Карточный домик

24 июля, 02.40       Заполненные витражами узкие оконные проемы почти не пропускали света уличных фонарей, и в пабе было темно, потому что большинство ламп бармен потушил, рассчитывая намекнуть таким образом паре засидевшихся алкоголиков, что близится утро, что у барменов тоже бывают семьи и что пора бы и честь знать. Расчет не оправдался — у алкоголиков семей не было.       До отправления рейса в Токио, которым собирался вылететь Гамбит, оставалось пять часов. — Гамбит готов спорить, что тебе здесь понравится, — креол разгладил складки плаща по грубо сколоченной деревянной скамье и зажег большую красную наполовину сгоревшую свечу посреди стола, круглого, из более светлого дерева, чем лавка, на которой они сидели. — Ex umbra in solem*, — усмехнулся Зверь. — Раньше мне могло бы не понравиться здесь по многим причинам, но необходимость прятаться ведет меня в места, скрытые от людских глаз. По счастью, именно в таких местах обычно и можно найти сокровища. — И что же, сегодня мсье нацелился на сокровища Гамбита? Иначе зачем бы тебе проделывать весь путь до аэропорта, а потом еще и предлагать дождаться вылета вместе? — Гамбит приложил ладонь к груди и церемонно поклонился сидевшей у стойки худенькой блондинке. Блондинка была хороша собой, одета в дорогой брючный костюм, а у ее ног стоял небольшой чемодан на колесиках — скорее всего, она тоже коротала время перед посадкой на самолет. — Нет, что ты, вовсе нет, — смущенно замахал руками Зверь. — Просто я действительно хочу, чтобы у вас все сложилось… С Шельмой… А еще… Пожалуй, мне просто было грустно. — Сплин? Или для грусти нашлась какая-то определенная причина?       Их разговор прервал подошедший бармен. Он хмуро указал на винную карту в липком и захватанном кожаном переплете: — Выбрали что-нибудь?       Зверь еще раз пробежал глазами две исписанные оскорбительно мелким шрифтом страницы и безнадежно махнул рукой: — Будьте любезны, большую кружку эля.       Гамбит удивленно изогнул бровь и обратился к бармену: — Виски, пожалуйста. Без льда, со стаканом воды. И еще, — чуть понизив голос, он наклонился к бармену и вынул из внутренненго кармана плаща какой-то небольшой предмет. — Вы не могли бы передать это даме у стойки? Вместе с бокалом шампанского, разумеется.       Бармен ушел, захватив с собой винную карту. В своем роде он был мастером делать намеки.       Гамбит и Зверь молчали. Молчали без неловкости, без мелких, ерзающих движений, призванных создать у собеседника иллюзию того, что ты не говоришь с ним не потому, что тебе нечего сказать, а потому, что так редко представляется случай вытряхнуть крошки из подкладки пиджака. Гамбит и Зверь не говорили о погоде. Не говорили о том, как надоела конспирация. Зверь не высказал своего возмущения тем, как обошлось телевидение с интервью пилота самолета, на котором летела Шельма. Они молча пили принесенные грустнеющим на глазах барменом напитки и знали, что оба истолковывают это молчание верно — отказ от small talk как приглашение к честности. Блондинка у стойки получила от бармена поднос с бокалом шампанского и удивленно вспыхнула, заметив привязанную тонкой бечевкой к ножке бокала игральную карту. — Я действительно не люблю эль, — Зверь без интереса наблюдал за блондинкой, бросающей в сторону Гамбита смущенные взгляды. Такая первой не подойдет. — Как говорил мой отец, зачем мне пиво, которое нужно есть ножом и вилкой… Но я заказал эль — просто потому, что в этом пабе это был единственный алкогольный напиток приличной марки. Так сказать, гарантия качества… Которая, правда, не сможет заставить меня полюбить темное пиво. Иногда мне кажется, что мой хороший вкус, мое образование, мое воспитание — это моя беда. Чарльз завещал нам искать с людьми диалога, значит, я должен говорить с противниками мутантов. Это несложно. Сложно относиться к нашему разговору серьезно. Я выслушиваю их аргументы и не верю в то, что люди действительно могут так думать, если они не сатира и не подсадные актеры в крикливом ток-шоу для домохозяек. Ведь все это уже было, все это мы проходили… Мы ненавидели евреев, ненавидели чернокожих, ненавидели геев и лесбиянок. И каждый раз, после очередной катастрофы, к которой приводила вся эта ненависть, мы просыпались от пьяного пропагандистского сна и, пошатываясь, держась за больную совесть, начинали клеймить позором собственную слепоту… Теперь вот мы ненавидим мутантов, а я, всегда, когда пытаюсь что-то доказать очередному «другу» или «сочувствующему человечества», хочу встать во весь рост и закричать: «Этого не может быть!» Не может быть, чтобы все повторялось снова и снова. Ведь столько мудрых книг было написано… Да что там книг — хватило бы учебника истории. Все это было, это банально, пошло, это прошлый век… Это оскорбляет мой хороший вкус. — Не можешь поверить, что люди глупы? — Гамбит вальяжно облокотился на закругленную ручку скамьи. — Странно говорить это тебе, mon ami**, но Гамбит считает, что это довольно глупо. — Смею тебя уверить, друг Гамбит, до недавнего времени именно это и служило мне утешением: я думал, что подобные идеи — презрение к мутантам, дискриминация, предрассудки — все это могло укорениться только в головах людей несчастных, отрезанных от благ образования, из неблагополучной социальной среды, люмпенов… Но нет. Сегодня я случайно прочитал в журнале отвратительное мутантоненавистническое эссе. С самого начала я не мог не удивляться тому, что несусветная глупость иногда может быть облечена в завораживающие своей интеллигентной красотой и стройностью фразы. Но мое удивление возросло во много раз, когда я увидел имя автора статьи — это был мой хороший знакомый. Ученый. Ученый мирового класса. Человек, в интеллекте которого у меня никогда не было причин сомневаться. И что самое страшное — человек, который всегда был мне симпатичен. Ты тут спрашивал о причине для грусти… Так, пожалуй, вот она. Хотя это скорее причина для боли и ярости — я верил в свою способность разбираться в людях, я думал, что никогда не столкнусь с подобного рода мыслями в «своем» кругу… Эх, да что там! Может быть, люди вовсе не глупы. Может быть, люди дурны.       Зверь обернулся на едва слышный шорох за своей спиной и понял, что умение разбираться в людях подвело его снова: возле их столика стояла блондинка и протягивала Гамбиту потрепанную даму червей. При более близком рассмотрении девушка оказалась поразительно симпатичной и очень ухоженной. Небольшие бриллианты в ушах, французский маникюр. На свой чемодан, оставленный у стойки бара, она не оглянулась ни разу. — Кажется, это Ваше? — заговорив с Гамбитом, красотка чуть заметно вскинула подбородок, словно подбадривая саму себя. — Oui, ma belle***, — Гамбит взял из ее дрогнувшей руки даму червей и, не отводя взгляда от незнакомки, положил карту в карман плаща. Молчание затянулось. Девушка ждала: после того, как она подошла первой, Гамбит просто обязан был перехватить инициативу. Но Гамбит не говорил ничего, просто смотрел на нее и многозначительно улыбался. То ли блондинка не смогла устоять перед его загадочной улыбкой, то ли решила, что терять ей все равно уже нечего, но сдедующий вопрос опять задала она: — Следует ли рассматривать Ваш жест как приглашение… гм… сыграть партию на двоих? — Excusez moi, mademoiselle****, но в эту ночь, как и в пару сотен ночей до нее, Гамбит, увы, обречен на пасьянс.       Гордости девушки хватило на то, чтобы не углубляться в дальнейшие расспросы. Заплатив по счету, она покинула паб с быстротой подгоняемого стыдом человека. Проводив ее недоуменным взглядом, Зверь резко повернулся к Гамбиту. — Позволь задать тебе один вопрос.       Гамбит кивнул, поигрывая дешевой пластиковой зажигалкой с изображением голой женщины. Зверь отвел глаза, стараясь ненароком не посмотреть на его руки. — Зачем? Зачем шампанское, взгляды, дама червей, если тебе ничего не нужно было от этой девушки?       Гамбит осторожным, заботливым движением отложил зажигалку в сторону. — С женщинами, mon ami, как с воровством. Если Гамбит решает что-то украсть, это не обязательно значит, что ему нужны деньги. — Понятно. И давно у тебя… ничего нет с другими женщинами? — Чуть больше года, — пожал плечами Гамбит. — С того дня, когда мы были в плену у Синистера и Гамбит признался Шельме, что любит ее. — А она знает, что ты ей не изменяешь? — Нет. Да она и не поверит. Ты бы поверил? — Нет, — неохотно признался Зверь. — Но, может быть, все-таки стоит сказать ей? Это могло бы стать как бы знаком с твоей стороны — знаком, что она действительно важна для тебя… Странно. Странно давать ТЕБЕ советы, как обращаться с женщинами…       Зверь замер, осененный догадкой. — Да ведь тебе этого и не надо. Ты вовсе не хочешь получить Шельму.       Грудная клетка Гамбита медленно поднялась и опустилась, и в одном легком вздохе растворились лихая осанка, отточенное, мужское изящество движений и опасная красота тонких черт лица. Остались высокая, чуть сгорбленная фигура, пыль на плаще и трехдневная щетина. Впервые Зверь заметил на лбу Гамбита длинные борозды морщин, впервые задался вопросом, а сколько же ему на самом деле лет.       Бармен поставил перед Гамбитом очередной стакан виски и маленький граненый кувшинчик с водой. Не отрывая взгляда от прозрачной, чайного цвета жидкости в стакане, креол снова заговорил: — Гамбит не просил этой любви, но она пришла и не оставляет Гамбиту выбора. Ты думаешь, что Гамбит не хочет получить Шельму? — он тихо усмехнулся и залпом опрокинул стакан с виски, не разбавляя его водой. — Гамбит хочет ее так, что впору носить с собой ведерко со льдом и каждый раз, когда она входит в комнату, опрокидывать все его содержимое себе в штаны. Боится ли Гамбит, что она действительно решится быть с ним? — выдох. Ловкие воровские пальцы с непривычной для них напряженной неуклюжестью потерли толстые стенки стакана. — Да. Потому что она захочет играть в открытую, а Гамбит может предъявить ей только крапленые карты. Она возненавидит его, когда узнает достаточно близко. -Тогда почему бы не… уйти? — Гамбит не уйдет. И Гамбит будет продолжать хранить ей верность. Потому что, хоть он и боится быть любимым, Гамбит все-таки не боится любить. 24 июля, 05.30       Светало. Гамбит исчез в здании аэропорта, а Зверь неторопливой, размеренной походкой направился к стоянке такси. Конечно же, нет. Конечно, люди не дурны. Но почему тогда… Нет. Хватит. Не спрашивай, не сомневайся, просто верь. Иначе будет слишком тяжело.       Обидно, что ученый не умеет не сомневаться.