7822

Нет, плыть с ним — это даже круче секса. И Рин уже действительно близок к тому, чтобы себя в этом убедить. Потому что так безопаснее. И потому что тёмная вода гудит и вибрирует вокруг, донося до его кожи импульсы сумасшедшего движения справа, так похожие на жаркие прикосновения, и всё его тело отзывается, каждая клетка горит будто в лихорадке. Рин разрывает плотную глубину, судорожно глотает воздух, на долю мига оглушённый чужим синхронным вдохом так близко, — и снова вонзается в глухую тишину, в темноту, взрывающуюся изумрудными искрами. Предельное напряжение в каждом мускуле. Хочется стонать. Хочется, чёрт возьми, кричать. Но они ещё не достигли конца дистанции, и Рин наращивает и наращивает темп, переступая через собственные пределы. Это похоже на сон, но, видимо, всё-таки происходит наяву. Как они вообще здесь оказались, да ещё среди ночи, во имя всех Иватоби-чанов, выстроганных Хару за его жизнь?.. Рин не помнит, кто первый не выдержал, решительно откинул одеяло и встал с постели в той удушающей тишине апато, бросив попытки уснуть; он лишь помнит тёмный силуэт на фоне рассеянного городского света из окна, а затем — негромкий голос, пославший по его сонному телу волну мурашек: — Видишь ту многоэтажку? Там есть круглосуточный бассейн. ...Куда-то проваливается его собственный ответ и торопливые сборы в мягкой полутьме — никто даже не стал включать света. Следующим воспоминанием — прохладный, полный знакомых ароматов воздух ночного Токио. Фонарный свет сквозь мириады лепестков цветущих сакур. Белый, розовый, карамельный. В теле — дрожь от холода, смешивающегося с жаром; оно ещё не до конца стряхнуло дрёму, и движения немного пьяные, в голове тоже всё далеко от трезвой ясности. Хару уверенно ведёт его куда-то опустевшими гулкими улицами, на полшага впереди, и Рин чувствует себя так, как, наверное, чувствовал себя Хару в Австралии. Внутри растерянность, страх и совершенно нелогичное ожидание чуда. Ночной Токио странно-уютен и пуст; лишь на одной из улиц их игриво окликает стайка девчонок у заведения понятной направленности, и Рин бросает что-то вежливо-односложное, инстинктивно шагнув ближе к Хару. Одна из девиц, хихикнув, понимающе подмигивает, и Рин чувствует жар в лице, но, по большому счёту, ему плевать. Хару, похоже, вовсе не обращает на это внимания. Разве что-то может встать между ним и водой, когда он так целеустремленно направляется в бассейн? — Я туда хожу иногда, — невпопад поясняет Хару, когда они на секунду задерживаются у стойенника — взять по бутылке воды. — Когда хочется просто поплавать... ну, без тренеров и секундомеров. — М-м, — тянет Рин, подавив нервную зевоту. Холодный глоток заставляет встряхнуться. — И много там народу по ночам? — Летом многовато. Но сейчас холодно, так что совсем никого. — Так он что, открытый? — Угу, на крыше. В самом деле, где ещё быть бассейну посреди этой плотной застройки?.. ...Вид с крыши многоэтажки кружит голову. В чёрном небе почти не видно звёзд, зато внизу — целое сияющее море огней, оно обтекает тёмный провал Токийского Залива, мосты над которым кажутся соломинками, переброшенными через пропасть. Холодный апрельский воздух на такой высоте режет пронзительными струями, которые лишь чуть рассеиваются, путаясь в насаждениях бамбука по периметру площадки. Конечно же, они здесь одни — даже в Токио не сыскать второго такого психа, как Хару. Рин не в счёт, его просто угораздило запасть на психа. Его уже порядком потряхивает — не то от холода, не то от всего происходящего, и хочется поскорее сигануть в тёмно-изумрудную, скупо подсвеченную воду, в которой наверняка будет тепло и уютно. Хотя о чём он? Тепло и уют?.. Уж скорее жар и агония. Хару срывает с себя одежду — мысль зайти в раздевалку, конечно, ему в голову не пришла, зачем эти лишние задержки? Шапочек они второпях не захватили, хорошо хоть, взяли очки и плавки вспомнили натянуть — Рин, честно говоря, даже не помнит, когда. Он с силой щёлкает ремешком очков по затылку, почему-то вспомнив их встречу в приготовленном к сносу ночном бассейне, едва не закончившуюся нырком в бетон. Как будто предчувствуя, они оба пришли тогда в плавках и с очками, захваченные предвкушением друг друга и совсем забыв о таком пустяке, как вода. Почти как сейчас. — Готов? — слышит он свой собственный голос и в нём — ломкое подрагивание. Да что такое, соберись, Мацуока! Ты ведь так этого ждал. Хару, конечно, как всегда спутал все его карты и максимально усложнил задачу — чудесное время и место для заплыва выбрал, ну прямо-таки вытащенный из Риновой головы набор романтических клише для свидания; ну-ка, мистер кандидат в сборную, продемонстрируйте все чудеса своей выдержки. Ночной бассейн... умопомрачительный вид... они совершенно одни, и Хару то и дело бросает на него взгляды — Рин чувствует их кожей, будто осторожные прикосновения... Или — всё это действительно какая-то длинная провокация, начавшаяся с подставы Соске с ночлегом? Нет, ещё с того разговора в скайпе... «Рин... ты хочешь быть сверху? Или снизу?..» Хару, а ты-то чего хочешь? Да факинг шит, думает Рин, остервенело мотнув головой, становится на бортик и напружинивает ноги. Пошло оно всё... — Готов, — скорее выдыхает, чем произносит Хару, вставая рядом. И всё остальное действительно уходит. Никто из них не отдаёт команды на старт — но оба ныряют с идеальной синхронностью. ...Так бывает, когда долго чего-то ждёшь, изнемогая, и думаешь, что насладишься каждым мигом, каждым мельчайшим ощущением. Рин весь этот бесконечный год грезил о Хару на соседней дорожке, временами чувствуя его будто наяву, представляя все детали... И вот сейчас всё сливается в один сумасшедший шторм, в дикую волну цунами, в которой не разобрать и не прочувствовать ничего. Разве что... запредельность. Это не наслаждение, не радость и не счастье. Это первый глоток воздуха после затяжного анабиоза. Это — вспомнить, что значит быть по-настоящему живым. Это боль, которая тебя ломает, выкручивает наизнанку. Это гонка, в которой вы бесконечно догоняете друг друга, и никто не вырывается вперёд. Но в кои-то веки Рин рад финишировать одновременно, в один миг, на одном ударе сердца. Они судорожно глотают воздух, по привычке хлопнув ладонью о ладонь, обессиленно роняют руки — и снова находят пальцы друг друга под водой. В Риновой голове шумит кровь. Хару смотрит на него, глаза — тёмные, совсем не прозрачные, будто всосавшие в себя всю темень этой глубины, и Рину хочется спросить, что, чёрт возьми, всё это значит, но дыхание его подводит. — Жаль, что здесь... нет тренеров и секундомеров, — всё-таки выдыхает он. — Мы только что... установили новый национальный рекорд... не меньше. Если судить по тому, как прыгает сердце в его груди и как долго не удаётся отдышаться — уж точно не меньше. Плыть с ним — это и есть секс, — понимает Рин, когда пальцы Хару чуть вздрагивают в его ладони, раскалённые, будто открытое пламя, и сладкая волна проносится по всему телу. — Рин... Рин теряет голову от того, как Хару произносит его имя. Всегда терял. Коротко, мягко, с какой-то растерянностью и непонятным ожиданием. Но сейчас Рину, похоже, уже нечего терять — вместо головы на плечах одна зияющая пустота, не лёгкость даже, а полная антигравитация. И остаётся лишь чуть податься навстречу... Хару сам виноват. Зачем он так произнёс его имя? Зачем смотрит так выжидающе?.. «...после я психанул и избегал его несколько дней...» Рин застывает. «...какая уже тут дружба? Когда обоим под землю провалиться хочется...» «Ты всегда будешь моим другом». ...Нет, Рин не полный идиот и он видит, как нуждается в нём Хару. Как сжимается его ладонь в руке Рина. Как учащённо вздымается грудь. Весь этот вечер и ночь он кожей чувствовал его агонию — почти неуправляемое желание снова плыть вместе, всё-таки возобладавшее над всеми разумными доводами. Но чего Рин понять не может — так это того, как Хару удаётся держаться на этой черте. Чёрт возьми, как он вообще разделяет в своей голове, в своём сердце эти два чувства, когда для Рина оно одно?.. Плыть вместе. Отбрасывать все покровы. Обнажать — не чувства даже, а сам их источник, этот огненный реактор в сердце. Не замечать в этот миг никого и ничего, кроме друг друга. Делить будущее — одно на двоих. Если для меня всё это значит любить, Хару, то почему для тебя это всего лишь дружба?.. Судорожные толчки сердца отдаются болью во всём теле. Рин выпускает его руку и одним привычным движением выталкивает себя из бассейна. Холодный ветер мгновенно впивается в мокрое тело, охватывает его ледяным панцирем и странным образом гасит боль. Галактики огней мерцают сквозь листву бамбука. Он будто в открытом космосе. Нестерпимо хочется снова погрузиться в тёплые, уютные объятия воды... но довольно. Это его предел. Рин не знает, продолжает ли Хару буравить его этим взглядом или догадался, что заступает за черту. Он слышит тихий всплеск — Хару тоже выбирается из воды и застывает под струями ночного ветра. Его тихий голос почти теряется в шелесте листвы: — Рин?.. — М? — Когда ты понял, что... Вопрос повисает в воздухе. Рин оборачивается резко: — Что? Хару краснеет и отворачивает лицо. — Нет, ничего. Когда я понял... — ...Что хочу тебя? — бросается Рин с головой в омут. Хару смотрит на него ошарашенно, глаза — огромные, с лихорадочным блеском, на бледной коже разливается тонкий румянец, и Рину начинает не хватать воздуха. — Когда-то после одного из заплывов. Когда я тебя сделал. И понял, что это не то... этого недостаточно. Что эта дыра в моей груди стала только больше. И этот свет впереди — мне мало его просто видеть, я хочу коснуться его... хочу, чтобы он был моим. Хару резко втягивает воздух, его глаза становятся ещё шире. Рину хочется уйти с головой под воду и вынырнуть где-то в Австралии, но он яростно ерошит волосы и заставляет себя довести дело до конца, раз уж они здесь, и это всё-таки происходит наяву. — Да уж, идиотизм... Слушай, Хару, я понимаю, что ты типа хочешь поговорить и всё уладить, но всё и так нормально, ладно? Ты ответил, я всё понял. Я же сказал, проехали. Просто забей, забудь и... а, чёрт, бесит!.. Я давно уже пытаюсь закрыть эту тему, так зачем ты её раз за разом ворошишь?! Его голос обрывается в тишине, снесённый порывом ветра, но нотка отчаянья так и остаётся звенеть где-то между ними. — Чёрт, я замёрз, — Рин обхватывает себя руками. — Давай ещё по стометровке. Он ныряет, не дожидаясь Хару, и тот запаздывает на добрую секунду. Но то ли Рин высосан до дна первым сумасшедшим заплывом, то ли его концентрация безнадёжно сбита — Хару настигает его уже на первом развороте у дальней стенки. И не просто настигает — а вжимает в эту самую стенку, едва не заставив захлебнуться от неожиданности. — Ха...ру... что... — ...Потому что я не понимаю, Рин!.. — почти выкрикивает он, и таким Рин, пожалуй, никогда ещё его не видел... разве что в той тёмной раздевалке после сорванного заплыва на глазах у скаутов, когда Хару отверг их мечту, отверг Рина — в первый раз. Его пальцы с силой впиваются в Ринову кожу, в голосе плещет ярость: — Не понимаю!.. Почему ты твердишь про восхищение, теперь про любовь, что ты во мне так обожаешь?.. Я ничем не заслужил своего таланта, он просто есть, я никогда не работал над ним так, как ты, я ни к чему не стремился, ничего не хотел. После того, как я победил тебя той зимой и ты сказал, что бросаешь плавание... я понял, что внутри меня темнота, этот дар — он ломает людей, калечит тех, кто мне дорог. А ты говоришь про свет? Это ты всегда был моим светом, ты научил меня всему, что у меня есть, я всем обязан тебе! Дружба, команда, мечты, будущее... Я без тебя никто, чёрная дыра, — Хару осекается, судорожно глотает воздух, его пальцы ещё сильнее сжимаются на плечах Рина. Он роняет голову, но Рин успевает заметить, как искажается его лицо. — Хару... — едва может он выдохнуть, совершенно сбитый с толку. Хару будто наконец выпалил ответ на его сообщение с признанием — истинный, нередактированный черновик ответа, все те строчки, что он печатал и стирал в тот день, печатал и стирал, не догадываясь, что Рин наблюдает весь этот процесс. Всё это, видать, так и сидело у него внутри... — Ты столько сделал для меня, а я даже никогда не мог тебя толком поблагодарить. Вместо этого я только ранил тебя и даже не догадывался об этом, — эти слова Хару произносит уже едва слышно. Сломленный. Раздавленный. «...И он признался потом, что самым хреновым было — осознать, какую боль он причинял мне всё это время»... Рину хочется стонать от бессилия. Всё продолжает разворачиваться по тому треклятому сценарию Брайана. Что ему делать, чёрт возьми?.. Как свернуть с этой колеи? ...Впрочем, это и есть конец — сценарий на этом обрывается. Обрывается история Брайана и Мартина. Их с Хару история — нет. Слишком многое им ещё предстоит сделать вместе. Они только-только подошли к стартовой тумбе, и ещё не прозвучал даже сигнал — "Take your marks"... Рин сбрасывает с себя оцепенение и отрывает ладони от холодного кафеля за своей спиной. Кожа Хару горячая и неимоверно нежная. Кончиками пальцев Рин ощущает рассыпанные по ней мурашки. На плечах, лопатках, затылке... Он твёрдо кладёт ладони на его спину и притягивает к себе. — Сколько же до сих пор мусора в твоей голове. Я думал, что ты оставил всю эту хрень в прошлом... — шепчет Рин куда-то в его волосы. — «Чёрная дыра»? «Темнота»? Ты серьёзно? Меня едва не сломала моя собственная слабость, Хару, а ты... ты меня спас. Я помог тебе, когда тебе было сложно, только и всего. Ты мне ничего не должен. Ну, разве что улыбки. Я принимаю долги улыбками, идёт? — Рин... Они всегда друг для друга были светом. Вели друг друга, доводили до отчаяния, освещали путь в темноте. Это было и это есть, и это не мечта, а реальность. Пусть Хару пока не может осознать, что это значит, но Рин найдёт способ ему показать. Ведь, если подумать, когда Хару соглашался на его затеи вот так, сходу? Рин вспоминает эстафету, вспоминает вопрос с профессиональной карьерой. Харука всегда упирался долго и упрямо, но в конце концов позволял Рину втянуть себя в эти авантюры. Поддавался — собственному любопытству или его настойчивости — и позволял Рину взять его за руку и показать то, чего он никогда ещё не видел. Это их прошлое, их настоящее и будущее. Будущее, в которое они шагнут совсем скоро — вместе, не смотря ни на что. Рука в руке. Теперь Рин в этом почти не сомневается. Ему просто нужно ещё чуточку терпения... — Смотри, Хару, горизонт светлеет. Пора идти. * * * Рин просыпается от настойчивого зудения мобильника, нашаривает его рядом и долго не может сообразить, что произошло и что он, собственно, делает на полу. Ах, да... Футон. Япония. Токио. Хару. 07:31. Если ночной бассейн ему не приснился, то поспали они после возвращения от силы пару часов... Перед глазами всё крутится, голова будто наполнена свинцом, а подушка под ней, видимо, набита магнитами. «Hey cunt hows it going? ;)» — протерев один глаз, читает Рин. Проклиная тот день, когда научил Соске австралийскому слэнгу, он долго пытается соорудить сонным мозгом подобающее ситуации ругательство, наконец сдаётся и просто заваливает окно диалога самыми злобными и безумными эмодзи. «Успокойся, трепетная девственница XD ничего, я в тебя верю!» — приходит ответ. ...и Рин всё-таки выуживает из мозга несколько фраз. «О, вот это последнее я от тебя ещё не слышал! — ни капли не обижен Соске. — Добавлю в словарь!» — Хару, смс-ни Макото, чтобы придушил Соске, — зевая, бормочет Рин. Из-под натянутого на голову одеяла доносится неразборчивое ворчание. Мягкая полутьма комнаты располосована резкими линиями света, пробивающегося сквозь жалюзи. Там, за окном, начинается суетливый солнечный день — стартовый день турнира, что определит их будущее, и Рин не готов, катастрофически не готов. Он готовился всю свою жизнь, а вот теперь не готов. Он должен вскочить с постели и ворваться в этот свет, мчаться вперёд, полный сил, уверенный в своём успехе, потому что мечта, ради которой он так упорно работал, наконец-то перед ним, на расстоянии вытянутой руки — осталось сделать последний рывок. Но вместо нетерпения его охватывает вдруг страх. И что-то сжимается внутри, обездвиживает всё тело. Не даёт толком вдохнуть... Интересно, волнуется ли Хару? Рин глядит на съёжившийся кокон одеяла — и вспоминает, как тот просто застыл посреди дорожки на региональном турнире, с поникшей головой и опущенными плечами, будто раздавленный тяжестью ожиданий. Рину хочется верить, что это уже пройденный этап, но... «Я без тебя никто, чёрная дыра». Он решительно вскакивает и дёргает одеяло: — Хару! Хватит дрыхнуть, опоздаем! Некоторое время кокон сопротивляется и даже пытается отбрыкиваться, но в конце концов с неразборчивыми ругательствами оттуда всё-таки показывается взъерошенная голова. И сонно изрекает: — Я в ванну. — Никаких ванн, водное ты чудовище! — пугается Рин. — На часы глянь!.. ...И вот они уже снова мчатся вперёд — позабыты недавние страхи, отодвинуты на задворки сознания ночные разговоры и признания, отброшены прочь сомнения. Только эта новая осторожная тишина остаётся висеть между ними. Она не уходит даже на светлых улицах, наполненных прохладным ветром и звеняще-синим небом в отражениях стёкол; лишь стягивается плотнее в суете подземки, где чёрт ногу сломит, но Хару уже освоился и уверенно ведёт Рина в лабиринтах переходов и платформ. Рин не решается тревожить её — будто хрупкий кокон, в котором потихоньку зарождается что-то новое... Впрочем, вся эта суета вполне сносно отвлекает и заполняет рассыпанные между ними паузы. Токио вьётся под ними лентами бетона, огромный, фантастичный, такой непохожий на родной городок на берегу дикого, неприрученного моря, и толпы туристов со всего мира на Одайбе как будто все собрались здесь для того, чтобы поглазеть, как решается их судьба. Рин всегда мечтал о целом мире, но сейчас целый мир мог бы провалиться в задницу, если бы ему позволено было взять, чёрт возьми, наконец эту ладонь в свою. Не под водой, не в тёмной глубине, где утрачивает смысл само понятие расстояния, а здесь, среди белого света обыденной жизни. Но вымолвить что-то кроме механических «Нам сюда?», «А теперь куда?» кажется сложнее, чем завоевать золото Олимпиады. ...А ещё Рин задним числом осознаёт, что, наверное, зря вчера вызверился на Соске, потому что им с Хару всё равно пришлось бы ночевать вместе. Ведь не сказал бы он на ресепшене — «Поселите нас, пожалуйста, в разных номерах, с кем угодно, кроме друг друга»? И вот они снова идут в тишине, только здесь, в коридорах гостиницы, тишина будто приобретает новое измерение: ковёр скрадывает звук шагов, звуки города остались за стенами. Но кровати, слава богу, две. Две стоящих рядом кровати, тесная уборная и душ за матовым стеклом, а пространство — ещё теснее, чем в квартире в шесть татами. Судьба всё сжимает и сжимает расстояние между ними, будто задавшись настойчивой целью всё-таки довести ситуацию до взрыва. Рин падает плашмя на кровать, вжав лицо в божественно-мягкое одеяло, и запоздало понимает, что напрасно это сделал. Хару тормошит его через пару бесконечно-долгих секунд, за которые перед глазами Рина уже успевает завязаться сюжет какого-то сна — ожидаемо про бассейны, тиканье секундомера и мелькающего где-то в недостижимой дали Хару с рыбьими плавниками... — Рин, вставай. Вставай, надо идти... — Это всё ты со своими ночными купаниями, — жалуется Рин, с заторможенным ужасом понимая, что такое бессовестное нарушение режима перед самыми ответственными заплывами просто не может не сказаться на их результатах... — Всё-таки это был идиотизм. Хару лишь бормочет, что всё нормально и у них ещё будет время выспаться, а сейчас их ждёт допинг-тест, регистрация и тренировка. — И неплохо бы ещё умудриться во всё это втиснуть завтрак, — потягиваясь, хмыкает Рин, — а не то я проглочу кого-нибудь на соседней дорожке. И даже поджаривать не стану. Сашими из дельфина... — До тренировки успеем перекусить, — сухо бросает Хару, избегая смотреть ему в глаза, и Рин отмечает, что он вёл себя так всё это утро. Но это естественно. Нужно просто не торопить события — снова напоминает он себе. * * * — ...Рин! Заки первая замечает его на общей тренировке в главном бассейне, когда Рин переводит дух на скамейке, из-под наброшенного на голову полотенца рассеянно наблюдая за тем, как тренер что-то втолковывает Хару на дальнем конце. Она машет ему и подходит, сияя приветливой улыбкой: шапочка уже стянута с головы, короткие волосы в лёгком беспорядке. Чёрный купальник с тонкими изумрудными линиями подчёркивает плавные линии удивительной фигуры, придавая ей сходство с русалкой, большие миндалевидные глаза из-под иссиня-чёрных прядей лишь усиливают это ощущение. Сногсшибательно-красивая девчонка. Не будь в этом мире Хару, Рин, пожалуй, запал бы на неё в одно мгновение. Ему с трудом верится, что тот просто взял и продинамил её из-за тренировок. Чемпионат чемпионатом, но... Впрочем, может, у них ещё не всё потеряно?.. Хару... да, Заки действительно чем-то напоминает Хару. Видимо, потому и вызывает у Рина нечто весьма близкое к интересу. Он едва сдерживает нездоровый смех, поднимаясь навстречу. — Привет! — Рин, привет! Вживую ты смотришься на дорожке ещё внушительней! — встречает его Заки открытой, уверенной улыбкой, столь редкой для японки — и нет, вот это совсем не в духе Хару, так что дурацкая иллюзия, слава богу, начинает трещать по швам. — Эм... вживую?.. — Ты круто выступил на турнире в Австралии, я смотрела запись! — объясняет Заки с ноткой фанатского восторга. — Серьёзно?.. — Конечно, Соске мне все уши прожужжал, — смеётся она. — Я даже немного пожалела, что посмотрела — там какой-то запредельный уровень! — Это просто кажется, здесь едва ли хуже. Те парни из Токио просто монстры баттерфляя! Да и в вольном лёгкой прогулки не будет, — кивает он в сторону Хару и пары ребят, которые тренируются вместе с ним. — Да, в этом году конкуренция будет особенно высокая! — Заки на Хару даже не оглядывается, и Рин пытается прочесть что-то на её приветливом лице, но безуспешно. Он думает о том, целовал ли Хару эти нежно-розовые губы, проскальзывал ли между ними языком там, в темноте кинотеатра... сбилось ли его дыхание и возбудился ли он... На секунду он выпадает из реальности. — ...так что давай постараемся изо всех сил! — Да, круто будет всем вместе попасть в сборную, — механически отзывается Рин. — А ты что плывёшь? — 50 брассом и 100 и 200 вольным, а ты? Они ещё некоторое время обсуждают заплывы и тренировки и то, какой Соске в качестве тренера чуткий ангелочек на цветочке, вопреки грозному виду, и как Заки всерьёз обдумывает нанять его официально на полную ставку; в конце концов, пожелав друг другу удачи, возвращаются к тренировке. Но перед этим Рин успевает поймать краем глаза короткий взгляд Хару в их сторону. Бессонная ночь, сумасшедший заплыв и — в случае Рина — долгий перелёт дают о себе знать: их форма оставляет желать лучшего. В конце концов, выжав из Хару признание, что тот «просто плохо выспался», тренер отпускает его отдыхать и восстанавливаться до завтра. — ...Кстати, я так и не спросил, — отведя глаза в сторону, произносит Хару, когда они уминают обед в кафе спорткомплекса (Хару — скумбрию с мисо, Рин — сёю рамэн), и небо за окнами уже наливается золотистым послеполуденным светом. — В каких заплывах ты участвуешь? — 50 и 100 батом, — прожевав, отвечает Рин. — Плюс 50 и 100 вольным, разумеется. М-м, как же я соскучился по японской еде!.. — ...Ясно. — Про тебя не спрашиваю, потому что и так понятно, — ухмыляется Рин. — 50, 100 и 200 вольным... — 400 вместо 50, — поправляет Хару. Рин вскидывает на него глаза, хмурясь, потому что это новость. Значит, стометровка — наш единственный шанс плыть вместе?.. Хару... — ...Почему? — Финалы на 200 в один день с 50, и мы с тренером решили сосредоточиться на 200, — быстро отвечает Хару, дожёвывая свою скумбрию и запивая водой. — Постой... — Рин пробегается в своей голове по турнирному расписанию. — Получается, завтра у тебя 400? Успеешь восстановиться к стометровке послезавтра? — Само собой, — жмёт плечами Хару. — Хару, на чемпионат мира отберутся только двое, — сдвигает брови Рин. — Я в курсе. — Чёрт, ты вообще когда-нибудь плавал эту дистанцию? — Последний месяц как раз тренировался. — И ничего не говорил... — Рин осекается. Ну да, верно. Последние полтора месяца они ведь даже не общались. От мысли о том, что он упустил что-то настолько важное о Хару, даже божественный японский чай — без кофеина, сезонный вкус с сакурой — становится горько-кислым. Он отодвигает его досадливо. — Рин. — А?.. Хару наконец переводит на него взгляд — и со всей серьёзностью смотрит прямо в глаза: — Сакура скоро отцветёт, а мы так и пропустим. Здесь парк рядом, идём. Сердце совершает резкий кульбит у Рина в груди. Он застывает с раскрытым ртом. Хару тем временем встаёт из-за стола и смотрит на него выжидающе. Хару... Он и правда позвал его любоваться сакурой вместе?.. Сейчас, когда между ними столько всего произошло?.. Хару — позвал — его — на — свидание?.. Рин с досадой мотает своей глупой головой, которая уже принялась наворачивать километры логических цепочек, ни одна из которых на самом деле не логична. Он поднимается будто в тумане. — ...Да, конечно. Идём. * * * ...Конечно, они идут любоваться сакурой вместе, потому что сакура столько значит для них обоих, и никакое это не свидание, а своего рода подзарядка боевого духа перед соревнованиями, и Рину действительно пора что-то сделать со своей головой, потому что иначе эти самые соревнования он попросту сольёт... Но голова не внимает этим угрозам и упрямо продолжает гонять одни и те же мысли по кругу. Нащёлкав телефонами обязательных фоток цветущих ветвей в разных ракурсах (Рин скидывает парочку Лори и Брайану), они просто идут по тихим аллеям парка, где почему-то гораздо меньше туристов, чем можно было ожидать. Солнце медленно клонится к закату, заливая золотистым светом купола плавательного центра, эстакады и небоскрёбы, как будто растворяя их в сладком сиропе, и Рин перестаёт сопротивляться, в кои-то веки позволяя себе просто насладиться моментом. Они снова почти не говорят, но сейчас это хорошо. Всё хорошо так, как есть... — Смотри, — останавливается вдруг Хару. — Похожа, да? Нет, она ни капли не похожа: одна из сакур на широкой поляне, где газон уже немного вытоптан за неделю ханами, куда меньше их сакуры в Иватоби и не так симметрична. Но они не сговариваясь сворачивают с дорожки, Хару чуть впереди. Рину чудится какая-то странная целеустремлённость в его движениях. Совсем недавно, в предрассветном бассейне, Рин задался целью снова взять его за руку и показать новые горизонты, но сейчас его охватывает ощущение, будто это Хару ведёт его к чему-то неведомому... Бледно-розовые лепестки наполняют сладкий воздух между ними, вокруг них, окружая их медленным водоворотом, вспыхивая в лучах солнца и исчезая в тени. Рин поднимает лицо — пятна света касаются его щёк, лба, будто тёплые заботливые ладони. Он закрывает глаза. “For the team”. “For the future”. Слова, которые Хару выводил на земле под сакурой после того, как загорался и открывал для себя какой-то новый смысл. Будто роспись, подтверждающая снова и снова, что да, несмотря на все их различия, они всё-таки созданы идти одним путем, они одной крови. Больше всего он хочет, чтобы где-то здесь, на розовой от лепестков земле, когда-нибудь было выведено ещё одно “for”. ...Когда он открывает глаза, Хару рядом нет. Рин оборачивается и видит того на корточках перед деревом, в его руке — тонкая веточка, и... Рин будто угодил в свои ожившие фантазии. И ещё он боится, до чёртиков боится увидеть, что написал Хару в этот раз, что за пару коротких слов, слишком коротких... что же это... Тот оглядывается и смотрит на него выжидающе. Рин делает шаг в пустоту. — Я правильно написал? — серьёзно уточняет Хару. — Или надо было «we»? — ...Нет. Всё правильно, Хару. «For us». Что-то огромное и тёплое растекается у Рина в груди, переполняя до критической отметки. — Мы это почти сделали, Рин. Уже завтра... Мы с тобой... вместе... — Хару выдыхает короткие фразы, будто его грудь тоже переполняет что-то невместимое. Он отворачивается, только покрасневшие кончики ушей спрятать не может. Рин трёт ладонью полыхающие щёки и снова и снова пробегает взглядом по аккуратным буквам. Каждая линия будто вспарывает его воспалённое сердце, и Рин уже не понимает, боль это или что-то другое, горько-сладкое, зудящее невыносимо — так что хочется плюнуть на всё и расковырять до конца. Пусть они не в ночном бассейне, а посреди парка, залитого солнечным светом, пусть вокруг бурлит и суетится жизнь и что-то голосят туристы на соседней аллее... Рин набирает воздуха, делает шаг и берёт его руку в свою. Ладонь Хару тёплая и нежная, как прикосновения солнца, и становится ещё теплее, когда Рин легонько ласкает её пальцем. Хару не останавливает его. Хару... вдыхает резко и прерывисто. И Рин, не веря до конца собственным рецепторам, чувствует, как разгоняется пульс под его кожей. — Я был там, Рин... у начальной школы... — произносит он тихо, почти незнакомо-мягко. — За день до того, как мы снова встретились. Рин не сразу понимает, о чём речь. Его мысли разбегаются, как брызги солнца на воде. — За день до?.. Ты имеешь в виду... ...Конечно, ту встречу в тёмном, приготовленном к сносу бассейне. Вскоре после его возвращения в Иватоби. За день до... Да, Рин помнит тот день. — Школьный двор был весь укрыт лепестками сакуры, — продолжает Хару, и Рин хочет, чтобы он остановился. — Я жалел, что ты тогда уехал и так и не увидел этого. Жалел, что встретил тебя той зимой на перекрёстке... на обратном пути из храма, где хотел купить тебе омамори и отправить с письмом в Австралию, чтобы поддержать. А вместо этого столкнулся с тобой нос к носу. И всё закончилось тем заплывом. Если бы я не вышел тогда из дома, то мы бы не встретились, я бы тебя не ранил, и ты бы не бросил плавание — такие мысли тогда крутились в моей голове... — Хару замолкает, чтобы сделать вдох — резкий и глубокий, будто единственный вдох на пятидесятиметровой дистанции. Рин же и вовсе перестаёт дышать, оглушённый этими откровениями. Судьба... Она будто играла с ними, дразня и насмехаясь. Хару отзывается его мыслям: — Но я понял, что нет смысла обо всём этом жалеть. Мы бы всё равно столкнулись, так или иначе. Какая-то сила нас тянула и сводила наши пути. Вот и в тот день, перед началом нового учебного года... я проснулся на рассвете с этим странным предчувствием, и ноги сами принесли меня к начальной школе. И я увидел, что кто-то ногой вывел надпись на земле. "F..." Остальные буквы были скрыты под лепестками. — Ладно, хватит, — выдыхает Рин, и тупая боль стягивает грудь. Хару был там... — Не надо, Хару. — ...И я подумал — вдруг ты вернулся. И тоже приходил сюда. Совсем недавно. Кто ещё мог это написать? Free... или For the Team... Но разве ты мог написать такое... после всего? Я боялся надеяться. И не решился посмотреть, что же там. Рина на секунду охватывает облегчение, но лишь пока Хару не произносит: —...А потом всё-таки не удержался, вернулся и смахнул лепестки. И тогда понял, что это точно был ты. — Fuck, — беззвучно выдыхает Рин то самое слово на F, которое со злостью начертил тогда ботинком на розовой от лепестков земле, зачёркивая своё прошлое. Их прошлое. Хару. Уверенный, что разрывает все нити. Зачем Хару вспомнил об этом сейчас? — Внутри меня... будто что-то взорвалось болью, — отзывается тот на его невысказанный вопрос. — Но странно... я почувствовал себя живым. Впервые за несколько лет... по-настоящему живым. Ты вернулся. Сердце заходилось, как после заплыва с тобой. Я прогулял школу, остаток дня просидел в бассейне спа-центра. Вода всегда меня успокаивала. Но не в тот день... Рин молчит. Лишь крепче сжимает его руку. Он не знает, что сказать. — Вот видишь, я тоже ранил тебя, — выдыхает он наконец с ломким смешком в голосе, — так что мы квиты. Давно уже квиты. — Рин... ты, наверное, думаешь, что я идиот... но я и правда раньше о таком не думал. То есть... я знал, что это бывает, но не задумывался... не догадывался... — говорит Хару так тихо, что стой Рин на сантиметр дальше — ничего бы не услышал. — Ты про порнуху? — бормочет Рин, совершенно теряясь в нити разговора, которая вьёт в руках Хару непредсказуемые узоры, — и видит, как шевелятся от его дыхания волоски на затылке Хару. Тот кивает. — Тебя это шокировало? И снова Хару кивает, будто ему сложно говорить на такие темы вслух, и это неудивительно, удивительно другое — что Хару вообще заговорил об этом. Снова. Зачем? Что ещё он хочет сказать настолько важное, чтобы, собрав всю храбрость в кулак, заставить себя перешагнуть через смертельную неловкость? ...и все-таки произнести, пусть почти шëпотом: — Я попытался представить... нас... И мне захотелось провалиться под землю. — Кончик его уха дёргается от нервного смешка и становится совсем алым. Рин смотрит на него ошеломлённо, сдавливая пылающее желание узнать, что именно представлял Хару с его живым воображением художника и интроверта... и какие ещё места на его теле вспыхивали этим стыдливым румянцем. — Мне было так странно, что ты думаешь об этом... и никуда не проваливаешься. А я все эти годы пытался не думать о тебе. Считал, что ты меня ненавидишь. Что никогда тебя больше не увижу. Даже после твоего возвращения — боялся привыкать, знал, что ты снова вырвешься, улетишь, куда-то за горизонт... свободный... Такой, каким ты всегда был и каким должен был оставаться. И я снова не смогу сказать тебе "не уезжай". — Из голоса Хару почти пропадает звук, остаётся лишь сбившееся, хриплое дыхание. — А ты—хотел—меня? И всё было так просто? И это никогда не приходило мне в голову?.. И тогда я — решился и тоже нырнул. В эти мысли. О нас. И стал думать постоянно. Не мог перестать. Не мог представить, как снова посмотрю тебе в глаза. Рин... У Рина всё плывет перед глазами и ему не хватает воздуха, катастрофически не хватает. Вроде бы мгновение назад вокруг них было полно воздуха, и вот Хару — снова — утянул его на глубину. ...К чёрту всё. Ему не вынырнуть. Закрыв глаза, весь пронизанный этой сладкой дрожью, Рин обхватывает его свободной рукой, утыкается лицом в его затылок, всё ещё до конца не веря, что это происходит наяву. Но нет, его воображение никогда не было настолько детальным, даже во снах. Волосы Хару мягкие и пахнут немного шампунем, немного — водой бассейна и до одури — Хару. Мышцы его живота легонько подрагивают от сбившегося дыхания под Риновой ладонью. Стук его сердца отдаëтся у Рина в груди... Он уже обнимал Хару раньше, но никогда — так. — ...А я уже запретил себе надеяться, что ты передумаешь, — зачем-то шепчет Рин — и тут же жалеет об этом. Поспешные слова как будто разбивают тончайший хрусталь кокона, окутавшего их. — Я не передумал. В голос Хару возвращается что-то твёрдое, и оно мгновенно распространяется по его плечам, его спине, просачивается в грудь Рина, сковывая дыхание. Он отнимает нос от затылка Хару и не выдерживает — смеётся. Замечает мурашки, густо рассыпанные по его коже. — Тогда зачем?.. Зачем он это наговорил? — Просто хочу, чтобы ты знал. «Зачем?» — единственный вопрос, который вертится в голове Рина, но он не повторяет его. Внезапно он сыт по горло этими разговорами, этими полунамёками и недопризнаниями, этой сакурой и этим Хару с его упрямством. Ну, чего ему не хватает на этот раз, чтобы принять очередную Ринову затею?.. Он выпускает ладонь, только теперь заметив, что Хару так и не сжал её в ответ. Отходит и без сил плюхается на газон, устало уронив голову. For us, мать твою. For us. — Я ни хрена не понимаю, в чём тогда дело, — тупо извещает Рин пространство. И почти изумлён, когда пространство отзывается чётким ответом: — В Заки. ...и этот ответ приходится Рину обухом по голове. — Так ты... действительно в неё... — Нет. Я не это имею в виду. Просто с ней я кое-что понял. О себе... Рин поднимает голову. Хару стоит и смотрит в небо, которое постепенно начинает темнеть. — Это было ярким только поначалу, когда мы встретились. Вызывало эмоции. Когда мы стали видеться каждый день и ходить на свидания, всё стало... тусклым. Чёрно-белым, — Хару тщательно подбирает слова. — Понимаешь? — Я уж было решил, что ты тоже что-то чувствуешь... — Чувствую? — поворачивается к нему Хару. — Да. Ко мне. Я ошибся? — Рин смотрит в его глаза прямо. И впервые за весь день видит, как Хару улыбается. Да не просто улыбается — начинает негромко смеяться. Вот только от этого смеха у Рина кровь мёрзнет в жилах. — Рин, ты опять не понимаешь. — Так объясни, — он сжимает кулаки. — Как я пойму, если ты говоришь загадками? — Конечно, я чувствую. Это ты научил меня чувствовать. — Что чувствовать? Первый стояк на парня? Новые ощущения в теле от порнухи и фантазий?.. Рин горько усмехается. — Как это, когда кровь мчится по жилам. Когда грудь сжимает так, что не сделать и вдоха... и всё внутри горит... а ты так далеко, что это невозможно представить, за семь тысяч восемьсот двадцать два километра, там, где даже солнце ходит наоборот... и я — чувствую тебя на соседней дорожке, — на одном дыхании выпаливает Хару, внезапно осекается и глотает воздух. И Рин не может вымолвить ни слова. — ...Ты всегда... с самого начала... был для меня самым ярким светом. Я не хочу, чтобы он потускнел. Не хочу ловить его в свои ладони... Поэтому я никогда и не мог сказать тебе "не уезжай". Не хотел, чтобы ты перестал быть собой. Я хочу чувствовать всё это, Рин. Как на том дворе, укрытом лепестками. Эту боль, каждый вдох, видеть все эти краски. Чувствовать. Потому что если я перестану — то зачем вообще всё?.. — в его глазах мучительный вопрос. — Но ведь это не только боль, — ошеломлëнно выдыхает Рин. — Хару... Не только боль, не только... Есть ещё столько всего... — Что? — спрашивает он. — Быть вместе, — голос Рина дрожит. — Просто... вместе. Я не знаю... готовить завтраки, препираться из-за рецептов и каналов на телеке. Засыпать и просыпаться вместе. Просто жить... — Просто жить... — резкая усмешка бьёт Рина наотмашь. В глазах Хару темнота. — Именно этого я и боюсь больше всего. Снова — просто жить. — Чёртов фрик... — Рин не может поверить, как чётко и безнадёжно Хару провёл эту черту, разделив свою жизнь на до и после Рина, на жизнь без чувств — и чувства без жизни. Какую непробиваемую стену он выстроил в своём мозгу, и Рин снова долбится лбом, не зная, как её сокрушить... — Это идиотизм, Хару, ты это понимаешь? — Рин, это ты не понимаешь. Если мы станем ближе, то это убьёт всё. Свободу. Нашу мечту. Этот свет впереди... То, к чему я стремлюсь... что заставляет меня каждый день выкладываться без остатка. Если всё это станет таким же чёрно-белым... то у меня не останется ничего, — его лицо искажается отчаянием. Рин встаёт и подходит ближе. — Рин... Прижимает его к стволу. — Ну давай проверим. Хочешь чувствовать, да? ...Ему плевать на парк вокруг; они увязли в этой душной глубине, и нет вокруг никакого парка. Только он и Хару в глухой, непроглядной тьме у самого дна. Рин спускает руки на его бёдра, наклоняется и вонзает зубы в нежную кожу под ухом. Хару дёргается и сдавленно выдыхает что-то. Пытается его оттолкнуть. Рин стискивает пальцы на его бёдрах до тех пор, пока суставы не начинает ломить. Кусает сильнее. Хару пытается вырваться, но Рин всё-таки сильнее, до сих пор немного сильнее. А может — отчаяннее. Безнадёжнее. Ему некуда отступать, у него нет никакой разделительной черты, и стены он возводить не умеет. — Рин!.. — врезается в его сознание, и Хару всё-таки бьёт его под дых, резко и с силой, заставив согнуться пополам и зайтись кашлем. На губах вкус металла. Отчаяние вонзается в тело иглами, заволакивает мир пеленой... ...И Рин снова перед Хару на коленях, маленький мальчишка, который бессильно бьёт кулаком о кафель, мокрый от его слёз. «Я бросаю плавание». Я бросаю тебя. «Хватит с меня». Мне никогда за тобой не угнаться. «П р о с т о ж и т ь». — Я хочу просто жить, Хару, а не пытаться выжить!.. Но когда он поднимает голову — Хару нет. Тогда, шесть лет назад, он гнался за Рином и пытался удержать. Теперь же он просто ушёл. Рин сидит среди опавших лепестков и невидящим взглядом смотрит на заходящее солнце, пока небо не смыкается над ним той же безнадëжной темнотой, которая твердела в синих глазах. * * * Рин замечает пару входящих сообщений, только когда лезет за телефоном глянуть время. Вечерний холод, будто хищник, всë это время поджидавший первого движения, набрасывается на него и заставляет вскочить на ноги, встряхнуться и дать себе мысленный подзатыльник. Простудиться перед заплывом не хватало. "Какая красота!" — пишет Лори в ответ на фотки сакуры, сопроводив слова цепочкой восторженных смайликов. "Решено, в следующий отпуск мы едем в Японию! Постарайся завтра как следует, Рин! Мы с Расселом держим за тебя кулаки, малыш. Ganbatte kudasai!" Лицо Рина, дрогнув в тёплой улыбке, расслабляется, и он только теперь замечает сковывавшую его судорогу. "Давно пора! Мама будет в восторге. Спасибо, Лори! Я настроен только на победу! (тут можно без kudasai — неформальная речь)" Следующее сообщение — три больших пальца вверх от Брайана. "Вспомнилось, как в школе ты пытался объяснять нам рисунками, что такое сакура, а мы все гадали, из какого аниме этот монстр XD" Короткий смех срывается с его губ вместе с облачком пара. В горле стягивается комок благодарности. Рин быстро переглатывает, вовсе не настроенный сейчас лить сентиментальные слёзы. Чёрт, как же хорошо, что вы есть... "Удачи завтра!" — добавляет Брайан ниже. "Будет время, напиши, как ты там справляешься". "Точнее, как я не справляюсь," — набирает Рин на ходу, вспомнив тот давний разговор на лужайке, и кривая усмешка искажает его улыбку. Брайан отвечает сразу — наверное, сидит в телефоне после тренировки: "Всë настолько хреново?" Рин спускается на набережную. Разноцветные огни мегаполиса ползут и дробятся в медленной воде. Холод здесь наливается морской сыростью и будто тяжелеет, но от одной мысли о тёплом, тесном гостиничном номере Рина накрывает волной паники. Если вчерашнюю ночь они худо-бедно пережили, то сегодняшнюю Рин боится даже представить. Он записывает голосовушку: "Знаешь, что смешнее всего? Что он тоже меня хочет. Но для него этого мало. Он мне тут целую теорию нагородил, почему мы не можем быть вместе..." Брайан присылает ответ быстро: "Значит, не так уж сильно и хочет. Это может быть просто любопытство. Глюк гормонов. Или вина, страх потерять тебя... Психика — хитрая штука, Рин. Зато тело — довольно простой механизм. И стояк далеко не всегда означает зелёный свет в отношениях". Не так уж сильно и хочет... Рин вспоминает страх в глазах Хару и отчаяние, звеневшее в его голосе. Боль, исказившая его лицо, тоже была настоящей. Он качает головой. "Он говорит, что я его свет. И боится, что отношения этот свет погасят..." На этот раз ответ приходит после небольшой паузы. "Тяжелый случай... Знаю я одного парня, музыкант. Может, помнишь его, как-то вечером выступал в том баре в Ньютауне..." — Рин автоматически кивает, вспоминая несколько вечеров, которые они провели с Брайаном, гуляя по улицам Сиднея и доверяя друг другу самые глубинные переживания. Бары с их режимом и строгим рационом были удовольствием сомнительным, и заглядывали они туда большей частью ради атмосферы и встреч с бесконечными приятелями Брайана. Рин подозревал, что тот не просто так знакомит его с разными интересными людьми, которые как на подбор оказывались геями, — было понятно, что Брайан искренне желает помочь ему оставить опасные чувства в прошлом. Правда, с Полом, тем самым гитаристом из рок-группы, он Рина знакомить не стал, напротив, нашёл предлог поскорее увести его из бара, как только выступление завершилось. И лишь коротко объяснил, что от него лучше держаться подальше... — "Так вот, он из тех чудиков, что регулярно страдают от какой-нибудь невозможной любви и пишут об этом песни. То в натурала влюбится, то в чувака с другого континента. А нормальные отношения даже не рассматривает, хотя воздыхателей у него, сам понимаешь, хоть отбавляй. Есть люди, для которых любовь — это вдохновение, Рин. Они боятся реальных отношений и зависают в чём-то неосуществимом, часто сами не понимая, почему страдают. А всё просто: эти эмоции — их топливо, но своё одиночество они бережно охраняют. Потому что для них одиночество равно свободе..." Рин хмыкает. Free. "Похоже, ты попал в точку. Я только не понимаю, зачем он мне признался." "Это как раз-таки не сложно. Чтобы ты знал, что страдаешь не один," — хмыкает Брайан. "Типа мне от этого легче?" "А разве нет?" Рин делает резкий вдох. Брайан умеет заставить взглянуть на себя честно. На место унылой безнадёжности вползает злость. Злость — это, наверное, хорошо. Она разгоняет кровь, обостряет восприятие и делает движения быстрыми, резкими. Она помогает в спорте. Если не опустошает раньше... Но легче ли это? Мстительное удовлетворение — знакомая часть букета его чувств к Хару. Рин испытывал его достаточное количество раз, чтобы знать, что после краткого мига удовлетворения следует мучительное похмелье боли и вины. "Я больше не буду с тобой плавать. Никогда". Он понимал, что ранит, и упивался болью в синих глазах. С самого начала он хотел влезть под кожу Хару, заставить его холодное лицо дрогнуть от эмоций, заставить его испытывать хоть что-то. Это никогда не было дружбой. С их первого заплыва, с первой встречи взглядов — Рин испытывал это отчаянное желание быть замеченным, дотянуться, завладеть. Стать чем-то большим, чем все остальные. Что ж, ему удалось. "Возможно," — набирает он лаконичный ответ и встряхивается. Последние сполохи заката гаснут в исчерченном самолётами небе, и рукотворные огни окончательно берут верх. "Пойду перехвачу что-нибудь в столовой. Спасибо, бро". "Без проблем". * * * Есть Рину совсем не хочется, и остаётся только надеяться, что от первого же соприкосновения еды с космическим вакуумом внутри его не вывернет наизнанку, но желания тут ни при чём — накануне соревнований питание вообще не имеет никакого отношения к желаниям. Это строгая наука о том, как в нужное время обеспечить организму максимальный энергетический заряд, при этом не утяжеляя его без пользы. Впрочем, с нужным временем Рин уже безнадёжно опоздал. В опустевшем кафе стоит гулкая тишина. Поэтому он едва не подпрыгивает от звука шагов, когда кто-то подходит и подсаживается за его столик. — Извини, — улыбается Заки, опуская свой поднос. — Не против? Как-то неудобно сидеть по разным углам, когда мы здесь одни. — О... Разумеется, без проблем. — Тоже задержался с тренировкой? — понимающе хмыкает девушка, тут же деловито принимаясь за свой ужин — аналогичный Риновому набор блюд, богатых комплексными углеводами, призванными восполнить запасы гликогена в печени и мышцах, чтобы завтра было "на чем плыть". — Да так, гулял по округе, — туманно отзывается Рин, последовав её примеру. Незаметно охватившее его напряжение отпускает. Не похоже, чтобы Заки горела желанием поговорить о чём-то конкретном: это просто обмен короткими и лёгкими фразами, чтобы заполнить паузы, не отрываясь от еды. Элементарная вежливость. — Мне тоже сложно успокоиться накануне, — по-своему интерпретирует его слова Заки, отхлёбывая сока. — Всё не могла закончить тренировку, пока Соске меня насильно из бассейна не выгнал, — посмеивается она. — Он что, здесь? — Рин отвешивает челюсть. Заки кивает. — Моя вина. Позвонила ему, потому что всё казалось, что что-то не то со стартом. Он сказал, что всё нормально, это просто нервы играют с ощущениями. Но всё равно приехал, и мы ещё раз пробежались по всем проблемным моментам. Конечно, он уже домой не поедет, сказал, что переночует тут… ведь всё равно завтра за нас болеть. Соске, задница, мог бы и сказать… — досадливо думает Рин, но его охватывает облечение. Это выход! Нужно просто заскочить в номер, забрать свои вещи… И выспаться этой ночью как следует, ни о чём больше не думая. Не веря такому удачному стечению обстоятельств, Рин пропускает мимо сознания остаток ужина, отвечает что-то машинально на такие же дежурные фразы Заки о тренировках, погоде и последних новостях спортивного мира. Лишь когда они заканчивают, тон её голоса неуловимо меняется, заставляя Рина снова сфокусироваться на действительности. — Рин... Я, наверное, лезу не в своё дело... Просто увидела тебя, и столько воспоминаний нахлынуло с начальной школы, — с извиняющейся улыбкой произносит Заки, и Рина впервые настигает ощущение дежа-вю. Этот голос и осторожные интонации будто всплывают из детства. Они принадлежат той, двенадцатилетней Заки, а вовсе не этой почти незнакомой, сексапильной и уверенной в себе девушке. — Помнишь, мы с тобой как-то говорили... про вашу команду для комбинированной эстафеты? — Эм. Припоминаю. — Та давняя зима послушно встаёт перед глазами. Если приглядеться, то в чертах Заки несложно разглядеть ту девчонку, тем более, что она уже тогда имела склонность к стильным коротким прическам. — Ты, кажется, говорила, что Хару... полезно будет согласиться, потому что он всегда сам по себе, и это поможет ему измениться? — Рин изо всех сил старается звучать обыденно, но всё-таки запинается на имени. — А ты сказал, что вовсе не собираешься его менять, просто хочешь плыть с ним вместе, — улыбается Заки, и Рин энергично кивает — точно, точно. Он понятия не имеет, к чему ведёт Заки, и концентрируется лишь на ровном дыхании. Под её пристальным взглядом это непросто. — Ты не собирался, но изменил его. Вот и в этот год... Он работал так серьёзно из-за тебя, Рин. Ни о чём другом не думал. Его было даже не вытянуть на свидания, — добавляет Заки с грустной усмешкой. Его пальцы рефлекторно сжимают салфетку. — Мм... — Рин не знает, что сказать, глотает ком в горле и чувствует, что по-идиотски краснеет. — Нет, не извиняйся, — легко смеётся Заки, и Рин улавливает в этом смехе напряжённый звон. — У нас бы, наверное, всё равно ничего не вышло. Просто я не могу отделаться от мысли, что это немного... ненормально. Он так зависит от тебя. Сила это или слабость? — задумчиво произносит она. И Рин теряется. Мы всегда друг для друга были светом. Разве нет? "...Всё то, что заставляет меня каждый день выкладываться без остатка..." "...Мы только что установили новый национальный рекорд... не меньше..." "...Всё просто: эти эмоции — их топливо..." Разве это не сила? Так почему он молчит и не может дать твёрдый ответ теперь? И тогда твердеет взгляд Заки. Из её голоса уходят смешливые нотки — и звучит бескомпромиссная убеждённость: — В сборной должны быть только сильнейшие. Мы все должны быть уверены друг в друге, работать чётко и слаженно, как один организм. Чтобы выложиться на все сто на чемпионате мира. Для своей страны, Рин. Для Японии. Рин молчит, глядя в пространство. С него будто сняли кожу, и резкий ветер гуляет по телу, задевая каждый обнажённый нерв. For us. Заки поднимается из-за стола. ...Он не замечает, когда Заки уходит, не отзывается на короткое прощание. Не думает о том, насколько странным выглядит со стороны его поведение. Не видит перед собой ничего, кроме двух коротких слов на земле. For us. "Для своей страны, Рин. Для Японии". * * * — Соске, в каком ты номере? — спрашивает Рин, едва тот принимает вызов. — Э?.. Рин, я, конечно, тоже и дня без тебя не могу, но… — Чёрт, Соске, не до шуток. Какой номер? — Ты чего удумал? — Так сложно догадаться? Я с ума сойду, если ещё и сегодня не высплюсь. — Оу, оу, у вас всё так далеко зашло? Надеюсь, ты помнишь, что я тебе рассказывал про секс накануне стартов, гипотезу «обратной U-кривой» и оптимальный уровень энергичности/утомлённости? — Я тебя придушу, — рычит Рин в трубку, вкладывая в голос всю свою ярость. Выходит скорее отчаяние. — Номер! — Не скажу. — Соске!.. — это уже похоже на крик утопающего. — Рин, угомонись, я не один, — шепчет Соске в трубку, на сей раз с абсолютной серьёзностью. — Что?.. — Заки нервничает. Ну, а я как раз знаю несколько способов её успокоить… Рин обалдело застывает посреди гостиничного коридора. Сглатывает нервно. О таком он не подумал. — Эм… давно вы… так? — Ну, пару недель где-то. Ладно, Рин, я кладу трубку. И не психуй так. Нанасэ догадливый, ему наверняка тоже найдëтся, чем тебя успокоить… Главное, помни про оптимальный уровень! ...Изощрённую тираду ругательств Рин шипит уже в поток коротких гудков, едва удержавшись, чтобы не рассадить телефон о стену. — Предатель!.. Ну, я тебе это припомню! * * * Осознание идиотизма ситуации настигает его по пути к их номеру, когда дико вращающийся комок мыслей и эмоций достигает такой скорости, что, кажется, сжимается в точку. "Fuck it," — остаётся одна-единственная мысль. И один-единственный предстартовый алгоритм действий: принять душ, сбрить каждый волосок на теле и рухнуть на кровать. Ничего сложного. В самом деле, fuck it. ...Однако сложности возникают уже на первом пункте. Дверь в ванную не закрыта. Харука встречает Рина тяжёлым взглядом через зеркало. Он отлепляет пластырь от шеи и наносит на место укуса какую-то мазь из баночки. — Болит? — хмыкает Рин. — У тебя ядовитые зубы. Облизнувшись, Рин улыбается во весь рот. Воспалëнный след лишь немного выглядывает из-под тени волос — Хару повезло, что Рин не укусил пониже. Тот сверлит его взглядом. — Что, жаждешь мести? Ну, попробуй, — предлагает Рин. — Иди к чёрту. ...Фразы бьют коротко, хлестко, как пощёчины. Но Рину надоело быть мягким и осторожным. Он-то думал, что Хару всё это время пугался его напора, его чувств, а на самом деле он сидел на этом. И подсел так крепко, что не хочет никуда двигаться с этой точки, на которой зависли их отношения. "Ты всегда был моим светом". Ещё недавно Рин был счастлив до беспамятства услышать эти слова. Теперь он чувствует себя использованным. Fuck it, повторяет он, словно мантру, заставляя себя абстрагироваться. Но тупая боль сжимает грудь и отдаётся в кончиках пальцев, когда Рин стягивает футболку, затем расстёгивает ремень. Взгляд Хару, кажется, вот-вот расплавит несчастное зеркало. — Не можешь подождать, пока я закончу? — Не-а. Да ладно, чего ты там не видел, — Рин щёлкает языком и сдёргивает штаны вместе с бельем. Между ними не осталось тысяч километров. Не осталось и нескольких метров. Не осталось никаких покровов — всë сказано. И именно теперь, в этой тесной ванной комнате гостиничного номера, на одной точке их общего пути — они оказались дальше друг от друга, чем когда-либо прежде. Бесконечность. Хару с грохотом ставит баночку на полку и выходит, плотно закрыв за собою дверь. * * * Рин проваливается в тёмную пучину сна, едва его голова касается подушки. В ней нет снов, нет желаний, нет ничего. И когда будильник вспарывает эту черноту, снова наполняя её дневным светом, короткими, механическими мыслями и рутинными действиями, что-то важное так и не появляется, будто не сумев перебраться через эту пустоту. Что-то, для чего Рин не может найти определения. Да и не хочет искать. Наверное, это к лучшему. Вода тоже пустая. Рин почти не ощущает её прикосновений, её давления, её сопротивления. Так даже легче. И он выигрывает предварительные заплывы без особого напряжения. 23.78. Всего на 15 миллисекунд медленнее квалификационного времени на чемпионат мира. И Рин знает, что это далеко не его предел. В полуфинале он прибавит ещё немного, а в финале выложится по полной. Пока же с лихвой хватает и этого. Хару нет ни в воде, ни за её пределами. 50 метров баттерфляем и 400 вольным следуют один за другим, поэтому во время заплывов друг друга они заняты разминкой в нижнем бассейне или, напротив, заминкой после собственных заплывов. С лёгкостью пройдя предварительные, Хару выходит в финал. Рин слышит это в объявлении диктора. Их взгляды скользят поверх друг друга в людной раздевалке и коридорах спорткомплекса, случайные и короткие, как касания сквозняка. Обед и полдень Рин проводит в парке, взяв еду на вынос, лёжа на траве, слушая музыку в наушниках и игнорируя сообщения Соске "У кого-то много энергии, я смотрю. Куда полетел? Не выпендривайся, распределяй силы. Скинь -0.3 в 1/2, не больше. Цель 23.40 в финале. Чтобы наверняка". Без тебя знаю. И вообще, ты не мой тренер. Рин раздраженно вытряхивает лепестки сакуры из волос и отрывается от газона. Его заплыв — второй в вечерней программе. Рин преодолевает полуфинал. 23.63. Его время улучшается лишь на те самые 15 миллисекунд по сравнению с предварительными, и это не по плану, так не должно было быть. Но этого уже достаточно для квалификации. Хару выигрывает свой финал с солидными 3:45.19. Стадион тонет в шуме, который Рин слышит даже в раздевалке. Где-то в этом шуме теряются голоса Макото, Нагисы, Рэя, Соске, Го, их родителей и друзей. Рухнув на скамейку, Рин закрывает глаза. Но всё-таки не успевает удержать под веками горячую каплю — она чиркает по его щеке, как метеор той давней ночью, когда им было по двенадцать лет. "...Ты сможешь состязаться с самыми быстрыми парнями в мире! Только подумай об этом, разве не круто? Конечно, до этого ещё далеко... Нужно как следует тренироваться. Айда на мировой уровень вместе со мной, Хару!" Он это сделал. Исполнил свою часть их общей мечты, которую так долго отрицал. Хару в сборной. Рин встряхивается и поднимается. Теперь очередь за ним. * * * Вода скользит мимо него, ускользает сквозь пальцы, по-прежнему неощутимая, пустая, и эта лёгкость в теле становится проклятием. Рин чувствует себя будто в невесомости, где нет точки опоры, нет направлений, а есть лишь неумолимая сила инерции. Хвататься руками за пустоту — безнадёжное занятие... Он даже не устал. Он чувствует, что в теле ещё полно сил. Он знает, что это не его предел... но не может до него дотянуться. Не говоря уж о том, чтобы переступить. Интересно, как он делал это раньше? И когда Рин касается ладонью стенки бассейна, срывает очки и смотрит на табло — на нём светятся всё те же цифры. 23.63. ...И только сбоку от них, рядом с его фамилией, красным светом горит "3". * * * Что-то обрывается у него внутри. Рин давно, давно уже понимал, что всё идет неправильно, всё не так. Он сам завёл себя в тупик, шаг за шагом, идя на поводу у своих чувств, он уничтожал себя... В какой момент его мечта о мире превратилась в мечту о них двоих? В какой момент держать его ладонь в своей стало важнее, чем носить форму Национальной сборной? Папа, это случилось и с тобой, верно? Когда ты встретил маму... когда родился я... И вот я, вместо того, чтобы переписать твою судьбу... Хару прав. Эта хрень... она убивает мечты. Но вода белым шумом заполняет его сознание, не позволяя додумать ни одну мысль, не давая до конца ничего осознать. Рин стоит под душем, ожидая запоздалой волны, которая должна накатиться и накрыть его, прорваться слезами и ощущением катастрофы, но её всё нет. Он спокоен. И если он уже десятую минуту стоит под холодными струями в опустевшей душевой, неподвижный, глядя в голубой кафель и видя лишь горящую строку "Lane 5 - [3] – MATSUOKA Rin – North Sydney ST – 23.63" — это только потому, что ему не хочется выходить и встречаться с теми, кто сегодня за него болел; не хочется видеть на их лицах слёзы и ту боль, которой не может ощутить сам. Белый шум съедает звук шагов и короткий звук его имени. ...Конечно, некоторых встреч всё равно не избежать. Хару делает шаг под струи и дотягивается до вентиля. Белый шум обрывается в оглушающую тишину. — Всё нормально, — собственный голос незнакомо отдаётся в тесном пространстве, отражаясь от кафеля. — Есть ещё заплывы. — Рин... — Да и не последний же это турнир, — хмыкает он, срывая с перегородки полотенце. Вытирает волосы. Оборачивается. — Будут и другие. Харука выглядит потрясённым, и Рин не может понять, отчего именно. — Что такое? — Это... не ты, — говорит Хару. — В смысле?.. — Ты никогда не был безразличным. — А толку психовать? Хару, ничего ужасного не случилось... ...Не такой уж это и провал, в конце концов — его время было в рамках квалификации на чемпионат мира, что поделать, если места всего два, и двое парней оказались чуточку быстрее?.. Но из тёмной глубины глаз Хару на него смотрит то самое чувство катастрофы, в котором вязнут все утешения. Рин резко выдыхает — и чувствует, как боль медленно расползается по телу. — ...Да, я слил этот сезон. Забил голову не тем. Ничего, урок усвоен, буду тренироваться усерднее, и когда приеду в следующем году... — Нет. Короткий, отчаянный звук повисает между ними. Хару смотрит на него растерянно, будто оглушённый собственным голосом. Этим вырвавшимся единственным словом. "...поэтому я никогда и не мог сказать тебе..." Рин перестаёт дышать. И Хару произносит твёрдо: — Я не хочу, чтобы ты уезжал. ...Да, Рин мечтал услышать эти слова. Чёрт возьми. Мечтал, наверное, с того самого дня, когда попрощался с ним в первый раз, под ещё голыми ветвями сакуры на дворе начальной школы. Но... Хару делает шаг, заставив Рина прижаться спиной к стенке. — Без тебя я... — Fucking shit, Хару, только давай без вот этих «я без тебя никто», окей? — перебивает Рин. — Ты силён сам по себе! Профессиональный спорт — это не романтическая прогулка за ручки, чёрт возьми! Ты не нуждаешься во мне, чтобы идти вперёд, пойми ты уже это наконец!.. Пойми и выпусти себя на волю! Рина режут собственные слова, рвут на части, но это правильно. Это то, что должно быть сказано. Невзирая на собственные усыпанные лепестками сакуры мечты. И Хару смотрит на него этими невозможными глазами, полными синей тоски, смотрит и, конечно же, понимает, что Рин прав. Что ему пора слезть с этой иглы и найти мотивацию в самом себе. Иначе мир профессионального спорта — не для него. — Не уезжай, — повторяет Хару упрямо, как будто не слыша его, в голосе отчаяние, а в глазах — страх, будто в воду плеснули чернил. — Не уезжай, Рин. — Ха...ру... "...я не хочу, чтобы он потускнел. Не хочу ловить его в свои ладони..." Горячие ладони сжимаются на его плечах с такой яростной силой, что Рин чувствует толчки пульса под кожей — он не может понять, чьей. Он забывает вдохнуть, обездвиженный электрическим штормом, что бушует между ними в этот бесконечный миг, поднимая каждый волосок на его теле, сбивая удары сердца. А затем Хару опускает глаза и медленно отрывает ладонь от его плеча. Его пальцы подрагивают. Он касается ими губ Рина. Его подбородка. Его щеки. Рин закрывает глаза и судорожно глотает. Прикосновения оставляют пульсирующие следы; они покалывают от чужого дыхания, нестерпимо жаркого, невыносимо близкого. — Рин... — чувствует он толчок воздуха на своих горящих губах. — Останься... со мной... Рин... Бесконечность сжимается в ноль. Рин захватывает губы Хару, отчаянно смыкает руки на его спине, но тот не исчезает, не отстраняется, а лишь вжимается в его тело, точно и для него ноль — это всё ещё слишком много. Рин выдыхает, глотает его запах, его вкус, и Хару тут же врывается языком в его рот, ошеломляя напором. Рин вжат в стену. Захвачен стихией. И снова, как и всегда с Хару, он может лишь гнаться за ним, задыхаясь, и пытаться не отстать. Позже он его нагонит. Вырвет победу. Но пока что Рин даже не может понять, что происходит; это не поцелуй, это что-то дикое и пьянящее, сплошные инстинкты и никакой логики, и в этом весь Хару, Хару, который принял вызов и теперь не намерен отступать. Хару, который наконец-то выпустил себя на волю. И одного этого осознания достаточно для того, чтобы что-то внутри у Рина оглушительно щёлкнуло, включилось и вернулось на место. Харука разрывает контакт на секунду — его дыхание дрожит, глаза поблескивают в тени ресниц, тёмные уже вовсе не от страха, — и затем снова целует Рина, зарывая пальцы в его волосы. Толкается бёдрами в его бёдра, проглатывает его стон, но не может сдержать собственный. Теряя остатки рассудка, Рин стискивает его задницу, прижимая плотнее. Ещё. Тонкая ткань их плавок, привычная, как вторая кожа, не скрывает почти ничего. Хару просовывает колено между его ног, отчаянно и остервенело ища контакта, кто-то снова включает воду в попытке заглушить звуки, и они забывают обо всём в дурмане друг друга. Это почти невыносимо сладко. И пусть весь мир твердит им, что это ненормально, пусть они зависят друг от друга, как наркоманы, пусть это пламя однажды сожжёт их целиком... For us. Они долго приходят в себя, привалившись к стене под душем — заплывы на 800 ещё не окончены, и никто их не тревожит. Рин старается не сползти на пол на ослабевших ногах. Хару дышит в его ключицу глубоко и прерывисто, точно после финального рывка. Неслушающимися пальцами Рин наконец стягивает с их бёдер плавки, позволяя воде смыть все следы. Он поднимает лицо под струи и запоздало понимает, что глаза жжёт вовсе не из-за воды. — Рин... Он даже не может ничего ответить. Только глотает и глотает комки в горле, пока с очередным вдохом не прорывается наружу судорожный всхлип. И вместе с ним — целый год невероятного напряжения, тоски, жажды, надежды и отчаяния. Год... а может, годы. Харука шепчет что-то, гладя его подрагивающее тело, прижимаясь крепко, и Рин перестаёт сопротивляться нахлынувшей волне, позволяя слезам исчезать в тёплых струях на его коже. — Мы справимся, Рин... Завтра мы будем плыть вместе... Мы победим вместе... будем в сборной вместе... Рин... — Хару... — Давай... просто будем вместе. Рин задыхается на вдохе. ...Но губы Хару раскрываются на его губах, чтобы разделить один глоток на двоих.