Твоя личная шизофрения

      Меня не покидает чувство, что время течет слишком быстро, уносится бурным потоком, не оставляя ни секунды на то, чтобы насладиться отведенным мне остатком дней. Хотя, пожалуй, "насладиться" в такой ситуации - слишком громкое слово. Чувствую себя раковой больной, внезапно узнавшей о своем диагнозе на последней стадии и отчаянно пытающейся восполнить все то, чего скоро буду лишена.       Сначала все казалось нормальным - когда мы с Мэттом только вернулись домой. Жизнь, казалось, продолжилась, такая же, как прежде, разбавленная разве что "свиданиями", которые мы начали себе устраивать. Никто из нас не называл это слово вслух - но мы ходили гулять по типично-романтическим местам вроде дендрария и ботанического сада, где было правда очень красиво и приятно дышалось; музея современного искусства, в котором мы с недоумением и глупыми шутками рассматривали экспонаты; океанариума, где было захватывающе до замирающего дыхания (первые минут десять) и разномастных парков. Что это было, если не свидания? Пусть мы не были обычной парой - не могли держаться за руки и целоваться, а Мэтту приходилось держать у уха телефон, чтобы его не сочли слишком сумасшедшим, все равно эти дни стали для меня самым счастливым воспоминанием, которое когда-либо у меня было. Иронично, что самые светлые дни наступили для меня после смерти.       Но чем больше времени проходило, тем чаще у меня возникало чувство нехватки воздуха. Не физическое, вроде нового симптома увядания моей души, а, скорее, метафорическое. Мне казалось, что этих свиданий недостаточно, что всего - недостаточно, что я должна успеть больше, прежде чем уйду, унести больше счастья, и, быть может, оставить за собой след, хоть что-то, что не даст Мэтту обо мне забыть. И да, я знаю, последнее слишком эгоистично, но я ничего не могу с собой поделать.       Когда Мэтт засыпал, я сидела рядом, никуда не отходя, смотрела на его лицо, наблюдала за тем, как медленно вздымается и опускается его грудная клетка, я смотрела-смотрела-смотрела, надеясь, что... Наверное, надеясь украсть то время, которое могло бы быть у нас в будущем. Иногда мне просто невыносимо хотелось разрыдаться, и я уходила из квартиры, удовлетворяя свое желание в пустом ночном коридоре.       А потом моя "болезнь" проявилась новым симптомом - я больше не могла проходить сквозь материальное. То есть... Могла, конечно, если очень сильно себя заставить. Потому что элементарное прохождение сквозь стены начало приносить мне дикую боль, сравнимую, разве что, с ударом грузовика, сминающим все кости в кровавое месиво. Внешне это, к счастью, никак не проявлялось на теле - было бы ужасно, если бы мне пришлось остаток дней провести сплющенной и вымазанной в крови. Но было больно. Очень.       А потом случилось то, чего я опасалась больше всего - Мэтт понял, что мое состояние сильно хуже, чем просто плохо. Я сама виновата - это были первые дни, когда начала проявляться моя неспособность проходить сквозь стены - и первый по-настоящему сильный приступ, выбивший меня из... возможно, осознания реальности. Я никуда не пропадала, не теряла сознания, продолжала видеть и чувствовать - пелену перед глазами, всепоглощающую боль, и кричать. Когда боль начала спадать, я осознала себя лежащей на полу, скрюченной, хватающей ртом раскаленный воздух, едва проталкивающийся в горящие легкие. Каждый миллиметр тела отдавался болью - каждый миллиметр я чувствовала, как никогда.       Лицо Мэтта, нависающего надо мной, было бледным и чертовски... напуганным. Шокированным. Он говорил что-то, я видела, как его рот открывался, губы двигались, руки тряслись, но в ушах у меня был один только оглушающий свист.       Приступ длился около десяти минут, боль не отпускала еще сутки, а Мэтт все выпытывал, что со мной происходит, как мне помочь, что это было, и в конце концов это меня довело.       Я жалею о том, что сказала. Но я призналась, что умираю - заорала об этом в очень истеричной форме, послала его с его вопросами, потому что, черт возьми, я не знала, что это будет так больно!       Мэтта будто оглушили - словно пыльный мешок на голову уронили. Он уставился на меня глазами, переполненными чертовым страхом, и я беспомощно разрыдалась, увидев это выражение на его лице. Мне осталось меньше четырех месяцев - четыре месяца жизни с любимым человеком, который был вынужден наблюдать, как я угасаю.       Этот день был переполнен болью - сначала оглушающим физическим ударом, затем - тяжелой ломотой костей, ставшей последствием удара, и, наконец, мучительно щемящим сердцем, когда я выплакивала все накопившиеся слезы, не оставляющие ни следа на одежде парня, который изо всех сил обнимал меня, молча.       Я жалею о том, что призналась. Быть может, это не оправдание, но никогда прежде мне еще не было так плохо, никогда прежде за всю свою жизнь и посмертие я не чувствовала себя такой... слабой. Больной. Умирающей. Никогда. Я жалела себя - слишком жалела, чтобы продолжать молчать любимому человеку о том, что ждет меня в ближайшее время, и почему.       Следующую ночь мы почти не спали. Лежали в кровати, нос к носу, настолько близко, насколько могли, чтобы не соприкасаться, но быть рядом, и говорили. - Почему ты сделала это для меня? Тогда я еще вел себя, как последний засранец, разве нет? - прошептал Мэтт глухо. Я чувствовала, как тяжело ему принять услышанное, принять мою "жертву", видела тяжесть осознания в том, как заторможено, подавлено, устало он себя нес. - Наверное, я влюбилась в тебя еще тогда, - бессильно прошептала я. - Как самая последняя на свете идиотка.       Мэтт дрожащей рукой провел по лицу, пытаясь, должно быть, стереть воспоминания об этом дне, и с губ его сорвалось болезненное "Прости". - За что?       Он промолчал. Сказать, в общем-то, было нечего - будь я на его месте, самой бы ничего не пришло в голову. - Ты должна была оставить меня там.       Я не сразу поняла, что он имеет в виду. Спустя минуту дошло, что Джонс говорит про свою душу в Аду. - Ты бы не оставил.       Он открыл было рот, чтобы ответить, потом закрыл. Осторожно потянулся ко мне рукой, проверяя, может ли коснуться - не смог. Прикрыл глаза и вымученно выдохнул: - Я люблю тебя.       Сердце снова защемило от болезненной нежности к этому человеку. - Я люблю тебя, - повторила я.       Спустя несколько часов предсказуемо пришёл Логан. Очевидно, теперь я могла ждать его после каждого нового симптома. Наставник выглядел еще более потрепанным, чем в последнюю нашу встречу. Я увидела его за спиной Мэтта, продолжавшего смотреть на меня в свете единственного бра.       Мужчина махнул рукой, не успела я отреагировать, и Мэтта будто вырубило - глаза моментально закрылись, а дыхание стало спокойным и тихим. - Привет, - выдохнула я, тяжело поднимаясь с кровати. - Ага. Привет.       Дверь из спальни была закрыта, выйти я не могла, но Мэтт-то все равно уснул, поэтому я просто приглашающе кивнула Митчеллу на маленький диван у стены. - Чувствуй себя как дома? Или хочешь снова забрать меня в райские кущи? Не уверена, что способна выдержать что-то подобное сейчас, - пробормотала я устало. Сил совсем не было. - Поговорим здесь, - вздохнул начальник, опустившись на диван и откинувшись на спинку. Взгляд его был устремлен в потолок, и у меня возникло острое чувство, что его вот-вот тоже сморит от усталости.       Некоторое время мы молчали, сидя рядом и не глядя друг на друга. Но тишина была совсем не напряженной. - Было больно? - наконец спросил он. - Ага. - Мне жаль.       Я вздохнула. Я одна была причиной собственных страданий, но окружающие упорно пытались извиниться передо мной за это. - С этим нельзя что-нибудь сделать? Волшебные обезболивающие? - Не в твоем случае. - Жаль. - Ага.       Теперь реплики как будто поменялись местами. Я вяло улыбнулась. - Что мне делать, Логан? Я ведь больше не могу быть тут, да? Мне нет места рядом с ним - не тогда, когда я лишена всех своих возможностей. Я не смогу уберечь его от всего, - я перевела взгляд на спину подопечного, который продолжал ровно дышать во сне. - Ты ведь поэтому здесь?       Большая теплая рука коснулась моих пальцев, и я вздрогнула, повернув голову обратно к наставнику. Чувствовать чужое прикосновение было непривычно и очень приятно - и рука Логана, в отличие от прикосновений Мэтта, не грозила пройти сквозь мое тело. - Тебе было бы лучше наверху, знаешь? Я бы выделил тебе уголок в кущах, как ты их назвала. Или нашел бы тебе место в Канцелярии - такое, где ты могла бы отдохнуть. Там боли не будет - почти простая человеческая жизнь. - Остаток жизни, ты хотел сказать? - Пусть так. Я перевела взгляд на Мэтта. Потребовалось время, чтобы собраться с мыслями и выразить все то, что накопилось. - Я правда хотела бы остаться с ним подольше. Столько, сколько смогу... - устало выдохнула я. - Могу я остаться, как-то обезопасив его?- Бог мой, как глупо. Логан, сообразно моим мыслям, наградил меня скептическим взглядом. - Усидеть на двух стульях? Ты же знаешь, что нет.       У меня пересыхает в горле. Сил ответить хоть что-нибудь совсем-совсем нет.       Конечно, я знаю.       Только меньше боль в груди от этого знания не становится. Мне не легче принять решение, когда я знаю это. Мне не легче.       Мы долго сидим в тишине, и все это время я не отвожу взгляда от спины своего спящего недо-парня. Почему эта чертова жизнь такая несправедливая? Я продала страну в своем прошлом перевоплощении? Ела младенцев на завтрак? За что меня так наказывают? - Можешь побыть с ним еще какое-то время, - наконец сдается Логан. - Просто сделай все возможное, чтобы уберечь его. Как обычный человек. Без крыльев, без сверхспособностей. Столько, сколько сможешь. Потом я заберу тебя, и мы произведем замену хранителя.       Мне и больно и приятно слышать это, и вместе с тем так... - Спасибо, - выдыхаю я, откидываясь на спинку дивана и подгибая под себя ноги. Я могу быть тут еще. Еще немного.       Логан в ответ сжимает мое плечо в жесте поддержки. * * *       Я остаюсь больше, чем на "немного". Мое "немного" затягивается на два с половиной месяца, и это самые лучшие и самые болезненные дни моей жизни. Мэтт больше не закрывает двери в доме - ни одну, чтобы я могла пройти, когда бы не пришлось это сделать. По-человечески пройти.       Когда мы выбираемся на полные сладко-горьких впечатлений свидания, мы не посещаем людные места - ничего, где есть шанс, что кто-нибудь вдруг захочет просочиться сквозь мое невидимое тело.       Мы много гуляем. Чаще всего - по ночам.              Мы много говорим.       О прошлом, о школе, об учителях, об одноклассниках, о наших с ним семьях.       Саманта беременна. У Мэтта будет брат или сестра - скоро. Но это "скоро" я уже не застану.       Другая его сестра живет в Манчестере. Ее зовут Джули, и ей уже двенадцать, и у нее чудесные приемные родители - Майкл и Ханна. Они любят ее. Может быть, они были немножко шокированы, когда встретили Мэтта, но они не стали противиться, когда он попросил познакомиться с ней.       Это знакомство... Возможно, оно не было горячо желаемым для Мэтта. Он просто получил от отца бумаги, все то, что удалось узнать о девочке, попавшей в приют и после - удочеренной. Он просто прочитал эти бумаги, потом посмотрел на меня и сказал, что съездит к ней, если я этого хочу. Как будто последнее слово за мной. Наверное, он сделал мне такой подарок: поддался. Последний подарок для смертельно-больной любимой, для которой он больше ничего не может сделать. У него в глазах плескалось море из сожаления и чувства вины.       Я сказала, что хочу. Он кивнул, и мы уехали из Далласа на следующих выходных.       Джулия буравила Мэтта недоверчивым тяжелым взглядом первые минут пятнадцать, пока он и ее новые родители объясняли ей, кем он ей приходится. В этот раз решение было за ней - продолжать общение или отказываться от объявившегося родственника. Майкл и Ханна считали ее достаточно взрослой, чтобы решать, и мне это чертовски понравилось.       Через двадцать минут с начала встречи Джули уже показывала Мэтту свои кубки и медали за соревнования по гимнастике.       Мэтт был такой неловко-милый, когда подыскивал темы для разговора.       Я люблю его. Всей своей искореженной адовым пламенем душой.       Он не пожалеет о знакомстве с Джули - я знаю, я уверена.       Встреча заканчивается тем, что Джули берет его номер и обещает звонить и писать. И звонит. И пишет. И не то чтобы Мэтту это не нравится.       Мое собственное состояние не ухудшается долгое время. Если избегать сверхъестественной активности - я и правда чувствую себя живой. Той, кого видит только один человек, но на самом деле мне и не нужен никто другой.       А потом внезапно случился новый симптом.       Мои крылья - те, что я ни разу за несколько месяцев не открывала - они болят. Сначала - едва заметно, ранним утром. Ноет спина у лопаток, Мэтт - спит. Потом немного жжет позвоночник. Через какое-то время я уже вою от отчаяния, не слыша и не видя ничего вокруг - крылья рвутся наружу, разрывая мою спину надвое. Я больше не дома. Безумная, сводящая с ума боль, Мэтт, кричащий, нависающий надо мной, не знающий, чем помочь, и я не выдержала. Я не хотела, чтобы он это видел, и не задумалась, каково будет снова проходить сквозь материю - я просто выскочила из квартиры, из дома, на едва колыхающихся остатках черно-бурых крыльев упала, ударившись об асфальт и почти не заметив этого на общем фоне, из последних сил сползла в какой-то проулок, а потом - в какой-то подвал. Туда, где он меня не найдет. Туда, где я смогу спокойно умереть от этой чертовой боли.       Я не умерла. Агония была долгой. Я не знаю, когда рядом появился Логан. Я не помню, что он мне говорил. Я не помню, как выглядели другие фигуры. Я помню только боль - очень много, много, много боли.       Когда я наконец осознала себя снова, на моей спине были обугленные обрубки.