся по боковой лестнице на гулкую сцену. Побродил туда-сюда, вспоминая расстановку персонажей в мизансценах третьего акта. Вышел ближе к рампе, сглотнул, дожидаясь прозвучавшей в его воображении реплики Федры - и повел свой финальный монолог, увлекаясь с каждым словом все больше и больше. Когда же Франсуа выдохнул в сумрак зала последнюю реплику, призывая богов и людей справедливо рассудить его и мачеху, из полутемной пустоты эхом прозвучали одинокие аплодисменты. Мерные, уверенные хлопки подлинного ценителя. Рийоль, зажавший свою палочку распорядителя под мышкой, выступил в косую полосу света на авансцене: - Недурно, Лилия. Если сможешь отчитать столь же проникновенно на премьере - повышу жалование. И вот это твое придыхание при обращении к Тезею - очень выразительный штрих. Запомни его, но не злоупотребляй. - А… вы уже пришли? - растерявшись, Франсуа брякнул первое, что пришло в голову. - Спасибо, мэтр Рийоль… Я старался. Правда, старался, - он отступил назад, присев на деревянный ящик. Во время спектакля его накрывали потертыми отрезами бархата, превращая в царский трон. Откашлялся, нерешительно спросив: - Так что касательно вчерашнего, мэтр Рийоль? - Скажи-ка мне, Лилия, - Рийоль скупо усмехнулся, серебряным набалдашником жезла приподнял лицо Франсуа под подбородок, - осознаешь ли ты, что от твоего покровителя скоро мокрого места не останется? В том числе и благодаря твоим стараниям. Не заплачешь по пуховой перинке? - По перинке - нет, по Роже де Лансальяку - да, - не задумываясь, ответил Франсуа. - Послушайте, почему бы вам просто-напросто не бросить господину Ла Карвалю ту кость, которой он так алчет? Ведь монсеньор ничего не имеет лично против вас - до тех пор, пока ваши… кхм… представления остаются в рамках приличий и не тревожат жизнь провинции. - Видишь ли, Лилия… - Рийоль отвел жезл-тросточку в сторону, легко крутанул ее в пальцах, - по сути своей я человек незлопамятный. Я готов простить монсеньору мою загубленную молодость. И даже то, что преподобный не стал затруднять себя долгим и вдумчивым расследованием, покарав тех, до кого у него руки дотянулись. Оказавшись вынужденным сделать выбор между паршивой овцой и человеком, который был дорог ему по целому ряду причин, его высокопреосвященство предпочел отправить под нож овцу. Да и кто на его месте поступил бы иначе? Но человек, которого ты столь очаровательно именуешь Яблочным Ангелом, отнюдь не таков. Он полагает себя несправедливо обиженным, наказанным ни за что. Его лишили имени и достояния, и теперь он помнит каждое оскорбление, нанесенное ему, лелеет свою гордыню, старательно посыпая солью чужие и свои раны. Тогда я поневоле вспоминаю, как скверно мне было… и снова делаюсь зол на монсеньора архиепископа. - Никогда не понимал, на кой предмет нужно холить прежние обиды - особенно если понятно, что ничего все равно не изменить и не возвратить назад, - признался Франсуа. - Это потому, что ты молод и совершенно неискушен, - с пугающей мягкостью откликнулся Рийоль. Оглянулся на топот каблучков и шелест юбок, кивком поприветствовав вошедших в зал Зизиль и Николетт. Перед началом репетиции мэтр выстроил актеров на сцене, пройдясь перед ними туда-сюда и осведомившись, все ли видели афишу. Радостный хор юных голосов вразнобой заверил его, что да, видели, осознали и прониклись - премьера грядет! - Стало быть, ни для кого не станет открытием - работать сегодня будем долго и упорно, пока не добьемся желаемого, - сделал вывод мэтр Рийоль и пристукнул концом палочки по досками подмостков. - Ну что ж, приступим. Акт первый, сцена первая. Репетиция превзошла все ожидания - молодежь безропотно повиновалась малейшему мановению руки Рийоля, зачарованная звучанием слова «премьера». Всем мечталось блеснуть, а постановщик пьесы точно знал, какими способами добиться желанного эффекта, и потому никто не нарекал на бесконечные «Снова!» С какого-то мгновения текущее мимо время потеряло свое значение. Смысл имели только произносимые слова и совершаемые движения. Никто не задумывался о том, который час. Не вспоминал о том, что хочется есть, что в горле пересохло, ноги болят, а глаза слезятся от свечного чада. Спектакль оживал, выдуманная история обретала плоть и кровь, чтобы вскоре заставить зрителей плакать и смеяться, ненавидеть и сострадать, ужасаться и верить в колдовство холщовых декораций и жестяных корон. - Неплохо для оборванцев с улицы, - наконец признал скупой на похвалы мэтр Рийоль. - Завтра начинаем репетиции в костюмах и подготовку к генеральному прогону. Помня, что даже провал вы должны встретить с достоинством - он будет для вас неплохим уроком. Лилия, задержись. Франсуа послушно сошел со сцены, плюхнувшись на первую скамейку в партере. Вытянул ноющие ноги, растирая икры и опасаясь, как бы их сейчас не свело приступом судороги. В голове у месье Морана царил туман усталости, и он не сразу осознал, о чем говорит мэтр Рийоль, растерянно переспросив: - Простите, что вы сказали? - Я обдумал твое предложение, - терпеливо повторил Рийоль. - Пойдем, взглянем на твою таинственную картину. Месье Шосселен составит нам компанию. Поднимайся. Бить усталые ноги о булыжники тулузских мостовых Франсуа не пришлось: владелец «Театра Фортуны» ожидал их на улице, восседая в наемной коляске. По дороге донельзя озадаченный Франсуа краем глаза приглядывался к облику месье Шосселена, тщетно ища в облике зрелого мужчины легкие, стремительные черты крылатого юноши с корзиной яблок. «Может, Ла Карваль ошибся или его ввели в заблуждение? Он совсем не похож на Яблочного Ангела… Потому что если Шосселен - это он, значит, именно он приказал убить Терезу. Именно он стоит за всем, что происходило и происходит в городе. Именно его я видел в образе темного ангела. Но у них же нет ничего общего! Опомнись, Франсуа - ты ищешь общие черты у реального человека и призрачной грезы. Ты сошел с ума. Предоставь лучше расследование Ла Карвалю, он в этом понимает побольше тебя…» Видимо, столичный прокурор заранее принял меры к возможному появлению в резиденции его преосвященства неожиданных и незваных гостей - месье Морану и его спутникам не задали ни единого вопроса, укромными коридорами проведя в Цветочный Зал. В пустом и прозрачном зале Франсуа опустил шторы и зажег свечи, чтобы солнечный свет не мешал созерцанию картины. Жестом фокусника откинул белое покрывало со стоявшего на подставке-треножнике холста, невольно вздрогнув при виде картины. Почти завершенная, она ослепляла и подавляла, так сокрушительно и мощно написал ее мэтр Эшавель. Возможно, это полотно было лучшим его творением - не слащаво-прекрасное, как портреты ангелов в галерее монсеньора, но резкое, почти грубое, наотмашь бьющее зрителя прямо под дых, заставляя остановиться перед полотном и потрясенно замереть. Франсуа украдкой перевел дух, вглядываясь в фигуры на картине. Они, натурщики, больше не имели ничего общего со страшными богами прошлых веков и их жертвой. Тускло сиял литым золотом воздетый серп, лунный луч отражался от широких браслетов и камней в перстнях, огромных и скверно ограненных. Угловатый край поросшего мохом камня-алтаря, бледное, с тонкими чертами лицо нарисованного Шарля с бездонными провалами глаз, неотвратимо влекущими к себе неосторожных. Резкий излом распростертого на валуне гибкого тела, взлет руки, экстатическое, отчаянное выражение запрокинутого лица юноши, смутно напоминающего обликом Франсуа Морана. Повернутая в три четверти горделивая темноволосая голова Тараниса на мощном обнаженном торсе, забрызганном кровью. Невесть каким образом художник добился того, чтобы в черных очах замерцали багровые искры нездешнего пламени, движением кисти обратив смертного в бога. - Когда мэтр завершит ее, она будет просто восхитительной, - сглотнув, нарушил вязкую тишину Франсуа. - Но на ней никто никогда не умрет. Это будет просто старая страшная сказка былых времен. Может, оно и к лучшему, как полагаете? Шосселен отмолчался, пристально рассматривая картину с видом судебного пристава, описывающего имущество должников. Ответил Рийоль: - Это истинный шедевр. Которому суждено кануть в безвестности - или погибнуть в огне после смерти владельца. Вряд ли преемник месье де Лансальяка отважится сохранить его коллекцию. А жаль. - Вот сущее преступление - уничтожать такие картины! - не выдержал Франсуа, и негодование его было вполне искренним. - Они могли бы пережить нас и наших детей, они важнее суеты дней и человеческих жизней. Они должны остаться. Должны, и все! - Какое ты все-таки еще наивное дитя, Лилия, - удрученно покачал головой мэтр Рийоль. - Это полотно опасно по сути своей. Не знаешь, кто выбрал для картины такой зловещий сюжет? - Месье прокурор, - с готовностью отозвался Франсуа. - Он бредит этими историями о друидах и древних богах. - Словно подталкиваемый в спину непреодолимым искушением поиграть с огнем, актер добавил: - Наверное, вы правы. Найдутся люди, которые в глубине души порадуются гибели Галереи Ангелов. Господин прокурор тут пытался выяснить, кто послужил натурщиками для этих картин - и кто из любимцев монсеньора до сих пор жив. Так дотошно выяснял, даже самую старую картину в покое не оставил - ту, с которой начиналась коллекция. Монсеньор столько убеждал его, что нарисованная на ней личность давным-давно в земле - но, мне кажется, месье Ла Карваль не поверил. - А как называлась эта картина? - через плечо осведомился месье Шосселен. - Вам доводилось ее видеть? - «Яблочный ангел», - не замедлил с ответом Франсуа. - Она такая старая, что монсеньор даже не помнит, какого именно святого на ней изобразили. Называет его просто «ангелом». Там такой красивый молодой человек сидит под деревом с корзиной яблок, - он чуть прижмурился, изображая умственный труд. - А, вспомнил. Монсеньор сказал, этого юношу звали Амори де Вержьеном. Он умер от какой-то болезни. Месье Ла Карваль на днях ездил на его могилу - она где-то в окрестностях города. Рийоль еле слышно зашипел сквозь зубы. Франсуа в его шипении послышалось отчетливое проклятие. Месье Шосселен же равнодушно кивнул, вернувшись к созерцанию картины. Всецело насладившись ею, он коротко и приязненно кивнул Франсуа, прихватив спутника под руку и поспешно удалившись. Франсуа подумалось: каково это, спустя столько лет посетить место, в котором ты некогда был счастлив? Если Шосселен и в самом деле Амори де Вержьен, архиепископский дворец должен быть для него вторым домом. А Рийоль совершенно на него не похож. Наверное, бастард пошел обликом и сложением в мать, а не в отца. Знает ли преподобный, что Яблочный Ангел жив? Если прокурор докажет, что де Лансальяку было доподлинно известно, что де Вержьен не умер десять лет тому… Тогда его преосвященству точно конец, бесповоротный и окончательный. Почему же преподобный пытается сохранить это в тайне? Из-за юношеской привязанности? Но ведь столько лет миновало… - Ты что здесь делаешь? - вырвал его из размышлений резкий голос Шарля д'Арнье. Франсуа испуганно вздрогнул, поперхнувшись воздухом и поразившись, как тихо порой ходит Шарль: - Смотрю… - Что за господа недавно так спешно удалились прочь отсюда? - потребовал ответа д'Арнье. - Как они вообще сюда попали? - Я привел, - признался Франсуа. - Это… гм… главные подозреваемые. Владелец театра, в котором я служу, и мэтр Рийоль, постановщик спектаклей. Ла Карваль попросил меня провести их потихоньку сюда и показать картину. - Франсуа, - Шарль нахмурился. - Я ценю твое усердие, но в своем стремлении помочь монсеньору ты заходишь слишком далеко. Свел знакомство с насквозь подозрительными личностями, привел их во дворец его высокопреосвященства… Каждый день таскаешься в этот свой театр на репетиции… Тебе не кажется, что пора одуматься и прекратить этот балаган? - Монсеньор мне разрешил! - возразил актер. - Монсеньор пообещает тебе звездочку с небес, если ты пожелаешь, - раздраженно отмахнулся д'Арнье. - Франсуа, я не вмешивался в твои дела, но подумай сам - что общего у тебя и этих проходимцев с большой дороги? - Неужели ты ничего не понимаешь?! - вспылил Франсуа, испытывая жгучее желание растолковать Шарлю, чтобы между ними не было никаких недоговоренностей, чтобы этот высокомерный и холодный хлыщ наконец-то его понял! - Шарль, я не могу ведь вечно оставаться при монсеньоре и тебе, прятаться в задних комнатах, не смея никому показываться на глаза! Я хочу заниматься своим ремеслом, хочу учиться новому - что в этом дурного? Я ведь не фарфоровая статуэтка, чтобы поставить меня в шкаф и запереть дверцу, я живой человек! - И, подобно всем людям, думаешь в первую очередь о своей собственной выгоде, - Шарль против воли залюбовался яростным выражением на лице Франсуа. Никогда прежде он не видел актера в таком состоянии, а значит - речь зашла о чем-то, что по-настоящему волновало и тревожило месье Морана. - В данный момент ты рассудил, что дело монсеньора проиграно, а для тебя настал подходящий случай подыскать новый приют и новых друзей. Понимаю. Поскольку я и сам таков, у меня нет ни малейших оснований, равно как и морального права, препятствовать тебе в намерении сгубить свою жизнь. - Да что ты знаешь о моей жизни, ты ей хоть когда-нибудь интересовался? - огрызнулся Франсуа. - Можешь сколько угодно строить из себя ханжу и святошу, но я-то знаю, что у тебя под этой сутаной! Ну и пожалуйста! - он захлебнулся, ощутив подступившие к самому горлу злые и горькие слезы. - Я думал, я для тебя что-то значу, а ты… - он ринулся к дверям Цветочной Залы. Убежать актер не сумел - д'Арнье с силой схватил его за плечи и резко развернул к себе, только сережки в ушах заколыхались. - А я? Я для тебя что-то значу, Франсуа?! Помимо твоих желаний и интрижек? - Я тебя люблю, - быстро и скомкано выдохнул Франсуа, отводя взгляд. - Я только... только не представляю, как это тебе доказать. Так, чтобы ты действительно поверил. Я сомневаюсь, боюсь чего-то, шарахаюсь из стороны в сторону, я не знаю, что мне нужно и чего от меня хотят... Я не знаю, не знаю! - слезы все-таки брызнули, он судорожно смахнул их манжетой, шарахнувшись назад, но не сумев вырваться. - Знаю, что не смогу остаться, но не могу и уйти!.. - Я не держу тебя, - хрипло промолвил Шарль, вопреки собственным словам лишь сильнее стискивая пальцы на запястьях любовника. - Я готов отпустить, если ты скажешь. Но мне больно, Франсуа. Возможно, я еще просто не привык к мысли о том, что мы... потом будет проще. - А мне, значит, легко и просто?! - возмутился Франсуа. Понимая, что вот-вот сорвется, не выдержит, наорет на Шарля - или на себя, не имеет значения. Почему, почему все так случилось? Ты... ты правда способен отпустить меня? - Разве ты не этого хочешь, Франсуа? - покачал головой Шарль. - Никак иначе я твоих поступков истолковать не могу. Все, что я вижу в последние дни, говорит о том, что ты готов отстаивать свое место в этом треклятом балагане. - Но я не хочу расставаться с тобой!.. - Франсуа зажмурился, шумно и быстро втягивая воздух сквозь сомкнутые зубы, стараясь не расплакаться и овладеть своими чувствами. Выучка взяла свое, и, когда он поднял ресницы, слез больше не было. Взгляд карих глаз был печальным... но спокойным, очень спокойным. Франсуа не пытался вырваться из рук д'Арнье, заговорив спокойно и сдержанно: - Мне было так хорошо с тобой, и только с тобой... Но, наверное, мне больше не стоит тревожить тебя. Прости. Прости, что я не оправдал твоих надежд, что я такой... - Господи, Франсуа, - д'Арнье вдруг, словно подрубленный, рухнул перед ним на пол, обхватил обеими руками ноги Франсуа и прижался лбом к его коленям. - Что же мы с собой делаем... - Встань немедленно, что ты творишь?! - на сей раз Франсуа перепугался уже неподдельно и искренне, вцепившись в широкие плечи Шарля и безуспешно попытавшись поднять его на ноги. Ладони соскользнули с гладкого черного шелка сутаны, сорвались, ногти царапнули материал. - Шарль, ну пожалуйста... Не надо так, я не стою этого... Ну Шарль же... - он запустил пальцы в медно-рыжую шевелюру, ощутив мягкое тепло густых прядей, повторяя, как завороженный: - Шарль, любимый мой... Нам нельзя оставаться вместе, и невозможно быть порознь... Я почему-то решил, что так будет лучше - если я уйду к другому, и ты поймешь, насколько я ветреная и неблагодарная тварь. Но я не могу, меня все время тянет назад, к тебе, только к тебе... Шарль, встань, ну пожалуйста, ну я тебя прошу... Это нехорошо, это совсем тебе не к лицу, ну встань же... Уговоры не имели никакой силы, и Франсуа попытался присесть сам - но д’Арнье слишком сильно сжимал его, не позволяя согнуть колени. Так Франсуа и замер - растерявшись, испугавшись той бури чувств, которую невольно вызвал в другом человеке. Смотря сверху вниз на растрепавшиеся локоны, блестевшие на черной ткани, и сглатывая пересохшим горлом. Он не заслуживал такого почитания и такого восхищения, но ничего не мог с собой поделать - ему нравилось это молчаливое обожание его скромной персоны со стороны отца д’Арнье, он с ума сходил от одного его присутствия рядом, и понимал - ничего хорошего из этого не выйдет. Умом понимал, а сердце твердило свое... - Шарль, - невесть в который раз жалобно окликнул Франсуа. - Ну Шарль же. Вставай. Д'Арнье молча прижимал его к себе, не в силах выговорить ни слова, утратив и красноречие, и уверенность - все выгоды их расставания, которые они обсуждали с Лансальяком, внезапно показались пустыми и совершенно не обязательными. Все его планы были готовы вот-вот разрушиться, погребая д'Арнье под обломками. Пусть с пустым желудком, в обносках и под дырявой крышей, лишь бы с ним. Пусть - прячась от властей, отрекшись от имени и сана, спрятавшись под собачьей кличкой, лишь бы слышать это «Шаарль», которое катается на языке у Франсуа, как карамелька. Шарль тяжело уронил будто налившиеся свинцом руки, отстранился, запрокидывая голову и заглядывая в глаза Франсуа, однако подняться не пытался. - Я тебя люблю, - яростно, требовательно проговорил он, словно кто-то с ним спорил. - Знаешь, этот неоспоримый факт как-то постепенно дошел даже до очень бестолкового меня, - Франсуа спиной съехал по стене, мимолетно ощутив зеркальную гладкость полированного дерева, и уселся рядом со стоящим на коленях Шарлем, пробормотав: - Если ты не желаешь вставать, то я тоже сяду, а то ноги не держат... Шарль, золото мое ледяное, еще немного - и я жить без тебя не смогу... Начну бросаться на стенки и выть ночами от отчаяния, но поделать ничего не сумею... Я не могу остаться с тобой, я зачахну здесь, а ты не можешь уйти со мной... Ты принадлежишь не мне и не себе самому, а вот этому всему, - он махнул рукой, пытаясь всеобъемлющим жестом обозначить резиденцию и подразумевая Церковь, которой формально принадлежало все это богатство, вкупе с душой и телом отца Шарля-Антуана д’Арнье. - Я не в силах одолеть то, к чему ты навсегда привязан. Я просто люблю тебя. Больше жизни, больше всего на свете, - он протянул руки, обнимая Шарля за шею, прижимаясь лицом к его плечу. Шарль обхватил его обеими руками, прижал к себе чуть ли не теснее, чем перед тем, прерывисто вздохнул, пряча лицо в его каштановой гривке. - Я не знаю, как буду без тебя. То есть, со временем, наверное, научусь... но представлять жутко. - У меня есть мысль, - после долгой паузы нерешительно выговорил Франсуа. - Безумная, как обычно. Ты только сразу меня не ругай, ты сперва выслушай, ладно? Если... если ты вправду говоришь, что хочешь и дальше оставаться со мной... Ты ведь вправду этого хочешь? Будешь слушать? Шарль чуть нахмурил брови, сосредоточенно кивнул: - Буду. Если, конечно, ты сам готов плюнуть на Рийоля и его науку. - Ни за что на свете! - упрямо замотал головой Франсуа. - Это не обсуждается, это с сожалением принимается, как данность. Мне нужно на что-то жить и чем-то жить. Так вот, мы изобразим, что смирились с участью, которую нам уготовили. Ты постараешься довести до сведения Ла Карваля, что не желаешь иметь ничего общего ни со мной, ни с ним. А я, напротив, буду на него вешаться и рассказывать, что ты разбил мне сердце, - Франсуа удрученно хихикнул. - Мы сыграем наш спектакль до конца, а потом, когда все уляжется... потом я дам тебе знать, где я, и ты приедешь ко мне. - В самом крайнем случае, один из нас сможет сделать вид, что письмо с приглашением затерялось между Нантом и Сомюром, - хмыкнул д'Арнье, - и оставить все, как есть, по здравом размышлении. Что же, Франсуа, это не так глупо. Нам в любом случае нужно закончить все дела в Тулузе... Он немного помолчал. - Ты будешь играть в театре, а чем стану заниматься я? - В смысле, когда уедешь отсюда и приедешь ко мне? - Франсуа накрутил на палец прядку светящихся осенним ржавым золотом волос Шарля. - Будешь присматривать за мной, чтобы я не вляпался в новые неприятности. Может, тоже научишься играть.... В театре, особенно странствующем, хватает разных дел. У тебя вроде есть голова на плечах, неужели ты не найдешь ремесла себе по вкусу? - Франсуа запоздало подумал о том, что д’Арнье, как это ни странно звучит, знает повседневную жизнь куда хуже его самого. Ну что он видел за прожитые годы? Что делал самостоятельно? Да ровным счетом ничего. Мать-Церковь предоставляла ему все полагающиеся блага, еще и щедро приплачивая за исправление обязанностей. - Мы что-нибудь придумаем, Шарль, правда, мы обязательно придумаем! Шарль задумчиво усмехнулся. - На какое-то время я стану иждивенцем, и стану проедать все, что ты заработаешь каторжным трудом. - Еще какую-то долю станет забирать мэтр Рийоль - за свою науку и в общий котел, - беспечно отмахнулся Франсуа. - Какая каторга, мне нравится мое ремесло... А если ты будешь рядом со мной, мне не придется думать о всяких повседневных мелочах. Мы справимся, правда? - он извернулся, заглянул в глаза Шарля. - Ну правда же? - Франсуа убеждал то ли собеседника, то ли самого себя. - Все будет хорошо... Нам бы только выкрутиться из всей этой истории так, чтобы никто ничего не заподозрил, и потом все наладится... - он потянулся к Шарлю, обнимая его за шею, смешливо фыркнул в ухо: - Что, так и будем сидеть на полу? - Это генеральная репетиция нашей совместной жизни в мансардах, - ухмыльнулся Шарль, подымаясь и поднимая одновременно любимого, приобняв его за талию,- тех времен, когда нечем будет платить за мебель... Значит, ты будешь служить Мельпомене, а мне предстоит обеспечивать домашние тылы? Ой-ой, Франсуа. - Если я сейчас скажу, что у тебя есть немалый опыт в обслуживании... то есть ой, в обеспечении тылов, ты сильно разгневаешься? - ехидно ухмыльнулся Франсуа, поневоле крепче приникая к Шарлю. - Мне кажется, жить с тобой куда выгоднее и интереснее, чем с подружкой. Согласись, подружку в трактир не пригласишь. И возвращаться поздно вечером домой в твоей компании намного безопаснее, да-да! - Запугивать мной квартирных хозяев тоже удобнее. В ломбард посылать, пожалуй, тоже лучше меня. А на премьерах меня надо прятать под сцену, чтобы каждая девица в зале думала, что Франсуа Моран улыбается только и лично ей, а их мамаши и помыслить не могли, что эта прелесть - гнусный содомит, - согласился д'Арнье. - Никакой я не содомит, тем более гнусный, - с неожиданным упрямством в голосе заявил Франсуа, явно пытаясь отрицать очевидное. - Мне куда больше нравятся девушки. Ты - просто исключение из правил. Так что если не будешь со мной милым, я быстренько женюсь и выставлю тебя за дверь, - он тихонько рассмеялся, поблескивая мелкими зубками, привстал на цыпочки, целуя Шарля. - Не переживай и не верь, я тебя ни за что не брошу. - Содомиту положено быть гнусным, - серьезно пояснил д'Арнье, - это стойкий эпитет, сиречь художественное определение. Небо - лазурное, царствие - небесное, а содомит - гнусный. Он взял лицо Франсуа в ладони, кончиками пальцев провел по бровям: - И к женщинам я тебя ревновать не собираюсь. Я не верю в их прелесть. - Как тебе угодно. Только не призывай меня разделять твою веру в коварство, ветреность и неразумность женского пола, - Франсуа чуть пожал плечами, замер, запрокинув голову, наслаждаясь прикосновениями пальцев Шарля. - Все-таки мир отродясь не просто так разделен на два пола... Но ты мне нравишься, при всей своей якобы гнусности, уж не знаю, почему, - он обвил руками талию д’Арнье, подумав, каким причудливым контрастом они сейчас смотрятся: черный шелк сутаны Шарля и он сам, с его любовью к камзолам модных палевых оттенков. - Ну вот, мы все решили и даже распределили обязанности по дому. Осталось только удрать. Монсеньора жаль... - со вздохом добавил он. - Месье Роже дорожил нами, вот ему без нас придется тяжеловато. Ну да ничего, найдет еще кого-нибудь... Или не найдет. Шарль не без сожаления обвел взглядом роскошную обстановку залы: - Вынужден признать, многих приятных безделушек мне будет недоставать. Тощие тюфяки с клопами, надтреснутая чашка, башмаки на бумажной подошве, сорочки - прошу прощения одна сорочка - стиранная не чаще раза в месяц. - Ну-у, зря ты так, - укоризненно протянул Франсуа. - Будут хорошие сборы - и мы не станем бедствовать. В крайнем случае, - он многозначительно хмыкнул, - в крайнем случае у нас всегда есть опробованный и безотказный выход - дамы и господа, готовые распахнуть нам свои души и кошельки в обмен на капельку заботы и внимания. А еще перед уходом надо будет прихватить все, что можно запихнуть в сундук и пошарить в шкатулке монсеньора... Пары-тройки безделушек нам вполне хватит, чтобы протянуть осень и зиму, не страдая от холодов. - Какая блистательная карьера перед нами открывается! - подхватил д'Арнье. - От постели монсеньора Тулузского - к десяти ливрам в час, квартира ваша, сударь... не забудьте пересчитать столовое серебро... ах, что вы, какой сифилис, это просто насморк! - иронизируя и смеясь вместе с Франсуа, Шарль сознавал - их мечтам суждено остаться мечтами. Он не оставит Тулузу и дворец - даже ради внезапно вспыхнувшей любви. Слишком много сил и средств он вложил в осуществление своих планов, чтобы походя бросить их к ногам Франсуа Морана. Актер достаточно юн и неискушен, чтобы верить обещаниям возлюбленного, но вот он, Шарль д'Арнье, он не совершит этой ошибки. Не пойдет на поводу у собственных чувств, памятуя о сделанной однажды ошибке и последствиях, которые до сих преследуют его дурным кошмаром. Да, тогда ему было хорошо. Несколько месяцев он был счастлив - а плата за счастье оказалась слишком велика. Пусть Франсуа утешается надеждами на совместный побег. Наверное, в глубине души он тоже понимает всю химеричность их замыслов. Д'Арнье притянул актера к себе, накрыв его губы долгим, кусающим поцелуем. Запрещая себе думать о будущем. - Его нет, - запыхавшийся и багровый после долго бега Марсель перехватил Ла Карваля возле Цветочной Залы. Мэтр Эшавель отмывал кисти, слезшие с постамента натурщики одевались. Живописец только что оповестил всех присутствующих, что утомительные сеансы позирования подошли к концу. Завтра он наложит последние штрихи, покроет картину лаком - и полотно можно считать завершенным. - Он так и не появился. - Что значит - «нет»? - настроение господина прокурора в последние дни и так было ни к черту. Своей скверной новостью верный ординарец лишний раз провернул незримый ворот, на который были туго намотаны нервы Кантена. - А вы чем занимались, стервецы? Я кому велел глаз с него не спускать?! - Мы и не спускали, - попытался оправдаться Марсель. Понизив голос, торопливо перечислил: - Вчера часу в шестом вечера они приходили сюда, во дворец. Пробыли около часа. Вышли вдвоем, разделились. Наш начал петлять по городу. То в кофейню юркнет и улизнет через черный ход, то еще что выкинет. Мы - за ним. Поганец до самой ночи таскал нас по городу, а потом… потом исчез. Завернул в переулки за собором - и сгинул. Мы все окрестные улицы обшарили, но - нет его, как корова языком слизнула. В гостиницу свою не возвращался. В театр тоже не пришел - он обычно там с утра сидит... - Вы о чем? - привлеченный разговором, Франсуа подошел ближе. - Шосселен пропал, - озабоченно буркнул Ла Карваль, проводив взглядом удалившихся из Цветочного Зала живописца и монсеньора де Лансальяка. - Ты показал ему картину, как я велел? - В наилучшем виде, - уверил Франсуа. - Даже побеседовал. Рассказал, как увлеченно вы занимаетесь расследованием, и что истории о галльских друидах - ваша тайная страсть. Господа внимательно выслушали и даже поблагодарили. - Только это? - недоверчиво нахмурился прокурор. - Не добавляя ничего более сверх того? Что же тогда могло спугнуть Шосселена? Франсуа, ты уверен, что не сболтнул еще чего-нибудь? - Н-ну, я… - замялся актер. - Месье Моран! - рявкнул Ла Карваль. - Речь зашла о Галерее Ангелов. Я намекнул, мол, как порадуются ее уничтожению те, кто послужил прообразами для картин, - признался Франсуа, испуганно-удивленно косясь на прокурора, и понимая, что сболтнул что-то не то. - Сказал, что вы выясняли имена бывших ангелов и встречались с ними. И что вы знаете имя Яблочного Ангела - ну, его настоящее имя… Ла Карваль, что с вами? Вам плохо? - Парень, уносил бы ты ноги, пока не поздно, - вполголоса посоветовал Марсель. - Но я… - опешил Франсуа, попятившись. Потемневший от еле сдерживаемой ярости взгляд столичного блюстителя закона не сулил актеру ничего хорошего. - Язык бы тебе вырвать под самый корень! - загремел Кантен, хватая Франсуа за плечи с такой силой, что под пальцами хрустнули косточки, и встряхивая так, что актер отстранено удивился - как только у него голова не сорвалась с шеи и не запрыгала мячиком по навощенному паркету. - Ты хоть иногда думаешь, что ты творишь?! Проклятье, ты же спугнул его, остолоп безмозглый! - Ла Карваль, прекратите немедленно! - вмешался д'Арнье. Ординарец Марсель удержал его, пробормотав: - Не встревайте, святой отец. От греха подальше. - Да он уже убьет Франсуа! - Шарль рванулся из сдерживающих рук. - Убить не убьет. Вот прибьет - это наверняка, - согласился ординарец, неплохо изучивший вспыльчивый нрав своего патрона. - Где его теперь искать?! - орал в лицо Франсуа прокурор, тряся беспомощного актера, как тряпичную куклу. - Или… или ты, продажная душонка, нарочно их предупредил?! Ты, подстилка полоумная, ты хоть о чем-нибудь иногда думаешь, кроме денег и того, кому бы задницу подставить?! - Выбирайте выражения! - гаркнул д'Арнье. - Ла Карваль, вы спятили? В сущности, святой отец был недалек от истины. Прокурор Шатле именно что спятил, его разум заволокло кровавой пеленой безумия и гнева. На своих людей, упустивших важнейшего из подозреваемых. На слишком болтливого Франсуа - хотя вмешательство актера ничего бы не изменило, Шосселен не дурак и сам бы отлично смекнул, что к чему. На себя - за то, что уже вторую неделю топчется на месте, пробавляясь только подозрениями и догадками. Франсуа сейчас показался Кантену предателем, злонамеренно погубившим дело всей его жизни. А предатель должен быть наказан! Насмерть перепуганный обрушившимися на него обвинениями, видом перекошенного лица и кривящегося рта Ла Карваля, мерцающими темными омутами его глаз, Франсуа, плохо соображал, что творит. Он извернулся, изо всех имеющихся силенок пнув прокурора пяткой в низ живота. Угодив в мягкое и услышав глухое страдальческое «ох». Руки, удерживающие его мертвой хваткой, разжались. Вот чего меньше всего ожидала разгневанная столичная штука - получить сдачи. Боль плеснула так неожиданно, что Кантен чуть было не заорал, как пытаемый на дыбе. На несколько мгновений он ослеп, наблюдая фейерверк ярчайших искр, посыпавшихся из глаз. - Ммммерзавец, - выдохнул он, и едва боль чуть отпустила, схватил свой широкий кожаный ремень и с боевым, но совершенно нецензурным кличем, более приличествующем разбойнику с большой дороги, чем королевскому прокурору, обрушил его на плечи Франсуа - в облике которого для Ла Карваля воплотились сейчас все неурядицы последних дней. - Прекратите немедленно, что на вас нашло?! Ла Карваль, мать вашу! - тщетно взывал Шарль. На Ла Карваля накатило нечто вроде боевого безумия древних воителей, грызущих щиты в щепку и с голыми руками выходивших против десятков воинов противника. Он с размаху двинул локтем под дых сунувшемуся к нему ординарцу - Марсель сложился пополам и молча отлетел в сторону - и без труда отшвырнул д'Арнье. Потерявший равновесие Шарль в падении едва не сбил деревянную треногу мольберта с установленной на нем картиной. С грохотом разлетелись баночки и плошки с краской, марая разноцветными следами драгоценный паркет. Прежде в драках Франсуа никогда так не доставалось. На миг ему показалось - правая рука онемела навсегда и совершенно ничего не чувствует. Ремень оставил длинный рваный след поперек лопаток, немедля брызнувший кровью - вид этой крови подействовал на прокурора, как на разъяренного хищника в поисках жертвы. Франсуа оставалось только увертываться от полосующей воздух кожаной ленты с тяжелой кованой пряжкой и надеяться, что потерявший разум Ла Карваль не забьет его прямо здесь и сейчас. Он отступал, швырнув в Ла Карваля сперва подвернувшимся стулом, с грохотом опрокинув высокий подсвечник, удачно задев прокурора по ноге - а в следующий миг пряжка наискосок рванула Франсуа кожу над ребрами, заставив его заорать благим матом. Превратившийся в палаческий бич ремень сыпал удары направо и налево, Франсуа визжал, пытаясь спастись бегством, пока не поскользнулся на разлившейся краске и не растянулся носом в паркет. Ла Карваль отбросил ремень, пнул Франсуа босой ногой по ребрам и отошел в сторону, тяжело дыша и мотая головой, как оглушенный бык на бойне. В кои веки прокурор Шатле забыл о том, что нельзя оставлять за спиной поверженного и оскорбленного до глубины души врага. Пусть это даже молодой человек, намного уступавший Ла Карвалю в силе и ловкости. Обезумевший и остекленевший взгляд Франсуа остановился на валявшемся на полу ритуальном серпе. Пальцы протянутой руки сомкнулись на рукояти, убедившись, что вещица откована из настоящей тяжелой стали и лишь покрыта тонким слоем золота. Франсуа на удивление тихо поднялся на ноги, капая кровью из множества нанесенных и уже начавших вздуваться ран, оказавшись в нескольких шагах за спиной прокурора. Если бы он визжал или орал, может, на него бы обратили внимание раньше - но сейчас ошеломленный Шарль краем глаза успел заметить только низко пригнувшуюся фигурку с чем-то сверкающим в руках. Не успевая крикнуть, предупредить, остановить взбесившегося мальчишку. Ла Карваль почуял опасность не разумом, а шкурой, как большой крупный зверь. Он успел шарахнуться в сторону. Лезвие занесенного серпа проехалось по ребрам, оставляя кровавый след, зацепилось за золотую цепочку... дернуло... и порвало ее. Золотая змейка беззвучно соскользнула вниз, к ногам, невесть по какой причуде природы свернувшись знаком бесконечности. Франсуа, и впрямь выглядевший как жертва насилия, отскочил на шаг, шипя сквозь стиснутые зубы и вцепившись в рукоять серпа. Покачнувшись, Ла Карваль попытался ухватиться за край декоративного камина. Промахнулся, укоризненно-недоуменно глядя на окровавленного Франсуа с кривым сверкающим ножом в руках - и грузно рухнул в глубоком обмороке. - Я не х-хотел, я правда не хотел... - до Франсуа в полной мере дошло, что он натворил. Он выронил серп, тяжело ударившийся об пол рядом с босой ногой и оставивший глубокую выщерблину в паркете. Попятился, зажимая рот ладонями и в ужасе глядя на упавшего Ла Карваля. Шарль сгреб его за плечи, с силой прижав к себе. Опомнившийся Марсель бросился к прокурору, неловко пытаясь зажать фонтанирующую кровью рану и крикнув д'Арнье: - Зовите лекаря! Быстрее! Цветочную Залу охватила тихая суматоха. Слуги унесли пребывавшего без сознания месье Ла Карваля. Д'Арнье увел дрожавшего всем телом Франсуа, вполголоса проклиная столичного прокурора с его слишком бурным темпераментом. Полуослепнув от слез, Франсуа наступил босой ступней на золотую цепочку, подобрав ее с пола и сжав в пригоршне. Острые звенья впились в кожу, оставив по себе вмятинки. Опыта Шарля достало на то, чтобы промыть и перевязать многочисленные длинные раны и рваные царапины на спине и плечах Франсуа. Но его дар убеждения, столь безотказно действовавший на восхищенную паству, оказался бессилен перед упрямством молодого актера. Упреки, увещевания и логические доводы не достигли цели. Не помогла даже угроза пожаловаться монсеньору. Отлежавшись пару часов на диване в покоях д'Арнье и осушив бутылку вина, Франсуа ушел в театр. Скрипя зубами и передергиваясь при каждом неловком движении, но не в силах оставаться тут, под заботливым присмотром. Ему не хотелось видеть Шарля - и чтобы Шарль видел его в таком виде. На сцене ему было спокойнее. Репетируя, повторяя затверженные слова, Франсуа забывал о саднящих ранах, к которым намертво присох батист его нижней сорочки. Трудясь на износ, он изгонял боль из тела - пока мэтр Рийоль не окликнул его, сделав замечание: мол, таким образом Лилия добьется только того, что загубит себя накануне премьеры. - Легче, легче, - криво улыбнулся распорядитель и постановщик. - Конечно, мы ставим трагедию, но зрители вряд ли смогут по достоинству оценить настоящую смерть в разгар спектакля. И вообще, Франсуа, марш со сцены. Иди домой. Выспись как следует. Завтра - генеральный прогон, после чего до вечера пятницы все свободны. Путь в умеренности, блюсти себя в строгости, повторять роли и верить в Фортуну, что покровительствует всем ловцам удачи. В число коих, несомненно, входят и актеры. На улице стемнело, зажгли фонари, тускло освещавшие малый круг пространства вокруг себя. Франсуа переходил из одного неяркого светового пятна к другому, размышляя, следят ли за ним люди королевского прокурора. Если соглядатаи и имелись, он никак не мог отличить их от обычных прохожих. Боль в спине снова вернулась, вгрызлась с удвоенной силой - рука у Ла Карваля была тяжелая, экзекуцию он творил от души. Франсуа подумал о Шарле, от этих размышлений на душе становилось звонко и грустно. От д'Арнье его мысли перешли на месье прокурора - а что, если нанесенный удар оказался чрезмерным даже для многоопытного дознавателя? Что, если серп зацепил нечто жизненно важное, и Ла Карваль истек кровью? Франсуа невольно прибавил шагу. Архиепископский дворец был погружен в строгую темноту и тишину, стража на воротах открыла для него калитку, впустив запоздалого обитателя резиденции. В комнатах, отведенных Франсуа, было тихо и пусто. Никто не оставлял ему никаких записок, не поручал ничего передать на словах, никто не желал его видеть. Золотая цепочка Ла Карваля так и лежала на письменном столе, куда Франсуа бросил ее. Она оказалась неожиданно легкой, пара звеньев, между которыми пришелся удар, были перекручены и сломаны. Франсуа дотронулся до них пальцем, увидев темные следы крови - и понял, что вот прямо сейчас, немедленно, должен пойти к Ла Карвалю и собственными глазами убедиться - с тем ничего не случилось. Несмотря на поздний час, Кантен Ла Карваль не спал. Врач архиепископа оказал ему помощь, перетянув рану, и сейчас молодой прокурор полулежал на постели, набросив на себя легкое покрывало, закусив губы и с ненавистью глядя на приоткрытую дверь. Из соседней комнаты порой долетали легкие шаги Армана - время от времени новоиспеченный камердинер с озабоченным видом заглядывал в комнату, шепотом спрашивая, не нужно ли месье прокурору чего-нибудь. Ненавязчивая опека раздражала, но кричать на юнца, честно старающегося быть полезным, смысла не имело. Он и так сегодня отвел душу на невинном создании, неосторожно подвернувшемуся под руку. По здравом размышлении Ла Карваль признал, что его гнев на Франсуа Морана был вызван стечением обстоятельств, а отнюдь не виной актера. Что ж, он утратил союзника - и человека, рядом с которым его душе было легко и свободно. Месье Моран достаточно сообразителен, чтобы больше не показываться ему на глаза и укрыться за спиной покровителя. Умеешь же ты заводить друзей, Кантен. В двери кто-то негромко постучал, донесся вежливо-приглушенный шепоток Армана, убеждающего кого-то, что месье прокурор устал и вряд ли желает видеть посетителя. На самом деле месье прокурор телесно чувствовал себя не так уж и скверно - лекарь архиепископа был мастером своего дела, рана оказалась поверхностной и жутковатой только с виду - страдая скорее душевно, нежели физически. Ему было тошно и одиноко. Это скверное состояние вкупе с угрызениями совести всегда наваливалось на него после чудовищных душевных срывов. - Арман, кто там? - чуть повысил голос Ла Карваль. - Пусть заходят, я не сплю. - Это я, - Франсуа вошел, осторожно привалившись спиной к дверям и замерев в обманчиво-расслабленной позе, готовый в любой миг броситься наутек. Раны немедленно заныли дружным хором, заставив месье Морана скривить рот, что не укрылось от пристального взора прокурора: - Доброй ночи. Ну, и чего вы так кривляетесь? Я и ударил-то всего пару раз. Две царапины - а у вас такой вид, будто ваша милость готова заказывать по себе панихиду. - Я не кривлюсь! - мгновенно вспыхнул задетый за живое и ожидавший совсем иного приема Франсуа. Он выпрямился, сердито тряхнув головой. - И, в отличие от вас, я не валяюсь с расслабленным видом в постели, алкая сочувствия! Надо было мне взять парой пальцев ниже - тогда б вам точно пришлось менять ремесло! - Я уже понял, что искать у вас сочувствия бесполезно, - ухмыльнулся Ла Карваль. Дерзость актера вернула ему пропавший было интерес к жизни. - Вы ведь человек жестокосердный, вам убить - раз плюнуть. Вам не кажется, что ваше возмездие было слегка… м-м… чрезмерным? За легкие синяки - серпом по ребрам? - Может, это для вас - легкие и незаметные. Вы человек привычный, а мне совсем не нравится, когда на меня поднимает руку любой и всякий. Которому шлея под хвост попала, - огрызнулся Франсуа. - Ну сделайте на сей раз одолжение - простите меня, - прокурор рассудил, что от него не убудет, коли он первым сделает шаг к примирению. Может, Лилия сменит гнев на милость и останется с ним? - Хорошо, признаю. Я был не прав. Выместил на вас свою досаду и дурное настроение. Удовлетворены? Тогда идите сюда. - Зачем? - подозрительно осведомился Франсуа, не трогаясь с места. - Вставать неохота, чтобы окончательно свернуть тебе шею, - охотно разъяснил Кантен. - Снимай камзол, будем тебя лечить подручными средствами. Куда только подевалась твоя грация? - Сдал в ломбард на подержание, на новые сережки не хватало, - Франсуа нервно дернулся, подобравшись и словно запахнувшись в невидимый плащ из остатков собственной гордости. - Большое спасибо за хлопоты, мсье прокурор, я как-нибудь обойдусь без вашего участия. - Иди сюда, кому сказано, - рыкнул Кантен, обманчиво-неспешно похлопав ладонью по одеялу. - И хватит спорить, - глаза прокурора полыхнули грозным мраком. «Если ты сейчас попытаешься выбежать в коридор - он точно бросится следом и притащит тебя обратно, пусть даже при этом его собственная рана откроется и он зальет тут все кровью, - очень отчетливо и ясно понял Франсуа. А еще он поймал себя на удивительно звонком, пугающем ощущении: ему нравится дразнить дьявола, забавляться с огнем, смотреть в бешеные черные очи Ла Карваля... и смеяться над его клокочущей злостью, наивно, чуть по-детски веря, что эта сила не сможет причинить ему вреда. - Но я не убегу... Пока не убегу... Это как качели над пропастью, то вверх, то вниз...» - Не кричите, ослабнете раньше времени, - с поразившей его самого холодной твердостью бросил актер. - Я не ваша собственность, чтобы распоряжаться мною, мол, приди-уйди... Захочу - приду, не захочу - пойду своей дорогой, - с показной небрежностью он повел плечами - расстегнутый камзольчик упал на пол, прямо ему под ноги. За ним последовал жилет - за день репетиций и хождений по городу сорочка на спине Франсуа промокла насквозь, превратившись в ком засохших бурых и свежих красных складок, отмечавших полосы от ремня Ла Карваля. Прокурор критически обозрел дело рук своих, чуть дернул бровями: - Арман, принеси теплой воды. Франсуа, сядь на пол… да не на ковер же монсеньора, камзол подложи. После того как рубашку Франсуа обильно пропитали водой, актеру не без труда удалось стащить через голову. Ла Карваль потребовал, чтобы месье Моран сел рядом с ним на край постели, звякнула откупориваемая склянка, остро и свежо запахло арникой. Кантен щедро ляпнул на исполосованную спину пригоршню чего-то липкого и влажного, Франсуа невольно съежился и ойкнул, втягивая голову в плечи и наклоняясь вперед. - Сначала сам отделает, потом сам же пытается залечить… - Брось, Франсуа, - Кантен с силой провел шершавой от эфеса ладонью по спине юноши - тот взвыл, - тебе еще и не то приходилось терпеть... Итак, чем вы занимались сегодня? По мере того, как растертая по спине мазь накрывала ранки и те переставали неумолчно зудеть, Франсуа успокаивался. Чему в немалой степени способствовало и непрестанное круговое скольжение ладони Ла Карваля по его спине. В конце концов, прокурор ради его душевного спокойствия совершил нешуточный подвиг - извинился. - Тем же, чем и вчера - репетировали, - почти вежливо отозвался Франсуа. - А Шосселен так и не появился… - пробормотал себе под нос Ла Карваль, энергично растирая спину Франсуа. Актер поднял голову, нашел взглядом молча застывшего Армана: - Кстати, тебя уволили. Не серчай, так вышло. - Теперь ты играешь Ипполита? - понятливо опустил глаза Арман. - Ты не думай, я знаю, актер из меня аховый. Просто… «Просто обидно, что ему отдали роль, которую я уже считал своей. И горько, что я такое ничтожество, ни на что не способное…» - Получившие роль премьеры так себя не ведут, - наставительно заметил Кантен, накрыв плечи молодого человека своими ладонями, массируя и разминая, гладя и лаская исхлестанную кожу, безмолвно заглаживая свою неуравновешенность. - Ты должен бы прыгать от счастья, а у тебя холодные руки, бегающий взгляд и мешки под глазами, - прокурор откинулся назад, прижав Морана к своей перебинтованной груди. Франсуа потянулся под лаской сильных пальцев, беззвучно хмыкнул: - Я устал. Мэтр Рийоль знает свое дело, но и требования его высоки. Потому я и не прыгаю от радости до потолка. Ла Карваль подтянул актера ближе, стиснул сильнее, не обращая внимания на резь под тугими повязками. Повернул лицо молодого человека к себе: - Сдается мне, ты что-то не договариваешь… Впрочем, черт с тобой. Молчи, если тебе так больше нравится. Все равно я узнаю, что ты такое от меня скрываешь, - он поцеловал протестующие губы, довольно ухмыльнулся: - Ах, до самой смерти мне не забыть этой картины: как вы извивались и плакали, лежа на полу… вы были так очаровательны и распутны, друг мой. Право, мне доставляло истинное наслаждение слегка помучить вас. - Я все больше начинаю сожалеть, что промахнулся и не взял чуть ниже… может, хоть это немного бы вас успокоило? - невзирая на гримаску праведного негодования, Франсуа не слишком-то рвался из рук Ла Карваля. Сопротивляясь и увертываясь от поцелуев более для проформы, нежели всерьез. - А позвольте узнать, на кой ляд я вам сдался, весь такой испорченный? - он приподнялся на коленях, встав над Ла Карвалем, стараясь не налегать на него и не дотрагиваться до повязки, и с неожиданной грустью заметив: - Кто теперь поверит, что всего несколько месяцев назад я был на удивление кротким и смиренным созданием? - он наклонился вперед, заглянув в глаза Кантена и спокойно-насмешливо сообщив: - Знаете, чем дальше, тем больше мне нравится быть именно тем, чем вы меня упорно желаете считать - распутным и испорченным мальчишкой. Это оказалось на удивление выгодно. Что же до моей падшей души... кого она волнует? Разве что Шарль о ней позаботится, - он резко наклонил голову, впившись кусающим поцелуем в рот королевского прокурора. Позабытый всеми Арман выскочил за дверь спальни, прихлопнув ее за собой. Чувствуя, как горят пунцовым румянцем щеки и уши. Он смутно подозревал, что отношения между Франсуа Мораном и господином королевским прокурором, к которому он столь неожиданно угодил в услужение, носят некий более сложный характер, нежели просто дружеские. А сейчас он получил убедительное тому доказательство, увидел собственными глазами - и не знал, как ему быть. Не выбегать же в коридор, вопя, мол, месье Ла Карваль целуется с Франсуа Мораном, а тот совсем не против! Арман плюхнулся на диванчик, низко опустив голову и зажав ладонями уши. Его трясло. Монсеньор де Лансальяк обещал позаботиться о его судьбе - вот к чему наверняка сведутся его заботы! Как они только могут - вот так, совершенно спокойно, не беспокоясь ни о своей репутации, ни о соглядатаях! Господи, Лилия наверняка останется там на всю ночь… Они будут спать друг с другом, как мужчина спит с женщиной… разговаривать и смеяться… никто никогда не давал себе труда поговорить толком с Арманом Шапри, никто не обнимал его… Арман думал, что должен испытать отвращение при виде подобной картины, но отвращения не было. Было только тихое восхищение и бесконечная, изматывающая сердце зависть: почему все лучшее в этом мире достается другим? …Кожа к коже, плоть к плоти, живая золотистая ртуть рядом с темной античной бронзой. Ла Карваль приник к губам Франсуа в долгом, жадном, изматывающем поцелуе, словно забыл, каково это, целоваться - и теперь заново учился этому искусству. Сильные губы то ласкали, то пожирали податливый рот, язык то нежно, то требовательно и почти грубо врывался в горячую пещерку, вынуждая Морана все сильнее закидывать голову, задыхаясь. Подобные ласки очень быстро заставляли Франсуа чувствовать себя пойманной и настигнутой жертвой в когтях безжалостного хищника. Жертвой, готовой вот-вот прекратить сопротивление и сдаться на милость победителя. Но он еще держался, противостоял, не позволяя себе обратиться кусочком разогретой глины в руках Ла Карваля, желающего вылепить из него нечто себе на утеху. Не позволяя хищнику разорвать свое сердце на трепещущие кровоточащие ошметки. Франсуа перекатился на спину, безмолвно взвыв от боли в длинных ранках - боль отрезвляла, не позволяя окончательно впасть в сладостное беспамятство - обнимая Кантена за шею, зарываясь пальцами в густые и тяжелые волосы прокурора, жадно хватая пересохшими губами воздух в кратких промежутках между поцелуями. Снова и снова бросаясь в бездонный омут, в безнадежную схватку, зная, что проиграет, но не желая сдаваться без боя. - Мне кажется, - глухо произнес прокурор, на секунду оторвавшись от сладких губ, немедленно потянувшихся за ним, - вам и мне было бы удобней, если бы вы... станцевали свой танец, сидя на мне, Франсуа... Перекатившись на спину, Кантен подхватил на руки маленького месье и прижал к своим бедрам. - Танцуйте же! Представьте, что вы - обольстительная Саломея, решившая свести с ума бедного Ирода... Широкие, смуглые ладони гладили грудь и живот молодого человека, ласкали восставший член, нежно пробирались к маленькому, горячо пульсирующему отверстию, скользили к коленям - и вновь взлетали вверх, не упуская ни одного дюйма золотистого тела. Кантен шептал шальные, беспутные слова, от которых взрывалась кровь и ныла в сладком возбуждении каждая жилка. «Танцы ему! - мысль была далекой, раздраженной и вместе с тем игривой. Франсуа охотно подчинился рукам Ла Карваля, безошибочно определившего, в какой позе маленький месье Моран предпочитает заниматься предосудительной любовью. - Господи, что я с собой делаю, а?.. Почему Ты не остановишь меня - или Тебе и впрямь нет до нас никакого дела? Творите, что хотите, сходите с ума, как желаете... А чего я желаю и желал? Я получил все, о чем мечтал несколько месяцев назад, и многое, на что и не замахивался... Рано или поздно мне придется расплатиться за все дары - и какой платы с меня потребует судьба?» Он сгорал в огне собственной страсти, шального любопытства, толкавшего его познать темные стороны жизни, изнывая под настойчивыми ласками Ла Карваля. Вскрикнул и едва ли не до крови прокусил губу, чувствуя выступившие на глазах слезы - когда позволил Кантену овладеть собой, добровольно насадившись на его внушительное достоинство, принимая его в себя, слушая жаркий, безумный шепот, цена которому была - фальшивая монетка. Закинув руки за голову, Франсуа сцепил пальцы на затылке - открываясь, тяжело дыша и вытанцовывая на распростертом под ним человеке. Заставляя свое тело плыть сквозь плотское безумие и огонь вожделения, туда, где небеса обрушивались на землю. «Кого же ты на самом деле любишь, кого желаешь? Или ты любишь единственное существо на свете - себя?» Ла Карваль едва успевал подхватывать взлетающее к потолку гибкое тело. Моран громко стонал, хныкал, выгибался так сильно, что касался затылком прокурорских колен. Покрытая испариной золотистая кожа светилась в полумраке спальни, Кантен стонал в голос, лаская маленького возлюбленного всюду, куда только могли дотянуться руки и позволяла нанесенная Мораном же рана. Франсуа наклонился вперед, глубоко вонзив острые ноготки в напряженные мускулы плеч Ла Карваля, нависнув над живым воплощением языческого божества, ловя бездонный черный взгляд, принимая вызов на шальную, головокружительную скачку. Яростно задвигал бедрами, подмахивая, стараясь навязать любовнику свой ритм движения и ни на мгновения не размыкая цепи взглядов. Карие глаза против черных, не зажмуриваясь и не отворачиваясь. Кидая себя в пламя чужой страсти, как швыряют жертву, почти беззвучно, с трудом шепча какие-то безумные, бессвязные, невесть откуда лезущие на язык слова, опаленные огнем: - Если бы не... если бы... ты мог бы быть моим божеством, если бы не... ах, если бы, Кантен, если бы все было не так, как было... - Судьба, Франсуа! - Ла Карваль, задыхаясь, выгибался все круче, совершенно не заботясь о собственной ране, которая могла вновь закровоточить, - нет, невозможно... я бы никогда не смирился с... с тем, что ты есть, с твоей жизнью... я сломал бы тебя, моя Лилия... Голова металась по подушке, длинные локоны, словно змеи Медузы Горгоны рассыпались по белоснежному шелку - Ла Карваль рывком притянул Морана к себе, обвил шею своими волосами, припал поцелуем к груди, а потом к губам... И в таком положении заставил Франсуа двигаться до тех пор, пока его член, зажатый меж их телами, не извергнул из себя горячее семя, и пока сам Кантен не выплеснулся в узкий, жаркий капкан желанной, обожаемой плоти. Когда все закончилось - проносясь по изнемогающей под бременем собственных страстей душе яростным, очищающим ураганом - Франсуа ощутил себя марионеткой с перерезанными нитями. Руки и ноги отказались его держать, и он неуклюже рухнул рядом с привольно раскинувшимся на скомканных простынях Ла Карвалем. По ногам стекали вязко-горячие капли, в воздухе витал кисловато-медный привкус выплеснувшегося семени и яростной любви. Кто победил, кто проиграл, какая разница... «Шарль, ах, Шарль, - Франсуа медленно приходил в себя, жадно и быстро дыша, наслаждаясь острыми укусами боли в растянутых мышцах, - зачем ты научил меня, зачем показал то, чего не стоило видеть?.. Посмотри, во что я превращаюсь теперь, останови меня прежде, чем я решу, что именно такой и должна быть моя жизнь...» - Может, вам бы удалось меня согнуть, но сломать - нет, ни за что, - актер приподнялся на локтях, мельком взглянув на перевязку Ла Карваля. На желтоватой материи выступила россыпь алых пятен, похожих на цветы полевой гвоздики. Франсуа коснулся губами влажного лба прокурора, нежно собрал кончиком языка солоноватую влагу. - Разве что убить. Вы так прекрасны в своей ярости и любви, Кантен. Жаль, я не тот человек, который мог бы долго оставаться рядом с вами. - Неужели вам хотелось бы остаться? - улыбнулся Ла Карваль, перебирая мягкие каштановые кудри Морана. - С таким зверем, как я? Что же мешает вам попытаться сделать это? Вы боитесь меня? Или себя? Боитесь потерять свободу... вернее, добровольно отказаться от нее, не правда ли? Но так ли уж нужна вам эта свобода? Ведь, насколько я понял, вы решили строить свою карьеру и наживать состояние, оказывая галантные услуги милым и богатым клиентам? - Не век же мне этим заниматься. Это всего лишь плата за возможность преодолеть несколько первых ступенек карьерной лестницы, ведущей туда, куда я мечтаю попасть, - Франсуа подозревал, что его рассуждения грешат наивностью, но перед ним прошло достаточно примеров того, как делается карьера на подмостках. А еще ему было невероятно приятно ощущать, как пальцы Ла Карваля поглаживают его затылок и ерошат волосы. - Вы ведь оплатили свою должность прокурора Шатле, и наверняка выложили за нее кругленькую сумму. Денег у меня нет, потому я расплачиваюсь единственным капиталом, который мне дан - собой. Но это - не навсегда. Это всего лишь первые шаги. Я не знаю, удастся ли мне стать известным, удастся ли когда-нибудь прославиться в столице, но... но я буду стараться, - он озорно блеснул глазами, - даже если мой путь наверх будет пролегать через чьи-то постели. Потому мне и нужна свобода, я задыхаюсь без нее. Я не могу быть чьей-то красивой вещью, чьей-то собственностью - разве что на время, на несколько дней или ночей. Вам же нужно владеть кем-то целиком, без остатка. Вы должны знать о человеке все: о чем он думает и мечтает, куда уходит и когда вернется, и чтобы он всегда был под рукой... Да, взамен вы можете предоставить заботу и защиту, кров и деньги в кошельке, и любовь, которая выжигает душу дотла... но мне лучше оставаться в своем балагане. - Почем вы знаете, что я могу предоставить взамен? - расхохотался Кантен и притянул Морана к груди, страстно целуя. - Быть может, кроме скверного настроения, вечных измен, исчезновений, ран и постоянных отлучек по служебным делам я не смогу подарить возлюбленному ничего... Сможет ли он довольствоваться одной лишь вечной благодарностью за долготерпение? Кто знает, Франсуа, быть может, по сравнению со мной вы сущий ангел! И балаган ваш - более безопасное место, чем дом ненавистного прокурора, личного врага Короля Двора Отбросов... ох, Боже Всемогущий, когда же Его Величество соизволит избавить Париж от этой язвы? Что же до красивых вещей… Быть вещью - позор для мужчины. Кажется, вы начали это понимать... Нет, живая игрушка мне не нужна... и гиря на ноге тоже. Я бы и не потерпел такого. Мне нужны крылья за спиной, Франсуа, крылья, а не груз. Вы могли бы быть этими крыльями, но... но вы сами не хотите, - с улыбкой закончил Ла Карваль, вновь целуя юношу. - Скорее уж «пока еще не умею», - на поцелуй Франсуа ответил охотно, но выражение его лица сделалось задумчивым. Словно он услышал нечто такое, мысли о чем покамест не посещали его взбалмошную голову. - Мне бы сейчас самому не пропасть и не упасть в пропасть. Куда мне поддерживать кого-то. Слишком уж я люблю себя, единственного и неповторимого, в этом вы правы, - он улыбнулся, вспомнив картинную галерею монсеньора. - Нет, положительно, я не гожусь в ангелы. Месье Роже заблуждался, пытаясь нацепить мне пару белоснежных крылышек, - он привстал, проведя ладонью по бедру Ла Карваля, машинально проверив состояние перевязки, и язвительно заметил: - Вы противоречите сами себе, господин прокурор. Или вы предоставляете своим спутникам свободу, такую же, как обладаете сами. Или превращаете их в свою собственность - ибо не раз заявляли, что не потерпите рядом с собой кого-то, кто будет возражать вам, не исполнять ваших повелений и не соглашаться с вашими мыслями. Вы - да, вы не можете быть ничьей собственностью. Но кто-то другой - вполне может быть вашей, сколько бы вы этого ни отрицали. Не надо так сверкать на меня глазами, видите - не прошло и нескольких мгновений, а мы уже находим повод повздорить. - Вот в том-то и наслаждение, мой дорогой Франсуа, - поднял палец Кантен, - чтобы целиком и полностью обладать эфиром! Неужели вы думаете, что я, Кантен де Ла Карваль, буду рад запрятать в клетку райскую птичку? Что жалобные крики и стоны тоскующей по свободе птахи смогут усладить мой слух? Как мало вы меня знаете! Нет! Я хочу обладать свободным, гордым соколом, или лебедем... Чтобы эти прекрасные, вольные птицы, паря в небесах, думали обо мне, всегда и неизменно возвращаясь обратно. Только такая любовь мне по сердцу... вы понимаете? Либо Цезарь, Франсуа, либо ничто. - Угу, понимаю, а как же, - с готовностью закивал Франсуа. - Возвращаться за очередной трепкой и выдиранием перьев. И со своеручно начертанным подробном отчетом: где именно порхал, когда, с кем, сколько раз и при каких обстоятельствах. Возвращаться, чтобы угодить на сковородку. Или в птичник. Ибо первое же условие, которое вы ставите, к примеру: вы не желаете смириться и допустить той жизни, которую веду я и которая мне нравится. Стало быть, вряд ли вам захочется делить меня с кем-то. А мне не захочется всякий раз рассказывать вам, где я был и с кем, даже если повод для моего отсутствия был совершенно невинным, - он рассеянно улыбнулся, дотрагиваясь кончиками пальцев до лица Ла Карваля, пытаясь провести ногтем вдоль густой щеточки длинных ресниц. - Рано или поздно птицы улетают, господин прокурор, если вы искушаете их открытой дверцей золотой клетки. Улетают и не возвращаются, забывая о былой привязанности. А я даже не птица, я Лилия. Из их корней, говорят, варят ядовитые снадобья. - Та жизнь, которую вы ведете, подставляясь любому проходимцу, готовому оплатить вашу благосклонность - такая жизнь мне и впрямь не нравится, - пожал плечами Кантен и нахмурился. - Если бы взялись за ум... впрочем, сдается мне, мои увещевания, как и проповеди отца д’Арнье, для вас пустой звук. Ну да вам жить... Что же касается ядовитых зелий, то вы ошибаетесь. Из лилий, жизнь моя, делают потрясающее средство от мужской слабости. Быть может, повторим? - Его преосвященство сказал бы по этому поводу, что умеренность есть первейшая из всех добродетелей, - ханжески провозгласил актер. - Коли вы уже получили сегодня свою порцию удовольствия, этим и ограничьтесь. Иначе завтра будете руководить подчиненными, сидя в постели. Охая, стеная и жалуясь на превратности судьбы. Ла Карваль послал Морану самую лучезарнейшую из своих улыбок: - Благодарю, дорогой! Ваша забота обо мне наполняет глаза слезами умиления, а сердце - радостью! - Не вижу никаких слез, а вместо радости наблюдаю исключительно похотливый оскал. Ла Карваль, вы с рождения такой неугомонный, или служба королю вас таким сделала? - игриво откликнулся Франсуа. - Повторим?.. - он сделал вид, что размышляет, крутя на пальце рубиновое колечко и любуясь вспышками искорок. - Мне надо подумать, месье Ла Карваль. Такой сложный вопрос запросто не решается!.. - Думайте быстрее, - посоветовал Кантен, - а то я истеку кровью от нанесенных вами ран, а вы погибнете от сожаления по упущенным возможностям. Изгрызете себе локти и искусаете лопатки. Так что времени у вас... дайте-ка прикинуть... - Сожалеть? Никогда! - Франсуа грациозно потянулся, забросив руки за голову - и неожиданно кувыркнулся вперед головой, оказавшись между широко разведенными ногами любовника. Наклонил голову, словно ныряя, рассыпав каштаново-рыжие прядки по бедрам и забинтованному животу прокурора. Прихватил губами начинавшее вновь крепнуть сокровище, немедленно чуть прикусив острыми зубками мягкую головку - и загладив опасное озорство трепетными прикосновениями кончика языка. - Франсуа! - Кантен стонал и метался по одеялам, не замечая ничего вокруг, сосредоточившись лишь на нежных влажных прикосновениях обжигающе-горячего жала, извивающегося на его члене, высасывающего из него волю и разум, - Франсуа, ммм... ах, Франсуааа! Что бы он ни отдал, чтобы длить и длить эти мгновения интимнейшей ласки... «Впрочем, - мимолетно успел подумать Ла Карваль, - я заплатил за любовь месье Морана не презренным золотом, а своей кровью. Весьма достойная плата, королевская плата! И он должен остаться доволен!» А потом все исчезло в тяжелом, густом вихре любви - только руки, только губы и льнущее тело. Безумные карие глаза, не отрываясь глядевшие ему в лицо и вспышки колокольного звона в ушах. Кантен зарычал, чувствуя приближение финала, рывком подтянул молодого мужчину себе на грудь, впился в его рот, как шмель в мякоть цветка: - Дьявол! - низким, охрипшим голосом проговорил он. - Садись на свой трон... не медли! - Я не дьявол, я всего лишь чертенок... инкуб, в крайнем случае, - выдохнул Франсуа. Такая любовь пугала его - но и сводила с ума. Прежде он не испытывал ничего подобного - чтобы вот, нараспашку, выплескивая душу, сжигая в безумном пламени, чтобы воскреснуть, как воскресает легендарная птица Феникс. Он почти не испытывал боли, даже когда с размаху насадился на восставший жезл Кантена. Все иные чувства поглощала страсть, обезумевшая, клокотавшая в слишком узких для нее берегах переполненных вен, рвавшаяся наружу стонами и надрывными, в голос, криками в чужой требовательный рот. Франсуа ощущал себя деревцем в объятиях урагана, чудом умудряющимся не переломиться с хрустом пополам, но сгибающимся под чудовищными порывами ветра, флагом на ветру и птицей в небесах. Он не задумывался, ни зачем он это делает, ни о том, что испытывает к королевскому прокурору Ла Карвалю, просто наслаждаясь мгновением, чужой силой и страстью, и тем, что именно ему удалось вызвать эту страсть, обрушившуюся на него подобно струям водопада. Оторвавшись от губ Кантена, он взглянул в эти безумные, сумасшедшие очи цвета полуночного неба. Пытаясь что-то сказать - но растеряв все слова. Отдаваясь - но и забирая что-то себе, черпая чужую душу полными пригоршнями и смотря, как она рассыпается вихрем золотых и багряных искр. Финиш был настолько бурным, что Ла Карваль в буквальном смысле слова чуть не потерял сознание. А потом испугался - ему показалось, что во время экстаза он умудрился разорвать Франсуа, сломать ему позвоночник, ибо Моран лежал на нем, как кусочек золотистой тряпочки. Без движения и почти без дыхания, лишь пот водопадом стекал со спины. Ла Карваль в ужасе ощупал его, позвал: - Франсуа... ты живой? Мадонна, что же я опять наделал! - Вашу бы, мать ее, духовную энергию - да на полезные государству цели, цены бы вам не было... - не открывая глаз и почти не двигаясь, пробормотал Франсуа. У него возникло твердое и четкое ощущение: только что его пропустили через раскаленные вальки для сушения и глажения белья, а потом внутри него взорвался по меньшей мере вулкан - и капли раскаленной лавы из этого фонтана до сих пор стекают по ногам. Франсуа хотелось умереть - прямо сейчас и немедленно, пока внутри него еще клокочет невозможное, обезумевшее счастье, и сердце панически колотится о ребра. - Не трогайте меня... - он вяло попытался воспротивиться тому, что в представлении Ла Карваля было заботливым осмотром. - Все со мной в порядке, от любви еще никто не помирал, вот честное слово... - Много ты знаешь, - еле слышно пробормотал Кантен и вдруг разрыдался. Вид охваченного столь немужской слабостью прокурора был настолько поразителен, что в первое мгновение Франсуа вообще не понял, что случилось. Во вторую решил: «Притворяется!» - и только на третий удар сердца сообразил: все происходит на самом деле, без малейшего притворства и фальши. Актер машинально дернулся в поисках платка или салфетки, запоздало сообразив, что это сейчас ни к чему. Единственное, что он мог сделать - потянуться навстречу Ла Карвалю, обхватив широкие вздрагивающие плечи и прижав голову прокурора к своей груди. Ожидая, когда прольются копившиеся невесть сколько лет слезы, и догадываясь, что вряд ли кому из близких и знакомых Ла Карваля доводилось заставать прокурора в таком беспомощном состоянии. Актер молча полулежал, как можно крепче прижимая к себе бьющегося в судорогах Кантена, гладя его по плечам и спине. Невольно думая о том, что держит сейчас в объятиях опасное хищное животное, впервые доверившееся человеку. - Волки, - икал Ла Карваль, - волки объели ему лицо и руки, а остальное… о Господи! Эти руки, его руки! Зачем. Франсуа, зачем? Я.. я был молод и глуп, не хотел ничего понимать… Дерзил, не слушал разумных советов, шатался невесть где и невесть с кем… А он, он все прощал, он… - слез уже не было, лишь спазмы, сотрясавшие все тело, точно приступы падучей болезни. Молодой прокурор прильнул к Морану, уткнулся в его плечо, спрятав лицо. На Кантена снизошло нечто вроде катарсиса древних греков. Потеря крови и отчаянная любовь выпустили на свободу то, что он так тщательно скрывал: уязвленного давней потерей, страдающего от неудач молодого человека, сильного и одинокого, как крест, несущего свою броню несгибаемого существа. Прокурору было очень стыдно, и в то же время он испытал небывалое ощущение - будто с его плеч свалился горный кряж, все это время пригибавший его к земле. «Тише, тише», - Франсуа не стал произносить банально-успокаивающих слов, уловив из полузадушенного бормотания Ла Карваля, что тот оплакивает своего былого возлюбленного, Рауля де Вержьена - погибшего не самой лучшей смертью. - Ты ни в чем не виноват, - наконец тихонько прошептал он в ухо под угольно-черными локонами. - Молодость не склонна прислушиваться к чужим советам, пусть даже данным с лучшими намерениями. Даже если ты был не прав, ты не виновен в том, что он погиб. Он любил тебя и был счастлив этим, но теперь его нет… Ты плачь, это ничего, это можно - когда никто не видит… - Я понятия не имел, что он задумал, - Кантен откинулся на подушки, глубоко дыша и унимая истерику. Закрыл глаза, мертвой хваткой стиснув руку Франсуа: - Поначалу мне казалось, это просто забава распущенных аристократов. Мысленно я покатывался со смеху, глядя, как они молятся над кострами, произносят свою тарабарщину на языке, которого сами-то не разумеют. А потом… потом мне стало жутко. Я перестал смотреть в рот Раулю, воспринимая каждое его слово за откровение. Я понял, что могу сделать с ним все, что захочу… и не только с ним. Мужчины, женщины - я мог завладеть любой душой. Власть пьянила, я стал по-иному относиться к Раулю… Однажды он заявил, что я не имею права ему приказывать, а я избил его и запер… Он клялся мне порвать с той паршивой компанией и порвал… а потом убил себя, исполнив один из безумных друидических ритуалов! Рауль на моих глазах сходил с ума, а я - я не понимал этого! Моя глупость привела его к гибели! Он вбил себе в голову, что отдает свою жизнь ради меня, и… - Чтобы очаровывать и покорять сердца, тебе не требуется никакая магия, - Франсуа дотянулся до скомканного одеяла, накрыл им себя и вроде бы успокоившегося Ла Карваля. - Послушай… мне еще не приходилось терять кого-то, кого я любил, но я стоял над могилами друзей, которых унесли болезни или судьба. Кантен, ты не в состоянии взять на себя ответственность за судьбы тех, с кем ты связан или кто пожелал оказаться рядом с тобой. Иначе тебе и в самом деле придется держать своих любимых под замком. Вскоре они возненавидят тебя за это. У Рауля была своя судьба. Свой взгляд на мир и свое место в нем. Его решение не зависело от тебя и твоих поступков. Ты не можешь, не в силах заставить людей поступать так, как угодно тебе - пусть даже и руководствуясь благими намерениями. Актер повернулся, нежно коснувшись губами век Кантена: - Кстати, я принес твой талисман. Цепочка порвалась, но в городе наверняка отыщется ювелир, способный ее починить. - Не нужно, - ровным, отстраненным голосом произнес Ла Карваль. - Ты прав. Что было - то прошло. Если хочешь, можешь забрать ее себе. Ты ведь любишь собирать… трофеи на память о побежденных. - Но я так и не знаю, что он символизирует, этот амулет, - вкрадчиво напомнил Франсуа. - Вдруг на нем лежит какое-нибудь жуткое древнее проклятие? - И да, и нет, - прокурор медленно, тягостно вздохнул. Взгляд черных, как южное небо глаз стал задумчивым: - У друидов существует поверье. В самые страшные и разрушительные для Галлии времена или накануне таких времен, бог смерти и войны Таранис возрождается в человеческом облике и сокрушает все, что душит эту землю. Бога нельзя призвать обычной жертвой, девственным созданием, тут требуется особый дар… Жрецы находят человека, внешне, по лишь им известным приметам похожего на Тараниса, благословляют избранника и… убивают на большом ритуальном сборище. Тело и отрубленную голову погружают в чан с кипящим молоком… и ждут, не восстанет ли Таранис в мощи своей. У Франсуа отпала челюсть. - Ты действительно в это верил? - осторожно спросил он, будто говорил с буйным сумасшедшим или испуганным ребенком. - Нет, - равнодушно пожал плечами Кантен. - Но позволил Раулю выполнить первую часть обряда - в качестве вознаграждения за близость. Все равно для меня это была лишь игра в древнюю, давно умершую религию. Я ни единого мига не верил, что сборище манерных псевдоязычников решится в действительности осуществить жертвоприношение, да и Рауль уверял, что так далеко дело не зайдет. Меня признали воплощением Тараниса, освятили и приготовили в жертву пять лет назад… а потом Рауль умер. Франсуа было весьма затруднительно представить себе буйного прокурора настолько размякшим и покладистым, чтобы тот ради каприза любовника согласился принять участие в языческом богослужении. - Но теперь, когда де Вержьена нет в живых, этот поясок обязывает тебя к чему-нибудь? - Теперь это просто память, - раздумчиво промолвил Ла Карваль. - И знак для посвященных. Думаю, тебе ничего не грозит, если ты вздумаешь его носить - но лучше отнеси цепочку в ювелирную лавку. Пусть переделают на что-нибудь другое… - он не договорил, замерев. Франсуа ощутил, как напряглись мускулы лежащего рядом человека: - Мои люди так и не нашли Шосселена. Я опасаюсь, как бы он не залег на дно, унеся с собой все свои тайны. И тогда… тогда я останусь ни с чем! Все мое пребывание в Тулузе ни к чему не приведет. Я не смог ни подтвердить донос князя Сомбрея, ни убедительно опровергнуть его - что в юридической практике доказывает виновность обвиняемого, сиречь монсеньора де Лансальяка. Понимаешь меня? - Еще бы не понять, - удрученно согласился Франсуа, передернувшись при воспоминании о полученной взбучке. - Конечно, остаются еще Рийоль со своим театром, младший Эшавель и баронесса де Рамси. Однако у меня нет ни единого весомого доказательства их виновности и причастности, - увлекшись рассуждениями, прокурор уселся на постели. - Допустим, я арестую их и допрошу. Если им достанет ума и стойкости держать язык за зубами, придется их отпустить ни с чем. Ибо сейчас я не имею права применять к ним более суровые методы дознания… Слушай, Франсуа! - Кантен вскинулся, азартно блеснув глазами. - Ты все это натворил, тебе и исправлять. Отправляйся к даме Изольде. Покажи ей цепочку. Расскажи, что давно намеченная жертва пытается избежать своей участи. Запугай ее. Скажи, что преподобный отчаялся получить помощь от столичного прокурора, решив действовать на свой страх и риск. Что в попытке оправдаться перед королем Лансальяк намерен взвалить всю вину на нее - пусть станет главной обвиняемой на процессе о ведьмовстве! Процессе не светском, но церковном! Ты сделаешь это? - Ла Карваль встряхнул Франсуа за плечи. - Смотри, если де Рамси известно убежище Шосселена, она непременно даст ему знать о твоих словах. Он должен, должен устроить церемонию, дабы покарать отступника, иначе какой он, к черту, жрец и друид? - Не тряси меня, - с трудом выговорил Франсуа, едва не прикусив язык. Ла Карваль, опомнившись, разжал ладони, перевел дух: - Прости. Да, и вот еще что. Когда мы были в гостях у Изольды, на ней было очень красивое платье. Фасон этого платья придумали в Париже - и сшили его под большим секретом по заказу мадам де Сомбрей. Княгиня никому его не показывала, берегла к Осеннему балу у королевы. Однако какая-то дамочка из Тулузы задолго до бала расхаживала в точно таком же наряде! - Каким способом она сумела его заполучить? - удивился Франсуа, быстро ухватив нить рассуждений прокурора. - Эй, господин хороший, а ты-то сам откуда прознал про секреты княгини де Сомбрей? Ты с ней знаком? - Э-э, как бы тебе сказать… - глубокомысленно протянул Кантен. - Очень близко знаком, - догадался Франсуа. - Раз она показала платье тебе, могла показать и кому-то другому. Когда оно было закончено? - Где-то в конце июня. Я видел его как раз перед отъездом, - прикинул Ла Карваль. - Получается, у мадам де Рамси имеется близкий и доверенный друг, который одновременно пользуется доверием княгини… Убью плутовку! - Платье могли показать без ее ведома, - вступился за неведомую ему парижскую даму Франсуа. - Мало ли на свете продажных горничных и лакеев? Говоришь, наряд мадам де Рамси в точности копировал платье твоей парижской знакомой? Мужчины редко запоминают подробности дамских одежд, да еще столь дотошно. Скорее, кто-то подкупил художника, придумавшего наряд. Или портниху. А потом привез рисунки в Тулузу и одарил ими мадам де Рамси. Кто из знакомых мадам месяца два тому посещал Париж? - Понятия не имею, - честно признался Кантен. - Но хотел бы, чтобы ты попытался это выяснить. Завтра же. С утра. Франсуа…- в его голосе прозвучала так несвойственная столичному прокурору робость. Впрочем, эта ночь и так все и вся поставила с ног на голову: - Не уходи. Останься, если можешь. - Я никуда не уйду, - заверил его Франсуа. Кантен повернулся набок, долго-долго смотрел на Франсуа, прижимаясь щекой к его ладони, и, наконец, смежил веки и уснул - тихо и спокойно. В кои веки Рауль не тревожил его сны, маня к себе из небытия. В отличие от Ла Карваля, Франсуа долго еще не удавалось заснуть. Он глядел в темное небо за окнами, думал о грядущем дне и предстоящих разговорах, о Шарле д'Арнье и спавшем на диванчике в приемной Армане, о себе и будущем спектакле. И снова - о Кантене и Шарле, о своем месте между двумя этими мужчинами и траве под каштанами, о пьесе из римской жизни и его преосвященстве… С этими мыслями он и заснул, ткнувшись лицом в изгиб руки Кантена. Изольда де Рамси входила в число тех редко встречающихся женщин, что обладают талантом сохранять природное очарование даже с утра - в домашнем капоте, без косметики и с волосами, уложенными горничной в незатейливую прическу. Однако по мере того, как она выслушивала горячую речь Франсуа, выражение лица прекрасной Дамы Тулузы становилось все дурнее и дурнее. Тонкие брови сошлись к переносице, глаза цвета фиалок наполнились тревожным испугом. Иногда баронесса боязливо прикасалась острым ноготком к лежавшей на кофейном столике разорванной золотой цепочке, на звеньях которой были выкованы листья омелы и дуба. - Он сам ее разорвал, - в третий раз повторял месье Моран. - Сказал, что больше не желает иметь с этим ничего общего. Что проклинает тот день, когда пошел на поводу у своего порочного любопытства. Что подвергнет пытке любого, на кого укажет его преосвященство, невзирая на титул и положение в обществе, лишь бы выбить нужные показания. Что, если возникнет такая необходимость, он, не колеблясь, уподобится Симону де Монфору и выжжет Тулузу от края до края, не различая правых и виновных. Он сумасшедший, госпожа баронесса. Да, я увлекся им, признаю, но это было ошибкой! - актер постарался придать своим интонациям всю возможную убедительность и трогательность. - Я не знал, к кому обратиться за помощью. Вы показались мне знающей и разумной женщиной, способной остановить этого зверя в человеческом обличье. Сделайте же что-нибудь, пока на город и всех нас не снизошел кошмар! - Но что я могу? - риторически вопросила баронесса де Рамси. - Все! - убежденно заявил Франсуа, преданно взирая на прекрасную даму Изольду. - Подобно той бесстрашной женщине, имя которой вы носите, вы способны повелевать ветрами и людьми. Вы можете сделать так, чтобы этот безумец получил по заслугам. Пав от рук тех, кого он безнадежно пытался настигнуть, расплатившись кровью за свое предательство и отступничество. Мадам Изольда, я знаю, вы не доверяете мне, у вас есть на это все основания, но… - Вы один из нас, месье Моран, а он - пришлый чужак, - пресекла его возражения мадам де Рамси. Судя по сведенным в нитку ярким губам, женщина что-то напряженно обдумывала, решая. - Послушайте, а вы не хотели бы… исчезнуть на несколько дней? - И рад бы, да не могу, - отрицательно качнул головой Франсуа. - У меня премьера. Стоит мне надолго сгинуть с его глаз, как месье прокурор немедля бросится меня разыскивать. Не найдя, примется карать. И начнет с вас, госпожа. - Почему именно с меня? - баронесса вновь непроизвольно дотронулась до золотой змейки. - Вы были крайне неосторожны, решившись явиться на вечер в подарке вашего друга, - объяснил Франсуа. - В наряде, который вам доставили из Парижа. Ла Карваль, оказывается, водит тесную дружбу с княгиней де Сомбрей. Он узнал платье. Само по себе оно ничего не доказывает. Просто бархат, шелк и кружево. Но следы, которое оно оставило за собой… - Я поняла, - Изольда быстрым движением прижала ладонь к губам. Жест вышел манерно-отточенным, поневоле напомнив Франсуа почти такое же движение тонкой руки призрачной дамы из пропахшего кровью и страхом дома Амалии Лану. Теперь он окончательно уверился в том, что видел на месте убийства именно Изольду де Рамси. И кольцо с сапфиром наверняка принадлежало ей - и к ней же вернулось. - Боже, мне просто не приходило в голову, что у де Сомбрей настолько дурной вкус, что она способна завести интрижку с судейской ищейкой! Я уничтожу платье, - торопливо решила она. - Нет улики, нет и подозреваемого, правильно? - А как же ваш друг? - мысленно Франсуа умолял Изольду проговориться, бросить хоть один намек на личность таинственного дарителя. - Он в безопасности, - твердо заявила мадам баронесса. - Прокурор не догадается, а в Тулузе никто не знает, что он посещал столицу. Вы ведь увидите его сегодня? - женщина по-змеиному подалась вперед, пристально глядя чуть расширившимися от волнения фиалковыми очами прямо в душу Франсуа. - Пожалуйста, передайте ему, что я сделаю все, чтобы наш замысел удался. Что я верна ему и я буду очень осторожна. И вы - пообещайте мне, что будете осторожны, месье Моран… Франсуа! Она дотронулась тонкими, прохладными пальцами до руки Франсуа. В другое время актер умер бы ради такой милости, сейчас же почти не обратил внимания, донельзя озадаченный вопросом - кого же подразумевала прекрасная Изольда? Кому она преданно хранит верность - ведь Франсуа, как она полагает, часто встречает этого человека и знаком с ним? Недомолвки, повсюду одни только сплошные недомолвки и секреты! - Ступайте же! Ваш столь ранний визит ко мне может вызвать ненужные подозрения, - заторопилась Изольда де Рамси, поднимаясь. Шелковые складки капота облаком окутали ее, плотная ткань была палевого и сливового оттенков, но Франсуа она казалась черной. Черной и прозрачной, как облако. Как тонкая газовая вуаль во сне наяву. Чего недоставало этой богатой, знатной и прекрасной женщине, окруженной сонмом поклонников? Что вынудило ее пренебречь спокойствием и достатком, ринувшись в опасные тенета интриг? Или вопрос был неверно задан: не «что», а «кто»? «Она следует за кем-то, кого любит, - рассудил Франсуа, выйдя из особняка де Рамси на утренний уличный холодок. Под ногами шуршали опавшие листья, Франсуа поддел носком туфли колючий плод каштана, покатившийся вдоль мостовой. - Госпожа Изольда влюблена в темного ангела? Прокурор считает, Ангел - это Шосселен. Хоть убейте меня - не верю! Не верю, чтобы такая требовательная дама, как де Рамси, могла найти в нем что-то! Да, на самом деле он граф де Вержьен, но все это осталось в прошлом. Сейчас он - никто. Ему никогда не вернуть утраченного титула. Изольде нужен Тристан, равный ей во всем, а то и превосходящий. Но, если это не Шосселен, кто тогда? Кто? Кто?» …Поначалу его долго не хотели пускать пред очи столичного прокурора, но настойчивость и несколько ливров, украдкой перешедших из рук просителя в руки служителей Ратуши, сделали свое дело. Мэтр Рийоль, он же Гийом Ля Мишлен и непризнанный наследник графа де Вержьен, получил возможность попасть на прием к господину Кантену де Ла Карвалю, королевскому прокурору Шатле. Нынешней ночью Рийоль проспал от силы два-три часа, размышляя над узнанным и услышанным, додумывая недосказанное и составляя планы, в котором каждому из участников отводилось свое место - как в мизансцене будущего спектакля, в соответствии с его амплуа, талантом и возможностями. Мэтр Рийоль скромно гордился своим талантом безошибочно определять, чего ожидать от человека. Он мог с уверенностью предсказать, как он поступит в затруднительной ситуации и какой выбор сделает - и почти всегда оказывался прав. Для него даже не стало неожиданностью появление маленького месье Морана с его прелюбопытными откровениями, мэтр ожидал выхода на сцену жизни подобного персонажа. Вольно или невольно юнец бросил тот камешек, что сдвинул с места огромную лавину, грозившую вот-вот сойти на беззащитные поселения. Мэтр Рийоль дал себе слово, что по окончании тулузской свистопляски возьмет мальчишку под свою руку. При надлежащем обучении из Франсуа выйдет толк. Мэтру доводилось немало слышать о королевском прокуроре, и, столкнувшись с ним лицом к лицу, он одобрил выбор младшего брата. Именно такой человек мог привлечь Рауля и заслужить его привязанность. Жаль, что Ла Карвалю не удалось спасти эту смятенную душу. Но сейчас господин прокурор желают заполучить голову Гийома Рийоля. Можно даже не на серебряном блюде. А мэтр Рийоль был полон решимости сохранить свою голову на плечах, и потому сумел сохранить показное равнодушие под устремленным на него грозным взглядом. Даже слегка поклонился. - Месье Ла Карваль. Полагаю, вы не очень рады моему появлению. Однако в силу некоторых обстоятельств я решил сам приискать встречи с вами, - не дожидаясь приглашения, он сделал пару шагов, усевшись на массивный стул с витыми ножками. - Догадываюсь, что не внушаю вам приязненных чувств - но не могли бы вы сделать мне крохотное одолжение и перестать так гневно сверлить меня взглядом? Мы могли быть полезны друг другу. Добившись своих целей, мы мирно разойдемся - и более вы обо мне не услышите. - Верно ли я понял: вам нанесла визит донельзя встревоженная мадам де Рамси? - наконец изволил заговорить прокурор. - Кто-то бросил камень в болото, и лягушки запрыгали во все стороны… Что вам нужно, Рийоль? - Мадам предпочла написать мне письмо, полное восклицательных знаков и проклятий вашей персоне, - признал распорядитель маленького театра и притворно удивился: - Мне? Я нуждаюсь в тех же вещах, что и большинство живущих. В спокойствии, безопасности и возможности получать свой скромный доход. Вопрос в другом. Что нужно вам, месье Ла Карваль? Вы и впрямь мечтаете восстановить справедливость, невзирая на лица, чины и обстоятельства? - Вы много себе позволяете, месье беглый каторжник, - ощерился Кантен. - В своем стремлении восстановить справедливость я могу кликнуть стражу и арестовать вас прямо сейчас. А потом - и всех остальных участников ваших светских развлечений, так осуждаемых нашей матерью католической Церковью. - Безусловно, можете, - доброжелательно согласился мэтр Рийоль. - Однако в точности вы ничего не знаете. Вы подозреваете. Вы догадываетесь. Вы делаете верные выводы. Но у вас нет окровавленной тряпки, которую можно сунуть под нос гончим и крикнуть «Ату их!» Предположим, вы исполните свою угрозу, арестуете меня. Мои документы в полном порядке, вам не в чем меня обвинить. Предположим, - он брезгливо скривился, - вы примените ко мне те методы дознания, которыми славится парижское Шатле. Боюсь, что в этом случае вы добьетесь только одного - моей смерти. Кайенна, как понимаете, не лучшее место для укрепления здоровья, - он многозначительно откашлялся. - Труп не сможет давать показания, в отличие от живого человека. Так не проще ли нам договориться? - Вы предоставляете мне улики и сообщников, взамен же требуете свободы и неприкосновенности? - Ла Карваль встал за стулом, занятым Рийолем, оперся о спинку локтями, нависнув грудью над своим гостем. Чтобы не запутаться париком в бронзовых пуговицах прокурорского мундира, мэтру пришлось склониться вперед и замереть в таком неловком положении. - Что ж, я обещаю вам свободу, мэтр. Свободу выбрать, на какой веревке вас повесят, на тонкой или толстой, конопляной или пеньковой. Ну разве я не милосерден к врагами короны и Церкви? Да я попросту святой! - Вы рискуете оказаться в положении развенчанного святого, - в нарочитом сокрушении вздохнул Рийоль. - Проявляя такое неразумное недружелюбие, вы рискуете впустую пробегать по Тулузе, всякий раз опаздывая... ловя пустоту. Впрочем, вам не впервой опаздывать туда, где вас понапрасну ожидали, - он говорил, не оглядываясь и не наблюдая за выражением лица Ла Карваля. - Можно сказать, в этом занятии вы преуспеваете. А ведь могли бы получить то, за чем давно охотитесь... Виновника ваших бед и дурных слов. Вам ведь частенько снятся скверные сны, господин королевский прокурор? И как вы спасаетесь от них? Ла Карваль непроизвольно дернулся. - Интересно, какие сны снятся вам, Рийоль! - рыкнул он. - Как бы вы ни юлили, прикрываясь фальшивым именем, и я, и вы знаем - вы убийца! Вы повинны в том, что творилось в Тулузе десять лет назад! - Я знаю, - мэтр Рийоль с видом полной покорности судьбе изящно развел руками. - Когда-нибудь я отвечу за это, но только не перед вами и вашим судилищем. Тогда я совершил ошибку, доверившись человеку, обещавшему вернуть мне мое законное место. Вы - признанное дитя своего отца, месье де Ла Карваль, наследник фамилии, которую никто не в силах у вас отобрать. К сожалению, не могу сказать того же о себе. Нам трудно понять друг друга, но помните - время играет против вас. Каждый уходящий час и день приближает ваш проигрыш. Уповайте на помощь Всевышнего, которому нет до вас и ваших хлопот никакого дела. Позируйте в свободное время для коллекции монсеньора - да позаботьтесь, чтобы его высокопреосвященство тщательно припрятал сей шедевр от посторонних глаз. Ройте носом улицы, зная, что никто вам не поможет, а вы сами ежечасно рискуете жизнями ваших знакомых. Ла Карваль медленно обошел стол и уселся в свое высокое кресло - прямо напротив Рийоля. - Вы что-то сказали о картине и моих знакомых? Рийоль, за первое - я отрежу вам язык, а за второе - голову. Вы отдаете себе отчет в том, что делаете? И не надо кивать на кого-то неизвестного! Я знаю, что главарь шайки друидов - именно вы! - Если вы все так хорошо знаете, отчего же сидите здесь, а не везете свою добычу в Париж, празднуя триумф? - впервые за время разговора едва заметно улыбнулся мэтр Рийоль. - Самоуверенность вас погубит, месье Ла Карваль. Вы распределили роли, назначили героев и злодеев - но вам даже не пришло в голову, что вы можете ошибаться или заблуждаться. Да, в отличие от вас, я прекрасно знаю, что делаю. Иначе я бы не пришел сюда, не поддался на ваши неуклюжие уловки с приманкой. Кстати, спасибо за приманку. Ваша Лилия мне пригодится - в будущем. Итак, будем и дальше ходить вокруг да около - или все же вы сделаете над собой усилие и попытаетесь рассуждать как разумный человек? Я слышал, порой вы способны на такие подвиги. - Вы так не любите суеты, Рийоль, и так дорожите своим балаганом, - пожал плечами Кантен, - не хотите покидать Тулузу, не хотите уезжать в Париж в цепях. Наверняка не желаете, чтобы вас случайно пристрелили ретивые полицейские во время, скажем так, сопротивления при аресте. Чтобы избежать всего этого, нужно уплатить немалую цену. Вы должны быть уверены в подлинности своих серебряников. Что же такого вы намерены сообщить, отчего я, воспылав благодарностью, отпущу вас на все четыре стороны? Давайте, выкладывайте, поглядим, что там у вас припрятано в кошеле. - Такой разговор мне нравится куда больше, - Рийоль покосился на запертую дверь. Слегка приподнял бровь в безмолвном вопросе, мол, вы уверены, что наш разговор более никто не слушает? - За одним только маленьким исключением. У меня нет никаких оснований доверять королевскому правосудию. Если я сейчас выложу вам все, как на исповеди, вы вряд ли захотите порадовать меня своим обществом еще разок. Посему я, как разумный торговец и человек, в самом деле не терпящий суеты, преподнесу вам нечто вроде залога, - он поднял на Ла Карваля глаза темно-зеленого цвета, обманчиво казавшиеся безжизненными и равнодушными. - Вот он, мой залог: ваши воспоминания о прошлом - фальшивы. Человек, которого некогда звали Яблочным Ангелом, жив и ныне пребывает здесь, в Тулузе. У него есть друзья и сторонники, которые мне просто-напросто надоели. Своими рассуждениями о том, в чем они не смыслят ни уха, ни рыла. Своими потугами на знание тайн, в которых они ни черта не смыслят. Своей бестолковой кровожадностью и скудоумием. - Представляю, - медленно протянул Ла Карваль, стараясь не дрогнуть голосом - что, впрочем, у него не слишком получилось, - какой фурор произведет суд над внезапно воскресшим графом де Вержьен. Его допросы будут собирать толпы публики, какие и не снились успешным столичным театрам. И ваше имя тоже прозвучит, не боитесь этого? - Ничуть, - невозмутимо покачал головой Рийоль. - То, что происходит между мной и моим отцом, наша застарелая ненависть и вынужденный союз - это только наше дело. Мне судить, какой кары он заслуживает, ибо я знаю о нем и его делах больше, чем кто-либо из живущих. Вы не довезете его до Парижа, но не волнуйтесь - вам хватит участников для спектакля в честь Фемиды и спасения гибнущей репутации преподобного де Лансальяка. А я… я скромно постою в тени кулис, ибо там мое место. Могу даже поаплодировать вам - издалека. «Постоишь, а как же, - улыбнулся Ла Карваль, - в тени виселицы...Вот уж именно там твое подлинное место!» Охотничий азарт захватил все его существо - Кантен едва сидел, сжимая и разжимая кулаки, готовый прямо из этого кабинета броситься арестовывать убийц, выслеживать и уничтожать, отшвыривая со своего пути любого, кто попытается встать между ним и его дичью. Истина восторжествует, убийства прекратятся, он в который раз докажет миру и самому себе, что нет ничего под этим небом, чего бы он не смог совершить! - Так какие же улики вы мне представите, Рийоль? Кстати, не забывайте, мне нужны все остальные члены вашей милой компании! Слышите? Все! Начиная с Эшавелей и Изольды. И письма князя, конечно. Надеюсь, Рийоль, вы понимаете, о ком я говорю? - Ваша жадность столь же непомерна, как и ваши амбиции. Как ваше стремление доказать всем и каждому тот факт, что только вы и исключительно вы являетесь победителем, - мэтр еле слышно хмыкнул. - Нет-нет, улики и все прочее собирайте сами. Я укажу вам место, где вы сможете все это найти, и час, когда вы должны прибыть туда. Дальнейшее будет зависеть только и исключительно от вас. Кстати, на памятной картине я заметил изображение некоего чудодейственного талисмана, принадлежащего вам. Не одолжите ли мне его на время? Для пущей убедительности. - Э, мэтр, - покачал головой Кантен, - вы требуете от меня слишком многое... Я вам - вещь, которую не положено иметь прокурору короля, а вы мне - туманные обещания? Давайте так: вы отведете меня на ваше сборище - ведь речь идет о священной службе, не так ли? - и я сам покажу пояс Тараниса жрецам. Последовала долгая пауза - Гийом Рийоль взвешивал все за и против, прикидывая силы натяжения нитей в своей незримой паутине. Передвигая фигурки по доске в той партии, которую он всю жизнь вел с непредсказуемой Судьбой, то отдавая ей фигуры, то отыгрывая их обратно. - Завтра у нас премьера, - наконец произнес он. - Приходите. Мы начинаем около пяти вечера. Возможно, вы даже получите определенное удовольствие - на сей раз моя труппа не столь бесталанна, как обычно. После спектакля для актеров будет устроена небольшая вечеринка, а потом... потом будет то, что будет, и чему суждено случиться. Все, что вы сделаете или скажете, будет зависеть только от вас и больше ни от кого. Видите, мне тоже приходится полагаться на ваши обещания и на ваше честное слово, - в глубине светло-зеленых глаз на миг сверкнула и пропала яркая искорка. - И не стоит так точить на меня зуб, месье Ла Карваль. Я знаю, вы мечтаете увидеть меня на виселице. Может быть, я вполне ее заслуживаю, но… - он хмыкнул, скривив тонкие губы, поднялся. - Есть одна вещь, которая ускользает от вашего внимания и над которой вы не задумывались. Подумайте вот над чем: несмотря ни на что, я любил Рауля. Да, он знал о моем существовании и о моей судьбе - знал правду. Мы переписывались, но никогда не виделись. Он не мог ничего для меня сделать, но я благодарен ему за то, что он не пытался взять на себя роль карающего судии. Отец посеял в его душе ядовитые семена, в свой срок они дали всходы - и убили его. Я ненавижу его за это. А вас - за то, что не вмешались и не спасли того, кого якобы любили. Мэтру удалось оставить последнее слово за собой. Ошеломленный Кантен только проводил взглядом бесшумно закрывшуюся дверь.