Свой небесный свод каждый чинит в одиночку. «Жалобная книга» Макс Фрай ©.
***
Перевалило за седьмое ноября, и Джон уже с трудом мог вспомнить себя годичной давности. Всё это было в другой жизни. И ему казалось справедливым изумление, с которым он понимал, что всё же это текущая жизнь была частично подпорчена гнилью. Вселенской, ещё трудом объясненной, но гнилью; это Константин, как и многое другое о катастрофе, прочёл в статьях. И был глубоко удивлён некоторыми моментами… впрочем, тут что ни скажи — всё заставит брови нахмуриться, а взгляд — посерьезнеть. После прочтения очередной статьи, более взрывной в плане открытия и более информативной, Джон неожиданно резко осознал, что вот именно завтра — горький и важный для него день. Одного задумчивого взгляда и слов «Завтра съездим в Ирвайн…» хватило вполне, чтобы Чес слегка побледнел и, сглотнув комок, закивал. Он всё понял. Он всё и сам вспомнил; вспомнил себя, такого ещё неуверенного и приближающегося к Джону аккуратными шажками, себя, изглоданного усталостью, твёрдой землёй и жгуче холодным ветром. А Константин как сейчас отпил из чаши самой госпожи Печали её тошнотворное варево и окунулся в омут отрешения, где витал убаюкивающий и разлагающий пар уныния. В точно таком же он пребывал где-то неделю или больше тогда. Но и теперь что-то заболело на месте отколовшегося кусочка сердца; и страшно от этого ещё сильнее: пустота, а ноет… Весь вечер затянулся словно дымом от чьей-то сигареты; вероятно, от сигареты Джона тех лет, что курил и ошибочно искал в свёрнутой бумаге с набором дерьмовых трав успокоения, а оно было совсем в другом. Оно было в парне, что измученно заснул тогда на его плече. Вроде, ужин проходил как обычно, но некоторая струна жутко натянулась в воздухе и должна была ослабнуть разве что послезавтра. Ближе ко сну, когда они, полулёжа на мягких пуфиках, лениво перелистывали книжки, изредка поглядывая в окно со второго этажа, Чес не вытерпел — бросил в сторону свой том, подошёл к Джону и аккуратно прилёг рядом с ним, уткнувшись носом ему в шею. Он ничего не сказал, ничего не попросил, но Константину оказалось так несложно дотронуться до этих воспалённых, горячих мыслей. Он просто прижал к себе парнишку и стал шептать нечто успокоительное, зарываясь губами в его навечно пропахшие океанским бризом волосы. И чтобы добить их окончательно, начался дождь, прямыми длинными каплями забивший по стеклу. Никакой уют второго этажа не помогал прогнать подступающую из тёмных углов комнаты горечь. Только вокруг них образовался шаровой защитный слой от этого, да и то, наверное, слабый… Но Джон знал: надо было просто переждать, переждать эту ночь и эти странные тени. Демонов на этой планете нет и, видимо, не было (впрочем, об этом не сегодня), однако существо похуже дьявольского отродья заронилось в душу каждого выжившего. Константин ощущал, как оно росло и заполняло густой смачной субстанцией его душу; а залей это ещё колким мрачным дождём, так вообще хоть собирай вещи и уезжай. Чес иногда вздрагивал — от холода или остро колющей его в сердце меланхолии. Но вдвоём было не страшно пережить это. Как и год назад, стараясь прижаться друг к другу как можно ближе, они заснули в полусидячем положении, при этом взявшись за руки и вдыхая солнечный аромат друг друга. До сих пор ничего интимнее этого наивного, ребяческого состояния и скромных прикосновений для Джона не было, хоть они и давно были любовниками. Частичка неизбежного, безумного и трогательного была в этом спасительном засыпании вдвоём под шум концентрирующегося мрака. Проснулись с традиционно затёкшими мышцами и безотменным просветлением в голове. Тени-печали разбежались по своим норкам, а дождь размыл только небо, сделав его белёсым с пролысинами серого. Вчерашнее казалось не более чем болезненной вспышкой, а оба они будто поддались слишком глупой слабости. Зато голова была ясная, а мысли, хоть и окрашенные в мерклые тона, имели в себе логику и понятность. Джон сказал, что нужно ехать с утра, пусть оно и выдалось таким, в которое хотелось только валяться дома с большой яркой кофейной кружкой в руках и тёплой книгой на коленях. И изредка добираться до кухни, чтобы зажевать сдобную булку или сэндвич. Но, увы, пришлось нехотя принять максимально тёплый душ, ёжась, выйти из ванны и быстрее натянуть на себя кофты. Чес варил кофе в джезве (каждый день — какое-нибудь разное, вот что значило — бариста в доме!), а Джон поджаривал тосты и нарезал бесконечную ветчину вместе с сыром для них. Переговаривались бодро, но нечасто; Чес мёрз от несуществующего холода в своей тёплой кофте, а Джон понимал, что надо было пережить сегодня и поскорее пригнать к причалу их жизни «завтра». Позавтракав, Константин ушёл заводить машину, а Креймер взял вчерашнюю газету. Удивительно, какими ловкими и общими словами отбрасывались журналисты насчёт катастрофы. Конечно, немного правды там можно было найти, но всё-таки… обычные люди, не попавшие к удаче в фавориты, сидели почти что в блаженном неведении. И, может, так и надо было, но Джон всё же считал, что это несправедливо. Хотя они так и предполагали с Чесом, так и предполагали… Пробило девять часов; пора было выходить. Джон натянул своё уже не просто старое, а исторически ценное пальто, которое, впрочем, имело вполне приличный вид, если бы не потёртости на локтях и не видные вблизи заплатки. У Чеса появилось похожее чёрного цвета пальто, только с серой каймой по рукавам и с капюшоном. Снаружи было прохладно, а близость океана и нещадного ветра с него превращало тёплую калифорнийскую осень в суровое время года. Дождь бледными слезами разбавлял солёный океан, а небо пыталось выползти из-под ста облаков и отправить их восвояси. Но в северных штатах было неуютно даже дождевым тучам, и те отказывались уходить. Чес сел за руль, Джон — рядом с ним. Машина была прогрета, даже сиденья подогрелись. По узкой дорожке они съехали со своего холма, и Креймер направил автомобиль кратчайшей трассой до Ирвайна. По пути уже вовсю встречались автомобили, один раз даже, перед въездом в Ирвайн, они встали в небольшую пробку. Волшебная пустота дорог и привкус свежего ветра из открытого окна закончились; теперь все выползли из своих нор, побитые, угнетённые, но выжившие, а в окно мог задувать лишь выхлопной газ. Джон часто заглядывал в салоны других мимо проезжавших машин и видел обыкновенные уставшие лица, замызганные уж точно не осознанием того, какое бедствие произошло с миром, а, скорее, чёртовой работой, на которую надо было спешить из далёкой области. Удивительно, как быстро сменились приоритеты. А может, это в порядке вещей? Когда подъехали к Ирвайну, дождя уже не было, зато остались известково-грязные облака и тяжёлый туман во всём воздухе. Городок был почти в прежнем состоянии: полуразрушенный, полусчастливый. От бетонных многоэтажек убирать раздробленный хлам было тяжелее, именно поэтому рядом с каждым таким бывшим зданием стояло ограждение и жёлтое выцветшее предупреждение о периоде работы, давно просроченном. Они поехали дальше, в центр. Однако из-за того, что там велись работы по ремонту дорог, им пришлось оставить машину на широкой переполненной парковке и дальше отправиться пешком. В прошлый раз, когда их возили по достопримечательным местам города, то есть по установкам, они, видимо, в центр города не заезжали, а двигались строго по окраинам. Лёгкие слишком привычно приняли в себя простуженный, горький воздух маленького мегаполиса; глаза вновь научились отличать сотни оттенков дымчатого и бурового цветов, а уши всё-таки немного оглохли от постоянной возни, от криков, от шуршания чьих-то курток, от скрежетания сверла, от сигнализации уборочных машин. Джону казалось, что таким наполненным и живым Ирвайн не был никогда; будто людей стало куда больше, хотя на деле должно было быть наоборот… Но все суетно спешили по офисам, едва удерживая пластмассовый стаканчик с кофе в руках или нервно поправляя вечно слетающий шарф, и ругались, когда нерадивый прохожий неловко толкал их. Будто ничего и не было. Джон, безусловно, понимал, что прошло прилично времени и забыть катастрофу в какой-то мере полезней, чем вспоминать о ней. Но чем-то его расстроил этот будничный, даже ничем не подёрнутый ритм жизни. Откуда ему знать, конечно, сколько слёз выплакал любой прохожий, потеряв в один момент всё, даже родных и близких… Но Константин уже зарёкся: приезжать сюда только раз в год и только по той причине, по которой они сегодня приехали. Ноги вели сами и как-то легко, хоть воспоминания ещё казались мутным страшным сном, будто они сейчас придут к месту, где раньше стоял и горел автобус, а там ровно ничего из того сна и разбита, например, красивая клумба. Лучше уж клумба. Но вот уже впереди — знакомый проспект; не узнать, конечно: домов стало меньше, широких пустырей — больше. И вот на том месте, где умирала маленькая Дженни, теперь не стояло никакого покосившегося здания, а находилось… маленькое, зажатое с двух сторон уцелевшими домами кладбище. Джон изумился, подумал, что ошибся, прошёлся туда-сюда, осмотрел ближайшие дома и вновь вернулся: нет, это было точно здесь. Чес это тоже подтвердил, ведь чётко запомнил номер дома, где насмешливо разыгрывалась драма, а это кладбище как раз поглотило этот самый номер, оставив проплешину между 11 и 15. В голову закралась острая мысль-ледышка; Джон похолодел, но делать было нечего: надо проверить. Да и на что он надеялся, решив приехать сюда через год? Всё поменялось стремительно, будет меняться в будущем, и это даже более чем нормально. Заборчик у кладбища был низкий, нарошнишный, яркого синего цвета; они прошли вдвоём, отодвинув скрипучую дверцу. Само кладбище было, по сути, небольшим, но аккуратно разлинованным на зоны, разделённые высокой чёрной решёткой, между которыми пролегали узкие, наспех выложенные булыжником дорожки. Здесь было намного влажно, уныло, одиноко, и казалось, что своим приходом Джон с Чесом спугнули духов, шёпотом переговаривающихся здесь. А может, это шумели низкие, молодые деревца. Будка охраны мрачно пустовала, зарастая ржавеющим плющом. Джон стал осматривать надгробия с правой стороны, Чес — с левой. Почти однотипные чёрные плиты с лицами, такими пустыми и уже никому ненужными, когда-то весёлыми, но от какой шутки — уже навсегда забытая история. Сначала виднелись лица взрослых, какие-то подписи к ним, несметное количество ярких, бравурных для такого тихого места цветов и свечей. Затем дорожка разделялась на две; памятники стали попадаться разномастные: то серая плита, то огромная мраморная, то и вообще «безличный» крест из камня. Джон и Чес повернули почему-то направо. Здесь сплошь было кладбище маленьких детишек, ещё совсем детсадовцев… плиты усыпаны промокшими, озябшими игрушками, преданно ждущих своих хозяев, цветы ещё более яркие, ещё более наивные, а промежутки между датами меньше и меньше… Джон просматривал поверхностно, не вдаваясь в подробности, но резко замер перед одной маленькой могилкой; одна незначительная мелочь, и у Джона всё ещё чётче прояснилось в голове. Типичная серая плита, на ней — едва различимые черты четырёхлетнего мальчишки, а вокруг, как обычно, пёстрые букеты и игрушки. Но вот среди игрушек он взглядом уткнулся именно в одну: чудесный пушистый кролик (когда-то белый, теперь поседевший) с большими голубыми глазами и пластмассовой морковкой в лапке. Константин зашёл за ограждение и присел рядом с игрушкой; на шее у кролика должна быть круглая пластина с выточенными буквами. Так и есть; «от Дженни». Джон резко встал и отпрянул. Он не думал, что так будет, но здесь были похоронены почти все группы из детсада, уехавшие вместе с Дженни. Джон и Чес покинули их, а вскоре, видимо, произошло нечто ужасное, но вместе с тем и ожидаемое: упавшая ли бомба или обстрел. Здание рухнуло и бережно укрыло под собой людей. А что насчёт игрушки… Дженни очень хотела подружиться с мальчиком из старшей группы, и на день рождения того ей захотелось сделать ему подарок. Джон собственноручно вырезал эти буковки на пластине, а дочка была счастлива, когда вернулась в тот день, ведь тот мальчик просто сиял от радости — как-то очень по душе ему пришлась эта игрушка. А теперь от всей этой детской, невинной истории остался лишь сам кролик — всех пережил, зараза! Мокрый, местами порванный кролик с потрескавшейся морковкой и тусклыми глазами; видимо, так и должны заканчиваться все светлые истории. Джон быстро выбежал из этой могилы и быстро пошёл дальше, по пути, едва ворочая языком, рассказывая Чесу, что всё это значило. Парнишка едва поспевал за ним и вдруг решил, что надо внимательнее поглядывать на левую сторону. И вот, в конце кладбища знакомый до сухого сжатия сердца в комочек деревянный крест. Простой деревянный крест, на том же самом месте; Чес вспомнил, резко побледнев, и именно поэтому сказал обратить внимание налево. Они подошли ближе; Джон ощущал, как внутри прорывалась старая рана; каждый шаг — аккуратный надрез. Рядом росло всё то же чахлое деревце, вокруг тщательно выстрижена трава, а рядом с крестом кто-то из жалости бросил скромную охапку цветов и парочку игрушек — почему-то грязных кукол, как будто знали, что девочка. И да, таковы правила: нет лица — нет роскошного убранства. Глупое, безбожное правило. К чему этим погибшим детям всё это? Где оно было во время их жизни?.. Странные, уходящие в звонкую пустоту вопросы. Сначала Джон зашёл за ограду, потом рядом с ним примостился Чес; он жутко дрожал, он потихоньку ломался внутри. Именно он, этот парнишка, был рядом с ним тогда, именно он знал Дженни, помнил ту скорбь, ту витающую в воздухе смерть, осознавал, что ему придётся возвращать бывшего напарника из потрескавшегося, мутного бытия. Он — был и впрямь ангелом с обрезанными крыльями. Да что был — есть… И теперь этот ангел, стыдливо пряча свои нарастающие крылышки, дрожа, стоял рядом с ним и вдыхал жёсткий сырой воздух, пытаясь потушить в глазах нараставшую панику. Джон вдруг всем телом ощутил, что Чесу пришли в голову пропитанные солоновато-едкими слезами воспоминания, как он откапывал эту яму, как сколачивал непослушные тяжёлые доски и как отбивал себе и мозолил пальцы; как лопата непослушно скрипела, а маленькая бледная девочка смотрела сквозь закрытые веки на его старания, лежа в самодельном гробу. Он ведь сам плакал, но, преодолевая боль, делал всё это вместо него, отца Дженни. Константин ненавидел себя в то время, такого раскисшего, не способного собраться, такого слабого и отвратительного. Джон взял его мокрую ладонь и внимательно посмотрел в его поблёскивающие океанским дождём глаза. «Всё будет хорошо…» — шептал он, и в глазах Чеса облака действительно расходились. Уже и не будет иначе, будет только хорошо. Если не воспоминания начнут чахнуть, то эмоции от них; эмоции — штука такая, затухающая, зарастающая пылью от количества дней, прошедших с тех самых «эмоциональных» пор. И когда было хорошо, и когда было плохо; всё пройдёт, останется слегка щемящая пустота в душе. Почти ставший однажды ангелом Чес это понимал и кивал в такт успокаивающим словам. Потом, когда Креймер успокоился, а в его глазах слепым блеском заискрились огоньки, Джон понял, что забрал у него эту горечь и резко сыпанул на своё сочащееся кровью сердце. Больно, колко, почти слёзы подступили к горлу. Он вдруг и сам ожил, сам понял, до каждой мелочи, до каждой, сводящей с ума мелочи, что же произошло. Вспомнил, как встречал Кейт из роддома и был даже счастлив — если не с Кейт, то с заботой о Дженни; вспомнил, как они быстро и легко сошлись на этом имени — миленьком, напоминающем о бескрайних равнинах сразу же за Ирвайном; вспомнил, как ходил гулять в парк с дочерью и её волосы цвета густой смолы, заплетённые в две косички, непослушно развевались за ней, когда она каталась на карусели. И следом за этими пахнущими детским шампунем и сладостями обрывками памяти следовали другие. Это отвратительно воняющее помещение, куда уже давненько пробралась смерть и сидела-ждала своего часа, жидкий мертвенный свет, льющийся… кстати, откуда? сжавшаяся в мелкий комок Дженни с прокусанным до крови губами и растекающейся по телу заразой, Чес-призрак, не дающий ему умереть и почему-то всё равно относящийся ко второму плану; и он сам, такой жалкий и беспомощный, что-то бесконечно рассказывающий дочке, старался уболтать, кажется, не её саму, а только смерть рядом, чтобы оттянуть момент — неизвестно зачем, но все так делают. Убого, что и говорить. Джон тогда и потерял, и приобрёл. Приобрёл Чеса, заснувшего на его плече, когда во всём свете существовали только они вдвоём, удивительно яркие звёзды, пославшие им гибель, черничного цвета небо, струйка дыма от дешёвых сигарет, словно жидкий жемчуг, пропаренный на огне, и обгрызенные, холодные сердца, только-только коснувшиеся друг друга — казалось тогда, что-то выйдет из этого, точно. Навязчивая мысль курить вновь засигналила в голове Константина; с одной стороны, отказаться от курения оказалось даже по-смешному легко, а с другой — иногда возникали уж слишком сильные и буквально заставляющие мысли. Но Джон держался. На щёку упала колкая прохладная капля, потом на нос, затем попала в глаз, и тут же вспомнилась сказка о Снежной королеве, которую очень любила слушать Дженни; а теперь что будет, если не льдинка попала в глаз, а капля? Кем станет Джон: приспешником самого Дождя, а на месте сердца у него будет сосуд с овальными каплями?.. Глупейшие мысли. Чес в это время запрокинул голову назад и вовсю ловил на своём лице капельки, будто с радостью хотел превратиться в персонажа очередной сказки. Джон также поднял голову вверх: пусть парнишка не будет одинок в своей участи. Глаза заливало водой, а дыхание иногда перехватывало; может, они бы и вправду перевоплотились, если бы не какой-то крик на заднем плане и шаркающие шаги. Оказывается, сторожевая будка была не пуста: в ней сидел охранник, похожий на лешего, почему-то с длинной спутанной бородой. Он неспешно подошёл к ним и, окинув их взглядом, понял, что они не случайные прохожие, потому и кивнул. — Кто-то из вас… отец? — наконец несмело спросил он. Джон кивнул и глухо сказал: «Я». Охранник судорожно кивнул и сделал ещё пару шагов, чтобы его стало лучше слышно. — Мои соболезнования… Когда случился обвал здания, на заднем дворе уже стоял этот крест… Мы ни в коем случае не раскапывали могилу, подумали, если родители ещё живы, они придут. Мне нужно вас на пару слов… насчёт надгробия и самого гроба. — У Джона на слуху скрипели эти противные слова; сейчас ещё и денег попросит, чтобы установить тут шикарную плиту, и развод получится самый лёгкий: ну, какой близкий человек, а уж тем более родитель, станет на этом экономить?.. Ситуация была щекотливая. Константин отчего-то не был готов к этому разговору: силы думать о чём-то попросту исчезли. Чес поймал его безэмоциональный, уставший взгляд, аккуратно взял за руку и кивнул. Ему тоже было больно, но боль оказалась чуть-чуть иного характера: колкая, но не ноющая. Джон всё понял и выдавил из себя благодарную улыбку. — Пойдёт Чес… Он тоже знал Дженни. Его будет труднее вывести из колеи… — Джон говорил со злорадной усмешкой. Охранник недоуменно посмотрел на них и тихо проговорил что-то; Константин не услышал и не хотел слышать, а Креймер отошёл к мужику-«лешему». Они в итоге ушли к будке, что находилась в самом начале, а Джон остался наедине с мыслями. Накренившийся на сорок пять градусов вправо крест, прогнивший, разваливающийся, и он сам (может, тоже прогнивший или разваливающийся?). Дождь забарабанил по макушке сильнее, а внутри сердца загудел ветер, болезненный, шипящий, сковывающий. Конечно, Константин уже не в первый раз думал, что заводить ребёнка было большой ошибкой, но кто ж знал… кто ж знал, что и он попадёт под какую-то масштабную часть жуткого эксперимента, который проводили внеземные силы и смысл которого до сих пор известен смутно… Да-да, всё эти статьи. И вот он думал после такого: было ли лучше ему знать это или оставаться в неведении, списав на террористические группировки исламистов, как это сделали остальные? Ведь его разум очень тяготили эти мысли — терпкие, плотные, сложные. Что же произошло, в конце-то концов — наверняка у многих возник этот вопрос. Точного ответа не было ни у Джона, ни у тех супер важных дяденек, которым он показывал установки, ни у инженеров, что эти установки изучали. Всякий новоприбывший учёный (в прошлом — трусливо убегающий из-под обломков офисный клерк) имел своё личное мнение, основанное лишь на том, что видел он. Журналисты-писаки, выползая из своих ещё более прогнивших жилищ, вещали всякую дребедень, наконец дав волю своим талантам навести воды в тексте на девяносто девять процентов. Назвавшие себя сталкерами нового поколения уходили в руины, откуда все бежали, и доставали оттуда разный хлам — даже сложно определить, точно ли не Земной, называя его загадочными именами и приписывая уж совсем невероятную историю. И таких историй — заслушаешься, жизни не хватит! Хоть бери и пиши сказки по ним. Одна забавнее другой; может, для Джона это и было бы забавно, коли не было бы так больно. Единственное, во что более-менее верил сам Константин, было версией под названием «Это был эксперимент». Были версии насчёт истребления людей, захвата какого-нибудь нужного материала или, например, мести за нами когда-то свершённое, о чём человечество уже давно забыло. Но всё это были идеи сырые, даже на этапе логики и рассуждения — уж не до вещественных улик, как говорится. Устоявшая почти все перипетия мысль была такой: да, имел место быть эксперимент со стороны неких внеземных сил. Кто это был — до сих пор сказать сложно; ни один из рассказов очевидцев, тех, кто видел космические корабли вблизи, не затрагивал этот момент, потому что попросту люди не успевали смотреть, да и будет ли видно сквозь этот корабль что-то — тоже хороший вопрос. Что это был за эксперимент и почему люди не смогли его предупредить? Такие вопросы мучили всех более-менее смышлёных людей, в том числе и Джона. Пришлось загрузить в себя много информации с листов, пропахших лесом и горным воздухом; лучше начать отвечать на первый вопрос, ведь из него плавно вытекал ответ на второй. Находка учёными и исследователями тех самых установок (Джон и Чес в этом плане оказались безумно полезными научному сообществу, они были первыми если не в мире, то в штате Калифорния — точно) помогла существенно разгадать суть эксперимента, хотя, честно-то говоря, в основном всё ещё было покрыто тайной. В установках отыскали механизмы, смысл работы которых был жутко схож с передачей радиоволн на Земле, только радиоволн не совсем простых, довольно сильных, могущих пройти сквозь тысячи световых лет и обладающих каким-то едва понятным для людей свойством. Кто-то предполагал, что это служило неким ресурсом для инопланетян (назовём ту расу пока по-банальному), другие опровергали и говорили, что таким образом те отслеживали развитие нашей жизни и ставили галочки в своих докладах по данному эксперименту, третьи предлагали, что они хотели неведомым образом уничтожить нас с помощью установок. Джону больше нравился первый вариант, так как третий, по его мнению, имел слишком мало оснований, а второй звучал довольно туманно. К тому же, когда стало известно о безоговорочном влиянии тех самых установок на наше сознание, для Джона и некоторых учёных всё жутко прояснилось. Опыты подтвердили, что едва заметный для человеческого уха ультразвук, что издавали эти установки, пагубно влиял на психику человека: тот становился пассивным, медленным, живущим в своём сером обособленном мирке. Вот примерно таких Джон и Чес видели за окном из его дома. Почему же они сами смогли от этого избавиться и взглянуть на мир по-другому? Дело заключалось в психике, утверждали юные исследователи: кто-то обладал более устойчивой, кто-то — менее. Но и здесь всё было не так просто… Эти самые инопланетяне были всё же сильно развитой расой, именно поэтому для людей с крепкой психикой они придумали другую ловушку, чтобы отвести их внимание от профессии астролога или просто от толп зомби, бродящих по улицам. Константин был не единственным в своём роде экзорцистом, который ни с того ни с сего потерял способности; всяческие колдуны, доморощенные маги, экстрасенсы, изгнатели бесов, оказывается, тоже лишились своих сил. Многие из этих людей, раньше видевших параллельные миры, примкнули к исследованию, чтобы самим понять и помочь миру в этом понимании. Как говорилось выше, установки удалось привести в действие, пусть и слегка слабое, но то, что вышло в итоге этого опыта, поразило всех… Экзорцисты вновь увидели снующих бесов и чёрных демонов, маги вновь считали, что превратили дерево в собаку, а колдуны уговаривали всех испробовать своё якобы волшебное зелье, что уж точно даст всем бессмертие. Доходило до истерик и плача, когда установки отключали и объясняли бедным людям, что это — лишь плод их воображения, навязанного влиянием. Безусловно все люди из этой проверки обладали крепкой психикой; вот так внеземные силы отвлекли внимание людей, которые могли что-то заметить и исправить. Джон со смешком вспоминал Чесу, как он пытался изгнать из него якобы демона вначале; «По-моему, тебе просто хотелось, чтобы я прижал тебя сверху…». Чес краснел, но сейчас уже не мог вспомнить, почему ему тогда пришла такая мысль. Однако нельзя было отрицать вот что: самовнушение вывело их из плотной сферы влияния. Только ли самовнушение?.. Оказалось, не совсем так. По датчикам установок инженеры легко сделали вывод о том, что в последние пару лет приборы работали с сильными перебоями, а уж совсем ужасно — к началу Ада, который опустился на головы людей. Вот и объяснение, почему люди с сильной психикой наконец увидели весь мир в его настоящем виде и потеряли свои паранормальные силы. Хотя Джон и многие подобные ему всё же добавляли в редакцию этих статей, что они заметили пропажу способностей ещё задолго до отключения установок перед массовым обстрелом. На что им ответили: да, вполне могло быть и такое, в каждом регионе установки действовали по-разному после своего сбоя, где-то могли посылаться довольно странные ультразвуки. Но, отвечая на первый вопрос, мы немного отошли от него, на самом деле. В чём суть эксперимента? Конечно, имея лишь остатки внеземных цивилизаций, незнакомые схемы и ещё крепко сохранившуюся боязнь перед возможным вторжением, люди не могли сказать точно. Идей и теорий множество, одна выбившаяся из них имеет понятную ассоциацию с тем, что довольно близко человеку, но и она не могла дать стопроцентного результата. Суть такова: представьте себе, что вы учёный, вам приказали изобрести определённый прибор и вы его изобрели; прибор, допустим, при множественном движении вокруг него датчиками ловит эти самые перемещения и преобразует их во что-нибудь полезное для вас, например, в обогрев, усиление вай-фая или электричества. Это не столь важно, главное, оно хоть сколько-нибудь полезно для вас и какой-нибудь части человечества в целом. Надо этот прибор протестировать на24 сентября 2016 г.